Творчество Романа Мерцлина отражения иван шульпин рассказ
| Вид материала | Рассказ |
- Творчество Кнута Гамсуна (роман «Пан»). Обзор американской литературы рубежа веков., 41.42kb.
- Иван Федорович Правдин рассказ о жизни рыб Иван Правдин рассказ, 1344.2kb.
- Тема Петра Iпроходит через всё творчество А. Н. Толстого, ей он посвящал уже свои юношеские, 58.21kb.
- Темы письменных работ Чехов и «серебряный век». Жизнь и творчество И. А. Бунина в книге, 43.16kb.
- Темы письменных работ Чехов и «серебряный век». Жизнь и творчество И. А. Бунина в книге, 43.56kb.
- Жирнова Романа Александровича pomeoxfl@mail ru, r zhirnov@globus-leasing ru Научный, 1378.76kb.
- Творчество Джека Лондона. План Семья. Детские и юношеские годы. Начало творческого, 458.93kb.
- Иван Сергеевич Тургенев Жизнь и творчество доклад, 158.94kb.
- Введение Иван Сергеевич Тургенев один из любимых детьми писателей, хотя он никогда, 206.66kb.
- Учение о сознании Происхождение сознания. Развитие форм отражения Сознание как высшая, 90.99kb.
1-2
2012
Содержание
Поэтоград
Илья НЕДОСЕКОВ. Ты стала мне сердцем, Россия…
Десятая планета
Ирина МОНАХОВА. Проездом в столице
ПОЭТОГРАД
Алексей БУСС. Как хорошо быть песнею в степи...
В МИРЕ ИСКУССТВА
Ефим ВОДОНОС. «Полнота формы, соединённая с чувством жизни»
Творчество Романа Мерцлина
ОТРАЖЕНИЯ
Иван ШУЛЬПИН. Рассказы пожилого человека
статьи
Вячеслав Лютый. Рождественская ель
Владимир МЕЛЬНИК. Великий князь Константин Константинович
и писатель И.А. Гончаров
РЕЦЕНЗИИ
Валерий КРЕМЕР. Массы возвращаются…
Владимир ВАРДУГИН. Параллели афганского бумеранга
Михаил Муллин. In vino feritas
Елизавета МАРТЫНОВА. Поэзия мгновения
ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС
Ольга КАРАГОДОВА. Не ремесло, а вдохновенье
В САДАХ ЛИЦЕЯ
Алексей ЧИПИГА. Воздушная телеграмма
КАМЕРА АБСУРДА
Михаил МУЛЛИН. Эффект Караманова, или «Саботажница»
НА ВОЛНЕ ПАМЯТИ
Борис ИОНКИН. Я видел ядерный гриб
Алексей САМОХИН. Жизнеописание прихопёрской деревни (Окончание)
ВОЛЖСКИЙ АРХИВ
Александр СИМОНОВ. Дело № 12777
ПОЭТОГРАД
Илья НЕДОСЕКОВ
Илья Недосеков родился в 1984 году в Москве. В 2006 году с отличием окончил юридический факультет Российской таможенной академии. Был главным редактором студенческого журнала «Миг студенчества». Автор двух стихотворных сборников. Лауреат премии журнала «Наш современник» (2005 г.). Член Союза писателей России. Живёт в Подмосковье.
Ты стала мне сердцем, Россия…
***
Свершая путь свой самый главный,
Я берегу свои права –
Смотреть на звёзды и на травы
Как на живые существа.
И в каждом камне, в каждой туче
Предчувствовать избыток сил.
И в жажде горечи могучей
Просить, чтоб Бог меня простил.
За незамеченную стаю
На небе родины моей.
За неразгаданную тайну
Её призывов и огней.
За то, что к ней навек прикован,
Хоть за такую благодать
Мне, кроме жизни бестолковой,
Ей больше нечего отдать.
Памяти Г.Г. Касмынина
Стою с осанкой виноватой,
Обняв берёзу возле рва…
И дышат совестью и правдой
Его горячие слова –
На сердце с ними в отсвет тусклый
Уйти без слёз почту за честь…
Он тоже был обычным русским
И нам напомнил, что мы – есть.
***
Тихо, как в небе – за белой звездой,
В облаке белой космической пыли...
Как хорошо, что в судьбе непростой
Были печали и радости были.
Были деревья в прозрачной смоле,
Были широкие русские дали...
Как хорошо, что на этой земле
Девушки в губы меня целовали.
Я не забуду и не отрекусь,
Мир полюбив, где, забвенье нашедший,
Тихий кузнечик, приветствуя грусть,
Вторит безмолвию, как сумасшедший.
Мне ли, прижавшему клевер к губам,
Пряча глаза за вершинами сосен,
Думать, что я никогда не отдам
Сердце тому, кто об этом попросит?
Мне ли грустить о далёкой звезде,
Если, ссыпая смородину в блюдце,
Руки дрожат, как цветы на воде,
Но не пытаются к звёздам тянуться? –
Знают, что их обожжёт метеор,
В медленном небе до срока сгорая...
Как хорошо, что небесный простор
Сердце собою заполнил до края,
Жить научил и глядит с высоты
Так, словно только недавно был рядом...
А серебристое око звезды
Манит своим понимающим взглядом.
***
Не бывает стихов о любви.
Не бывает стихов о разлуке...
Я целую дрожащие руки,
Побледневшие руки твои.
Те порывы, что были нежны,
Те мечты неземные – сбылись ли?
Говори. Мне нужны твои мысли,
Мне слова твои очень нужны.
Но несбывшихся чувств не зови.
Я о них не жалею нисколько,
Потому что, как это ни горько,
Не бывает стихов о любви.
На земле, где порядок таков,
Что мечты и порывы – телесны,
То стихи для любви слишком тесны,
То любовь недостойна стихов...
Обречённо забыв свою грусть,
Но исполнив своё обещанье,
Обними ты меня на прощанье –
Я к тебе никогда не вернусь.
Но, замаливать станешь грехи, –
Не забудь, как сердечные муки:
Не бывает стихов о разлуке!
Так о чём же бывают стихи?
***
Когда листва осыпалась на камни
И кто-то снег из света сотворил,
Я о тебе задумался стихами,
Я о тебе в стихах заговорил...
А день уже давно пошёл на убыль,
И от любви, волнующей до слёз,
Осталась дрожь, сводившая мне губы,
И аромат твоих густых волос.
На убыль – день и пасмурное небо,
И с ними жизнь – на убыль, как вода,
Как та любовь, похожая на небыль,
Что не смогла исчезнуть без следа...
И вот, ища продрогшими руками
Твоё тепло – у лестничных перил,
Я о тебе задумался стихами,
Я о тебе в стихах заговорил...
***
Отыщу все дороги забытые,
Все пути, что казались малы,
Там, где яблони, хмелем увитые,
Я любя обнимал за стволы,
Где река серебрится уступами,
Где, цветы прижимая к лицу,
Я в бреду поцелуями глупыми
Собирал золотую пыльцу...
Задрожат и опустятся на руки
Лепестки, испугавшись шагов...
Разве это шаги? – Это яблоки
Глухо падают в глубь берегов.
Или всё-таки, с поступью слитые,
От незримых следов тяжелы,
Зашумели дороги забытые
И пути, что казались малы...
***
Слёзы сами собой подступают к глазам,
Словно слабости дань февралю.
Я сегодня тебе ненароком сказал,
Что тебя больше жизни люблю...
Это то, отчего я бреду наугад
По какой-то дремучей тропе,
Это небо запомнило синий твой взгляд
И его отразило в себе.
А теперь – хоть спиной опрокинься в сугроб
И снежинки губами лови! –
Даже та, что длинней из нехоженых троп,
Приведёт к твоей тихой любви.
Будет всё как всегда – после льда на пути,
Будет сердце щемить всё равно:
Ты прижмёшься к моей отдохнувшей груди,
Чтобы слышать, как бьётся оно...
Всё во власти твоей – без попыток и проб –
Хоть биение останови!
Даже та, что длинней из нехоженых троп,
Привела к твоей тихой любви.
И, не выдав себя набежавшим слезам,
Ты заметила, взглядом моля:
Слёзы сами собой подступают к глазам,
Словно слабости дар февраля.
СЫНУ
Ты улыбнись на одуванчик,
Любуясь жёлтой бахромой,
Мой Святослав, мой милый мальчик –
Святой и славный мальчик мой!
Давай с тобой, пока не нужен
Нам долгий выбор для причин,
Себя увидев в синей луже,
От удивленья – закричим!
Ведь до тебя мне было не с кем
Восторгом множить голос свой
И с удивлением вселенским
Следить за каплей дождевой –
Дрожащей, гаснущей, как бронза
В своём стремлении мерцать…
А ты глядишь на лучик солнца
И удивляешься опять –
Тому, как он и зрим, и светел,
Мгновенно пойманный тобой
На взгромождённом силуэте
Высокой липы вековой…
***
Мой сын! Тяни ладошку
Ко мне, смиряя прыть,
И будем понемножку
Учиться говорить –
Размашисто, напевно
Из звуков строить слог…
О том, как нёс царевну
По лесу серый волк:
Стремительные лапы
Не отдадут в беду…
Ты скажешь громко: папа! –
И я с ума сойду…
ЗАПАХ ХЛЕБА
Отразится в небесном затоне
На закате осеннего дня,
Как из нежной, озябшей ладони
Ты, как птицу, кормила меня…
Это липы дышали над нами,
Над вершением наших судеб,
И с озябшей ладони губами
Собирал я раскрошенный хлеб.
Не растаяв ни в слове, ни в стоне,
У тебя – сквозь мелькание дней –
Запах хлеба остался в ладони,
Словно линия жизни моей.
***
Всё свелось до какого-то хлама,
До ненужных забот и потуг…
Уподобленный куполу храма,
Жёлтый лист задрожал – и потух.
Промелькнул – словно жизнь промелькнула,
И её уже, вроде бы, нет…
Но я знаю, уставший от гула
И от звона разменных монет:
Пусть увязну в трясине, в грязи я,
От бессилия крылья сложив,
Но ты стала мне сердцем, Россия…
Ты болишь – значит, я ещё жив.
***
В родной стране в родные степи
Войти, по пояс в дикой ржи…
И ощутить всем телом трепет
На волю рвущейся души.
И осознать в глухом пространстве
С родной страной острее связь,
Не вспоминая о гражданстве –
Национальностью гордясь.
И говорить о том на грустном,
Живущем в звуке и в строке –
Не на российском, а на русском,
Таком прекрасном языке.
***
Тихая птица заплакала,
Чувствуя в небе грозу.
В храм Михаила Архангела
Грешную душу несу.
Стихла далёкая станция,
Площадь уже не видна…
Спит моя русская нация,
Скоро проснётся она.
И, обнажив свои мускулы,
Спросит у целой страны:
Кто оттого, что мы русские,
Ищет в нас чувство вины?
Кто голосами невинными
Шепчет и ждёт, чтобы мы
Спрятались за псевдонимами,
Родину дали взаймы?..
Птица заплакала тихая,
Грома раскаты слышны.
Копится сила великая
В недрах великой страны.
Десятая планета
Ирина МОНАХОВА
Ирина Монахова окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Живёт в Москве. Автор книг «Бог и человек: путь навстречу», М., 2000; «Небесное и земное. Статьи о художественном и духовном творчестве Н.В. Гоголя», М., 2009. Среди её работ книги: «Н.В. Гоголь. Из писем. «Что может доставить пользу душе», М., 2006; «В.Г. Белинский: «Вся жизнь моя в письмах». Из переписки В.Г. Белинского», М., 2011 (составитель и автор вступительных статей); «Последняя книга Гоголя: Сборник статей и материалов», М., 2010 (составитель). Автор ряда статей, опубликованных в журналах «Вопросы литературы», «Наш современник», «Москва», «Слово», «Роман-журнал XXI век», «Культура и время», «Юность» и др. Член Союза писателей России.
Проездом в столице
Цикл рассказов
Предисловие
Сочинитель XIX века, печатая столь старинные тексты, наверное, прибегнул бы к какому-нибудь литературному приёму, чтобы несколько «отдалить» и «отделить» себя от своего давнишнего произведения. Например, придумал бы историю о найденной на заброшенном чердаке чьей-то рукописи. Или поведал бы, что приятель, уехавший в неизвестном направлении, оставил ему свои незатейливые литературные опыты и позволил распоряжаться ими по своему усмотрению.
Лет двадцать пять, отделяющие сегодняшний день от того времени, когда были написаны эти рассказы, действительно уже позволяют посмотреть на них в том числе и как на некий «документ времени». Они по-своему свидетельствуют о той эпохе. Это пик «застоя» – первая половина 1980-х годов – последние годы затишья перед перестроечной бурей надежд и эйфории.
Людей, которые были тогда молодыми, называли «поколением дворников и сторожей». Мне, принадлежащей к этому поколению, такое название вообще-то нравилось. Уход «в дворники или сторожа» (так раньше, наверное, уходили в монастырь) означал своего рода несогласие с царящим застойным стилем жизни. Правда, те же самые прошедшие с тех пор десятилетия внушают и другую мысль: может быть, то был не только застой, но и расцвет одновременно? Но в любом случае это поколение мне представляется завершающим некий очередной цикл развития, начавшийся почти за семьдесят лет до того великими потрясениями начала ХХ века. Поэтому, когда началась в России очередная революционная эпоха в начале 1990-х годов, мне среди всеобщего подъёма, политизированности и эйфории подумалось: лет через семьдесят всё опять закончится «поколением дворников и сторожей».
Однако вряд ли эти «политические» детали могут затмить главное. Сейчас, смотря на этот цикл рассказов уже как бы со стороны, с далёкого расстояния прошедшего времени, я сказала бы, что они в основном всё-таки – о счастье. О главном счастье молодых людей – чувствовать себя бессмертными. Поэтому они и могут так легко думать о жизни, легко совершать ошибки и увлекаться иногда яркой и пустой мишурой, не видя всему этому предела.
Такое впечатление, что у этих текстов какая-то своя, неизвестная мне жизнь: пролежав много лет на самой дальней полке и, казалось бы, приготовившись уже навсегда уйти в небытие, они вдруг потребовали быть наконец опубликованными. Я просто выполняю это требование. Такова участь автора: сначала он руководит текстом, пока его пишет, потом написанный текст руководит им.
Ирина Монахова
Маленький городок на Волге
Воскресным июньским утром бабушка и Наташа, одетая в своё лучшее платье и аккуратно расчёсанная, и ещё человек пять-шесть из родственников шли не спеша по обочине пыльной дороги. Затем свернули на узкую улочку, поднимающуюся в гору. Дома здесь стояли ступеньками, к ним вела крутая песчаная тропинка. Родственники, молодые и старые, пошли медленнее и немного отстали от бабушки и Наташи, которые шли впереди. Спины взрослых перестали загораживать Наташу от солнца, на её розовое платьице и светлые желтоватые волосы, очень коротко подстриженные, упали сильные лучи. Взрослые, шедшие за ней следом, заметили, что она стала как будто прозрачная на солнце, а волосы её вспыхнули, совсем побелели и утончились, соединившись со светом, – было похоже, что они сами светятся, как маленькое второе солнце.
Возле одного дома толпился народ. Все явно чего-то ждали: смотрели то на дверь, то на окна. А окна наглухо занавешены белыми тюлевыми занавесками, за ними ничего не видно. В этот дом и вошли бабушка, Наташа и несколько родственников. В самой большой комнате стены казались голыми: в ней почти не было мебели, кроме высокого старого серванта в углу, – остальное, наверное, убрали. Посреди комнаты на длинном столе стоял гроб. В нём виднелись остроносое и очень бледное, до синевы, женское лицо и серые костлявые руки с тонкими длинными пальцами, сложенные на груди. Руки действительно казались неживыми, как бы закаменевшими. А лицо казалось скорее уставшим, измученным и похудевшим, чем мёртвым. Или просто Наташа не видела до сих пор покойников так близко. А тут бабушка вместе с ней подошла прямо к изголовью гроба. Женщине было лет сорок, её волосы, полусерые-полуседые, были гладко расчёсаны на прямой пробор. Рот был чуть-чуть приоткрыт, и на губах время от времени появлялась розовая пена. Старушка в чёрном платке подходила, вытирала её кусочком ваты, который лежал тут же, на уголке губ.
Вдоль стены на стульях и на лавке сидели несколько мужчин и женщин, в основном старых и одетых в чёрное. Кто помоложе стоял у противоположной стены. Бабушка подсела к толстой женщине с болезненным и печальным лицом и негромко заговорила с ней. А Наташа отошла к окну и оттуда продолжала разглядывать покойницу. Она знала, что эта женщина – мёртвая, раз лежит в гробу, но не понимала этого. Не понимала, что если она лежит, то почему не может встать, и если закрыла глаза, то почему не может их открыть. Казалось, она просто очень больна и от этого устала настолько, что заснула необычно глубоким и крепким сном, так что внешне стала похожа на мёртвую. Но женщина всё лежала совершенно неподвижно, не собираясь пробуждаться. Наташе надоело её разглядывать, и тут она вспомнила, как ждала и хотела она этой поездки с бабушкой, а для чего – сидеть перед гробом? Вот приехали и в первый же день попали на похороны.
Наташа очень обрадовалась, когда в конце июня бабушка собралась поехать в гости к родственникам мужа в маленький городок на Волге и взять её с собой. Бабушка давно хотела показать ей и Волгу, хотя она там, в верховьях, совсем ещё небольшая, неширокая, и тамошние леса с грибными и ягодными местами. Хотела и родственникам показать свою единственную внучку. До этого городка ехать было полдня на пассажирском поезде – не бог весть как долго. Но и это было событием для Наташи. Ей казалось, что это далеко и что поезд от больших каменных домов и асфальтовых мостовых увезёт её в самую глушь. Она жила на одной из центральных улиц областного города, в старом и сером, мышиного цвета доме, под окнами непрерывно проезжали машины, особенно надрывались тяжёлые грузовики, которые раньше всех начинали и позже всех заканчивали шуметь и пылить. По утрам они будили Наташу до срока, а вечером мешали уснуть. И из этого дома Наташу редко куда-нибудь вывозили её родители. А бабушка обещала давно, с прошлого лета, взять её с собой погостить у каких-то дальних родственников. Но неожиданно пришлось поторопиться: собирались ехать в июле, а пришлось – в июне, и не только погостить, а ещё и на похороны.
Наташа смутно представляла себе, кем приходились бабушке её многочисленные родственники, а приходились ли они родственниками ей самой, она вообще сомневалась. Но всё же чувствовать себя не чужой, а почти своим человеком среди незнакомых людей ей было приятно. А вот сидение перед гробом для неё явилось неожиданным огорчением. Ей было восемь лет, и она ещё не испытывала к покойникам ни жалости, ни сострадания, ни страха, а только отчуждение и неприязнь.
Наконец ожидание кончилось. Гроб вынесли, все вышли. Тут только Наташа выделила из всей толпы трёх человек: ту самую старуху, которая вытирала пену на губах (теперь её вели под руки двое мужчин), и мальчика с девочкой, чуть постарше Наташи. Они шли за гробом первые, и Наташа поняла, что это, наверное, мать и дети покойницы. Ещё она заметила, что за гробом идут не только родственники, но и люди явно посторонние, случайные. В самом деле, траурно-чёрное шествие в начале становилось далее пёстрой толпой. К печальным, унылым лицам прибавлялись любопытные. Люди присоединялись как бы нехотя, от нечего делать, но не отставали, шли, и скоро образовалась целая толпа. Другие останавливались на тротуарах и наблюдали со стороны. На улице маленького, низенького городка толпа выглядела такой обширной, что Наташа могла её сравнить только с праздничной демонстрацией, на которую она обычно смотрела из окна.
Пока шли, Наташа в основном молчала и смотрела во все глаза по сторонам, а бабушка с кем-то вполголоса разговаривала. Наташа прислушивалась, и услышать ей удавалось почти всё. Правда, понять многое было ей трудновато. Но кое-что она поняла, и этого было достаточно, чтобы всё: и похороны, и женщина в гробу, и толпа народа – представилось ей в другом виде. Оказалось, что женщина умерла совсем не от болезни и вообще не своей смертью – её убили, а почему и за что, Наташа не уловила. Убил её муж, ножом в спину, где-то возле дома – то ли в сарае, то ли на огороде, когда она что-то делала по хозяйству, а сам скрылся и до сих пор не найден. Это известное всему городу убийство, случившееся несколько дней тому назад. И Наташа теперь поняла и эту толпу, и как-то особенно печальные, удручённые лица родственников, и слишком бледное лицо в гробу, не очень похожее на мёртвое. Иногда она оглядывалась по сторонам, заглядывала в лица мужчин среднего возраста, со страхом думала, что этот муж-убийца, может быть, где-нибудь здесь, смешался с толпой или притаился возле какого-нибудь дома, среди любопытных зевак, наблюдающих похороны.
После этого дня ещё две недели прожили бабушка с Наташей в гостях – к счастью, совсем не в том доме, где случились похороны, и даже не на той улице. Жили они легко и без забот – то навещали многочисленную родню, то загорали на берегу Волги, то ходили в ближайший лесок за грибами и в дальний лес за малиной. Только временами, как бы преследуя и подавляя их, вспыхивали то здесь, то там разнообразные слухи об убийце. Говорили, что он скрывается в лесу и что его там видели. Видели его также и в городе, но только ночью. Пытался он пройти в баню зачем-то, а может, и прошёл. Проник и в магазин каким-то образом и что-то там украл. Кому-то угрожал, кого-то связал, чтоб не мешали. И нож у него всё тот же, каким убил жену. Наташе тогда местная ночная улица представлялась не иначе, как с одиноким огоньком какого-нибудь магазина, с тёмной фигурой человека с большим, длинным, острым, поблёскивающим ножом в руке. И всё-таки она никак не могла представить себе, что этот страшный, дикий и почти уже легендарный человек живёт и рыщет, как зверь, в том же лесу, куда они ходят за грибами и за ягодами, и что он может им как-нибудь и встретиться – что тогда? Ей не пришло в голову ни разу, что он какой-то, хоть и очень дальний, но всё же её родственник. Нет, это был другой – таинственный и нездешний человек, всё равно как пришелец с другой планеты.