А. В. Полетаев история и время в поисках утраченного «языки русской культуры» Москва 1997 ббк 63 с 12 Учебная литература

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 57

2. Время как ресурс: ценность и собственность

Существенную роль в комплексе представлений о времени играет
определение его ценности. Надо сказать, что выявление отношения
к ценности времени в прошлые эпохи весьма затруднительно. До
начала XIX в. мы располагаем лишь небольшим количеством довольно противоречивых свидетельств, в основном сводящихся к высказываниям отдельных мыслителей или косвенным данным, характеризующим соответствующие умонастроения «широких народных
масс». Приведем некоторые наиболее типичные иллюстрации.

Принято считать, что в Древнем Риме по крайней мере в эпоху
Империи время ценилось достаточно высоко. Широко известны высказывания на эту тему Сенеки, Колумеллы, Марка Аврелия и др.:
«... Береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию I, 1—2). «Время убегает безвозвратно, кто не знает этого? И тот,
кто всегда помнит об этом, принимает свои меры, а беспечный разве

История времени 515

одолее.т работу...» (Columella. De re rustica XI, 1; цит. по: Зомбарт 1994
[1913], с. 399, сн. 268). «... Очерчен у тебя предел времени; потратишь его, чтобы так и не просветлиться душой — оно уйдет» (Марк
Аврелий. Размышления II, 4).

Но тот же Сенека писал, обращаясь к Луцилию: «Укажешь ли
ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто
понимал бы, что умирает с каждым часом?» (Сенека. Нравственные
письма к Луцилию I, 1—2).

Наряду с этим бытует мнение, что в период раннего Средневековья, точнее, как минимум до XIII в., ценность времени была крайне низкой (см., например: Ledere 1975). Однако в уставе ордена бенедиктинцев, основанного в 530 г., время трактуется как огромная
ценность и растрата времени считается одним из величайших грехов (The Rule... 1970).

Целый ряд исследователей отмечает, что в XIII—XIV вв. ценность времени возрастает, оно все чаще рассматривается как ограниченный ресурс. По наблюдению Ж. Ле Гоффа (Le Goff\963), время
стало существенным параметром в торговле, где важны были такие
факторы, как продолжительность торговых экспедиций, сроки возврата вложенного капитала и всякие прочие затраты времени (на
выполнение определенных работ). Время путешествий и торговых
операций стало определять доходы купцов. Торговые и коммерческие операции споспешествовали удлинению горизонта будущего
времени (см. также: Ле Гофф 1992 [1964]; Гуревич 1969; 1984).
Развитию представлений о ценности времени способствовало начавшееся в этот период распространение системы наемного труда и его
повременной оплаты.

Другие авторы не менее убедительно доказывают, что в XIII—
XV вв. ценность времени оценивалась как весьма низкая, и ни крестьяне, ни ремесленники не были заинтересованы в увеличении интенсивности использования времени. Их труд был ориентирован в
первую очередь на выполнение определенной задачи, а не на производство максимального количества благ в пределах рабочего времени (Thrift 1990 [1980]; Rißin 1987, eh. 6). Типичным образцом такого
отношения служит поведение крестьян все той же деревни Монтайю
в начале XIV в. (см.: Le Roy Ladurie 1978 [1975]).

Столь же сильно расходятся мнения по поводу представлений о
ценности времени в XV—XVII вв. С одной стороны, широко известны многочисленные высказывания мыслителей эпохи Возрождения —

516 Глава 5

Леона Альберти, Джиованни Руччелаи и др. на тему о ценности
времени. Типичным примером служит фраза Антонина Флорентийского (1390—1459): «Время ведь — самая драгоценнейшая и безвозвратная вещь» (цит по: Зомбарт 1994 [1913], с. 299, сн. 294). Паоло
да Чартальдо в трактате «Книга о хороших обычаях» (XIV в.) поучал:
«Кто слишком долго спит — теряет время»; «Помни, что время упущенное нельзя вернуть» (цит. по: Cipolla 1967, р. 11). Точно так же,
например, и Джанноццо Манетти, по свидетельству современников,
«очень ценил время и никогда не терял ни часа» (цит. по: Баткин
1995, с. 112).

На основе подобных высказываний многие авторы делают вывод, что рационализированное отношение к времени восходит именно к эпохе Возрождения, когда тем, кто знает как использовать время, было обещано, что они станут «господами над всеми вещами»
(master of all things), и когда время изображалось в виде строгого отца,
следящего за тем, чтобы драгоценные мгновения не расходовались
понапрасну, или в образе противника, с которым мужчина ведет
героическую борьбу (Sinanni, Walsh 1991, p. 424—425).

С другой стороны, эпоха Возрождения все еще отмечена ощущением покоя, размеренности, неторопливости, характерным для Средневековья. «Внешним выражением этого покоя и размеренности
была полная достоинства поступь... Мы с трудом можем представить себе торопливого человека в длинном меховом плаще Ренессанса или в панталонах до колен и парике последующих столетий.
И достойные доверия современники так и изображают нам делового
человека как мерно шагающего человека, который никогда не торопится именно потому, что он что-нибудь делает. Мессер Альберти,
сам очень занятой человек, обычно говаривал, что он никогда еще не
видел прилежного человека идущим иначе как медленно» (Зомбарт
1994 [1913], с. 122—123). «И в самой работе не торопятся. Нет совсем
никакого интереса в том, чтобы что-нибудь было сделано в очень короткое время или чтобы в течение определенного времени было изготовлено очень много предметов» (Зомбарт 1994 [1913], с. 17).

Даже в отношении сравнительно недавнего периода — XVII—
XVIII вв. — имеющиеся в литературе оценки отношения к времени
и степени его ценности сильно расходятся между собой. Так, в соответствии с веберианской традицией считается, что для протестантской этики характерно осознание высокой ценности времени. Эти
же мысли мы находим у Бенджамина Франклина: «Если же время

История времени 517

для меня драгоценнейшая из всех вещей, то расточительность во
времени должна быть самой большой из всех видов расточительности» (цит по: Зомбарт 1994 [1913], с. 93).

Но, как отмечает Зомбарт, даже в XVII—XVIII вв. представление о высокой ценности времени было скорее исключением, чем правилом: «Боценские оптовики закрывали на все лето свои дела и
жили на даче в Обер-Боцене. Так же давали себе отдых в течение
дня и в течение года, так и в жизни устраивали себе продолжительные периоды отдыха. Было, пожалуй, общим обыкновением, что люди,
нажившие в торговле и производстве скромное состояние, еще в цветущем возрасте удалялись на покой и, если только было возможно,
покупали себе за городом имение, чтобы провести закат своей жизни в созерцательном покое» (Зомбарт 1994 [1913], с. 121).

Наконец, целый ряд исследователей считает, что лишь в XIX—
XX вв. время обрело высокую ценность в массовом сознании. Изменение отношения к времени связывается ими с началом промышленной революции (см., например: Nowotny 1975, р. 330—332). Время
стало не только символом производства богатства, но и приобрело
ценность само по себе. Появилась возможность приобретать время,
как любой другой товар, сберегать время или разумно расходовать,
его стало выгодно инвестировать. Время перестало рассматриваться
как нечто священное и данное, воспроизводимое лишь на мифологическом уровне. За работу начали платить в соответствии с потраченным на нее временем.

Но даже применительно к современности представления о ценности времени отнюдь не являются абсолютными и повсеместно
распространенными. Типичным примером могут служить сотни тысяч российских горожан, с весны по осень еженедельно по выходным
отправляющихся на свои дачные участки. Конечно, для какой-то части
дачников эти поездки и копание в огороде представляют собой отдых
или развлечение. Для другой части урожай, выращенный на собственных участках, является существенным подспорьем в хозяйстве
и обеспечении семьи продуктами питания. Но значительная часть
населения искренне верит, что выращивание овощей на собственных
огородах приносит им выгоду, позволяя сэкономить средства.

При этом большинством из них просто не учитывается тот факт,
что для получения двух-трех мешков картошки и ведра моркови
приходится затратить, с учетом дороги, несколько недель чистого
времени, не говоря уже о транспортных расходах или бензине. Цен-

518 Глава 5

ность так называемого «свободного» времени для огромного числа
людей практически равна нулю.

Не следует думать, что подобное отношение к времени типично
только для России, где еще весьма сильны традиционные, «домодернизационные» стереотипы поведения. Население западных стран
во многих случаях проявляет столь же иррациональное отношение к
времени, и прежде всего к той его части, которая считается «свободной». В качестве типичного примера можно привести домохозяек,
которые часами изучают газеты с объявлениями о распродажах и
затем добираются до мест проведения этих распродаж (порой весьма отдаленных), чтобы сэкономить пару десятков долларов (при том,
что минимальная часовая зарплата в США, например, составляет более 10 долларов).

Мы вернемся к этой теме чуть ниже, при обсуждении проблемы использования времени. Здесь же нам хотелось бы подчеркнуть,
что отношение к времени как к ресурсу, осознание его ценности
варьируется под влиянием не только, а может быть и не столько
исторических, сколько социальных параметров. Отношение к времени во все эпохи, начиная с античности и до наших дней, в значительной мере зависело от рода занятий и вида деятельности индивида, принадлежности его к тому или иному социальному слою, не
говоря уже об особенностях его личности.

Здесь можно выделить как минимум два момента. Во-первых,
совершенно очевидно, что во все времена и эпохи люди, занимающиеся умственным (а тем более интеллектуальным) трудом гораздо
выше ценили свое время, чем люди, занимающиеся трудом физическим или стандартизированными видами деятельности. Именно
этим объясняется обилие разнообразных и часто цитируемых высказываний различных авторов — от Сенеки до Св. Фомы и от Леона Альберти до Бенджамина Франклина — о ценности времени. Для
авторов этих высказываний время было действительно ценно, но это
отнюдь не означает, что оно было столь же ценно для их безымянных неграмотных современников.

Во-вторых, проблема ценности времени, анализируемая на основе цитат или фрагментарных исторических свидетельств, остается
весьма расплывчатой. На наш взгляд, ее изучение должно проводиться с использованием понятийного аппарата, разработанного в
социальной и экономической теории, в противном случае историкам трудно выйти за рамки дискуссии, основанной на отрывочных

История времени 519

и подчас противоречивых сведениях. О важности учета социальных
параметров мы уже упомянули, теперь же хотим несколько обстоятельнее остановиться на экономических аспектах проблемы ценности времени.

В экономической теории проблема ценности уже давно переведена из разряда эмоциональных оценок в разряд строгих научных
категорий. Прежде всего, ценностью может обладать только ограниченный ресурс (так, морская вода не обладает ценностью с экономической точки зрения, даже если из нее добываются какие-нибудь
соли или химические элементы), который в этом случае называется⁴экономическим благом. В свою очередь ценность экономического блага определяется его потенциальной или альтернативной стоимостью
(opportunity cost). Альтернативная стоимость товара или услуги измеряется тем количеством других товаров или услуг, которыми надо
пожертвовать, чтобы получить данный товар или услугу. Альтернативная стоимость использования какого-либо ресурса равна доходу,
который мог бы быть получен при наилучшем альтернативном использовании данного ресурса (Фишер и др. 1993 [1988], с. 131).

Представление о ценности времени переводит его в разряд так
называемых «экономических благ», т. е. ограниченных (дефицитных,
редких) ресурсов. Вообще говоря, время не является ограниченным
ресурсом. «Следует помнить, что редким является не „время" само
по себе, а наша собственная возможность действовать. Редкость времени — это всего лишь метафора» (Роббинс 1993 [1935], с. 17, сн. 10).
Но в сознании индивида, осознающего ценность времени, оно воспринимается как ограниченный ресурс — в самом первом приближении время, которое может использовать человек, лимитировано продолжительностью его жизни.

По-видимому, первым, кто применил концепцию альтернативной
стоимости для оценки ценности времени в явном виде, был Б. Франклин, который также придумал выражение «время — деньги»: «Помните, что время — это деньги. Если тот, кто может своим трудом
заработать в день десять шиллингов, пойдет гулять или полдня будет сидеть без дела, хотя и будет тратить только шесть пенсов во
время прогулки или безделья, не должен думать, что это только единственный расход; на самом деле он тратит или скорее бросает на
ветер еще пять шиллингов... Не теряй ни времени, ни денег и используй и то и другое наилучшим образом» (Франклин 1956 [1748],
с. 82, 83), ибо «тот, кто бесцельно потерял время, равное пяти шил-

520 Глава 5

лингам... не только утратил эту сумму, но и всю прибыль, которая
могла быть получена, если деньги пустить в дело» (Франклин 1956
[1736], с. 80).

Таким образом, с экономической точки зрения главное изменение в отношении к времени произошло, когда было обнаружено, что
время является производительным фактором. Секулярная ценность
времени была прежде всего экономической. Тем самым время приобрело редкость, причем в современных обществах редкость времени не уступает редкости денег, а то и превосходит ее (Nowotny 1975,
р. 330; см. тж.: Thompson 1967; Thrift 1990 [1980]). «У меня мало времени», «у меня нет времени», «я располагаю ограниченным временем», —
эти и подобные выражения, существующие ныне во всех европейских языках, являются одной из отличительных черт мышления Нового времени.

Экономический подход позволяет прояснить причины противоречивой картины истории представлений о ценности времени. Дело в
том, что время, во-первых, обладает ценностью, только если оно рассматривается как ограниченное благо. Во-вторых, оценка ценности времени
зависит от возможностей его альтернативного использования.

Ясно, что для людей, занимающихся интеллектуальной деятельностью, время всегда выступало как ограниченное благо и для них
всегда существовала возможность его «альтернативного» использования, т. е. размышлений, чтения или написания книг и т. д. В позднее Средневековье такое отношение к времени стало постепенно
восприниматься и другими социальными слоями: в первую очередь
это относится к купцам, торговцам, банкирам, т. е. предпринимателям, если использовать современный термин. Для представителей
социальных групп, занимавшихся физическим трудом, эти условия
довольно долго не выполнялись — прежде всего, у них не было возможностей для «альтернативного» использования времени (не говоря уже о лично-несвободных работниках — рабах, сервах, крепостных и т. д.).

Развитие капитализма и распространение системы наемного
труда существенным образом изменило эту ситуацию. Время стало
приобретать ценность для все более широких слоев населения. Но
этот процесс затронул не все сферы использования времени, а только
рабочее время. И, несмотря на весь экономический прогресс, в индустриальном и даже «постиндустриальном» обществе для значительной части населения типична ситуация, при которой рабочее время

История времени 521

обладает ценностью, а свободное время — нет (если человеку нечем
«занять время»). Именно поэтому, например, неработающие женщины с относительно низким уровнем образования готовы тратить время на хождение по магазинам: имеющиеся у них возможности «альтернативного» эффективного использования времени, остающегося
после выполнения работы по дому, достаточно невелики.

Признание времени в качестве редкого или ограниченного блага находит отражение в ряде других представлений. Прежде всего
остановимся на сравнительно мало разработанной проблеме собственности на время.

В Древнем Риме, насколько можно судить по дошедшим до
нас источникам, считалось, что время принадлежит людям. Заключения такого рода можно найти, например, у Сенеки: «Все у нас,
Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владение природа, но и его кто хочет, тот
и отнимает» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию I, 3).

На протяжении большей части Средневековья, по крайней мере
до XII в., «время... принадлежит одному Богу и может быть только
пережито. Овладеть временем, измерить его, извлечь из него пользу
или выгоду считалось грехом. Урвать от него хоть одну частицу —
воровством» (Ле Гофф 1992 [1964], с. 155). Почти полное отсутствие
прав собственности на время было особенно типично для феодального крестьянства. Их временем распоряжались сеньоры и Церковь:
сеньоры определяли время феодальных отработок, Церковь — календарь и общее членение времени. Конечно, в пределах отдельного
дня крестьянин мог варьировать использование своего времени, но в
целом он не был его хозяином. Вместе с тем представители городских слоев — купцы и ремесленники — имели гораздо больше возможностей для использования своего времени, и по мере роста их
численности увеличивались и притязания на собственность на время, которым они хотели распоряжаться сами (Le Goffl960).

Борьба за право собственности на время заметно активизируется в эпоху Возрождения, что отражало общий возврат к ценностям и
представлениям античной эпохи. Но при этом во многих случаях
сохранялось представление о том, что время принадлежит Богу, а
люди могут лишь пользоваться им. Например, по свидетельству современников, Джанноццо Манетти имел обыкновение говорить, что
нам придется в конце жизни дать отчет в том, как мы употребили
отпущенное Богом время, и что всемогущий Господь поступает как

522 Глава 5

купец, который, дав деньги кассиру, велит ему пустить их в оборот и
«затем желает видеть, как тот ими распорядился» (цит. по: Боткин
1995, с. 112).

Качественно иной подход получил выражение в известном и
часто цитируемом трактате Леона Баттиста Альберти (1404—1472)
«О семье», где рассуждения о времени вложены в уста купца Джанноццо, поучающего своего юного собеседника Лионардо: «Есть три
вещи, которые человек может назвать принадлежащими себе» и которые дарованы ему природой со дня рождения. Во-первых, это душа,
во-вторых, «инструментдуши», т. е. тело, и, наконец, «вещь драгоценнейшая», которая «в большей мере <принадлежит> мне, чем эти
руки и глаза», и эта вещь — «время, мой Лионардо, время, дети мои»
(цит. по: Баткин 1995, с. 114).

Неоднозначное отношение к проблеме прав собственности на
время наглядно проявлялось и у протестантских идеологов, например, в высказываниях широко цитируемого Вебером влиятельного
английского протестантского теолога и проповедника Р. Бакстера
(1615—1691). С одной стороны, Бакстер утверждает, что «каждый
потерянный час труда отнят у Бога (курсив наш. — И. С., А. П.),
не отдан приумножению славы Его», подразумевая, что время принадлежит Богу. С другой стороны, Бакстер наставляет: «Дорожи
своим временем (курсив наш. — И. С., А. П.), заботься всякий день
больше о том, чтобы не терять время, чем о том, чтобы не потерять
свое золото или серебро» (цит. по: Вебер 1990 [1904—1905], с. 186;
с. 251 ,сн. 208).

Как и в случае с проблемой ценности, для анализа эволюции
концепций собственности на время целесообразно привлечь современный аналитический аппарат. В современной теории право собственности представляет собой комплексное понятие и включает целый
ряд элементов, в том числе: «1) право владения, т. е. исключительного
физического контроля над вещью; 2) право пользования, т. е. личного использования вещи; 3) право управления, т.е. решений об использовании вещи; 4) право на доход, т. е. на блага, проистекающие от
предшествующего личного пользования вещью или от разрешения другим лицам пользоваться ею (иными словами — право присвоения)» и
целый ряд более мелких прав (Капелюшников 1990, с. 11—12). С
этой точки зрения любопытно посмотреть на историю двух экономических феноменов — прибыли и заработной платы, стоявших в эпицентре дискуссий о ценности и правах собственности на время.

История времени 523

Кредитно-ссудные операции и процент по займам были известны с древнейших времен. Как свидетельствуют многочисленные исторические источники, процентные ссуды возникают едва ли не вместе с появлением самых примитивных денег, задолго до появления
монетной чеканки (см.: Nelson 1949; Homer 1963). Например, выдача
процентных ссуд в виде зерна и серебра широко практиковалась в
Шумере уже в III тыс. до н. э. Процентные ссуды существовали в
Древнем Египте и Ассирии, Древней Греции и Риме, Византии и
Индии (см. табл. 5.4).

Точно так же с древнейших времен величина процентной ставки по ссудам была объектом регулирования и разнообразных ограничений. Более того, в европейской культуре уже в эпоху античной
архаики выдача займов под процент и ростовщичество начинают
считаться малопочтенным занятием и в течение последующих веков почти постоянно подвергаются различным ограничениям, а то и
вовсе запрещаются.

Еще в Законах Хаммурапи (1792—1750 до н. э.) верхний предел годовой ставки процента по ссудам в серебре был установлен в
размере 20%, и это количественное ограничение действовало в Вавилоне до VI в. до н. э. Борьба за ограничение ростовщичества или
по крайней мере за понижение ссудного процента неуклонно велась
в Древней Греции начиная с законов Солона. В Древнем Риме, согласно Законам двенадцати таблиц, принятым в 443 г. до н. э., был
установлен легальный максимум годовой процентной ставки в размере 8¹/₃ %. Затем величина ссудного процента несколько раз изменялась в середине IV в. до н. э., в ходе борьбы между патрициями и
плебеями, но в результате величина максимума осталась неизменной¹⁴. Лишь в 88 г. н. э., в ходе гражданской войны между оптиматами и популярами, максимальный уровень процента подняли до
12%. Этот же максимум подтвердил император Константин в 325 г.,
а чуть позднее, в том же IV в., максимум был увеличен до 12V₂ % ·

В Византии этот лимит действовал до VI в., когда Кодекс Юстиниана установил более низкие и дифференцированные максимумы
(от 4 до 8%) по разным видам ссуд. Только в IX в. они были увели-

¹⁴ В 347 г. до н. э. максимальный годовой процент был уменьшен до
4'/_в %, а примерно в 342 г. до н. э. процентные ссуды были вообще запрещены (впрочем, этот запрет продержался всего два года). В 340 г. до н. э.
был восстановлен традиционный максимум в 8¹/ %.

524 Глава 5

Таблица 5.4.

Обычные годовые процентные ставки по ссудам

(на срок до одного года, % )

Период	Шумер и Вавилон	Греция	Рим	Италия	Испанские Нидерланды	Франция
ХХХХ— IX вв. до н.э.	20—25
XVIII— VIII вв. др н.э.	10—25
VII в. до н.э.	10—20
VI в. до н.э.	10—20	16—18
V в. до н.э.		10—12	8+
IV в. до н.э.		10—12	8+
III в. до н.э.		6—12	8+
II в. до н.э.		6—9	6—8
I в. до н.э.		6—12	4—12
I в. н.э.		8—9	4—12
II в.			6—12
III в.			12+
IV в.			12+
vb.			12+
XII в.					10—16
XIII в.				8—15	10—16	15—20
XIV в.				7—15	10—25	15—20
XV в.				5—15	8—17
XVI в.				4—12	4-12	5—12

Источник: Homer 1963.

История времени 525

чены (до 8¹/₃ — HV₈ %)> и эти ограничения сохранялись до XIV в.,
т. е. до падения Византии.

В Западной Европе выдача процентных ссуд была полностью
запрещена ок. 800 г. (в период правления Карла Великого), и до
начала XII в. формальный запрет на взимание процента по ссудам
существовал в большинстве европейских государств. Начиная с XII в.
полный запрет процентных ссуд постепенно исчезает из хозяйственной и правовой практики европейских стран, но те или иные ограничения на величину процентных ставок и условия предоставления
процентных займов сохраняются и по сей день практически во всех
странах, в том числе и в наиболее экономически развитых.

В иудео-христианской культурной традиции осуждение
процентных ссуд и ростовщичества восходит к многочисленным высказываниям на эту тему, содержащимся в Ветхом Завете (позднее
часть этих высказываний была воспроизведена в Новом Завете). Осуждение ростовщичества проходит сквозной нитью и во многих работах
раннехристианских авторов¹⁵. Начало активного вмешательства Церкви в регулирование ссудных операций датируется по крайней мере
325 г., когда на Никейском соборе клиру было запрещено заниматься
ростовщичеством (со сылкой на Псалом 14: «Господи! кто может пребывать в жилище Твоем? кто может обитать на святой горе Твоей? ... Кто
серебра своего не отдает в рост...» — Пс. 14:1, 5). В 850 г. Синод
Павии отлучает ростовщиков от церкви, и с этого момента церковный запрет ростовщичества принимает уже всеобщий характер и
неоднократно подтверждается впоследствии (в частности II и III
Латеранскими соборами в 1139 и 1187 гг.).

Надо сказать, что полностью подавить кредитно-ссудные операции Церкви не удалось. В большинстве стран Европы на протяжении всего Средневековья продолжали существовать официальные
ростовщики. Точно так же существовали государственные займы,
кредиты и иные, довольно изощренные, виды кредитно-ссудных операций. Формальным поводом для разрешения заниматься ростовщичеством, хотя и с множеством ограничений, была известная библейская заповедь: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни

¹⁶ Например, в трудах Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана (ок. 160 —
после 220 г.), императора Грациана (359—383), Григория Назианзина (ок.
330 — ок. 390), Григория Нисского (ок. 335 — ок. 394), Св. Иеронима (340—
420) и др. (см.: Зейпель 1913, с. 171—186).

526 Глава 5

хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост. Иноземцу
отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост, чтобы Господь, Бог
твой, благословил тебя во всем...» (Втор. 23:19—20). Это, в частности,
послужило одной из причин высокой доли инородцев, прежде всего
евреев, среди ростовщиков многих стран средневековой Европы. Хотя
иудейская религия относилась к ростовщичеству так же отрицательно, как и христианская (большинство содержащихся в Библии
«антиростовщических» высказываний содержится в Ветхом, а не в
Новом Завете), представители обеих религий использовали приведенную цитату для обоснования ссуд иноверцам (хотя это не слишком мешало давать деньги в рост и единоверцам). Впрочем, евреи
составляли подавляющую часть ростовщиков лишь до XII в., когда
по всей Европе их начали теснить ломбардцы, выходцы из Северной
Италии (отсюда появились «ломбарды»).

Некоторое влияние на борьбу Церкви со ссудным процентом
оказало распространение протестантизма в XVI в. Лютер, Цвингли и
другие авторитеты протестантских церквей высказывали мнение о
приемлемости небольшого процента (5—6% в год), а Кальвин даже
установил в Женеве в 1547 г. легальный 5%-и максимум. Но в целом отношение протестантских церквей к ростовщичеству как профессиональному занятию было все же скорее негативным, чем позитивным. Длинный ряд примеров нетерпимости протестантов к
ростовщикам (мотивируемой осуждением склонности к наживе)
можно найти, в частности, у М. Вебера¹⁶.

Католическая Церковь признала право государства легализовать кредитные операции только в XVIII в. В 1836 г. Ватикан официально постановил, что получать процент от разрешенных законом
ссудных операций может каждый. Наконец, последняя энциклика
по этому поводу была издана в 1950 г. папой Пием XII, который
объявил, что банкиры «честно зарабатывают на жизнь», и одобрил
занятия банковской деятельностью.

^1в «В Нидерландах Южноголландский синод 1574 г. ответил на поставленный ему вопрос следующим образом: „Ломбардцев не следует допускать
к причастию, несмотря на то, что их деятельность разрешена законом". Провинциальный синод Девентера от 1598 г. (ст. 24) распространил это на всех,
служащих у „ломбардцев"; синод в Горихеме 1606 г. установил строгие и
унизительные условия, при которых жены ростовщиков могут быть допущены к причастию, и еще в 1644 и 1657 гг. обсуждалось, допускать ли к
причастию ломбардцев» (Вебер 1990 [1904—1905], с. 249—250, сн. 201).

История времени 527

Причины, по которым христианская Церковь выступала против ростовщичества и выдачи ссуд под проценты, были весьма разнообразны — нарушение христианских заповедей «не укради» и «возлюби ближнего», осуждение алчности, лихоимства, тяги к наживе,
эксплуатации чужой нужды, стяжательства, прегрешения против
справедливости и т. д. и т. п. (подробнее см.: Noonan 1957). Но с XII в. в
качестве одного из главных поводов для осуждения ссудного процента на первый план выходит проблема собственности на время.

В средневековом христианском обществе право владения временем принадлежало Богу как его творцу. «Делатель всякого времени — Ты», «Создатель самого времени Ты», «Ты — вечный Создатель всех времен», — снова и снова повторяет Св. Августин, обращаясь
к Богу (Августин. Исповедь... 11, XIII, 15; XIV, 17; XXX, 40). Но если
вопрос о создателе, а тем самым и о праве владения временем остается уделом дискуссий идеалистов и материалистов то вопрос о других правах собственности на время — пользования, управления, присвоения и т. д. — стал предметом ожесточенной практической борьбы.

Поскольку время было созданием Бога и он обладал правом
владения им, то право управления и присвоения, естественно, должно
было принадлежать Церкви. А доход, полученный от ссуды, рассматривался именно как порождение или продукт времени. Иными словами, ростовщик присваивал доход от времени, правами собственности на которое должны были обладать только Бог и Церковь. При
этом проблема состояла не в том, что Церковь хотела присвоить себе
единоличное право отдавать деньги в рост, — как раз это-то и было
запрещено в первую очередь. Речь шла об общем нарушении прав
собственности, «вторжении» в чужие владения.

Вопрос о ростовщичестве, будучи правовым по сути, смог разрешиться только правовым путем. Это начало происходить в XII в., в
эпоху «первого Возрождения», когда активизировалось использование римского права. Дело в том, что в европейских языках слово
«ростовщичество» (например, английское usury) происходило от латинского usura— «использование», в данном случае заемных средств,
а тем самым и времени. Однако в римском праве ссуда рассматривалась как отказ от использования денег, т. е. их жертва. В результате
от латинского же intereo — «гибнуть», «пропадать» — было образовано interisse (от которого произошло современное английское interest —
«процент»). Термин interisse стал стандартным с XIII в., вначале как

528 Глава 5

наименование платы или штрафа за просрочку долга. Затем он был
перенесен на любые платежи по ссудам¹⁷.

В XIII—XIV вв. проблема собственности на время продолжала
активно обсуждаться в работах религиозных мыслителей. И хотя
такие авторитеты, как Фома Аквинский (1225/26—1274) и Иоанн
Дуне Скотт (1266—1308), активно отстаивали тезис о незаконности
«торговли временем», в трудах схоластов и канонистов все чаще появляется и иная точка зрения (см.: Noonan 1957; McLaughlin 1939—
1940). «Прежде всего время начинает рассматриваться как фактор,
небезразличный для цены продуктов; этим обстоятельством оправдывает повышение платы при продаже в рассрочку уже Эгидий из
Лессине, ученик Фомы, а вслед за ним и другие схоласты. Другой
ученик Аквината, Эгидий Римский, нашел возможность оспорить
положение о том, что время не продается» (Кудрявцев 1993, с. 55). В
XV в. эти идеи получили развитие в работах Бернардино Сиенского,
Лоренцо Ридольфи, Антонина Флорентийского и других виднейших
церковных мыслителей эпохи Возрождения. Проблема связи процента с временем обсуждалась и в работах протестантских авторов
XVI—XVII вв., хотя и не слишком активно (см.: Nelson 1949; библиографию см. также в: Шумпетер 1990 [1954], с. 257).

Но гораздо большее значение имел переход проблемы взаимосвязи между процентом и временем из области умозрительных теологических дискуссий в практическую плоскость, который произошел в XV—XVI вв. С этого момента представления о связи между
процентом, капиталом и временем становятся действительно массовыми: ими проникаются все, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к финансовым расчетам. Развитие системы бухгалтерского учета, зафиксированное, в частности, в известном трактате итальянского
математика Луки Пачоли (Пачоли 1994 [1494]), сопровождалось созданием концепции сложного процента, а это, в свою очередь, привело к разработке методов капитализации и дисконтирования (um.
sconto, англ, discount)¹⁸. Мы не смогли установить точное время их

¹⁷ Речь, естественно, идет о латыни, являвшейся официальным языком
вплоть до начала Нового времени, и о современных романских языках. В
немецком языке ссудный процент называется Zins, что первоначально означало «оброк», «подать», «налог», «повинность», «дань». Ростовщик называется
словом Wucherer (от Wuchs — «рост»), что прямо соответствует русскому
термину.

¹⁸ Капитализацией называется наращение долга по сложным процентам, т. е. присоединение начисленных процентов к первоначальной сумме.

История времени 529

изобретения, но, судя по имеющимся данным, они стали использоваться,
в конкретной хозяйственной практике как минимум с XVI века.

Метод дисконтирования применяется для оценки ценности права
собственности на получение определенного дохода в будущем, причем эта оценка существенным образом зависит от ставки ссудного
процента. «Так, ценность вечного права на доход в размере 1 долл. в
год при 4% -и ставке составляет 1/0,04 = 25 долл. При расчете стоимости права на получение дохода в течение определенного периода
времени из стоимости вечного права в начале периода вычитается
стоимость вечного права в конце периода» (Шемятенков 1977, с. 49).
Этот метод используется также при учете векселей (т. е. при скупке
долговых процентных обязательств до наступления срока их погашения) и в целом ряде других финансовых операций.

Благодаря широкому использованию метода дисконтирования
в хозяйственной практике, в сознании рыночных субъектов утвердилась прочная и однозначная связь финансовых операций с временем. Например, современное практическое пособие по методам финансовых и коммерческих расчетов начинается со следующего абзаца:
«В практических финансовых и коммерческих сделках... фактор
времени... играет не меньшую роль, чем размеры денежных сумм.
Необходимость учета этого фактора определяется сущностью самого
процесса финансирования и кредитования и выражается в виде принципа неравноценности денег, относящихся к разным моментам
времени» (Четыркин 1992, с. 7).

В XVII—XVIII вв. начинается научная разработка проблемы
процента, прежде всего в трудах английских философов и экономистов — У. Петти, Дж. Локка, Д. Юма, Дж. Масси, И. Бентама и др. Но
проблема связи процента и времени в этих сочинениях отходит на
второй план; одним из немногих исключений можно считать замечание Б. Франклина: «Тот, кто потерял пять шиллингов, не только
утратил эту сумму, но и всю прибыль, которая могла быть получена,
если деньги пустить в дело», поэтому «тот, кто продает в кредит, назначает цену за то, что он продает, равную основной стоимости плюс
процент с его денег за то время, пока они не находились в деле»
(Франклин 1956 [1736], с. 80).

Обратная операция, т. е. приведение ценности разновременных (обычно будущих) денежных поступлений к текущему моменту времени на основе ставки процента, называется дисконтированием.

530 Глава 5

Спустя ровно 100 лет, в работе, опубликованной в 1836 г., английский экономист Н. Сениор попытался развить эту идею, связав
проблему процента с «воздержанием» (abstinence). Сениор считал, что
процент является платой за «воздержание» от потребления в течение определенного времени (Senior 1836). Дальнейшее развитие этот
тезис получил у Дж. Милля, который, в частности, писал: «... Весь
капитал есть продукт сбережения, т. е. воздержания от потребления ради будущей пользы» (Милль 1980—1981 [1848], т. 1, с. 285).
Соответственно норма процента «зависит от сравнительной ценности, которую придают в данном обществе настоящему и будущему»
(т. 2, с. 130).

Но фундаментальные основы современной теории капитала и
процента, в которой фактор времени играет самую существенную
роль, были разработаны лишь в конце XIX — начале XX в. Речь
идет о работах таких видных экономистов, как австриец Е. Бем-Баверк, англичанин А. Маршалл, швед К. Викселль, француз А. Ландри и американец И. Фишер¹⁹. Все они рассматривали время как ключевой элемент хозяйственной практики и экономического анализа.
Так, А. Маршалл писал, что именно «фактор времени... лежит в основе главных трудностей при решении почти любой экономической
проблемы» (Маршалл 1983—1984 [1890], т. 1, с. 47), а И. Фишер полагал, что человек полностью свободен от каких-либо объективных законов природы и общества за одним исключением — «великой „независимой переменной" человеческого опыта — времени» (Fisher 1923,
р. 51).

Не вдаваясь в детали теоретических построений перечисленных авторов и их последователей, равно как и существовавших между ними расхождений (подчас весьма острых), отметим лишь некоторые общие черты разработанной ими теории капитала и прибыли²⁰.

Прежде всего, в англоязычной экономической литературе сениоровский термин «воздержание» (abstinence) был заменен на более нейтральное «ожидание» (waiting; не путать с «ожиданиями» — expectations),
но основная посылка о том, что ссудный процент является «вознаграждением за потери, с которыми связано ожидание будущего удов-

¹⁹ БемБаверк 1909 [1884]; 1992 [1886]; Böhm-Bawerk 1959 [1889]; Маршалл 1983—1984 [1890]; Wickseil 1954 [1893]; 1965 [1898]; 1935 [1901]; Landry
1904; Fisher 1930 [1907]; 1923.

²⁰ Подробнее см., например: Шемятенков 1977; Блауг 1994 [1962], гл. 12;
Schumpeter 1954.

История времени 531

летворения от материальных ресурсов» (Маршалл 1983—1984 [1890],
с. 311), осталась по существу неизменной.

Вторым существенным компонентом этих теорий было активное использование упоминавшегося выше принципа дисконтирования будущих доходов, применявшегося в хозяйственной практике
начиная как минимум с XVI в. И в этом случае упомянутые авторы
не были первопроходцами в применении принципа дисконтирования в теоретическом анализе: например, К. Маркс использовал этот
принцип при разработке своей теории ренты (цена земли определяется
как капитализированная рента, т. е. дисконтированный по текущей
ставке процента поток будущих рентных платежей). Но теперь принцип дисконтирования был распространен на всю теорию капитала,
которая увязывалась с опять-таки широко применяемым в хозяйственной практике различием между «запасом» и «потоком» благ (в
бухгалтерском учете это различие отражено в использовании балансовых счетов, с одной стороны, и счетов прибылей и убытков — с
другой). «Запас богатства, существующий в данный момент времени,
называется капиталом. Поток услуг в течение периода времени называется доходом» (Fisher 1923, р. 52—53). Соответственно ценность
капитала представляет собой «просто нынешнюю стоимость будущего дохода от данного капитала» (Fisher 1923, р. 211).

Наряду с использованием уже известных концепций, создатели
современной теории капитала и процента ввели принципиально новый элемент анализа — межвременные предпочтения (time preference).
Если в практической деятельности ссудный процент выступает лишь
как показатель, позволяющий определить текущую ценность разновременных денежных поступлений (present value), то в теории норма
процента, как правило, трактуется как количественное выражение
временных предпочтений, т. е. увязывается с теорией ценности и
оценкой предельной полезности благ. Иначе говоря, вводится предпосылка о том, что сегодняшняя ценность (предельная полезность)
блага для экономического субъекта отличается от ценности (предельной полезности) того же блага в будущем. Обычно предполагается,
что будущая ценность благ меньше сегодняшней, и в этом случае
норма процента является положительной; но теоретически возможно постоянство или даже возрастание предпочтения благ во времени,
и тогда норма процента равна нулю или отрицательной величине.

Очевидно, что ссудный процент выступает в качестве индикатора взглядов экономических субъектов на будущее. Тем самым про-

532 Глава 5

блема процента как отражения представлений о влиянии времени
на ценность экономических благ и ценности самого времени как экономического блага смыкается с проблемой формирования ожиданий
(expectations), т. е. представлений о будущем, включающих риск и неопределенность (эту тему мы обсудим в следующем параграфе).

Упомянем, наконец, еще об одном аспекте взаимосвязи капитала и времени, а именно, концепции «человеческого капитала». Создание этой концепции относится уже к 60-м годам нашего века, и
в числе ее авторов были, в частности, Гэри Беккер и Теодор Шульц,
ставшие впоследствии лауреатами Нобелевской, премии (Becker 1964;
Schultz 1963; 1971; см. также: Капелюшников 1981). Впрочем, идея о
накоплении «человеческого капитала» восходит как минимум к
А.Маршаллу, который писал: «... Средние классы и лица свободных профессий всегда во многом себе отказывали, чтобы вкладывать капитал в образование своих детей, тогда как рабочие расходуют значительную часть заработной платы на укрепление здоровья и
физической силы своих детей... Способности человека так же важны в качестве средства производства, как и любой другой вид капитала» (Маршалл 1983—1984 [1890], т. 2, с. 308).

Механизм формирования человеческого капитала аналогичен
вещественному. Для формирования вещественного капитала необходимо пожертвовать потреблением, человеческого — пожертвовать
производством (т. е. временем использования своей рабочей силы).
В обоих случаях размеры капитала определяются величиной жертвуемых благ (Becker 1964, р. 8—18). Социальные выгоды (отдача) от
человеческого капитала есть дисконтированная текущая ценность
обусловленного им приростного потока будущих доходов плюс некие выгоды от дополнительных выигрышей в сфере потребления,
которые плохо поддаются измерению.

Как подчеркивает Т. Шульц, концепция инвестиций в человеческий капитал ставит вопрос о «включении ресурса „человеческого
времени" в систему распределительных отношений, касающихся как
рыночных, так и нерыночных видов деятельности. Между понятием
человеческого капитала и концепцией распределения времени существует сильная и очевидная связь» (Шульц 1994 [1974], с. 41).
Время здесь превращается в объект инвестирования, и эти инвестиции приносят инвестору в будущем определенный доход (см., например: Graham 1981).

История времени 533

Первым компонентом формирования человеческого капитала
являются затраты, связанные с образованием. В стандартной модели
такого типа социальные издержки формирования человеческого капитала равны сумме образовательных затрат (учителя, книги, школьные
здания) и альтернативной стоимости потраченного на образование времени²¹. Вслед за образованием была предпринята попытка рассмотреть в качестве инвестиций в человеческий капитал затраты ресурсов
(времени и средств) на укрепление и поддержание здоровья (см., например: Grossman 1972; Frankenberg 1989). И хотя это направление исследований получило несколько меньше внимания, чем инвестиции
в образование, данный подход также обрел признание в экономической теории.

Наконец, в процесс формирования человеческого капитала были
включены затраты ресурсов (времени и средств) на воспитание и уход
за детьми²². Как отмечает Т. Шульц, «теория инвестиций в человеческий капитал покоится... на предположении о том, что существуют
определенные расходы (жертвы), предпринимаемые индивидом по
собственному выбору для создания производительного потенциала
(productive stock), воплощенного в самом человеке, — потенциала, благодаря которому его владелец впоследствии будет получать определенные услуги». С этой точки зрения дети могут рассматриваться
как форма человеческого капитала, поскольку «вложения в детей,
затраты на их воспитание дают отдачу (психологическую или материальную) в будущем» (Шульц 1994 [1974], с. 40, 41).

Еще один экономический параметр, который тесно связан с временем, — это заработная плата. В принципе, повременная заработная
плата существовала уже во времена античности, где некоторые виды
деятельности оплачивались на дневной основе. Например, в Древней
Греции подневно оплачивался труд носильщиков, каменщиков и
некоторых других наемных работников. Более того, уже тогда существовало представление о разной ценности рабочего времени, что
выражалось не только в дифференциации платы по видам труда, но

²¹ Концепция образования как инвестиций в человеческий капитал получила развитие в: Thurow 1970; Schultz 1963; 1971; Bowen et al. 1978; B laug 1970;
Кендрик 1978 [1976]; Mincer 1974; Kicker 1971 и др.;, см. также: КапелюшШ
ков 1981; обширную библиографию по экономическим проблемам образования см. в: H ey ne man 1995.

²² Развитие этого подхода связано прежде всего с именем Т. Шульца:
Schultz 1971; 1974; 1980; см. тж.: Шульц 1994 [1974].

534 Глава 5

и в более высоком уровне оплаты ночной работы по сравнению с
дневной (Гиро 1995 [1890], с. 172).

Но в целом повременная оплата в эпоху античности и в Средние века была скорее исключением, чем правилом. Сам наемный
труд тогда был редкостью, и в большинстве случаев он оплачивался
на сдельной основе. Лишь в XII—XIII вв. развитие городов обусловило не только рост ремесел и торговли, но и расширение системы
наемного труда. Впервые возникают достаточно большие группы
наемных работников, прежде всего строителей — каменщиков и плотников. Если постройки на землях феодалов и Церкви в большинстве
случаев еще производились в рамках системы барщины и принудительных отработок, то в городах строительные работники, как правило,
трудились по найму, и их работа оплачивалась в основном на повременной основе²³. Существенное значение для развития системы наемного труда имело строительство общественных зданий и сооружений — каменных церквей, первых университетов и больниц, мостов
и т. д. (см.: Salzman 1967).

В эту же эпоху расширяется число наемных рудокопов, что было
обусловлено развитием горнодобывающей промышленности. Все
чаще наемными работниками становятся слуги, составлявшие весьма
значительную часть трудоспособного населения. Наконец, появляются
первые, хотя пока еще и немногочисленные, наемные работники в
сельском хозяйстве²⁴. Сначала рабочее время измерялось только в
целых днях, но постепенно найм стал производиться на половину
или часть дня. Это же относилось к отработке барщины. Распространение сезонного найма также способствовало пониманию ценности времени: в частности, день работы, скажем, каменщика, в летний
сезон оплачивался дороже, чем в несезонное время (см.: Thrift 1988).

Что касается борьбы за время между нанимателями и наемными работниками, то вплоть до конца XVIII в. исходная установка
состояла в том, что все время нанимаемого работника полностью
принадлежит работодателю и он вправе распоряжаться этим временем. На практике это выражалось в максимальном удлинении рабо-

²⁸ Долгосрочная динамика реальной заработной платы строительных рабочих в Южной Англии с середины XIII в. была приведена нами на рис. 4.3 в
гл. 4.

²⁴ О развитии наемного труда начиная с XIII в. см., например: Бродель 1986—1992 [1979], т. 2, с. 38—39, где также приведена библиография; см. также: Le Gaff'1963

История времени 535

чего времени, доходившем до пределов физических возможностей
(по существу рабочее время занимало весь световой день).

Эти взгляды находили отражение и в научных представлениях,
доминировавших начиная с XVI и до середины XVIII в., которые
можно условно назвать меркантилистскими²⁵. Согласно этим представлениям, рабочим свойственна лень и нежелание трудиться. Поэтому в национальных интересах следует принуждать рабочих к труду — либо неэкономическими методами (силовыми или моральными),
либо за счет поддержания заработной платы на минимальном уровне, что должно служить стимулом для привлечения максимального
количества рабочих и максимального увеличения рабочего времени
(см.: Furniss 1920; Meek 1956; Wiles 1968).

В конце XVIII в. Адам Смит одним из первых предложил принципиально иной подход к проблеме рабочего времени, назвав в качестве основного человеческого свойства не лень и нежелание трудиться,
а рациональность и стремление к удовлетворению потребностей.
Отсюда следовал вывод о том, что более высокая заработная плата
является стимулом к более продолжительному труду и задача правительства должна состоять в ограничении рабочего времени, поскольку иначе рабочие могут полностью истощить свои силы, стремясь
увеличить собственный доход. Правда, как раз в 1770-е годы в Англии прошла первая волна требований о сокращении рабочего дня (и
во многих случаях это сокращение произошло). Смит пытался объяснить этот факт возросшей интенсивностью труда и физическими ограничениями, с которыми сталкиваются рабочие, что, впрочем, выглядело не слишком убедительно.

В первой половине XIX в. в Англии было принято несколько
так называемых Фабричных актов, ограничивавших продолжительность рабочего дня, в первую очередь для детей. Многие экономисты,
и прежде всего Н. Сениор, рассматривали принятие Актов как сугубо политическое решение, наносящее ущерб национальной экономике, способствующее сокращению производства, падению прибылей и
упадку промышленности.

Альтернативные взгляды в этот же период отстаивали так называемые социалисты-утописты. На основе идеи Смита и Рикардо о
том, что меновая стоимость продукта определяется рабочим време-

²⁵ Обзор эволюции взглядов на проблему заработной платы см., например, в: Nyland 1986; Blyton 1987.

536 Глава 5

нем, затраченным на его производство, они делали вывод, что меновая стоимость рабочего дня равна стоимости произведенного за это
время продукта. Отсюда следовали тезис о том, что каждый производитель должен получать полную трудовую стоимость своего продукта, и предложение заменить деньги свидетельствами или квитанциями о затраченном рабочем времени

Эти идеи выдвигали в середине XIX в. Р. Оуэн и Дж. Грей в
Англии, И. Родбертус в Германии, П. Прудон во Франции. Оуэн называл такие квитанции «бонами», Родбертус — «рабочими деньгами» и т. п. Соответственно, Р. Оуэн пытался организовать в Лондоне
«Национальный базар справедливого обмена», Грей предлагал создать
«национальные товарные склады», в которых по трудовым квитанциям можно было бы получать любые продукты, Прудон хотел учредить «народный банк» для предоставления «дарового кредита», а
главное — для организации безденежного обмена продуктов по эквивалентам времени²⁶.

Заметим, что идея измерения создаваемой стоимости (или ценности) затраченным временем практически реализовалась не только в сохраняющейся до сих пор во всем мире повременной оплате
труда, но и, как крайнее выражение, в существовавших в течение
нескольких десятилетий в советских колхозах трудоднях (правда,
уже в безбумажной форме, т. е. в виде записей в учетных книгах).

К. Маркс несколько усложнил проблему рабочего времени по
сравнению с концепциями своих предшественников, разделив его на
необходимое (работа «на себя») и прибавочное (работа «на капиталиста»). «Сумма необходимого труда и прибавочного труда, отрезков
времени, в которые рабочий производит стоимость, возмещающую
его рабочую силу, и прибавочную стоимость, образует абсолютную
величину его рабочего времени — рабочий день», а «отношение (прибавочное рабочее время)/(необходимое рабочее время) определяет
норму прибавочной стоимости» (Маркс 1960—1962 [1867—1894], т. 23,
с. 241, 243).

Из марксовой концепции следовало, что при сокращении рабочего дня (вплоть до необходимого времени) должна была уменьшаться
только прибыль, но не зарплата рабочих. Эта ситуация, с теоретической (а в конечном счете и с политической) точки зрения, качествен-

^гй О дискуссиях первой половины XIX в. по поводу рабочего времени
см., например: Marvell 1977, Nardmelli 1980, Ricciardi 1981 и др.

История времени 537

но отличается от «рыночной» схемы, когда борьба за сокращение
рабочего дня при неизменной зарплате означает лишь торг между
работниками и предпринимателями по поводу цены одного рабочего
часа (в этом случае уменьшение рабочего дня по существу эквивалентно росту часовой зарплаты).

В трудовой теории стоимости постулировалось, что время является собственностью человека, и, нанимаясь на работу, он лишь продает определенную часть своего собственного времени. Эта позиция
принципиально расходилась с установками, господствовавшими в
течение нескольких предыдущих веков, согласно которым время
наемного работника принадлежало нанимателю (см.: Nyland 1986).
Теоретическая, идейная и политическая борьба, развернувшаяся по
этому поводу в XIX в., завершилась победой наемных работников.
Как пишет Н. Трифт, «к 1880 г. время собственников превратилось в
собственное время» (Thrift 1990 [1980], р. 128). В XX в. тезис о том, что
время принадлежит индивиду, уже не подвергается сомнению.

Тем не менее теоретические дискуссии по поводу заработной
платы и рабочего времени на этом не прекратились. Принципиально иной по сравнению со сторонниками трудовой теории стоимости
подход к анализу проблемы рабочего времени предложил У. Джевонс (Jevons 1965 [1871]), использовавший идею максимизации полезности или удовлетворения. Джевонс считал, что труд требует тяжелого напряжения (painful exertion), и рабочий работает либо для того,
чтобы избежать еще больших страданий (например, голода и смерти),
либо для того, чтобы получить выгоды (т. е. удовлетворение от потребления купленных на заработную плату благ), которые перевешивают
тяготы труда (в терминах предельных величин). Поэтому повышение заработной платы, как показал Джевонс, вызывает два противоположных эффекта — замещения и дохода. С одной стороны, повышение зарплаты увеличивает стимулы к труду и способствует
увеличению рабочего времени, т. е. работа начинает замещать отдых,
и тем самым возрастает общая полезность. Но рост часовой зарплаты означает, что предельная полезность дополнительного дохода
уменьшается. Те же потребности можно удовлетворить, работая меньшее количество времени (и испытывая меньшие тяготы работы). По
мнению Джевонса, исходившего из практики своего времени, эффект
дохода оказывается более сильным (подробнее см.: Kerton 1971)²⁷.

²⁷ Концепция Джевонса получила развитие в первой трети XX в. в целом ряде теоретических исследований: Chapman 1909; Robbing 1929; Hicks 1963

538 Глава 5

В принципе, обсуждение проблемы рабочего времени продолжается и по сей день, как в экономической, так и в социологической
литературе²⁸, но начиная с 1960-х годов на первый план в теоретических экономических работах выходит иная, более общая проблема —
использование времени.

Blog

А. В. Полетаев история и время в поисках утраченного «языки русской культуры» Москва 1997 ббк 63 с 12 Учебная литература

Содержание

2. Время как ресурс: ценность и собственность