Geum.ru

Проблемы методологии истории

Вид материалаДокументы

Содержание


II период гражданской войны и интервенции, охватывающий март 1919 — февраль 1920 гг.
Третий период гражданской войны и интервенции—февраль— декабрь 1920 г.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

II период гражданской войны и интервенции, охватывающий март 1919 — февраль 1920 гг., также разделяется на два подпе-[122]риода, рубежом между которыми можно условно определить ко­нец июня — начало июля 1919 г. Основанием для этого является (О, что к этому времени на большей части территории страны за­кончился переход среднего крестьянства из лагеря контрреволю­ции в лагерь революции и Советов. Даже часть верхушки дерев-чя — кулачества, по нашим предположительным расчетам состав­лявшие примерно треть этого слоя деревни, начала искать выход из лагеря контрреволюции к более или менее стабильному нейт­ральному положению и даже компромиссу с Советской властью. .Другой суммой факторов, подтверждающих середину 1919 г. как рубеж во внутреннем делении второго периода гражданской войны n интервенции, является то, что центр тяжести военных действий г, это время переносится с Восточного, колчаковского фронта на Южный, денпкинский, а главную роль в количественном отноше­нии в вооруженных силах контрреволюции твердо берут в свои руки белогвардейские армии, завершая этот процесс, начавший­ся на рубеже 1918 г. и 3919 г. Войска интервентов, хотя числен­но и несколько увеличиваются к лету 1919 г., но составляют уже меньшую (примерно 20—15%) часть армейских соединений контр­революции.

В марте 1919 г. на Версальской конференции принимается ре­шение, хотя и при отсутствии единодушия и единства, о посте­пенном выводе войск Антанты из России. К концу второго перио­да гражданской войны и интервенции это решение было почти вы­полнено. Исключение составила Япония, увеличившая на Дальнем Востоке число своих войск до 150—200 тысяч.

Говоря об общих вопросах интервенции, весьма показательно привести слова У. Черчилля, считавшего, что «20—30 тысяч ре­шительных, сознательных, хорошо вооруженных европейцев без особых трудностей и потерь могли бы быстро домчаться по лю­бому из железнодорожных путей до Москвы и вызвать на бой '•е силы, которые были против них. Но этих 20 или 30 тысяч ре­шительных людей или не существовало, или их нельзя было соб­рать воедино».162 Так вот, этот главный организатор и вдохновитель интервенции оставил нам такие рассуждения о ней: «Находились ли союзники в войне с Советской Россией? Разумеется нет, но советских людей они убивали, как только те попадали им на гла­за; на русской земле они оставались в качестве завоевателей; они снабжали оружием врагов советского правительства; они бло­кировали его порты, они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы [123] этого падения».163 Лидирующую роль внешней контрреволюции У. Черчилль четко определяет словами «русские белогвардейцы сражались за наше дело».164

В сущностных чертах характера противостояния борющихся сторон на втором периоде гражданской войны и интервенции (март 1919 — февраль 1920 гг.) совершенно наглядно вырисовы­вается четкая поляризация и консолидация классово-социальных сил, размывание ранее стремившихся к нейтрализму, выходу Из зоны схваток мелкобуржуазных слоев населения страны. Ни од­на из борющихся сторон не предпринимает каких-либо серьезных попыток к примирению, прекращению войны на компромиссных условиях. Одной из наиболее важных черт этого периода являет­ся потеря демократическим центром, эсеро-меыьшевистскими, мел­кобуржуазно-социалистическими партиями какого-либо серьез­ного веса на политической арене. Его и их нещадно топтали как слева — Советы, большевики, так и справа — Колчак, Деникин, Юденич и интервенты. Фактически эта резиново-промежуточная политическая прослойка, амортизирующая противостояние белых и красных, была в этот период ликвидирована. Любопытно, что «отец русской демократии» Л. Ф. Керенский, сетуя о низведении ее в 1919—1920 гг. до нулевого положения, вследствие действий как красных, так и белых, называя последних — «большевизмом наизнанку», приписал интервентам роль главных губителей рус­ской демократии. Он писал в своей статье «Союзники в России»,, опубликованной в 1920 г.: «Интервенция же, произведенная союз­ными правительствами, в первую очередь, была направлена имен­но против русской организованной демократии».165 Вот так запад­ная буржуазная демократия губит русскую мелкобуржуазную де­мократию.

Самой главной сущностной чертой в расстановке классово-социальных сил и их противостоянии на II этапе гражданской, войны и интервенции является то, что, как мы уже говорили, за­вершился переход колеблющегося среднего крестьянства на сто­рону Советов, революции. Завершилось формирование на военно-политической основе союза рабочего класса и большинства кре­стьянства. Для реализации этой своей стратегической задачи боль­шевики сделали все возможное и даже, с точки зрения тогдаш­них политических представлений, невозможное. И сделано это было не только, и даже не столько, насильственными, диктатор-[124]скими методами. Именно тогда союз рабочего класса и трудящегося крестьянства вошел составной частью в понятие диктатуры пролетариата.

Белое же движение почти ничего существенного не сделало для привлечения на свою сторону бедного и среднего крестьянст­ва, полагая, что исход их великого противостояния с революцией решается только в военной сфере, только на поле боя. Контррево­люция в своем примитивном, куцем, аморфном и демагогическом аграрно-крестьянском законодательстве, главной целью которо­го было сохранить крупное землевладение, все же непоследова­тельно, вынужденно и очень-очень осторожно обещала удовлет­ворить в минимальном виде некоторые, некоренные запросы кре­стьян как мелких собственников. Большевики, Советы же по самой полной мере в своей аграрно-крестьянской политике тех лет удовлетворили интересы среднего и бедного крестьянства и как собственников, и как тружеников, В противостоянии мелкого и крупного землевладения большевики еще с момента принятия Декрета о земле решительно и бесповоротно поддержали первых. Небольшое отступление от этой позиции — образование совхозов, допускалось только там, где это не затрагивало интересы бедно­го и среднего крестьянства. Именно это и повернуло абсолютное большинство крестьян, после известного периода колебаний, имев­ших место в основном во второй половине 1918 г., в их сторону.

Серьезные изменения к концу 1919 г. определились и в соци­ально-политических позициях казачества. Если до этого времени в казачьих районах социальную основу Советской власти состав­ляла только станичная беднота, то теперь и значительная часть среднего казачества готова была перейти на сторону красных. Бо­лее того, даже верхи казачества начали искать пути замирения с Советской республикой. Весьма характерно, что в октябре 1919г. представители Донского и Кубанского белых казачьих прави­тельств, находившиеся в Париже, обратились к РСФСР с пред­ложениями о мире, а нарком иностранных дел Г. В. Чичерин по­лучил указания о ведении этих переговоров.166 Работавшие среди южного казачества меньшевики в начале 1920 г. потребовали «со­глашения с большевиками».167 Показателем стремления казачьих верхов отмежеваться от белого движения на рубеже 1919—1920гг. явился усилившийся сепаратизм, курс на образование и укрепле­ние, прежде всего на юге страны, казачьих государственных об-[125] разований. Видный исследователь гражданской войны и интер­венции на юге России А. И. Козлов совершенно прав, заметив что казачий сепаратизм «в этом районе страны добивал белое движение, взрывая его изнутри, стал важнейшей причиной его краха».168 А. И. Деникин, имея в виду прежде всего казачьи райо­ны, впоследствии, в 20-е годы, писал: «Если и раньше наш тыл представлял из себя в широком масштабе настоящий вертеп, то в начале 1920 г. ...извращение всех сторон жизни... достигло разме­ров исключительных». Рисуя картину глубокого разложения в ка­зачьих частях и станицах, особенно кубанских, он пишет, что ка­заки, разбегаясь из его воинства, охотно прислушивались к де­магогическим, по его мнению, речам: «Большевики теперь уже совсем не те, что были. Они оставят нам казачий уклад и не тро­нут нашего добра». 169

Большевики, внимательно следя за социально-политическими процессами в казачьей среде, принимают ряд документов, кото­рые усиливают в ней нейтралистские и просоветские настроения. Уже весной 1919 г. Центральный комитет большевиков отказался от своей январской директивы, ориентирующей на расказачивание и «преследование всех казаков — активных участников антисо­ветских выступлений».170 Однако местные партийно-советские и во­енные органы продолжали антиказачью политику. Летом и осе­нью 1919 г. Советское правительство и ЦК РКП (б) неоднократно возвращались к казачьему вопросу. Одним из конкретных доку­ментов по этой проблеме явились «Тезисы о работе на «Дону», опубликованные 30 сентября. В тезисах говорилось: «Мы разъяс­няем казачеству словом и доказываем делом, что наша политика не есть политика мести за прошлое. Мы ничего не забываем, но за прошлое не мстим (подчеркнуто в источнике—Ю. Ж). Дальней­шие взаимоотношения определяются в зависимости от поведения различных групп самого казачества... Мы возьмем под свое ре­шительное покровительство и вооруженную защиту тс элементы казачества, которые делом пойдут нам навстречу. Мы дадим воз­можность оглядеться и разобраться тем слоям и группам казаче­ства, которые настроены выжидательно, не спуская в то же вре­мя с них глаз»4.

Расширение социальной базы Советов, революции прямым образом сказалось и на характере военных действий. Усилилась бо­еспособность Красной Армии, резко сократилось дезертирство [126] при мобилизации призывных возрастов, участились случаи пере­хода к красным иногда целых полков белогвардейцев. В тылу бе­лых и интервентов сформировалось массовое партизанское движение, в рядах которого воевало не менее 400 тыс. бойцов,171 аб­солютное большинство которых были крестьянами. Возглавля­лось это движение большевиками, но среди его руководителей немало было и левых эсеров, беспартийных. Самостоятельно ос­вободив значительные территории, красные партизаны образова­ли в ближнем и дальнем тылу контрреволюции несколько десятков Советских республик, территории которых нередко охватыва­ли площади нескольких уездов.

В течение 12 месяцев второго периода гражданской войны и интервенции контрреволюция смогла вести наступление на основ­ных Восточном и Южном фронтах лишь 4 месяца, а остальное время отступала под напором Красной Армии. В течение 1919 г. были наголову разбиты главные вооруженные силы контрреволю­ции — армии Колчака и Деникина. К началу 1920 г. под контро­лем Советской республики находилось не менее 80% территории страны. Численное превосходство в людской вооруженной силе уже с лета 1919 г. прочно находилось на стороне революции. Контрреволюция, потеряв огромную территорию, потеряла и всякую надежду на восстановление численно-людского состава своих вооруженных сил. Нельзя не заметить, что в 1919—1920 гг. командный состав Красной Армии не только достиг, но и начал превосходить офицерско-генеральский корпус контрреволюции в уровне военного искусства, боевого опыта, стратегических и так­тических вопросах планирования и проведения военных операций. Командование Красной Армии раньше военных лидеров белого движения и интервентов поняло, что гражданская война это в большей степени война маневренная, а не позиционная, опыт ко­торой еще времен 1-й мировой войны довольно сильно довлел над белогвардейскими и иностранными генералами. Командова­ние Красной Армии именно на втором периоде гражданской вой­ны и интервенции очень быстро перехватило у противника метод кинжально-кавалерийского прорыва фронта и рейдовых боевых действий в тылу. И применяло его в гораздо больших масштабах и с большей периодичностью, чем командование белого движения. У Махно была перехвачена знаменитая тачанка. Советская власть сумела закрепить за собой десятки тысяч офицеров, в том числе и Генерального штаба, мобилизованных в Красную Армию в 1918 г. [127] П. Н. Милюков, анализируя причины поражения контрреволюции и перечислив те из них, о которых мы уже говорили, писал: «R этим основным причинам можно прибавить еще одну: недостато­чно искусное военное руководство вооруженными силами анти­большевистского движения. При слабости этих сил и при других неблагоприятных условиях военный гений, может быть, м0р бы внести поправку к трудности положения. Но такого гения в рядах «белых армий» не оказалось. Между тем, военное руковод­ство красными войсками попало в руки старых офицеров Гене­рального штаба и велось довольно искусно».172 Закрепившееся в оте­чественной историографии за II периодом гражданской войны и интервенции название «Решающие победы Красной Армии в J919 г.» вполне справедливо и не требует какой-либо корректи­ровки.

Существенные изменения во время второго периода граждан­ской войны и интервенции произошли в составе и характере дей­ствий иностранных войск на территории России. Почти все они к лету—осени 1919 г. были выведены из внешних фронтов, непо­средственно контактирующих с частями Красной Армии. Теперь их основной задачей стало участие в подавлении партизанского движения и городских восстаний, охрана железных дорог и про­чие полицейские функции. Сократилась численность иностранных войск. Вывод иностранных войск из России объясняется целым рядом причин, из которых следует выделить разумное опасение усиления революционных идей и настроений в солдатской массе и адекватное реагирование на возникшее в Европе движение «Ру­ки прочь от Советской России».

Существенные изменения на втором периоде гражданской вой­ны наблюдались во внутреннем положении Советской республики и в ряде направлений деятельности правящей партии — РКП(б). Суть их — расширение военно-коммунистических (или социали­стических) методов в экономике и политике, продолжение паде­ния производства в городе и деревне, усиление нейтрализации в управлении страной с применением военно-террористических ме­тодов к неповинующимся, антисоветским элементам. Принуди­тельно-насильственная сторона в системе диктатуры пролетариа­та и беднейшего крестьянства в это время прочно занимает веду­щее место. В то же время следует отметить, что в Советской республике насильственно-принудительные меры применялись, как правило, к меньшинству населения, а в регионах, контролируе­мых контрреволюцией, они были направлены против его большинства. [128]

В широчайших масштабах большевиками в 1919—1920 гг. бы­ла развернута пропагандистско-агитационная работа в массах, имевшая целью убедить в правоте их действий, в том, что они на­правлены на защиту интересов людей труда. Эта деятельность боль­шевиков, «опирающаяся на глубокую ненависть трудовых слоев на­рода к старому режиму»,173 спрессованная с аскетическим образом жизни абсолютного большинства тогдашних коммунистов, сыгра­ла свою роль. Народ поверил им, народ пошел за ними. Аги­тационно-пропагандистские потуги контрреволюции не шли ни в какое сравнение с валом советско-революционной печатной, осо­бенно устной, пропаганды и агитации, совмещенной в тех тяже­лейших условиях с просветительством трудящихся, началом мас­сового движения по ликвидации безграмотности. А упрямое не­желание верхов белого движения отказаться от основ старого дворянско-буржуазного образа жизни, их полупрезрительное от­ношение к «черни», их стремление не допустить трудящихся и их представителей к активному участию в политико-государственном процессе создавало еще более резкий контраст с аналогичными явлениями в тогдашнем советском обществе. Американский советолог из Калифорнийского университета П. Кенез в своей статье теоретико-методологического характера «Идеология белого дви­жения» пишет: «Большевики вышли победителями из долгой и кровавой гражданской войны. Важную роль в их победе сыграло то, что их главные враги, белые, оказались не в силах сформули­ровать программу, которая была бы привлекательной для боль­шей части русского народа».174 Современным лжеконструкторам романтизированных образов «корнетов оболенских и поручиков Голицыных» неплохо было бы задуматься над этим объективным определением их американского друга.


Третий период гражданской войны и интервенции—февраль— декабрь 1920 г. можно разделить на три подпериода. Первый — это мирная передышка февраля — апреля 1920 г. Мирное со­держание этого периода весьма условно и относительно. Воен­ные действия, хотя и не масштабно, в это время велись, но уже не в центре России, а на окраинах, и носили наступательный ха­рактер со стороны Красной Армии, хотя и не очень активный; не менее 85—90% территории страны было выведено из театра во­енных действий. Второй подпериод третьего периода гражданской войны и интервенции — советско-польская война — продолжал­ся с апреля по октябрь 1920 г. Характерной его особенностью было то, что центр тяжести внутренней контрреволюции в это [129] время опять переместился на внешнюю, а спецификой его было то что это была война двух частей дооктябрьского Российского госу­дарства, одна из которых — Польша — получила государствен­ную независимость как итог Октябрьской революции и образо­вания РСФСР. И последний третий подпериод завершающего пе­риода гражданской войны падает па октябрь—декабрь 1920 г. Он включает в себя отражение наступления Врангеля и его разгром Для научно-анализаторского удобства структурного построения периодизации гражданской войны и интервенции вполне прием­лемо объединение всех событий и процессов конца апреля — де­кабря 1920 года в один подпериод.

Сущностной спецификой и особенностью, третьего периода яв­ляется перемещение военных действий на окраины бывшей Рос­сийской империи — западно-европейскую (Украина, Белоруссия Крым. Польша), среднеазиатскую (Казахстан, Бухара, Хива), дальневосточную (Восточная Сибирь- ДВР). В связи с этим со­циально-классовое противостояние в это время плотно смыкалось с проблемами национальными, националистическими и нацио­нально-освободительными. Особенно это- характерно для первых указанных нами окраинных регионов страны.

В Западной части Украины и частично в Белоруссии оконча­тельный переход на сторону Советов среднего крестьянства, да и городской мелкой буржуазии, совершился в ходе советско-поль­ской войны, т, е. примерно на год позже, чем собственно в Рос­сии. Местным трудящимся села и города, чтобы сделать выбор в пользу Советской власти, пришлось на собственном опыте сра­внить ее с властью русских помещиков и буржуазии, украинских буржуазных и мелкобуржуазных, в том числе и социалистической окраски, националистов и, наконец, польских панов. Этот выбор в пользу Советов, революции не потребовал от крестьян, да и ра­бочих Западной Украины и Белоруссии каких-либо активных форм. Здесь не было массовых мобилизаций в Красную Армию, здесь не было массового партизанско-крестьянского движения, крупных городских восстаний в тылу контрреволюции. Говоря об этом, мы исключаем не только восточную, но всю центральную ча­сти Украины и Белоруссии. Речь идет только о их западных ча­стях.

Требует дополнительного изучения расстановка классово-со­циальных сил в национальных обществах среднеазиатского реги­она бывшей Российской империи. Гражданская война и интервен­ция в этом колониальном регионе старой России носила с 1918 г. замкнутый характер. Связи советско-революционных и антисоветcко-контрреволюционных государственных, политических и во­енных структур с соответствующими общероссийскими структу-[130]рами до конца 1919 г. носили спорадический характер. Классы и социальные группы капиталистического, буржуазного общества здесь еще не сформировались, хотя какие-то начаточные элемен­ты уже были. И социальная опора пришедшей туда Красной Ар­мии была весьма аморфна. Она представляла из себя весьма сложный конгломерат различных групп населения этого региона. Геополитические интересы Советской России в этом походе Кра­сной Армии в Среднюю Азию в 1920 г., вероятно, играли веду­щую роль. Если бы этот район в то время не был возвращен в территориально-государственные рамки России, там в той или иной форме роль хозяина положения вскоре стала бы играть Ан­глия. Решающую роль в утверждении здесь Советской власти и гарантированности существования Туркменской Советской респуб­лики, образованной еще в апреле 1918 г., сыграл выход в конце 1919 г. в этот регион частей Туркестанского фронта и проведения ими ряда военных операций в 1920 г. Действия революции и Со­ветов в Средней Азии были направлены прежде всего на раз­рушение господствующей системы феодальных и колониальных общественных отношений и по сути своей были общедемократиче­скими и даже буржуазно-демократическими, допускавшими оп­ределенные компромиссы с. национальной буржуазией. К концу 1920 г. революция, Советы имели в среднеазиатском регионе ве­сьма существенную и значительную опору среди коренного тру­дящегося населения.

Выявление проблемно-методологических моментов в истории гражданской войны и интервенции на Дальнем Востоке не входит в задачи настоящей статьи, так как мы ограничиваем ее концом 1920 г., а процесс противостояния и противоборства революции и контрреволюции, внешней и внутренней, как историческое явле­ние здесь завершился в 1922 г. Заметим лишь, что образование по инициативе Москвы буферного государства ДВР—явление весь­ма оригинальное, почти не имеющее аналогов в истории тех или иных революций. Заметим также, что на Дальнем Востоке не только во второй половине 1919 г., но и в 1920 г. не было сниже­ния численности интервентов, которые все время в общем балан­се вооруженных сил контрреволюции играли ведущую роль.

Несколько в особом положении в общем процессе граждан­ской войны и интервенции стоит советско-польская война (ап­рель—октябрь 1920 г.). Не подлежит сомнению ведущая роль Ан­танты в возникновении этой войны, а вернее, в трансформации не­прекращающихся с конца 1918 г. вооруженных действий буржу­азной Польши против Советской России в широкомасштабную фактически объявленную войну. В. И. Ленин абсолютно прав, ха­рактеризуя Польшу 1920 г. как «...последний оплот против боль-[131] шевиков, находящийся всецело в руках Антанты».175 Прилагая к Польше термин «Последний оплот», В. И. Ленин имел в виду Те 14 государств, которые участвовали в интервенции с 1918 г.

Для формирования каких-то новых методологических, теоре­тических выводов по этому весьма важному временному отрезку и сюжету истории интервенции и гражданской войны требуются новые углубленные конкретно-исторические исследования, пол­ностью отключенные от влияния современных политико-социаль­ных процессов. Среди них, прежде всего, назовем исследования на новой документальной основе — по планам, прогнозам, замы­слам и расчетам своих сил и сил противника руководства Поль­ши и правительств Антанты, прежде всего Франции и Англии. Что здесь было главным: расчет на затяжку интервенции и граж­данской войны, с главными действующими лицами — Польшей и Врангелем; или же создание санитарно-ударного кордона в Евро­пе против Советской России в лице буржуазно-помещичьей Поль­ши с границами от моря и до моря, буржуазной Украины, воз­можно и Белоруссии, усиленных помощью и гарантиями буржу­азных Прибалтийских государств; или же, наконец, существовал на Западе план реального претворения состояния гражданской войны и интервенции, большой или малой, в непрерывный про­цесс, который в конце концов должен был привести к падению в России власти Советов и большевиков? И что же в конце концов разрушило эти планы: серьезные изменения во внутриполитиче­ском положении стран-противников Советского государства: или же его военная мощь и широкая и относительно стабильная его социальная база?

Из ряда методологических проблем, имеющих отношение к советско-польской войне, мы остановимся еще только на одной — являлась ли она реальным воплощением «курса на мировую ре­волюцию», о чем так много говорится в последние годы,176 или нет. Прежде всего следует отметить, что еще в 1919 г. и трижды в 1920 г.: в январе, феврале и марте Советское правительство пред­лагало Польше заключить мирный договор и отрегулировать свои отношения. И предложения Советской России были заметно вы­годнее для Польши, чем условия Рижского договора 1921 г. В [132] своей ноте от 28 января 1920 г. НКИД Советской России писал: «Поскольку речь идет о действительных интересах Польши и России, не существует ни одного вопроса территориального, эко­номического или иного, который не мог бы быть разрешен мирно, путем переговоров, взаимных уступок и согласований...»177 Все эти акции Советской России целиком поддерживались Советской Ук­раиной, которая со своей стороны сделала такие же предложе­ния Польше. Однако все они остались без ответа. На второй день после начала наступления панской Польши в Белоруссии, 6 мар­са 1920 г., В. И. Ленин на заседании Московского Совета говорил: «Мы сделали все, чтобы помешать... втравить польский народ в воину против России. Но хотя мы сделали все возможное, даль­нейшее зависит не от нас».178 Все эти факты свидетельствуют, что у Советской власти ни в планах, ни в прогнозах не было ничего такого, что говорило бы об их намерениях использовать свои воо­руженные силы в развертывании мировой революции.

Возможно такие поползновения возникли у Советского прави­тельства в период военных действий на территории самой Поль­ши? Возможно, но ни в коем случае не у всего Советского пра­вительства и не у его главы В. И. Ленина. А если имели место, то у какой части советской государственно-партийной элиты и в какой мере, и в течение какого времени (нескольких недель, в край­нем случае, месяца—полутора) —на это могут дать ответ только дополнительные исследования. Нельзя не отметить, что на какое-то время лозунг «Даешь Европу» во время наступления на Вар­шаву имел своих энтузиастов среди советского командования. Но изменения в военно-политической обстановке в Польше, анализ расстановки классовых сил в Европе, в первую очередь в Герма­нии, трезвый расчет собственных сил очень быстро охладили го­рячие головы сторонников революционного прорыла на мировую арену.

В центре споров: как влияло вступление Красной Армии па территорию Польши на реализацию «курса на мировую револю­цию», вероятно, станут проблемы, связанные с образованием в конце июня 1920 г. Польского временного революционного коми­тета (Польревкома) и его деятельностью, как зародыша первого польского революционного правительства рабочих и крестьян, за­явившего, что основной его задачей является закладывание основ для создания Польской советской социалистической республики. Безусловно, поддерживая Польревком, все революционные и про­советские силы в этой части бывшей Российской империи, Совет-[133] скос правительство в то же время неустанно повторяло, что оно не помышляет о посягательстве на независимость Польши, и не ставит вопроса о ее вхождении в состав Советской России. В сво­ем обращении к народам России, Украины и Польши СНК РСФСР в июле 1920 г. указывал: «Сейчас, во время победы Кра­сной Армии, мы так же далеки от какого бы то ни было посяга­тельства на независимость Польши и неприкосновенность ее тер­ритории, как и в дни наших величайших затруднений... Мы пов­торяем то, что говорили не раз: нет ни одного вопроса между Рос­сией и Польшей, который не мог бы быть разрешен мирно —• к выгоде для обеих сторон».179 Конечно, состав Польревкома был просоветским, так же, как и его политика. Но давайте сравним этот факт с десятком фактов образования правительств па тер­ритории России, находящейся под контролем интервентов и бело­гвардейцев: все они были зависимы от Антанты и все они дейст­вовали в русле восстановления дореволюционных, буржуазных порядков железом и кровью, не помышляя о каких-либо мирных переговорах с Советской властью. Деятельность же самого Польревкома, в короткий месячный период его существования, не при­вела к ожидаемому расширению социальной базы Советской вла­сти в Польше, а его немалые ошибки, прежде всего в крестьян­ском вопросе, и активная националистическая политика прави­тельства Пилсудского, помощь ему со сторон Антанты забло­кировали расширение сферы «мировой революции» за счет Поль­ши.

Чтобы покончить с легендами, мифами и реальностью, связан­ными с «курсом на мировую революцию», надо установить четкие разграничения между реальными, в первую очередь через военные формы, шагами Советской власти, направленными на расширение фронта мирового революционного движения, и надеждами, прог­нозами на победу революции в тех или иных зарубежных стра­нах. Последние, конечно, были, недостатка в них не ощущалось и лик их, вероятно, падал на вторую половину советско-польской войны, если не считать конца 1918 — начала 1919 гг., когда по­ражение Германии и ее союзников привело к росту революцион­ных, социальных и национальных движений в Европе и Азии. Именно тогда, в октябре 1918 г., в письме объединенному заседа­нию ВЦИК, Московского Совета с представителями фабзавкомов и профсоюзов В. И. Ленин писал: «Кризис в Германии только начался. Он кончится неизбежно переходом политической власти в руки германского пролетариата. Российский пролетариат с ве-[134]

личайшим вниманием и восторгом следит за событиями. Теперь даже самые ослепленные из рабочих разных стран увидят, как правы были большевики, всю тактику строившие на поддержке всемирной рабочей революции и не боявшиеся приносить различ­ные тягчайшие жертвы».180 Среди этих «тягчайших жертв» В. И. Ленин называет прежде всего Брестский мир. Далее в своем письме он предлагает готовиться к оказанию возможной «помощи немецким рабочим», предположительно хлебом. Но самую твер­дую возможность осуществления интернационального долга Со­ветской России В. И. Ленин видит в удесятерении нашей рабо­ты по созданию пролетарской Красной Армии»,181 в доведении ее численности до 3 млн. человек. И заключает это свое письмо В. И. Ленин следующими словами: «Мировая история за послед­ние дни необыкновенно ускорила свой бег к всемирной рабочей революции. Возможны самые быстрые перемены, возможны попытки союза германского и англо-французского империализма против Советской власти. Ускорить работу подготовки должны и мы. Удесятерим же наши усилия... Пусть станет это залогом гряду­щих побед всемирной пролетарской революции».182

Как видим, надежды и прогнозы на мировую революцию были у В. И. Ленина, правда, последние в значительной части не оп­равдались, но не по его вине. Если сравнить приведенные выска­зывания В. И. Ленина и дополнить их углубленным анализом его внешнеполитической деятельности в 1917—1920 гг., то можно сделать вывод, что его надежды и прогнозы на расширение фрон­та мирового революционного движения в начале мирового рево­люционного кризиса 1918—1Ф23 гг., а именно в 1918 --- первой половине 1919 гг. были гораздо шире и оптимистичнее, чем в его середине — 1920 году. И основывались они в первом случае, глав­ным образом, на итогах рассмотрения международной и внутрен­ней обстановки в ряде стран Европы, при использовании различ­ных информационных каналов, а во втором, почти исключитель­но на анализе внутреннего положения Советской республики и частично Польши. Если в первом случае, в конце 1918 — начале 1919 гг. преобладали элементы революционного романтизма, то во втором превалировал трезвый, реалистический расчет. [135]

Что же касается реальной, материальной помощи мировому революционному движению, то она в 1918—1920 гг. развивалась только в двух направлениях: во-первых, в широкой пропаганди-[135] стекой его поддержке, во-вторых, в создании в 1919 г. Коминтер­на как организационного центра всех, или почти всех, коммуни-1 стических и левосоциалистических движений и, в-третьих, в Ma териадьной, образовательной, печатной и другой поддержке эти движений. Никаким экспортом революции через военное вмеша­тельство Советская Россия в это время не занималась.

Следует отметить и то, что в своей помощи мировому револю­ционному движению Советская власть, большевики уже в 1918— 1920 гг., а в особо широких масштабах позже, далеко вышла за рамки «пролетарских революций», о которых говорил Б. И. Ле­нин. Она помогала и революционным национал-освободительным движениям, которые поддержали не только буржуазные, но и по­луфеодальные элементы; и различным буржуазно-демократиче­ским движениям революционной или полуреволюцихжной окраски;, и разным антиколониальным, антифашистским движениям, даже не имевшим революционных целей. Главное условие этой помощи — чтобы они были направлены против «мирового империализма». Нельзя пройти мимо и того факта, что процесс складывания в первые годы Советской власти системы поддержки и помощи различным революционным движениям развивался параллельно с формированием теории и практики мирного сосуществования стран с противоположным государственно-общественным строем, основателем которых считают В. И. Ленина.

Однако вернемся к характеристике еущностных черт третьего периода гражданской войны и иностранной интервенции (фев­раль—декабрь 1920 г.). В это время, а в Сибири несколько ранее, наметился определенный поворот у части кулачества (средней сельской буржуазии), у буржуазных и полубуржуазных руково­дителей национально-освободительного движения разных районов бывшей России к Советской власти, также как у нее к ним. Пер­вые, особенно те, кто явно прочно не связал себя с открытой контрреволюцией, стремятся занять лояльную, нейтралистскую по­зицию по отношению к Советам, и даже сотрудничать с ними. Вторые — большевики, Советы допускают определенные компро­миссы с первыми, стремясь этим ослабить накал противоборства.

Значительно расширяется и укрепляется союз рабочего клас­са, бедного и среднего крестьянства. Он в- это время становится главным социально-базовым звеном в системе диктатуры проле­тариата и бедного крестьянства. Это сразу же отразилось и на социальном составе правящей партии большевиков. Крестьяне, и в первую очередь вступившие в партию в 1919 — 1920 гг., состав­ляют ее численное большинство.

Серьезные подвижки наблюдались к исходу 1920 г. и в соци­ально-политических позициях интеллигенции". Трудовая, демокра­-[136]тическая интеллигенция в абсолютном большинстве своем не только сотрудничала с Советской властью, но уже и составляла значительную часть ее государственного аппарата. Буржуазная интеллигенция, в том числе и крупная, оставшаяся в России, тоже несколько изменила свое отношение к новой власти. Многие из этого слоя российской интеллигенции пошли на службу к Совет­ской власти, и в целом заняли позиции выжидательного нейтра­литета. Какова была внутренняя окраска этого нейтралитета бур­жуазной интеллигенцией — положительная или отрицательная по отношению к Советской власти, скорее всего зависело от объе­ма той собственности, которую у них конфисковали или нацио­нализировали. Свою роль в формировании такой нейтралистской позиции у буржуазной интеллигенции сыграло и то, что свои по­литические позиции и наклонности она в это время не могла офи­циально, легально формализировать. Все буржуазные и даже мелкобуржуазные партии в это время были запрещены, хотя по­чти все они имели свое подполье в Советской России. Вся буржу­азная печать разогнана, все общественно-политические и даже просветительские организации, чуть-чуть проявившие какие-либо антисоветские настроения, немедленно закрывались. Каратель­ные органы Советской власти довольно основательно следили за буржуазной интеллигенцией, и те ее представители, которые с ору­жием в руках выступали против революции, подвергались репрес­сиям, часто жестоким и не равным их участию в разных контрре­волюционных движениях и организациях. В то же время мифы о физическом уничтожении большей части буржуазной интеллиген­ции, даже в рамках отдельных городов и губерний, не имеют под собой серьезной документально-исторической основы. На послед­нем этапе гражданской войны и интервенции целые слои художе­ственной, научной и технической интеллигенции стали получать со стороны органов Советской власти даже некоторую материаль­ную помощь и административную защиту, организаторами кото­рой были М. Горький, А. Луначарский, Н. Семашко, А. Коллонтай и другие.

Особо следует сказать о военной интеллигенции к концу граж­данской войны и интервенции. Вероятно, не все дооктябрьское офицерство можно причислить к этому социальному слою, как и подготовленное форсированными темпами в 1918—1920 гг., крас­ное офицерство из рабочих, крестьян, бывших солдат и унтер-офи­церов. Однако учитывая особую роль офицерско-командного кор­пуса в исходе гражданской войны и интервенции, следует проана­лизировать его состояние по обе стороны баррикад, так сказать особой строкой. [137]

Общеизвестно, что большая часть офицерства старой армии встретила Октябрьскую революцию враждебно или выжидатель­но-нейтрально и впоследствии оказалось в рядах белого движе­ния. Только 8 тыс. бывших офицеров в конце 1917 — начале 1918 гг. добровольно влились в ряды Красной Армии. К середине июня 1918 г. к ним присоединились из числа бывших офицеров еще 9 тыс. человек.183 10 июля 1918 г. V Всероссийский съезд внес решение о мобилизации в Красную Армию офицеров старой ар­мии. К концу 1920 г. в Красную Армию было призвано 48,5 тыс. офицеров и генералов. К ним следует прибавить 10,3 тыс. воен­ных чиновников и около 14 тыс. военных врачей.184 Не все из при­званных в Красную Армию старых офицеров честно служили в ней. Летом и осенью 1918 г. на всех фронтах прокатилась доволь­но солидная волна переходов этих военных спецов на сторону белых, увлекших за собой и часть подчиненных им красноармей­цев и младших командиров. Переходы на сторону белых военных спецов, мобилизованных в Красную Армию летом 1918 г., дости­гали высших ступеней командования. Так, например, в создан­ной на южном Урале 2-й армии в июне 1918 г. первые трое ко­мандующих (К. Мячин, Ф. Е. Махин, А. Н. Харченко), прокоман­довав примерно по неделе-полторы, стали изменниками. То же самое произошло в июне 1918 г. с командующими Черноморским флотом М. Н. Саблиным и А. Н. Тихмелевым. В первой половине 1919 г. этот процесс продолжался, но уже в меньших масштабах, а во второй половине этого года почти прекратился. Чекистские органы и военные комиссары в 1918—1919 гг. провели довольно основательные «чистки» среди старого офицерства, итоги кото­рых почти везде были однозначны — расстрел. В число расстре­лянных нередко попадали и старые офицеры, не совершившие ка­ких-либо антисоветских действий, но подозреваемые в этом. Чи­сленность старого офицерства в Красной Армии постоянно сокра­щалась по разным причинам, естественным для военного времени, а также вследствие постоянно растущего притока командиров из рабочих и крестьян, кончавших военные курсы и школы. Если в 1918 г. старое офицерство составляло 75% командного состава Красной Армии, то в 1920 г. — 42%.185 К концу 1920 г. командный состав Красной Армии в социально-политическом отношении, в плане преданности Советской власти представлял из себя уже более или менее однородную массу. Очень много в деле привле-[138]чения старого офицерства и генералитета на сторону революции, их защиты от репрессивного советского аппарата сделал Л. Троц­кий.

Несколько иные процессы имели место б белых армиях. К ле­ту 1918 г, в их рядах находилась большая часть старого офицер­ства, численность которого значительно превышала численность военных специалистов Красной Армии. До конца 1918 г. воору­женные силы контрреволюции, особенно на юге страны, были пе­ренасыщены офицерским составом. Существовали роты, батальо­ны и даже полки, сформированные на 70—80 и более процентов только из офицеров, юнкеров и кадетов. Разделение, дифферен­циация этой огромной массы по социально-имущественному поло­жению не получило своего отражения в литературе и докумен­тальных публикациях. Доля офицерства в белых армиях, крепко связанная различными нитями с буржуазно-помещичьими круга­ми, вероятно, составляла где-то около половины их состава. Их стойкость, степень бескомпромиссного противостояния в борьбе с властью, лишившей их крупной собственности, была, естествен­но, очень высокой. Почти все это офицерство влилось в белое дви­жение в 1918 г. добровольно.

Другую часть командного состава белых армий составляло так называемое «демократическое общество», не имевшее сколько-либо значительной собственности. Американский историк П. Кенез называл их «плебейское офицерство».186 Привел их в лагерь контрреволюции целый ряд конкретных причин: от идейных убеж­дений эсеровско-меньшевистского, мелкобуржуазного типа до мобилизаций, проведенных белыми властями. Их способность и надежность к концу гражданской войны, даже уже во второй по­ловине 1919 г., значительно упала по сравнению с 1918 годом. Часть из них вместе с солдатами в последний период гражданской войны и интервенции, или уже на рубеже 1919—1920 годов, пере­ходила на сторону красных, сдавалась в плен. Многие из них присоединились к различным промежуточным, эсеро-меньшевистским режимам, возникающим за 2—3 педели до прихода в тот или иной регион России советских вооруженных сил, и так же быстро распавшихся или устраненных мирным или военным путем Красной Армией.

Уже упомянутый нами П. Кенез все белое офицерство «как и офицеров того времени в Европе вообще» считал «ретроградами, людьми консервативными и неинтеллигентами», утверждая, что «они искренне полагали, что армия должна оставаться вне поли-[139] тики, не признавая, что эта позиция также имела политическое а именно, консервативное, значение».187 Он же отмечает такие черты белого офицерства, в частности Добровольческой армии, как «же­сткий, бескомпромиссный и узкий национализм», который «стал в конце концов главной причиной их поражения», «антисемитизм» «консервативное народничество», «монархизм и консерватизм», «радикализм».188 Этот же зарубежный исследователь делает вывод-«Контрреволюционное офицерство, очевидно, не представляло картину будущей России, которая удовлетворила бы запросы ра­бочих и крестьян».189 Исторические судьбы белого офицерства еще ждут своего исследователя. Но уже сейчас можно сказать, что к концу гражданской войны и интервенции деморализованное, со­циально расколотое, изгоняемое из нового, советского российского общества, потерявшее свои привилегии и надежды на побе­ду, оно не могло составить тот кадровый костяк, вокруг которого можно было в обозримый исторический период создать новые мощные контрреволюционные вооруженные силы.

Давая обобщающие характеристики социально-политического, .материального и профессионального содержания белому и крас­ному офицерству, логично будет остановиться и на некоторых чер­тах социально-психологического, личностного, нравственного пла­на тех и других. Среди множества их конкретного проявления из­берем лишь две: авантюризм и карьеризм is поенной среде в го­ды гражданской войны.

Среди военных авантюристов тех времен можно выделить два типа. Первый — лица с довольно сильным и честолюбивым ха­рактером, быстро приспособившиеся и поставившие своей жизнен­ной целью существование в условиях длительной войны, при обя­зательной изолированности, естественной и искусственной отор­ванности от внешнего мира, своих социально-государственных центров. Большая часть из них имела различные идейно-поли­тические убеждения, а некоторые не имели их вовсе, склоняясь к образу жизни военного наемника.

Среди высшего командного состава в Красной Армии к такому типу авантюристов можно присоединить И. .Л. Сорокина — коман­дующего 11 армией на Северном Кавказе в 1918 г., М. А. Муравь­ева — главного военного советника большевиков при организации отпора немецкому наступлению на Петроград, командующего Во­сточным фронтом в 1918 г., Н. И, Махно — известного анархиста, [140] руководителя повстанческого движения против австро-немецких оккупантов на Украине, впоследствии комдива, Н. А. Григорьева . - штабс-капитана царской армии, служившего у Скоропадского, Махно, зятем комбрига и комдива в Красной армии. В белом движении — казачьи атаманы — генералы Г. М. Семенов, И. М. Калмыков. Р. Гайда - унтерофицер австро-венгерской армии, комполка и комдив чехословацкого корпуса, командующий Си­бирской армией Колчака. В нижних этажах военной иерархии как белой, так и Красной армии этот тип авантюристов насчиты­вал сотни, а, вероятно, и тысячи фамилий.

Второй тип авантюризма — это обычно деклассированные, иногда с уголовным прошлым, темные и мстительные личности. Как правило, они не продвигались выше средних этажей воору­женных сил белых и красных. В Красной армии их было, веро­ятно, больше, чем у белых. Известный советский военный историк П. Какурин писал: «Под видом добровольцев в Красную Армию вступило значительное число деклассированного элемента, чуж­дого каких-либо высоких идейных побуждений и политической сознательности, а смотревших на войну, как на источник личной выгоды».190

Авантюризм тесно переплетался с карьеризмом в обеих про­тивоборствующих армиях, но это, безусловно, означало не одно и то же. Смутные времена всегда создавали большие возможности для карьерных элементов в военно-офицерской среде, кровно за­интересованной в наиболее длительных сроках войны. Белые ар­мии, сохранившие сущностные черты старой дореволюционной го­сударственной структуры, условия старого функционирования позволяли офицерству быть прежде всего служилым человеком, а не гражданином, и не требовали особых усилий для адаптации в новых условиях. Им было совершенно ясно, что помогает их карь­ере и что мешает. Добиться блестящей военной карьеры для вы­ходцев из низших слоев общества, особенно из рабочих и кресть­ян, там было практически невозможно.

Иное дело в Красной армии, где карьера отличалась тем, что командный корпус, как и сама армия, создавались с нуля. Поэто­му там почти все оказывались в равных условиях, особенно вы­ходцы из трудящихся низов, да еще вступившие в партию боль­шевиков. Число головокружительных карьер в Красной армии в годы гражданской войны и интервенции не идет ни в какое срав­нение с подобным процессом в белых формированиях. Советское государство, как и противостоящие ему локальные белые режимы, [141] пытались регулировать карьеризм и в какой-то мере авантюризм создавая в этих процессах свою опору.

Несколько слов о некоторых чисто военных сторонах третьего периода гражданской войны и интервенции. Прежде всего, это резкое сокращение числа фронтов — с 6 до 2. Со стороны контр­революции это было время более или менее заметного примене­ния новой техники: танков и авиации. Командование красных продолжало делать главную ставку в прорывах на крупные кавалеристские соединения, концентрируя их на основных направ­лениях, ведя наступление, как и в 1919 г., преимущественно по линиям главных железных дорог, не отвлекая свои силы на ос­воение удаленной от них и крупных городов территорий, предо­ставляя это, как и ранее, партизанам и повстанцам. Контррево­люция в 1920 г. достигла, пожалуй, большей, чем ранее, согласо­ванности между двумя своими частями: белополяками и Вранге­лем. Вооруженные же силы революции не смогли достичь четкой координации между Западным и Юго-Западным фронтами. Прак­тически провалилась четко отработанная во второй половине: 1919 — начале 1920 гг., тактика организации крупных восстаний рабочих в больших городах, как только к ним подходит Красная Армия. Это, конечно, далеко не полный перечень существенных моментов в сфере военных действий 1920 г.

В заключении этой работы логично поставить вопрос: к со же из 3-х основных сил, действующих на исторической арене траги­ческой России 1918—1920 годов — красных, белых и интервентов, внешних антисоветских сил, сыграл главную роль в развязывании,, эскалации гражданской войны и интервенции, в создании обста­новки непримиримости, отбрасывания всякой возможности ком­промисса в противоборстве сторон. В начале статьи мы выразили свое мнение, которое сейчас нередко подвергается сомнению — в развязывании гражданской войны, в начале интервенции исто­рическая вина в значительной, большей мере, если не полностью, лежит на антисоветской стороне, в одинаковой мере как па белом движении, так и на внешней контрреволюции.

Что же касается последующего времени — с конца 1918 до-конца 1920 гг. (а на Дальнем Востоке и до конца 1922 г.), то для прояснения этого вопроса, касающегося уже эскалации воору­женных действий, требуются дополнительные конкретно-истори­ческие исследования итогового характера.

Ясно и то, что в лагере контрреволюции лавры первенства и главного действующего лица в военных действиях против Совет­ской республики имели подвижный, сменный, разноформенный характер. Отсутствие полного единства, паритетных начал меж-[142]ду внешней и внутренней контрреволюцией, особенно со второй половины 1919 г., и, конечно, довольно серьезные расхождения внутри капиталистического мира по отношению к Советской Рос­сии, в распределении ролей, так сказать, в «наказании» ее и в ка­кой форме, а говоря прямее и проще — кто ликвидирует ее при ограниченных затратах зарубежных стран, сыграли очень сущест­венную роль в создании объективных и субъективных предпосы­лок для победы революции, Советов, большевиков к исходу 1920 г Гражданская война в 1921-1922 гг. продолжалась на отдельных окраинах страны — Дальнем Востоке, где она была сопря­жена с японской интервенцией, в Средней Азии и Закавказье где она приняла специфические формы установления Советской вла­сти с помощью Красной Армии. Тлела она в форме потухающих искр и в ряде губерний и уездов, где велись военные действия ме­стными советскими вооруженными силами с остатками белогвардейцев, численностью от нескольких сот до нескольких тысяч Однако как отдельный сущностно законченный исторический период для всей страны она закончилась в декабре 1920 г.[143]