А. В. Полетаев история и время в поисках утраченного «языки русской культуры» Москва 1997 ббк 63 с 12 Учебная литература

Вид материала

Литература

Содержание § 1. игры с прошлым За прошлое, — сказал Уинстон. Historiens ludens Historiens ludens Historiens ludens Historicus ludens Histoncus ludens Historicus ludens Historlcus ludens

Подобный материал:

• История языкознания Основная литература, 31.08kb.
• Литература к курсу «История отечественной культуры» основная литература учебные пособия, 95.12kb.
• Жиркова Р. Р. Жондорова Г. Е. Мартыненко Н. Г. Образовательный модуль Языки и культура, 815.79kb.
• Факультет якутской филологии и культуры, 52.03kb.
• План урок: Особенности русской культуры в изучаемый период. Грамотность, письменность., 103.61kb.
• Н. И. Яковкина история русской культуры, 7448.64kb.
• Учебно-методические материалы по дисциплине «общее языкознание», 303.6kb.
• Литература ХIХ века, 303.87kb.
• Литература в поисках личности Роман «Кысь», 114.06kb.
• История история России Соловьев, 43.79kb.

§ 1. ИГРЫ С ПРОШЛЫМ

<О'Брайен> наполнил бокалы и поднял свой.

— Итак, за что теперь? — сказал он с тем
же легким оттенком иронии. — За посрамле
ние полиции мыслей? За смерть Старшего
Брата? За человечность? За будущее?

— За прошлое, — сказал Уинстон.

— Прошлое — важнее, — веско подтвердил
О'Брайен.

Дж. Оруэлл. 1984

Большая часть функций истории, о которых мы рассуждали
выше, связана все-таки с прошлым, будь то личность, государство,
народ, цивилизация или человечество в целом. Блок писал, что «в
отличие от других наша цивилизация всегда многого ждала от своей
памяти. Этому способствовало все — и наследие христианское, и
наследие античное. Греки и латиняне, наши первые учителя, были
народами-историографами... Наше искусство, наши литературные
памятники полны отзвуков прошлого, с уст наших деятелей не сходят поучительные примеры из истории, действительные или мнимые... Всякий раз, когда наши сложившиеся общества, переживая
беспрерывный кризис роста, начинают сомневаться в себе, они спрашивают себя, правы ли они были, вопрошая прошлое, и правильно ли
они его вопрошали» (Блок 1986 [1949], с. 7—8).

Существует два чистых типа классического исторического исследования: реконструкция и интерпретация прошлого. При этом,
как отмечал Ю. Лотман, в ходе исторического анализа осуществляется двойной процесс ретроспективной трансформации, ибо историческое исследование по своему характеру одновременно ретроспективно и реконструктивно. Первая трансформация происходит в

Historiens ludens 623

момент фиксации исторического события или результата, когда из
многих возможностей реализуется какая-то одна. Затем историк приступает к процессу реконструкции, в результате которого «хаотичная для простого наблюдателя картина выходит из рук историка
вторично организованной». Таким образом, хотя объект интерпретации формально возникает на заключительной фазе фактографического этапа и теоретические обобщения опираются на имеющиеся
источники, на самом деле состоится не воссоздание, а акт создания.
Из множества сохраненных памятью фактов историк, исходя «из
неизбежности того, что произошло», «конструирует преемственную
линию, с наибольшей надежностью ведущую к <известному> заключительному пункту» (Лотман 1992, с. 34).

Другой способ конструирования исторического прошлого — интерпретация — используется в основном для понимания мотивов
действий исторических персонажей. В этом случае для проникновения в мир действующего историк полагается на собственный опыт.
Эмоционально-личностная идентификация с исторической личностью
подкрепляется рациональными суждениями о возможных соображениях индивида, которые рассматриваются как причина его действия. Создание образа человека достигается средствами, близкими
к художественному творчеству, а выяснение мотивов поведения — с
помощью обыденного суждения (Шкуратов 1994, с. 39). Таким способом историк ищет проявление интенции исторического агента в
свидетельствах прошлого.

То, что материал для манипулирования и даже для наблюдения —
прошлое — безвозвратно отсутствует, по мнению французского историка Д.Мило окончательно предопределяет пассивность истории.
«Человек может попасть на Луну, но не в XIII в. ... Историк... не
владеет своим материалом так, как биолог микробами или писатель
словами. Он никогда не сможет „вставить" Фридриха II в XVII в.,
чтобы проверить применимость модели Элиаса к книге Канторовича; он не сможет изъять железные дороги из американской истории
XIX в.; никогда не сможет он подержать в руках этюды об архитектуре Парижа 1987 г., написанные бароном Османом» (Мило 1994
[1990], с. 186, 191).

Вопрос об отношении историка к категории времени — это вопрос о соотношении повествовательного и аналитического, индивидуализирующего и генерализирующего, интуитивного и рационального
начал в историческом познании. Кроме того, прошлое множественно, и

624 Глава 6

«у любого общества может быть столько вариантов прошлого и видов зависимости от этих вариантов, сколько связей с прошлым существует в обществе» (Pocock 1961, р. 245).

Имплицитность использования категории времени в большинстве исторических исследований в известной мере усложняет задачу
систематизации многообразных форм времени наблюдателя. Тем не
менее выявление способов использования категории времени в исторических трудах эпохи современности представляется возможным,
если под этим углом зрения последовательно рассмотреть основные
исторические школы и направления вплоть до самых новейших.
Анализируя хорошо известные концептуальные ориентиры разных
школ, мы можем более отчетливо определить темпоральное сознание представляющих их историков и, соответственно, роль категории времени в способах реконструкции и интерпретации прошлого.

1. Историзм

Как мы уже отмечали, прошлое стало считаться заслуживающим внимания, изучаться и трактоваться как единое целое в эпоху
Возрождения. Но исторический подход к прошлому, — стремление
понять его как «другое», проникнуть в его атмосферу, — во многом
обязан своим происхождением романтикам.

Романтизм, идейное и художественное направление, возникшее
в Европе на рубеже XVIII—XIX вв. и особенно ярко проявившееся в
литературе и искусстве, не миновал также философию, право, политэкономию, историографию. Э. Берк в Англии, Новалис и Ф. Шлегель в Германии, французские историки Ж. де Местр, Л. Бональд и
Ф. Шатобриан (жившие в эмиграции) противопоставили мировоззрению просветителей провиденциализм, традицию, мистицизм, апологию Средневековья, утверждение о примате чувств и интуиции
над разумом. «Человеческий род регрессирует», — изрек де Местр, в
поисках совершенства обращая взгляд в прошлое, в котором, как саркастически заметил Ортега-и-Гассет, руины привлекали романтиков «утонченным садизмом» (Ортега и-Гассет 1991 [1930], с. 328).

Восхищение романтиков прошлым напоминало чувство гуманистов по отношению к античности. Но между первыми и вторыми
существовало глубокое различие. Гуманисты отличались как раз
влюбленностью в свое время и «презирали прошлое как таковое, но
рассматривали некоторые его факты как приподнятые над потоком

Historiens ludens 625

времени, так сказать, очистившиеся от него, в силу внутренне присущего им совершенства, что и делало их классическими или вечными
образцами для подражания» (Коллингвуд 1980 [1946], с. 85—86). Романтики, напротив, не принимая настоящее, восхищались прошлым
как более совершенным состоянием и в значительной мере «жили в
минувшем». В своих сочинениях они рисовали идиллическую картину средневекового общества, где царили благородные и простые нравы, монарх обеспечивал свободу и благополучие подданных, а Церковь пеклась о высоких моральных ценностях.

Идеи романтизма утвердились в «исторической школе права»
(учения государствоведов Ф. Савиньи, К. Эйхгорна), которая оказала
сильное влияние на историографию первой половины XIX в. своими
четкими формулировками концепции органической связи и преемственности в развитии народа и государства, идеи нации как «коллективной индивидуальности», идеи народного духа как главной
творческой силы в истории.

Аналогичную позицию занимали представители немецкой историко-экономической школы (Ф. Лист, В. Рошер, Б. Гильдебранд,
К. Книс), сформировавшейся в 1840-е годы. Отрицая существование
всеобщих экономических «естественных законов» и подчеркивая
значение национальных особенностей развития отдельных стран, Лист
и его последователи отказались от принятого классической экономической школой термина «политическая экономия» и стали называть
экономическую науку «национальной экономией» (Nationalökonomie).
Этот термин сохранился не только в работах наследовавшей им так
называемой «молодой» историко-экономической школы второй половины XIX — начала XX в. (Г. Шмоллер, К. Бюхер, Л. Брентано,
В. Зомбарт), но и в современной немецкоязычной литературе.

В историографии принципы «исторической школы» нашли наиболее яркое и конкретное выражение в произведениях «нарративной» или «немецкой исторической» школы (К. Галлер, А. Мюллер,
И. Якоби, Г. Луден, Г. Лео, Б. Менцель). Сходные позиции во Франции занимали Ж. Мишо, Ф. Монлозье, в Англии — Т. Карлейль. В
противовес идеологам Просвещения, верившим в полную открытость
истории для разума, романтики ввели в историописание понятие
исторической тайны. Ориентации историков-романтиков были отчетливо национальными: их интересовала история отдельных стран,
их права и государственных институтов. Представители «немецкой
исторической» школы немало почерпнули у Э. Берка. Традициона-

626 Глава 6

лизму Берна они придали статус исторического учения, а его относительно высокая оценка Средневековья вылилась в их сочинениях
в пылкое увлечение этой эпохой.

Трельч, однако, полагал, что не «намеки Савиньи», которые нужно, конечно, учитывать, а понятие органологии, соединенной со своеобразным понятием исторической общности или исторического предмета, а также понятие развития являются главными для выяснения
понятийно-философских основ «исторической» школы. Причем органология немецкой исторической школы принципиально отлична от
эмпирически-биологической органологии школы Конта и позднее —
Спенсера; ее центром тяжести является идея народного духа и его
органического проявления. «После того, как идея органической общности и идея исторического развития отделились от первоначального эстетизма и получили самостоятельность, они сделались важными элементами исторической мысли, безразлично, приводили ли
они, как это и действительно имело место, к консерватизму, католицизму, пиетизму, эстетизму или к либерализму и демократии» (Трельч
1994 [1922], с. 238, 240).

«Историческая» школа выработала собственный исторический
метод — погружение, переживание исторических событий как событий собственной жизни. Романтическому направлению присуще
представление о том, что история раскрывается в деятельности не
отдельных лиц, а целых народов и наций, что каждому народу свойственно свое неповторимое развитие. Дух нации романтики пытались познать методом вживания или вчувствования в далекое прошлое. Для романтиков история предстала как захватывающее и
поучительное зрелище, которое воссоздается на основе массы источников и с помощью метода понимания текстов. Этот метод стали
именовать по-гречески герменевтика (разъяснение, истолкование).

При этом историк-романтик не особенно заботился об исторической правде, а еще менее — об объяснении событий. Ведущий представитель «исторической школы» Ф. Шлегель в качестве одного из
основных правил исторического исследования выдвигал следующее:
«Не нужно все объяснять». Другим правилом он объявил доверие
историческому преданию, призывая «не отбрасывать ничего, что на
первый взгляд кажется чудесным и нам чуждым только на том
основании, что это невозможно и неправдоподобно» (Schlegel 1846,
S. 17ff).

Historiens ludens 627

T. Карлейль, крупнейший историк своего времени, представитель романтического направления в английской историографии, больше чем любой писатель XIX в. верил в возможность чувственного
воссоздания истории (см., например: Карлейль 1994 [1841—1843]).
Какой бы ни была цель исторического труда, «первое непременное
условие», по его мнению, заключается в том, «чтобы мы видели взаимодействие вещей, рисовали их целостно, так, как будто бы они стоят перед нашими глазами» (цит. по: Hale 1967, р. 42). И подобный
подход распространялся на все периоды прошлого.

Продвижение вперед исторической науки в XIX в. осуществилось,
прежде всего, усилиями нарративной школы, утвердившей принципы
историзма, естественным образом выраставшего из романтизма. Историзм (нем. Historismus) — это принцип научного мышления, в основе
которого лежит представление о постепенном развитии. Главным
содержанием историзма немецкие историки-романтики считали постепенное «органическое» развитие любого явления и рассматривали каждый этап в истории как определенное и необходимое звено в
историческом процессе. В то же время фундаментальная посылка
историзма состоит в том, что каждый век — уникальное проявление
человеческого духа, собственной культуры и ценностей.

Утверждение принципа историзма явилось ответом на рационализм Просвещения, который не располагал ни «малейшим чутьем
сравнительно-исторического метода» (Мандельштам 1987 [1922],
с. 85). Политической предпосылкой историзма была, по общему признанию, Французская революция — неудивительно, что метод историзма взяли на вооружение романтики. Реакция на неисторическое
мышление и политическую практику периода Французской революции (когда, в частности, были уничтожены практически все государственные архивы) дала импульс к более глубокому пониманию историчности, истоков происходящего. То, что именно «немецкая
историческая мысль научила мир мыслить исторически», во многом
объясняется авторитетом немецкой классической философии. Своим
историзмом немецкие историки обязаны «если не самому Гегелю, то во
всяком случае его эпохе, квинтэссенцию которой он попытался систематизировать и рационализировать» (Трельч 1994 [1922], с. 231).

Метод историзма дал новую возможность удовлетворить растущий интерес как к национальному прошлому, так и к истокам западной цивилизации. Историчность оказалась связанной не с абстрактным субъектом, а с национальным духом. Манхейм считал, что

628 Глава 6

благодаря исторической школе и Гегелю произошла историзация
идеологии (точнее, видения идеологии). «К представлению о мире
как о некоем единстве, которое может быть постигнуто лишь в соотнесении с познающим субъектом, присоединяется мысль, что это единство преобразуется в своем историческом становлении. В эпоху
Просвещения субъект — носитель единого сознания — выступал
как некое совершенно абстрактное, надвременное, надсоциальное единство, как „сознание вообще". Здесь народный дух становится представителем уже исторически дифференцирующихся единств сознания» (Манхейм 1994 [1929], с. 64).

Последователи историзма утверждали, что для того, чтобы один
век мог понять другой, необходимо признать, что по прошествии времени фундаментально изменились и условия жизни, и сознание субъектов истории, и, возможно, даже сама человеческая природа. Необходимо
усилие воображения для того, чтобы отодвинуть ценности сегодняшнего дня и увидеть предшествующий век изнутри. Но историзм заключал в себе больше, чем просто призыв изучать былое в его самобытности. Одна из главных его особенностей состояла в прочной увязке
интереса к современности с интересом к прошлому. Приверженцы историзма изучали историю в развитии, предупреждая об опасности, грозящей тем, кто повернется спиной к прошлому.

Существовало, однако, очевидное противоречие между политической направленностью, неприятием настоящего, характерным для
романтиков, и их важнейшей методологической новацией — принципом историзма. Ибо принцип историзма, конечно, заключает в себе
приятие настоящего. Во-первых, потому что настоящее — неизбежный результат прошлого развития, во-вторых, потому что в нем как
раз и воплощается то прошлое, об утрате которого так печалились
романтики. Ведь принцип историзма подразумевает, что не только
прошлое, но и институты и культура современности могут быть поняты только исторически. Для того, кто не имеет представления об
их развитии в предшествующие века, их природа остается непостижимой. Именно поэтому история является ключом к пониманию современного мира. Тем самым древней максиме «история — учитель
жизни» (historia est magistra vitae) придавалось актуальное и научное (в
духе теории эволюции) звучание.

В 1830—1840-х годах в Германии зарождается школа, которой
во второй половине XIX в. предстояло занять ведущее положение в

Historicus ludens 629

европейской историографии и надолго стать эталоном культуры исторического исследования. Основателем этой школы был Леопольд
фон Ранке (1795—1886). Школа Ранке «восприняла как от поэтики,
так и от идеалистической философии импульсы, в силу которых и та,
и другая рассматривали историю — независимо от исторических
событий — как имманентное смысловое единство и осмысливали ее
с позиций науки» (Козеллек 1994 [1979], с. 183).

Хотя Ранке считался главой «немецкой исторической школы»,
с его именем, так же как и с именем другого крупнейшего представителя немецкой историографии того времени — Б. Нибура², историческую школу можно связывать с очень большими оговорками.
Как писал Трельч, «историческая школа в действительности чрезвычайно далека от универсализма Ранке, его всемирно-исторического конструктивного духа и динамической тонкости». По его мнению, сочинения Ранке выгодно отличаются от трудов представителей исторической школы «критической ясностью и политически-дипломатической концепцией истории» (Трелъч 1994 [1922], с. 232, 238).

Общепризнано, что Ранке находился под сильным влиянием
философии Гегеля. «Как Гегель принимает в свою новую, сверхрационалистическую логику известную долю рационализма XVIII в.,
так и Ранке получил от того же столетия метод ясного исследования
мотивов и остроту проницательности» (Трелъч 1994 [1922], с. 232).
Но если Гегель подчинял историческую реальность схемам всемирной истории, то Ранке, напротив, отдавал приоритет изучению реальности во всем ее многообразии. Поэтому его умозрительные конструкции
отличались эластичностью. По существу творчество Ранке — это сознательное противостояние философии, пронизанное стремлением
вырвать историю из рук философов. Ранке говорил о том, что историку
в отличие от философа необходима любовь к детали, человеку и событию в их уникальности. Но он же говорил и о том, что историк не
может написать историю, не прибегая к обобщениям. То есть о прошлом можно судить по документам и установленным фактам, но многое можно узнать о прошлом такого, что лежит за рамками известных
событий, путем умозаключений (Ранке 1898 [1854], с. 15—21).

² Нибур, Бартольд Георг (1776—1831) — основатель критического метода в изучении истории. Большую роль в построениях Нибура играли этнографические данные и метод аналогии. Нибур — великий критик и новатор в области филологического анализа в историческом исследовании.

630 Глава 6

Представления Ранке о будущем также отличались от историософских концепций его времени: он видел в будущем множество
альтернатив. Он достаточно критически относился не только к возможности предсказывать ступени будущего развития, но даже и к
самой идее о безоговорочной прогрессивной направленности хода истории. Ранке обращал внимание на то, что теория прогресса базируется
на локальном (европейском) опыте и напоминал ее сторонникам о
том, что случилось с цивилизациями Азии (Ранке 1898 [1854], с. 16).

При этом историческая мысль Ранке развивалась в широких
временных и пространственных границах. Его интересовал не скрупулезный анализ узких тем, а большие исторические сюжеты и продолжительные периоды, нередко заключавшие в себе череду эпох. А
главное — о чем бы он ни писал, перед его глазами всегда была
всемирная история. Не случайно «Всемирной историей» завершилась его жизнь.

Когда лорд Актон в 1876 г. в последний раз встретился с Ранке,
тому уже перевалило за восемьдесят. Он был автором огромного
количества сочинений, среди которых многотомные работы по истории папства, истории Германии во времена Реформации, истории
Пруссии, Англии и Франции. Ранке, старый, тщедушный и почти
слепой, с трудом мог читать и писать. Покидая его, Актон подумал,
что следующее известие о Ранке будет известием о его смерти. Вместо этого Ранке заявил о себе созданием многотомной «Всемирной истории», которая оборвалась на периоде позднего Средневековья, когда
великий историк умер на 91 году жизни (Geyl 1952, р. 3).

Именно под влиянием идеи универсальности истории и диалектического подхода к пониманию общественных процессов в произведениях Ранке и его многочисленных последователей утвердились представления о непрерывной преемственности развития общества во
времени, от эпохи к эпохе. Возникнув в тесной связи с романтизмом,
школа Ранке тоже придавала огромное значение традиции как квинтэссенции прошлого, сохраняющейся в настоящем и переходящей в
будущее, но отличалась от нарративно-романтического направления
сознательным стремлением к строго научному, объективному воспроизведению действительности. Именно поэтому Ранке столько
усилий отдал разработке принципов отбора и исследования источников. Относясь к прошлому уважительно и бережно, Ранке тем не
менее признавал, что у исторического исследования есть и внешние
цели. Возможно, он был последним крупным историком, который

Histoncus ludens 631

верил, что результатом его собственных и других подобных исследований станет обнаружение руки Бога в человеческой истории. В общем смысле философской основой творчества Ранке был провиденциализм. Исторический процесс, по Ранке, — это осуществление
«божественного плана управления миром», придающего единство
всему происходящему. Причинные связи между событиями также
предуказаны Богом, а задача историка разглядеть их.

При этом Ранке не пытался извлечь из прошлого практические уроки. Знаменитая цитата из предисловия к его первой книге
«История германских и романских народов с 1494 до 1535 г.» с важным приложением к ней «Критика новых историков» (1824 г.) гласит: «История взяла на себя обязанность судить прошлое, поучать
настоящее на благо грядущих веков. Эта работа не может служить
источником вдохновения для таких возвышенных целей. Ее цель
состоит только в том, чтобы показать то, что происходило на самом
деле (wil es eigentlich gewesen ist)» (Ranke 1957 [1824], S 10).

Вкладом Ранке в развитие исторической науки является его
исследовательская методика, которая находится в некотором внешнем противоречии с характерным для него универсализмом. Ее разработка связана с общим тяготением научной мысли к позитивизму. Тип историографии, который может быть назван позитивистским,
развился под воздействием естественно-научного подхода, предполагающего установление фактов в непосредственном чувственном
восприятии и разработку законов путем обобщения фактов посредством индукции. В соответствии с установками позитивного метода
представители историзма второй половины XIX в. стремились утвердить в исторической науке примат объективного факта. Они признавали реальность прошлого, считая, что оно непосредственно дано историку в виде остатков: исторических документов и вещественных
памятников. В соответствии с требованиями позитивного знания
историк не может знать больше того, что заключено в документах.
Поэтому его задача состоит в том, чтобы возможно более точно воспроизвести прошлое по документам и избегать толкования (Коваль
ченко 1987, с. 96).

Исследовательская методика Ранке, вполне в духе позитивистского понимания задач исторического анализа, основывалась на следующих положениях: объективные факты содержатся главным образом в
архивных материалах политического характера — в донесениях послов, переписке государственных деятелей и т. д.; то, чего нет в до-

632 Глава 6

кументе (мнения, слухи), не существует для истории; правильное
использование источников требует филологического анализа, установления аутентичности и достоверности документа и других операций внешней и внутренней критики текста.

Парадоксальным образом в исторической науке утверждение
позитивного метода лишило историческое познание права на категориальное мышление, научные гипотезы, дедукцию и т. п., превратив историографию во вспомогательную по отношению к социологии дисциплину. Именно «позитивизм привил историографии вкус
к фактографии, к чистому „описанию" и сугубо внешней систематизации верифицируемых фактов» (Журавлев 1980, с. 65ff). Историки,
следовавшие букве позитивизма, свели историографию к науке о
«фактах». Их обобщения не выходили за пределы элементарных
эмпирических выводов. Вместе с тем, как мы уже сказали, Ранке
воплощал в историческом исследовании не только принципы позитивизма, но и идеи универсальности истории, требующие широких
обобщений.

Если школу Ранке можно характеризовать как идеалистический историзм, то марксистская историография представляет историзм материалистический. Материалистический историзм исходит
из признания объективной закономерности исторического процесса,
более того, «рассматривает законы развития общества как естественно-исторические, т. е. как такие, через которые действительное развитие не может перескочить и которых нельзя отменить декретами...» (Маркс 1960—1962 [1867—1894], т. 23, с. 10). Для этого
направления характерны постулаты о тесной связи прошлого с настоящим, объективной реальности прошлого по отношению к настоящему, идея стадиального развития и соответственно качественного
различия исторических эпох. Помимо этого, материалистический
историзм характеризуется ценностным, а именно, негативным отношением к традиции, и, наоборот, позитивной оценкой инноваций,
прерывностей, разрывов, как свидетельств исторического прогресса.

Но, видимо, решающую характеристику материалистического
историзма назвал Б. Поршнев, заметив, что суть «научного» историзма состоит не просто в утверждении, что какое-либо историческое
явление сравнительно с более ранним есть «то же, да не то же», т. е.
не только в констатации отличия no-существу, но и в понимании
этого отличия как тяготеющего к такому, которое называется противоположностью. «Подлинный историзм, — писал он, — не в апперцеп-

Historicus ludens 633

ции, не в узнавании в иной исторической оболочке той же самой
сути, а, наоборот, — в обнаружении по существу противоположного
содержания даже в том, что кажется сходным с явлениями нынешней или недавней истории. Историзм, проведенный последовательно,
это и есть неуклонное противопоставление друг другу разных моментов и уровней исторического движения. При этом недостаточно спорадически вспоминать, что явления, хотя бы внешне весьма сходные,
но происходившие в разные исторические времена, тем самым уже
не сходны, ибо сущность их уже другая» (Поршнев 1969, с. 94—95).

Основоположники марксизма резко размежевались со школой
Ранке, утверждавшей как раз сохранность прошлого в настоящем.
Похоже, что произведения самого Ранке они игнорировали вполне сознательно. Они не ссылались ни на одно из его сочинений, используя в
своей работе труды тех английских и французских историков, которых
считали менее «реакционными», а также работы некоторых представителей гейдельбергской исторической школы в Германии. Маркс только
один раз упоминает имя Ранке, называя его «камердинером истории» и характеризуя его работы как «собрание анекдотов и сведение всех событий к мелочам и пустякам» (Маркс 1963 [1864], с. 352).

С точки зрения марксизма, и природа, и общественная жизнь
развиваются на основе законов, которые могут быть познаны только
в процессе изучения истории развития. Именно таков смысл фразы
из «Немецкой идеологии»: «Мы знаем только одну единственную
науку, науку истории» (Маркс, Энгельс 1955 [1932 (1846)], с. 16, прим.).
Понятие историзма в марксизме шире, чем понятие исторического
метода, поскольку принцип историзма считается обязательным для
любого теоретического исследования. Материалистический историзм
полагает прошлое общества столь же реальным и объективным с
позиций настоящего, как реальна и объективна для отдельного человека его предшествующая жизнь. «Вместе с тем, констатируя объективную реальность прошлого и его органическую связь с настоящим, —
писал И. Ковальченко, — следует подчеркнуть и то, что прошлое отлично от настоящего. Настоящее представляет собой непосредственное бытие, а прошлое лишь бытие опосредованное* (Ковальченко
1987, с. 96—97).

Историзм как методологический принцип марксистской историографии требует рассматривать любое явление прошлого и настоящего, во-первых, в его возникновении, развитии и изменении, во-вторых.

534 Глава 6

в связи с другими явлениями и условиями данной эпохи, в-третьих, в
связи с конкретным опытом истории, который позволяет установить
не только непосредственные, но и отдаленные последствия изучаемого
события или процесса. Все эти требования внутренне связаны и взаимообусловлены. Первое ориентирует на изучение внутренних законов
исследуемого явления, вычленение главных периодов его развития и
его качественных особенностей на разных стадиях процесса. Второе
подчеркивает своеобразие и единство каждой социальной структуры,
отдельные элементы которой можно понять только в их соотнесенности с целым. Наконец, третий пункт отражает единство, преемственность и поступательность исторического процесса, в котором
любое явление может быть понято лишь будучи соотнесенным не
только с прошлым, но и с будущим, обнаруживающим тенденции его
дальнейшего развития. Претензия марксизма на способность научного предвидения уводила далеко от практики исторического исследования. Например, историзм объявлялся необходимой чертой стратегии марксистско-ленинских партий, что будто бы страховало их от
догматизма.

Еще одна модификация историзма, которую можно было бы
обозначить как «историзм с обратным знаком», представлена в исследовательском подходе А. Тойнби. Из его рассуждений методологического характера вытекает предположение об определяющем значении категорий пространства и времени. Но если историзм Ранке
предполагал, что невозможно понять настоящее, не зная прошлого, то
историзм Тойнби столь же определенно включал идею о том, что,
рассматривая протяженность западного общества во времени, мы
прежде всего сталкиваемся с трудностью обозрения будущего. Тойнби полагал, что незнание конечной цели развития лишает исследователя возможности точно определить характер самого развития. «Мы
не можем достаточно полно обрисовать жизнь общества, частью которого мы сами являемся, ибо это общество будет жить и после того,
как мы утратим способность его наблюдать. Западная история только тогда предстанет в законченном виде, когда не станет западного
общества. Нам же остается удовлетворяться наблюдением прошлого» (Тойнби 1991 [1934—1961], с. 35).

К сожалению, как справедливо замечает В. Уколова, «промелькнув блистательной догадкой», рассуждения Тойнби о времени вдруг
распадаются и оборачиваются путаницей довольно банальных поня-

Historlcus ludens 635

тий (Уколова 1991, с. 9), и говорить о сколько-нибудь последовательном понимании или использовании категории времени в его монументальном (в том числе и по временным масштабам) исследовании не представляется возможным.

Предлагая детальный анализ исторической географии Европы
по принципу «назад, а не вперед» вплоть до 775 г., Тойнби определяет
специфику темпоральных характеристик западного общества. Он обнаруживает две важные особенности исторического исследования:
во-первых, возвращаясь назад, историк с необходимостью вынужден
представлять жизнь общества в понятиях, не свойственных современной жизни; во-вторых, любые элементы, «извлекаемые из глубин
истории, при попытке сопоставить их со сходными элементами из
других эпох прямо демонстрируют свою оригинальность и неповторимость» (Тойнби 1991 [1934—1961], с. 37).

Признавая концепцию непрерывности истории наиболее привлекательной из всех построенных на аналогии с представлениями классической физики, Тойнби, однако, подвергал ее критике. По его мнению, общепризнанное значение понятия «непрерывность истории»
предполагает, что масса, момент, объем, скорость и направление потока человеческой жизни постоянны или, если не буквально постоянны, то изменяются в столь узких границах, что поправкой можно
пренебречь. Но в том-то и дело, что в истории такими поправками
пренебрегать нельзя и подробная интерпретация может привести к
грубейшим ошибкам. Поэтому при изучении временных отношений
Тойнби считал необходимым различать две степени непрерывности:
непрерывность между последовательными периодами и фазами в истории одного и того же общества и непрерывность как связь во времени
самих обществ (Тойнби 1991 [1934—1961], с. 39—40).

С позиций сегодняшнего дня интерпретация и использование
категории времени на основе принципа историзма — устойчивая
традиция. Однако следуя ей в целом, XX век дал примеры некоторых нетривиальных попыток манипуляции временем в исторических исследованиях. Впрочем, сознательная свобода в обращении с
временем характерна для историографических школ или направлений, представляющих меньшинство историков, а внимание к ним
более широкой исторической общественности объясняется скорее их
одиозностью, чем убедительностью.

636 _________Глава 6