А. В. Полетаев история и время в поисках утраченного «языки русской культуры» Москва 1997 ббк 63 с 12 Учебная литература
| Вид материала | Литература |
Содержание§ 2. настоящее время Не спорьте, не спорьте, — перебил ихпопугай. — Сегодня не вчера и не завтра.Сегодня — сегодня. Historiens ludens Historiens ludens |
- История языкознания Основная литература, 31.08kb.
- Литература к курсу «История отечественной культуры» основная литература учебные пособия, 95.12kb.
- Жиркова Р. Р. Жондорова Г. Е. Мартыненко Н. Г. Образовательный модуль Языки и культура, 815.79kb.
- Факультет якутской филологии и культуры, 52.03kb.
- План урок: Особенности русской культуры в изучаемый период. Грамотность, письменность., 103.61kb.
- Н. И. Яковкина история русской культуры, 7448.64kb.
- Учебно-методические материалы по дисциплине «общее языкознание», 303.6kb.
- Литература ХIХ века, 303.87kb.
- Литература в поисках личности Роман «Кысь», 114.06kb.
- История история России Соловьев, 43.79kb.
§ 2. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
— Как же <мы встретимся> завтра, —
засмеялась мартышка, — когда уже сегодня
— завтра.
— А вот и нет! — сказал удав. — Раз мы
еще не расходились, значит, сегодня — вчера...
— Не спорьте, не спорьте, — перебил их
попугай. — Сегодня не вчера и не завтра.
Сегодня — сегодня.
Григорий Остер. Вчера, сегодня, завтра
У историка всегда есть ощущение дистанции — во времени,
пространстве, культуре, взглядах. В процессе преодоления дистанции во времени складываются разные формы взаимодействия прош-
Historiens ludens 661
лого с настоящим, но объект исследования всегда находится в прошлом, а изучающий его субъект — в настоящем. Возможно, мудрость
историка состоит в том же, в чем, по мнению Леви-Стросса, состоит
мудрость человека, знающего, «что его столь полная и интенсивная
жизнь — это миф, который возникнет у людей будущего столетия, а
перед ним самим, возможно, предстанет как таковой несколько лет
спустя и вовсе не проявится для людей будущего тысячелетия» (ЛевиСтросс 1994 [1962], с. 315).
История не просто переписывается — в процессе переписывания видоизменяется прошлое. Настоящее не просто детерминирует
историческую интерпретацию — оно тем самым формирует прошлое. «Коль скоро некоторое событие воспринимается (самими современниками, самими участниками исторического процесса) как значимое для истории, — пишет Б. Успенский, — т. е. семиотически
отмеченное в историческом плане, — иначе говоря, коль скоро ему
придается значение исторического факта, — это заставляет увидеть в данной перспективе предшествующие события как связанные друг с другом (при том, что ранее они могли и не осмысляться
таким образом). Итак, с точки зрения настоящего производится
отбор и осмысление прошлых событий — постольку, поскольку память о них сохраняется в коллективном сознании. Прошлое при
этом организуется как текст, прочитываемый в перспективе настоящего» (Успенский 1996 [1988—1989], с. 18). Факторы, которые определяют неизбежность вторжения настоящего в прошлое — это культура, идеологии и соответствующие системы ценностей, уровень знаний
в исторической науке и науке в целом, текущая экономическая, политическая и социальная ситуация. Остановимся на них чуть подробнее.
Историческая наука является составной частью культуры и отражает все ее особенности. Это значит, что историки могут постигать прошлое только с помощью категорий, данных им культурой, в границах
которой им суждено существовать и мыслить. Поэтому сам процесс
исторического исследования можно представить себе как отношение
культуры настоящего к культуре прошлого и, сколько бы ни отворачивался историк от современности как от эфемерного, сиюминутного, не
поддающегося «объективному», «непредвзятому», «бесстрастному» и т. д.
анализу, он остается пленником своего времени.
Кроме того, всякое изучение и осмысление прошлого осуществляется в контексте современности, определяющем познавательный
662 Глава 6
горизонт истории (естественно, например, что научное событие такого масштаба, как создание теории биологической эволюции, разработанной в трудах Ч. Дарвина, Г. Спенсера, А. Уоллеса, Т. Хаксли, не
могло не затронуть область исторических исследований). «В историческом выводе мы не переходим от нашего современного мира к
миру прошлого: любое движение в опыте всегда оказывается движением в границах современного мира идей» (Коллингвуд 1980
[1946], с. 148). Как мы уже писали, общий уровень знаний, текущие
интересы и возможности других социальных и гуманитарных дисциплин играют роль научно-методологического прецедента: из них
историки черпают гипотезы, методы, способы доказательства и верификации. Нередко современная историку наука выполняет и роль
прожектора, который освещает разные участки прошлого.
Хотя прошедшее время — это единственный фактор, который
дан историкам, чтобы отличать их от других обществоведов, удельный вес «настоящего» в исторических интерпретациях очень велик
также по причине влияния на историка текущих проблем. Бывает
так, что в оценке событий своего времени историки уже в роли современников сознательно манипулируют пригодными для своих целей аргументами из прошлого и выступают даже не в роли носителей, а в роли провозвестников определенных идей. Именно в такой
роли многие немецкие (и не только немецкие) историки (и не только они) оказались 1 августа 1914 г., когда утверждали, что началась
схватка между «немецким духом» и Западной Европой. Историк
Г. Белов писал, что ход первой мировой войны обнаружил крах идеалов Французской революции: «Идеи свободы, равенства, братства
преодолены немецкими идеями 1914 года, которые гласят: долг, порядок, справедливость» (цит. по: Krockow 1992, S. 100).
Тоталитарные режимы XX в. вообще не церемонились с прошлым и с теми, кто его изучал. Так, в России «после Октябрьского переворота происходит не только национализация средств производства,
национализируются все области жизни. И прежде всего — память,
история» (Геллер, Некрич 1995, т. 1, с. 7). В результате в СССР исторические дискуссии, будь то обсуждение роли норманнов в образовании Руси или вопрос о степени прогрессивности Ивана Грозного или
Петра I, носили государственный характер и оценивались по шкале
преданности идеалам социализма.
Одно из самых очевидных проявлений власти настоящего —
тематика исторических исследований. Интересы историков зависят
Historiens ludens 663
от крупных исторических событий и проблем настоящего, от характера достижений и трагедий современного историкам общества.
Историки больше интересуются процессами, которые имели долгосрочное значение, чем теми, которые не имели значения вообще.
Еще сто лет назад Дройзен отметил, что не все, происходившее в
прошлом, достойно одинаково пристального изучения и выбор должен быть продиктован потребностью углубить понимание того, как
прошлое повлияло на настоящее (цит. по: Gilbert 1983, р. 335).
Так, для большинства французских ученых, которым, как писала в 1986 г. Т. Джут, было за тридцать, «Французская революция
оставалась историческим опытом, в котором в любой момент можно
было найти ответ на любой нерешенный вопрос в реальной политической жизни Франции» (Judt 1986, р. 177). В годы перестройки в подобном же смысле были актуализированы великие реформы 1860-х
годов и моделью для Горбачева был избран Александр II. Даже ключевое слово «гласность» пришло из александровского времени. Этими же мотивами объяснялся интерес к столыпинским реформам (кто
только не цитировал фразу о великих потрясениях и великой России). Были даже снискавшие популярность попытки найти ответы
на вопросы современности в истории раскола православной Церкви.
М. Геллер пишет о подобных сопоставлениях, что «можно сравнивать все со всем. Но, как заметил Сталин, исторические параллели
рискованны» (Геллер 1996, с. 13). А если от уровня рассуждений
Сталина, с их несколько угрожающей интонацией, подняться на уровень Леви-Стросса, то та же идея выглядит так: «История... никогда
не есть просто история, но история-для. Пристрастная, даже когда отрекается от бытия, она неизбежно остается частичной — что является
еще одной формой пристрастности» (Леви-Стросс 1994 [1962], с. 317).
Наконец, отметим один из важнейших факторов эмоционально-нравственного порядка. Чувство долга — вот тот цемент настоящего, которым скрепляется история. Это чувство связано с ее древнейшей функцией, которая хотя и многократно оспаривалась, но все
еще живет в историческом сознании и сформулирована в максиме
«история — учитель жизни».
Февр, пережив трагический опыт двух мировых войн, писал в
1946 г.: «Слишком много историков — получивших прекрасное образование и, что самое худшее, мыслящих — все еще пережевывают
уроки своих дедов, побежденных во франко-прусской войне. Спору
нет, они работают не за страх, а за совесть. Трудятся над историей
664 Глава 6
так же прилежно, как их бабки трудились над своими вышивками...». Но он не одобрял такую позицию, утверждая, что у историков
нет больше ни времени, ни права посвящать свои силы подобным
задачам. И продолжал: «Заниматься историей нужно. В той мере, в
какой она — и только она — помогает нам жить в теперешнем
мире, потерявшем последние остатки устойчивости» (Февр 1991
[1946], с. 45—46).
Таковы главные обстоятельства, благодаря которым прошлое,
реконструированное историками, неразрывно связано с настоящим и
во многом определяется им. В то же время связь с минувшим только
внешне напоминает ту, что объединяет нас с настоящим. «На самом же
деле отношения с прошлым призрачны и смутны, следовательно, в них
ничто не является подлинным: ни любовь, ни ненависть, ни удовольствие, ни скорбь» (Ортега-и-Гассет 1991 [1930], с. 299).