А. В. Полетаев история и время в поисках утраченного «языки русской культуры» Москва 1997 ббк 63 с 12 Учебная литература
| Вид материала | Литература |
- История языкознания Основная литература, 31.08kb.
- Литература к курсу «История отечественной культуры» основная литература учебные пособия, 95.12kb.
- Жиркова Р. Р. Жондорова Г. Е. Мартыненко Н. Г. Образовательный модуль Языки и культура, 815.79kb.
- Факультет якутской филологии и культуры, 52.03kb.
- План урок: Особенности русской культуры в изучаемый период. Грамотность, письменность., 103.61kb.
- Н. И. Яковкина история русской культуры, 7448.64kb.
- Учебно-методические материалы по дисциплине «общее языкознание», 303.6kb.
- Литература ХIХ века, 303.87kb.
- Литература в поисках личности Роман «Кысь», 114.06kb.
- История история России Соловьев, 43.79kb.
§ 1. СОБЫТИЕ И ИСТОРИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ
И прибых собственною персоною в Глупов и возопи:
— Запорю!
С этим словом начались исторические времена.
М. Е. Салтыков-Щедрин.
История одного города
В рамках концепции «Время-1», о которой шла речь в предыдущей главе, время «заполняется» событиями и датировка событий по
существу означает маркирование точек на временной оси. «Единицы измерения времени повторяются снова и снова и всегда одинаковы: один день похож на другой. Только события — рождение и смерть,
хороший или плохой урожай — выделяют единицы времени, делая
их неодинаковыми по значению и, таким образом, запоминающимися» (Бикерман 1975 [1969], с. 57).
Однако события не только маркируют точки на оси времени. В
историческом повествовании (или исследовании) они используются
как средство организации времени. Как писал Л. Февр, историки
без конца выковывают и укрепляют цепь событий и стараются все
плотнее окутать историческое прошлое человечества целой сетью
таких цепей, «стремясь „организовать прошлое", внести ясность и
упорядоченность в его беспрестанно волнуемые глубины, в беспорядочное сверкание и кружение фактов» (Февр 1991 [1938], с. 99). Таким образом, датировка событий есть форма темпоральной организации истории.
Событие всегда было и остается основой, исходным пунктом
историографии. В отличие от происшествия или случая, событие —
это категория исторического анализа. Но отбор «исторических» событий, т. е. событий, значимых для историка, их интерпретация, да и
общая оценка роли событий в истории и историческом исследовании имеют дискуссионный характер.
От хронологии к историографии 143
1. Событие как элемент исторического анализа
На протяжении большей части своего существования историография была, прежде всего, историей событийной и писалась в форме
рассказа (см., например: Барг 1987, с. 54—75). Как античная, так и
средневековая историография имели преимущественно событийный
характер.
В Новое время в изучении истории постепенно сложились два
основных подхода, ни один из которых в конкретном исследовании
последовательно реализовать невозможно, но можно декларировать.
Сторонники первого полагают, что история и состоит собственно в
описании событий, сторонники второго пытаются анализировать историю, игнорируя исторические события. При этом чем прочнее становились позиции рационалистической науки, тем с большим презрением представители «научной истории» относились к истории
нарративной, описательной1.
Показательны в этой связи попытки самоопределения историографии Нового времени, ее отделения от хроники как воплощения
средневековых исторических сочинений. Отличие новой «истории»
от традиционной «хроники» в значительной мере связывалось именно
с различиями в качестве событий, которые были объектами исторических исследований. Например, индивидуальные события относили к хронике, а общезначимые — к истории, несущественные — к
хронике, а важные — к истории. Или — подчеркивали тесную взаимосвязь между событиями в истории и их несвязанность в хронике,
логическую упорядоченность — в истории, сугубо хронологический
порядок — в хронике, способность проникать в суть событий — в
истории, поверхностность — в хронике, и т. д.2.
1 Наиболее типичны в этом отношении высказывания представителей
французской школы «Анналов»: «Событие — это взрыв, «звонкая новость»,
как говорили в шестнадцатом столетии. Его угар заполняет все, но он кратковременен и пламя его едва заметно» (Бродель 1977 [1958], с. 118). Или:
события — «это „поверхностный слой истории". Пена. Гребешки волн, рябь
на поверхности мощных дыхательных движений океана... Мелкая пыль
индивидуальных поступков, судеб, происшествий» (Февр 1991 [1950а], с. 185).
2 «На самом деле, — как считал Б. Кроче, — правда в том, что хроника
и история различимы не как две формы истории, взаимодополняющие или
соподчиненные, а как разные духовные отношения. История — живая хроника, хроника — мертвая история; история — современная история, хроника — прошлая история; история — в первую очередь — акт мысли, хроника —
акт воли... Хроника — это своего рода сухой остаток истории» (Сгосе 1959
[1916], р. 231).
144 Глава 2
Представления о значимости событий, о том, какие из них являются «историческими» и поэтому должны попадать в поле зрения историка, значительно менялись на протяжении веков.
Для иудейской и христианской историографии существенное
значение имели события библейской истории. Так, в древнеиудейской историографии главными событиями считались сотворение мира
и человека, потоп, переселение Авраама в Ханаан, рождение Исмаила,
введение обряда обрезания, рождение Иакова, исход евреев из Египта под водительством Моисея, постройка Первого (Соломонова) Храма, разрушение Храма Навуходоносором, начало вавилонского пленения, конец персидского владычества (времена первосвященника
Иаддуя) (см.: Каменецкий б. г.).
Значительная часть этих событий была воспринята в качестве
исторически значимых христианской историографией. К ним были
добавлены новые события религиозной жизни — прежде всего рождение Христа, события его земной жизни и Воскресение, а также
Вселенские соборы, принятие христианства в разных странах, рождение или смерть праведников, мучеников или деятелей Церкви, возведение храмов и т. д., которые совмещались с событиями гражданской истории — вступлениями на престол правителей и проч.3.
К числу значимых событий традиционно относились события
политической истории. Исторически государство претендовало на
главенство в анналах истории, и правящие элиты с древнейших времен были заинтересованы в определенной интерпретации событий.
Во все времена и у всех народов, имеющих историю, последовательно
отмечается приход к власти очередного правителя, и значимость события такого рода не требует проверки временем. Она признается
автоматически, что свидетельствует о значении власти. Издавна важными считались и другие события военной и дипломатической истории: победы и поражения в битвах, чужеземное иго, революции, вос-
3 Например, в русской средневековой Начальной летописи в качестве
хронологической канвы выделяются следующие события: «... От Адама до
потопа лет 2242; а от потопа до Оврама лет 1000 и 82, а от Аврама до
исхоженья Моисеева лет 430; а (от) исхожениа Моисеева до Давида лет 600
и 1; а от Давида и от начала царства Соломоня до плененья Иерусалимля
лет 448; а от плененья до Олексанъдра лет 318; от Олексанъдра до рождества Христова лет 333; а от Христова рождества до Коньстянтина лет 318;
от Костянтина же до Михаила сего лет 542; а от перваго лета Михайлова до
перваго летаОлгова, русскаго князя, лет 29...» и т. д. (ПСРЛ, т. 11, стб. 12—
13; цит. по: Пронштейн, Кияшко 1981, с. 74).
От хронологии к историографии 145
станин, бунты, мятежи. Безусловной значимостью, в глазах историков, всегда обладали такие события, как возникновение и падение
государства, города. Помимо бесспорной завораживающей силы подобных событий, содержащих в себе аналогию со смертью, здесь, видимо, велика роль связи конкретной человеческой общности с пространством, на которое распространяется легитимность власти4.
Вообще смерть традиционно относилась к числу значимых «исторических» событий. Да так оно и было. Вспомним хотя бы, как
круто изменилось течение Семилетней войны, когда в результате
смерти русской императрицы Елизаветы Петровны на престол вступил Петр III, ярый поклонник Фридриха П. Он немедленно прекратил военные действия против Пруссии и возвратил ей завоеванные
русскими войсками территории без всякой компенсации, а корпусу
Чернышева приказал присоединиться к прусской армии для войны
против Австрии.
Надо сказать, что значимость смерти признавалась не только в
отношении правителей, но и когда речь шла о «широких массах населения» — отсюда то внимание, которое уделялось историками стихийным бедствиям, эпидемиям и голоду. Например, чума, война и
голод являются главными событиями исторической эпопеи средневековой Франции, нарисованной мэтром современной историографии
Э. Ле Руа Ладюри в его знаменитой лекции «Застывшая история» (Ле
Руа Ладюри 1993 [1974]). Много размышляющий о современности
Д. Бурстин продлил этот список. «Помимо Чумы, Войны, Голода и
Смерти стала ли Наука пятым всадником из Апокалипсиса?» — спрашивает он (Бурстин 1993 [1958—1973], т. 3, с. 732).
Интерпретация события требует различать его внешнюю сторону и внутреннее содержание. Сущность подобного различения хорошо сформулирована Р. Коллингвудом. «Под внешней стороной со-
4 Типичным примером хронологического перечня значимых событий
может служить отрывок из работы древнегреческого историографа и математика Эратосфена, жившего в III в. до н. э.: «От падения Трои до возвращения Гераклидов — 80 лет; от этого события до ионийской колонизации
(ионийской миграции) — 60 лет, затем до попечительства Ликурга — 159
лет; от него до начала олимпиад — 108 лет; от 1-й олимпиады до похода
Ксеркса — 297 лет; от этого похода до Пелопоннесской войны — 48 лет; а
до окончания этой войны и конца гегемонии Афин — 27 лет, а до битвы при
Левктрах — 34 года; от этого времени до смерти Филиппа — 35 лет и,
наконец, до смерти Александра — 12 лет» (цит. по: Бикерман 1975 [1969],
с. 79—80).
146 Глава 2
бытия, — писал он, — я подразумеваю все, относящееся к нему, что
может быть описано в терминах, относящихся к телам и их движениям: переход Цезаря в сопровождении определенных людей через
реку, именуемую Рубикон, в определенное время или же капли его
крови на полу здания сената в другое время. Под внутренней стороной события я понимаю то в нем, что может быть описано только с
помощью категорий мысли: вызов, брошенный Цезарем законам
Республики, или же столкновение его конституционной политики с
политикой его убийц. Историк никогда не занимается лишь одной
стороной события, совсем исключая другую... Историк интересуется
переходом Цезаря через Рубикон только в связи с его отношением
к законам Республики и каплями крови Цезаря только в связи с их
отношением к конституционному конфликту» (Коллингвуд 1980
[1946], с. 203).
Очевидно, что анализ «внутренней стороны события» — это и есть
его интерпретация, неизбежно помещающая отдельное событие в исторический континуум. Этот тезис четко сформулировал Г. Зиммель:
«Историческое содержание обретает свой характер вместе с установлением пункта во времени — между всем предшествующим и всем
последующим» (Зиммель 1996 [1917], с. 522).
Одно и то же происшествие может считаться событием, а может
и нет также в зависимости от задач исторического исследования.
Например, датировка событий, существенных для Э. Ле Руа Ладюри
в книге «Монтайю...» (Le Roy Ladurie 1978 [1975]), вряд ли привлечет
внимание специалистов по общей истории средневековой Франции.
Наконец, важность событий далекой истории определяется исключительно по документальным источникам, и если источники
молчат, то событие- отсутствует. Однако знание о событии и даже
понимание его способны «указывать только на относительную определенность во времени, а не помещенность во время вообще — это было
бы равноценно простому утверждению о действительности события, а
как раз этого не дает понимание» (Зиммель 1996 (1917], с. 521).
Вообще при работе историка с источниками события порой формируют его видение прошлого. В исторических штудиях нередки
случаи, когда содержание источников заставляло даже изменить тему
исследования. Так случилось с Э. Ле Руа Ладюри, когда, работая над
книгой «Крестьяне Лангедока», он хотел использовать источники,
чтобы подтвердить убеждения, сложившиеся у него в молодые годы,
но в конце концов источники овладели им, «навязав собственный
От хронологии к историографии 147
ритм, собственную хронологию и собственную особенную правду».
Случившееся он назвал не просто злоключением, но «классическим
злоключением», подчеркивая типичность такого происшествия (Le
RoyLadurie 1974 [1966], p. 4). Часто, однако, бывает наоборот: предварительно заданная структура или сформулированная проблема диктуют выбор событий, на которые опирается повествование.
Понимание значимости события современниками может корениться в настоящем, а может ориентироваться на будущее. Но отнесение происшествия к рангу исторических событий не всегда определяется его важностью в глазах современников. Часто это происходит post
factam, когда очевидными становятся последствия случившегося. Ведь
какой бы прозорливостью ни отличались те или иные современники,
они никогда не переживают исторический момент так, как историк,
который знает, что случилось потом. Они просто не в состоянии
увидеть день завтрашний с той же отчетливостью, с какой его видит
исследователь как день вчерашний.
Например, известно, что историческое значение английской революции XVII в. было совершенно бесспорно для англичан — современников революции. Томас Гоббс (1588—1679) писал: «Если бы
во времени, как на местности, были свои высоты и впадины, я убежден, что высшая точка во времени находилась бы в интервале между
1640 и 1660 гг.» (цит. по: Barg 1990, р. 5). Но выходящим за рамки
британской истории значение английской революции XVII в. было
признано лишь в середине XIX в., и, видимо, благодаря К. Марксу,
который придал ей значение победы нового общественного строя,
полагая, что эта революция ознаменовала «победу буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем... просвещения над суеверием... буржуазного права над средневековыми привилегиями» (Маркс 1957 [1848],
с. 115).
На этом примере мы видим, что для определения важности события оказалось необходимым поместить его в конкретный исторический контекст, произвести сравнительный анализ, т. е. разместить
событие в определенной структуре, в данном случае формационной.
«Точно так же как нельзя буквально „нарисовать" (draw) точку, так
нельзя буквально „описать" уникальное „событие"» (Wallerstein 1987,
р. 315). Иными словами, описание события, как и рисунок точки, всегда охватывает некую область — времени и пространства.
148 Глава 2
С конца XIX в. в историографии идет непрекращающаяся дискуссия о роли событий в историческом исследовании. Одним из ее
контрапунктов стало противопоставление «событий» «структурам».
При дихотомическом подходе событие и структура рассматриваются как оппозиции, взаимоисключающие друг друга. Но нам представляется более конструктивной точка зрения К. Ллойда, который
считает, что концепция структур и концепция событий образуют не
дихотомию, а симбиотическую дуальность. Разница между дихотомическим и дуальным подходом состоит в том, что последний трактует
события и структуры как относительно автономные объекты, несводимые один к другому и в то же время неразрывно связанные (Lloyd
1993, р. 40).
Ведь события не только подлежат историческому объяснению
и связываются между собой в форме истории (Люббе 1994 [1973],
с. 219). Даже самое нейтральное изложение событий невозможно
без их интерпретации, которая, по образному выражению Т. Зелдина,
скрепляет события, подобно цементу (Зелдин 1993 [1976], с. 160).
Изучение хода событий, их реконструкция, связанная в том числе с
их интерпретацией, делает «видимыми» социальные, политические,
экономические и даже сами временные структуры. Здесь наряду со
знаменитой трилогией Ф. Брод ел я «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв.» (Броделъ, 1986—1992 [1979])
можно привести в пример главы из известного трехтомника «Американцы», принадлежащего перу Д. Бурстина (Бурстин 1993 [1958—
1973]). В третьем томе, в главе «Уравнивая времена и пространства»
проблема начавшегося в США со второй половины XIX в. изменения структур пространства и времени рассматривается на основе
реконструкции цепи таких событий, как изобретение сгущенного
молока, мясных консервов и технологии замораживания фруктов.
Формирование структуры потребительского общества анализируется на фоне подробного рассказа о создании индустрии готовой одежды и обуви, изобретении торговых центров и супермаркетов, овладении искусством рекламы. А для формирования статистического
сообщества существенным, по мнению Бурстина, было даже установление стандартных размеров одежды, способствовавших появлению
категории «среднего человека» (Бурстин 1993 [1958—1973], т. 3).
Конечно, «события могут быть только рассказаны, а структуры
могут быть только описаны» (Koselleck 1985 [1979], р. 105), но рассказ и
описание взаимосвязаны. С одной стороны, события являются
От хронологии к историографии 149
предпосылкой для конструирования структур, с другой — устойчивые структуры могут определять форму события и даже саму его
возможность. (В СССР 1980 г. не могло произойти такое событие,
как массовый митинг против войны в Афганистане.) В подобном
духе рассуждал Л. Толстой, замечая, что если «Наполеон во все свое
царствование отдает приказания об экспедиции в Англию, ни на одно
из своих приказаний не тратит столько усилий и времени и, несмотря на то, во все свое царствование даже ни разу не пытается исполнить своего намерения, а делает экспедицию в Россию, с которою он,
по неоднократно высказываемому убеждению, считает выгодным быть
в союзе, то это происходит оттого, что первые приказания не соответствовали, а вторые соответствовали ряду событий» (Толстой 1957,
т. 2, с. 747).
Нередко одно и то же явление можно трактовать и как событие,
и как элемент в формировании определенной структуры. К таковым относятся, например, политические судебные процессы. (Нюрнбергский процесс — увлекательное историческое событие и важная
ступень в формировании практики международного военного суда
над военными преступниками.)
Распределение событий между различными структурами и уровнями, решение проблемы взаимосвязи между ними подразумевает
использование исторических концепций. Эта традиция шла от историков Просвещения и была подхвачена представителями социологического направления в историографии, в том числе и Марксом.
В середине XX в. влияние «научной» социологии привело к
настоящему гонению на события. «Состарившаяся, прозябавшая в
эмбриональной форме повествования, долго перегруженная вымыслами, еще дольше прикованная к событиям, наиболее непосредственно доступным», — так характеризовал М. Блок событийную историю (Блок 1986 [1949], с. 12). Представители школы «Анналов»
придали колоссальное ускорение развитию аналитической и структурной истории, которая ставила своей целью разъяснение социальной действительности методом реконструкции объективных процессов и структур, низводя роль событий в историческом процессе до
второстепенной. Эти идеи получили широкий отклик и в других
странах. Например, В. Конце, выделяя роль хозяйственных, социальных и культурных факторов, утверждал, что именно они образуют
«опорную структурно-историческую» основу событий (Conze 1956,
S. 16). Однако, как справедливо замечает Р. Зидер, ни Конце, ни Бродельг подходу которого он следовал, не предприняли попыток более
150 Глава 2
подробно истолковать или разъяснить, как соотносятся эти факторы
друг с другом и каково их отношение к событиям (Зидер 1993 [1990],
с. 170).
По мере того как структурная история приближалась к своему
идеалу, она все больше рисковала превратиться в историю без событий. Но в последние десятилетия историки стали преодолевать односторонность структурного анализа, и все чаще при изучении общества используется множество подходов, причем исходным пунктом
нередко становится событие, маленькое или значительное, жизненный путь одного индивида или событие в жизни специфической группы. Более всего это характерно для таких направлений, как история
повседневности, история семьи, но и в истории ментальности или
истории женщин мы легко обнаружим примеры подобного рода.
Нередко целью такого подхода становится создание структуры, но
не путем конструирования серий, которые потом соотносятся одна с
другой, а на основе «одновременно специфического и глобального
понимания общества через событие, экзистенцию или практику»
(Chartier 1988, р. 59).
«История событий» рассказывает о макромире, представляя его
как констелляцию или цепь микрособытий разных уровней. Другой
вариант, типичный для современной историографии, — применение
комплексного подхода, который был традиционно характерен для
макроистории, к единичному микрособытию, локализованному во
времени и в пространстве. Он предполагает пристальный (что недостижимо при изучении крупных событий и протяженных периодов)
и всесторонний (экономический, социальный, политический, ментальный и т. д.) анализ на примере конкретных явлений. Популярностью
макроисторического подхода также объясняется характерное для
современной историографии внимание к микрособытиям.
Надо сказать, что реабилитация события, связанная с появлением
макро- и микроистории, несколько повысила и престиж традиционных
исторических работ, написанных в жанре рассказа. Стало как-то само
собой очевидно, что без такого способа реконструкции реальности и
ее интерпретации тоже не обойтись.
2. Событие и время
Отношения события с временем очень тесные, но не столь простые, как может показаться на первый взгляд. С одной стороны, как
От хронологии к историографии 151
отмечет Ф. Бродель, время можно измерять событиями ( Бродель 1977
[1958], с. 119), с другой — событие само измеряется астрономическим
временем («битва длилась до захода солнца», «Столетняя война»). Более того, именно в отношениях между событиями (или между вещами)
мы можем постичь время и пространство: «они являются способами, в
которых выражаются отношения между объектами и событиями»
(Giddens 1981, v. 1, р. 30—31).
Роль события как исходного элемента исторического времени
связана прежде всего с датировкой. Сама природа события такова,
что событийная история привязана к хронологии. Именно хронология задает рамки, в которых располагаются происшествия, из которых и отбираются события. На оси времени откладываются события —
собственно, ничего другого там и нет.
Проще говоря, датировка как маркировка времени означает, что
когда нас спрашивают, что происходило в таком-то году, мы называем
некие события, придавая этому времени определенные качественные характеристики. В свою очередь датировка как темпоральная
организация истории означает, что при ответе на вопрос о какомлибо событии мы прежде всего называем время, когда оно произошло,
тем самым помещая это событие в общую историческую канву. По
формулировке Г. Зиммеля, «мы помещаем событие в объективно
протекающее время не для того, чтобы оно соучаствовало в его протяженности, но для того чтобы каждое событие получило соотносимое с другими местоположение» (Зиммель 1996 [1917], с. 524).
Когда Кант возражал против организации всей истории по хронологическому принципу, он критиковал теологическую концепцию
времени как провиденциалистский план, которому должна следовать история, но вовсе не отрицал хронологию. Однако, по его мнению, хронология должна следовать за историей (цит. по: Koselleck 1985
[1979], р. 246). Кант выдвинул задачу создания исторически имманентных временных критериев, и эти критерии все четче проявлялись в
исторических и теоретических дискуссиях конца века Просвещения.
Так или иначе события, происшествия, случаи в историческом
повествовании располагаются последовательно, а их датировка издавна входила в обязанности историка и для многих составляла одну
из увлекательнейших сторон исторического поиска. Но при этом
как способы датировки, так и отношение к ней существенно различались в разные эпохи (подробнее см. ниже, § 3). Например, хронология Средневековья имела знаковый характер, т. е. она не опреде-
152 Глава 2
лялась объективным временем, которое может быть точно измерено.
«Средневековье, столь же жадное на даты, как и наша эпоха, датировало события по другим правилам и с другими целями» (Ле Гофф
1992 [1964], с. 165). Средневековый человек не испытывал нужды в
отсылке к числу, но ему нужна была ссылка на время. Поэтому историки Средневековья не терзались сомнениями, характерными для
современных историков, рассказывая «подряд о событиях, единственная связь между которыми состояла в том, что они происходили в
одно время: град, появление удивительных метеоров вперемешку с битвами, договорами, кончинами героев и царей» (Блок 1986 [1949], с. 17).
Новое время породило иное отношение к датировке событий.
Она в гораздо большей степени стала нести смысловую нагрузку, и
цепь событий, выстроенных в хронологическом порядке, стала подчиняться некоему замыслу, концепции, априорным правилам отбора значимых событий и т. д. Одновременно возрос интерес к научной
хронологии, который достиг своего апогея в XVIII—XIX вв. (подробнее см. ниже, § 3).
В XX в., особенно в первые десятилетия после второй мировой
войны, доминирование структурной истории проявилось в резком
снижении интереса к хронологии. «Датирование событий, еще недавно sine qua поп исторического знания, — писал Т. Камм, — забыто
настолько, что большинство французских школьников не знают ни
того, что Французская революция началась в 1789 г., ни того, к какому веку принадлежит этот год» (цит. по: Chartier 1988, р. 223). Между
тем для установления каузальной связи существенно, когда произошло то или иное событие, и дата — важный вклад историка в обществознание. Кроме того, если хронологическое время легко разрушается в структурной истории, в истории ментальности или в истории
культуры, то в событийной истории, больше чем в какой-либо другой,
мы сталкиваемся с необратимостью исторического времени. Именно
поэтому поветрие пренебрежительного отношения к хронологии оказалось недолгим, а сознательное стремление к дехронологизации истории замкнулось в основном в рамках постмодернистской историографии. В целом же, поэкспериментировав, большинство историков
в конце 1970-х годов признали «необходимым... вернуть историческому тексту единство и стройность, утвердить его на надежных хронологических опорах» (Дюби 1992, с. 57).
Первоначально в историографии событие полагалось как единичное — происшествие, возведенное в ранг значительного, затем по-
От хронологии к историографии 153
явились «не точечные», или макрособытия — политические, социальные, экономические. Они обычно понимаются как целая цепь событий, охватывающих достаточно протяженный период (война, революция и др.)- В подобные критические периоды следующие одно за
другим события, которые обычно относятся к рядовым (встречи,
переговоры и т. д.), уже в глазах современников становятся историческими и определяют параметры макрособытия.
Впрочем, даже за многими единичными событиями обычно кроются
предшествующие. Это проницательно заметил еще Л. Толстой: «Когда мы говорим, например, что Наполеон приказал войскам идти на
войну, мы соединяем в одно одновременно выраженное приказание
ряд последовательных приказаний, зависевших друг от друга. Наполеон не мог приказать поход на Россию и никогда не приказывал
его. Он приказал нынче написать какие-то бумаги в Вену, в Берлин
и в Петербург; завтра — такие-то декреты и приказы по армии, флоту
и интендантству — и т. д., и т. д. — миллионы приказаний, из которых
составился ряд приказаний, соответствующих ряду событий, приведших французские войска в Россию» (Толстой 1957, т. 2, с. 748).
События, следующие одно за другим, образуют временной ряд,
который не является простой совокупностью несвязанных событий.
Историческое мышление как раз и основывается на предположении
(или априорном принципе, как сказали бы Кант и Фихте) о существовании внутренних, или необходимых, связей между событиями
во временном ряду, так что одно событие необходимо ведет к другому, и поэтому возможно вести исследование от настоящего к прошлому. «Конечно, — писал Брод ель, — событие обладает целым рядом значений и связей. Иногда оно свидетельствует об очень глубоких
движениях, и с помощью надуманной игры в „причины" и „следствия", игры, излюбленной историками прошлого, может быть связано
с временем, далеко выходящим за пределы его собственной длительности. Растяжимое до бесконечности, оно легко или с некоторыми
трудностями увязывается со всей цепью событий, с предшествующими фактами и кажется нам неотделимым от них» (Бродель 1977
[1958], с. 119).
В цепи событий, характеризующих макрособытия, нередко можно
выделить событие-символ: например, похищение Елены, Бостонское
чаепитие, взятие Бастилии, выстрел в Сараеве, залп «Авроры», поджог Рейхстага (сплошной терроризм и экстремизм!).
154 Глава 2
В современной историографии способность одного события вызывать целую цепь последующих событий была использована при
создании контрфактической истории. Авторы исследований, относящихся к этому жанру (например, уже упоминавшиеся нами Р. Фогель и С. Энгерман), для определения истинного значения того или
иного события условно изымали его из истории и пытались сконструировать хронологическую цепочку событий, которая могла бы стать
следствием отсутствия интересующего их события. Цель подобного
анализа состояла в проверке основательности общепринятой интерпретации.
Следующая функция события, связанная со структурированием
исторического времени, — демаркация исторических периодов. Событие — это разрыв исторического времени, перерыв в постепенности. «Вещь, событие, о которой или о котором говорят или что-то
написано, не есть ли во всех случаях своего рода срыв, своего рода
нарушение непрерывности? — задавался вопросом Т. Карлейль. —
Ведь даже когда происходит какое-то радостное событие, оно всетаки несет с собой изменение, несет с собой убыток... — так было
всегда, и раньше, и теперь, — оно несет с собой нерегулярность...»
(Карлейль 1991 [1837], с. 25).
Уже античные историографы в основу деления истории на периоды помещали события, но не любые, а только «значимые». Еще
более характерна разметка истории по важным событиям для
христианской историографии. «Разделив историю прошлого на две
части, христианская универсальная история, естественно, будет стремиться и к дальнейшему делению. Поэтому она станет выделять и
другие события, не столь решающие, как рождение Христа, но также
по-своему важные, события, делающие все произошедшее после них
отличным от того, что им предшествовало. Таким образом история
делится на эпохи или периоды, каждый из которых имеет специфические особенности и отличается от периода, предшествовавшего ему, каким-нибудь событием» (Коллингвуд 1980 [1946], с. 49—50). Историография Нового времени придала эпохам и периодам совершенно новое
звучание, наполнив их качественным содержанием (подробнее см. § 4).
В бесконечной череде исторических событий выделяются события эпохальные. Это события, определяющие век или эпоху. Историки рассматривают их как источник множества последующих событий и считают эпоху исчерпанной, когда влияние этих событий сходит
на нет. Именно о таких событиях писал Н. Гоголь в упоминавшейся
От хронологии к историографии 155
статье, посвященной преподаванию истории, призывая «показывать
их так, чтобы все видели ясно, что они великие маяки всеобщей истории»; они «должны быть обозначены ярко, сильно, должны выдвигаться на первом плане со всеми своими следствиями, изменившими
мир» (Гоголь 1978 [1835], с. 42).
Эпохальные события конденсируют вокруг себя эпоху, выражая
ее сущность и дух. К несчастью для современников, это преимущественно события драматического, даже трагедийного плана. Но по
понятным причинам эпохальные события привлекают к себе особенное внимание историков. Споры о них не утихают и длятся нередко не один век.
Если мы понимаем под эпохальным событием начало начал,
то «с той оговоркой, однако, что для большинства исторических реальностей само понятие этой начальной точки как-то удивительно неуловимо» (Блок 1986 [1949], с. 21). Поиски исходного события, событияядра, требуют установления некоего предела, «порога фрагментации»
(Koselleck 1985 [1979], р. 106), за которым событие как таковое разрушается. «Значимое для нас как неразложимый элемент истории событие предполагает, что его части не могут быть заменены другими
из внешних ему рядов» (Зиммель 1996 [1917], с. 524). Выделение
события немыслимо без установления хронологических «до» и «после». Как замечает Козеллек, содержание события может простираться за временные границы «до» и «после», но нам представляется,
что в этом случае речь идет не о событии, а о цепи событий, в которую оно включается. Если же мы понимаем под эпохальным событием первопричину, то мы непременно сталкиваемся с известными
всем трудностями причинно-следственного анализа.
В историографии существуют и общепризнанные случаи эпохальных событий. Один из них — Великая Французская революция. Значение этой революции в Европе и США было очевидно уже
современникам. «Люди того времени считали, что они живут в эпоху
преобразований, в эпоху революции, которая сотрясла континент, и не
сомневались, что этот процесс будет продолжаться» (Хобсбаум 1991
[1990], с. 20). Возьмем для примера слова великого Гете, произнесенные им в обращении к прусским офицерам накануне проигранной
затем битвы при Вальми против войск Французской революции: «Отсюда и сегодня начинается эпоха в мировой истории, и вы можете сказать, что вы были при этом» (цит. по: Hornung 1993, S. 9).
156 Глава 2
Значение Французской революции было признано определяющим для всего хода XIX в. Как писал в конце прошлого века английский историк Дж. Роуз, именно «цепь самых страшных и важных для всей истории событий» Французской революции возвестила
о наступлении XIX в., «ибо этот великий переворот оказал глубокое
влияние на политическую и еще более глубокое на общественную
жизнь Европейского континента» (Rose 1895, р. 1).
Многие шли еще дальше, возводя Французскую революцию в
ранг исключительных по своему значению событий мировой истории. По мнению немецкого историка К. фон Роттека, высказанному
в 1848 г., в мировой истории не было более важного события, чем
Великая французская революция; более того, не было события, сопоставимого с ней по своему значению. Как иронически отмечает Э. Хобсбоум, не все историки были столь категоричны. Одни считали, что
это было наиболее значительное событие со времен падения Римской империи в V в. н. э., другие — «из слишком активных защитников христианства» или «слишком прогермански настроенных
немцев полагали крестовые походы или Реформацию в Германии
событиями не менее важными» (Хобсбаум 1991 [1990], с. 24).
Примером значения эпохальных событий из более близкой нам
истории может служить идущая сейчас среди историков дискуссия
о том, какое событие воплотило в себе сущность XX в. и определило
его лицо. Американский историк Дж. Лукач настаивает на том, что
XX столетие определялось двумя мировыми войнами. Русская революция, атомная бомба, конец колониальной империи, образование
коммунистических государств, господство двух супердержав, раздел
Европы и Германии — это все, по его мнению, последствия обеих
мировых войн (Lukacs 1994, S. 11). Тезис о мировых войнах как основополагающих событиях XX в. убедительно обосновывают и многие
другие весьма авторитетные авторы.
Расстояние между ними было столь небольшим, что в литературе
для обозначения 1918—1939 гг. прочно утвердился термин «межвоенный период». Авторитетный немецкий специалистет по истории международных отношений К. Хилдебранд обозначает это время как «войну
в мире и мир в войне»5, а К. Брахер, объединяя обе войны и межвоенный период, дает повод для размышлений о том, не были ли эти годы
5 Так называется статья Хилдебранда (Hildebrand 1989).
От хронологии к историографии 157
(1914—1945) современной версией Тридцатилетней войны (Bracher
1992, S. 206).
Органическая связь обеих войн выражается не только в коротком интервале между ними. По сути дела одна война в определенной мере продолжала другую. Семена второй войны были засеяны
еще в ходе первой, так что межвоенный период был в равной мере и
послевоенным, и довоенным. Как пишет К. Брахер, то, что в зачатках
имелось в 1918 г. «как идея или фермент, техническая возможность
и крайняя последовательность, — воплощалось грубыми методами
национал-социализма во второй мировой войне» (Bracher 1992, S. 205).
Нельзя переоценить и груз последствий первой мировой войны. Известный американский дипломат и крупный историк Дж. Кеннан назвал ее «великой исходной катастрофой этого столетия» (цит. по:
Bracher 1992, S. 204), а Голо Манн — «катастрофой-матерью» всех катастроф XX в. (Мапп 1992 [1960], S. 547).
Социально значимое событие делает время социально значимым. Такова, например, социальная значимость для американцев
октября 1929 г. или 1860—1864 гг. для южан в США. Социальная
значимость времени, отмеченного определенным событием, может
существовать для одних социальных или политических групп и отсутствовать для других. Например, 1937 г. в России. Впрочем, значимость того или иного момента или периода, связанного с конкретным
событием, может определяться не только политическими пристрастиями,
но и кругозором той или иной общественной группы, спецификой ее
образования или интересов. Сказанное справедливо для событий,
относящихся к сферам культуры, науки, техники и т. д.
Представители школы «Анналов», и прежде всего Ф. Бродель, предпринимали попытки «несобытийного» структурирования исторического
времени, в основе которого лежала классификация исторических
процессов. Акцент на структуры подразумевал упорядоченность причинных факторов и постулировал, что репрезентация событий подчиняется ментальным и идеологическим конструкциям, в основе
которых лежат экономические функции, социальные иерархии или
другие элементы структуры, а не временная последовательность.
В. Конце также предлагал отказаться от системы периодизации истории, основанной на событиях (Conze 1956, S. 16 ff.).
В то время как события инициируются и переживаются конкретными людьми, структуры надындивидуальны и интерсубъектив-
158 Глава 2
ны. Их никогда нельзя свести к отдельным личностям и лишь изредка можно связать с четко определенными группами. Временные
константы структур пересекают хронологически обозримое пространство опыта, доступного субъектам, вовлеченным в события. Методологический подход к структурам требует введения функциональных характеристик. Конечно, и структуры не существуют вне времени,
но это время имеет скорее характер процесса (Koselleck 1985 [1979],
р. 108).
Надо сказать, что периодизация истории на основе структурных характеристик все равно имеет связь с событием, поскольку выбор
исторического периода формирует последующий отбор и интерпретацию событий. В рамках структурного подхода объектом исследования может быть период времени, наполненный определенным содержанием, например: Афины vb. до н.э., Англия XVII в.,
Викторианский век, 1930-е годы. Но существенно, что во всех подобных работах события, попадающие в поле зрения историка, будут
задаваться периодом, избранным для исследования. Например, замечательные исследования К. Брахера, объединенные в сборнике
«Переломные времена в истории» (Bracher 1992), хотя и ставят в центр
исследования важнейшие исторические события, предлагают системный анализ переломных исторических периодов. В подобных работах бал правит все-таки не событие, а интерпретация сложных исторических структур. В конце концов сама длительность может стать
событием, что и произошло в знаменитых трудах Ф. Брод ел я.
Даже протяженность рассматриваемого периода оказывает влияние на отбор «значимых» событий и их интерпретацию. «Чем короче фаза времени для исторического события, тем больше наша история будет состоять из разрушений, катастроф, битв, убийств и
внезапных смертей», — писал Коллингвуд(цит. по: Martins 1974, р. 265).
Однако как бы плотно ни был заполнен событиями период, привлекший внимание историка, между временем событий и их историей пролегает глубокий разрыв. Процитируем пример из Зиммеля: «Историческая картина, именуемая нами Семилетней войной, не
содержит в себе пустот, она тянется с августа 1756 г. по февраль
1763 г. Но в действительности непрерывны только события, которые
длились в этих временных границах, а также в локализуемых войной
пространственных границах. „История" этого времени никоим образом не является непрерывной... Историческая картина, которой мы
От хронологии к историографии 159
действительно располагаем на основе исследований и фантазии, состоит из прерывных отдельных картин...» (Зиммель 1996 [1917], с. 525).
Очевидно, что масштабы периода, избранного историком для
исследования, определяют калибр значимых для этого периода событий. Как отмечал, например, К. Леви-Стросс, «не только иллюзорно, но и противоречиво мыслить историческое становление как непрерывное развертывание, начатое с доистории, закодированной
десятками или сотнями тысячелетий, развивающейся в шкалу из
тысяч, начиная с четвертого или третьего, а затем продолжаясь в
виде секулярной истории, нашпигованной, по прихоти каждого автора, ломтями годичной истории в рамках столетия или по дням в
р"амках года, если даже не по часам в течении дня. Все эти даты не
образуют одного ряда: они принадлежат различным видам... События, которые являются значащими по одному <временному> коду,
не остаются таковыми по другому. Закодированные в системе доистории, наиболее известные события новой и современной истории
перестают быть существенными; за исключением, возможно (и опятьтаки мы об этом ничего не знаем), некоторых мощных аспектов демографической эволюции, осуществляемой в глобальных масштабах,
открытия парового двигателя, электричества и ядерной энергии»
(Леви-Стросс 1994 [1962], с. 319).
Таким образом, наряду с наглядным представлением о точкахсобытиях на оси времени, у историков существует представление о
некоем «историческом континууме», прошлом, настоящем, а затем
будущем, в котором события вступают между собой в отношения
последовательности, причинности и взаимозависимости и по воле
историка образуют самые разнообразные структуры и комбинации.