Василий Галин Запретная политэкономия Революция по-русски

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 ... 45

ФРАНЦИЯ

— «О частичной мобилизации армии* русские, в соответствии с франко-русской военной конвенцией 1913 года, уведомили французов. Ответ поступил от военного министра Франции Мессими и начальника Генерального штаба Жоффра. И тот и другой высказались за полную мобилизацию русской apмии»¹⁹³². Киган замечает, что Россия «для обеспечения собственной безопасности вполне могла ог-

* Решение о частичной мобилизации принято Советом министров 24. 07 1914.

452

раничиться частичной мобилизацией армии. Общая мобилизация вела к полной мобилизации и других европейских армий, а значит, и к европейской войне. Рейхсканцлер Германии Бетман-Гольвег, опасавшийся военных приготовлений России, уполномочил немецкого посла в Петербурге предупредить Сазонова, что «русские мобилизационные мероприятия могут вынудить немецкие власти ответить аналогичными мерами, и в таком случае войну в Европе вряд ли можно будет предотвратить»¹⁹³³. Но к полной мобилизации «подталкивал Сазонова и Палеолог, французский посол в Петербурге, считавший, что война Франции и Германии неизбежна...»¹⁹³⁴ Приезд президента Франции Пуанкаре с премьером Вивани в Россию сразу после убийства Франца-Фердинанда Милюков «вместе со многими воспринял, как поощрение к войне. В Петербурге этот приезд «вестника войны» был вообще непопулярен, и президента пришлось защищать от недружественных манифестаций». Николай II после встречи с французским президентом писал: «Пуанкаре нуждается в мире не так, как я — ради мира. Он верит, что существуют хорошие войны»»¹⁹³⁵.

Настаивая на полной мобилизации русской армии, Франция 24 июля, с одной стороны, начинает скрытные военные приготовления, а с другой, 30 июля отводит свои войска от границы на 10 км, чтобы случайно не спровоцировать немцев. Б. Такман комментирует это решение премьера Р. Вивиани, как желание Франции выглядеть жертвой агрессии, «для того чтобы добиться сотрудничества наших английских соседей»¹⁹³⁶. По той же причине мобилизация французской армии была объявлена лишь на следующий день после немецкой, 2 августа¹⁹³⁷. Д. Киган подозревает и другие мотивы таких странных «маневров» Франции, откровенно провоцировавших немцев на Восточном фронте (требование полной мобилизации русской армии) и одновременно предусмотрительно избегавших любой провокации на своем. По мнению Д. Кигана: «Правящим кругам Франции было необходимо, чтобы Россия в первые же дни войны с Германией начала наступательные действия по всему фронту. Такие действия обескровили бы и Россию, и Германию, в результате чего из войны победительницей вышла бы Франция»¹⁹³⁸. Только в этом случае Франция могла реализовать свой откровенно авантюрный «план XVII» войны против Германии, утвержденный в феврале 1914 г.¹⁹³⁹

К. Каутский в своей книге «Как возникла мировая война» очерчивал цели Франции в мировой войне следующим образом: «Германия совершила большую ошибку в 1871 г., насильственно отторгнув от Франции эльзасцев и лотарингцев против их воли и толкнув тем самым Францию в объятия России» и пробудив во Франции чувство реванша. Однако «перспективы французов в случае войны с Германией очевидным образом ухудшались. Численность населения Франции почти не возрастала, между тем, как население Германии стремительно росло... В 1866 г. на территории позднейшей Германской империи проживало 40 млн человек, а во Франции — 38 млн... В 1910 г. Франция насчитывала только

453

39 млн. жителей, Германия же свыше 65 млн.»¹⁹⁴⁰ Франции для достижения ее целей был жизненно необходим континентальный союзник, который бы отвлек на себя основную часть сил немецкой армии.

На этого единственно возможного союзника указывает Б. Такман: «Для французов успех «плана XVII» был испытанием сил всей нации и одним из величайших моментов в истории Европы. Чтобы обеспечить прорыв в центре, Франция нуждалась в помощи России, которая оттянула бы на себя часть германских сил. Проблема состояла в том, чтобы заставить русских начать наступление на Германию с тыла одновременно с началом военных действий французами и англичанами на Западном фронте, то есть как можно ближе к пятнадцатому дню мобилизации... В 1911 году генерал Дюбай, начальник штаба Военного министерства, был отправлен в командировку в Россию, чтобы внушить русскому Генеральному штабу идею о необходимости захвата инициативы»¹⁹⁴¹.

По словам Б. Такман: «Русский колосс оказывал волшебное действие на Европу. На шахматной доске военного планирования огромные размеры и людские резервы этой страны имели самый большой вес. Несмотря на ее неудачи в японской войне, мысль о «русском паровом катке» утешала и ободряла Францию и Англию. Кавалерийская лавина казаков производила такое сильное впечатление на европейские умы, что многие газетные художники рисовали ее с подробнейшими деталями, находясь за тысячу километров от русского фронта. Казаки и неутомимые миллионы упорных, терпеливых русских мужиков, готовых умереть, создавали стереотип русской армии. Ее численность вызывала ужас: 1 423 000 человек в мирное время и еще 3 115 000 при мобилизации составляли вместе с 2 000 000 территориальных войск и рекрутов 6 500 000 человек¹⁹⁴². «Каждый французский политик находился под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства», — писал Эдуард Грей в апреле 1914 года из Парижа¹⁹⁴³. Он и сам придерживался тех же взглядов. «Русские ресурсы настолько велики, — сказал он как-то Пуанкаре, — что в конечном итоге Германия будет истощена даже без нашей помощи России»¹⁹⁴⁴.

Военный представитель России во Франции в период Первой мировой войны А. Игнатьев отмечал: «Жившая воспоминаниями о разгроме ее немцами в 1870 году, Франция 80-х годов видела в России свою спасительницу. Вот почему прием русской эскадры адмирала Авелана в Тулоне, первый приезд Александра III во Францию, грандиозный, ставший историческим, парад в его честь — все эти события медового месяца франко-русской дружбы врезались в памяти целых поколений, и воспоминания о них дожили до моих дней. Французский генералитет рассказывал мне об этом, захлебываясь от восторга»¹⁹⁴⁵. Игнатьев вспоминал, что его публичное появление сопровождали крики толпы: "Vive la Rus-sie! Vive les russes!" Так же как и на маневрах в Монтобане, в этих возгласах слышалась уже не простая овация, а слепая вера парижан в свою

454

могучую восточную союзницу¹⁹⁴⁶. В. Сухомлинов по этому поводу замечал: «Французским дополнением к нему (франко-российскому союзному договору — В.Г.) была идея реванша. В настоящее время ясно, что симпатии к России и к русскому народу при этом не играли роли — это была исключительно спекуляция на русском пушечном мясе...»¹⁹⁴⁷

— Цели Франции в войне обозначил сам Президент в своей возмущенной реакции на мирную программу социалистов на Лондонском конгрессе: «Право Франции на аннексированные провинции ставится в зависимость от плебисцита... Большая часть французского общественного мнения была глубоко возмущена этой неуместной демонстрацией... Эльзас и Лотарингия были оторваны у нас силой... для такого преступления не может быть никакой давности»¹⁹⁴⁸. Цвет французской нации отражал всеобщие настроения: «За своими стенами, — говорил В. Гюго, — Франция будет стремиться только к одному — восстановить свои силы, запастись энергией, лелеять свой священный гнев, воспитать молодое поколение так, чтобы создать армию всего народа, работать непрерывно, изучать методы и приемы наших врагов, чтобы стать снова великой Францией 1792 года, Францией «идеи с мечом». Тогда в один день она станет непобедимой. Тогда она вернет Эльзас-Лотарингию»¹⁹⁴⁹. В 1891 г. Э. Золя писал: «Мы должны есть, нас поедают для того, чтобы мир мог жить. Только воинственные нации процветают. Как только нация разоружается, она погибает. Война — это школа дисциплины, жертвенности и отваги»¹⁹⁵⁰. «Бергсон считал, что хотя полная победа союзников потребует «огромных жертв», их результатом вместе с «обновлением и расширением Франции будет моральная регенерация Европы. Тогда со стремлением к подлинному миру Франция и человечество смогут начать марш вперед, и только вперед, вперед к миру и справедливости»¹⁹⁵¹.

Помимо собственных амбиций и миссионерского пыла, националистические и реваншистские настроения французов были отчасти обусловлены эскалацией военных приготовлений Германии. Французское руководство считало силовое разрешение противоречий с Германией неизбежным и путем разжигания национальных чувств целенаправленно готовило нацию к войне. «Ослепленный полувековой идеей реванша за позор поражения 1870 года, оглушенный воинственными речами своего президента Пуанкаре, под барабанный бой и звуки фанфар, французский народ был брошен на войну...»¹⁹⁵²

— В основу военной доктрины во Франции была принята наполеоновская теория «элан виталь» — «жизненного порыва»*. «Новый Поле-

* Сущность плана XVII, согласно известному авторитетному английскому военному историку Лиддел Гарту, состояла в следующем. «План этот был основан на отрицании исторического опыта и здравого смысла». (Пуанкаре Р... С. 710. прим.)

455

вой устав, введенный правительством в октябре 1913 года, начинался громогласным и высокопарным заявлением: «Французская армия, возвращаясь к своей традиции, не признает никакого другого закона, кроме закона наступления». За этим следовали восемь заповедей, составленных из таких звонких фраз, как «решающая битва», «наступление без колебаний», «неистовость и упорство», «сломить волю противника», «безжалостное и неустанное преследование» со всем жаром верующего, уничтожающего ересь»¹⁹⁵³. Военная теория объявлялась ложным учением, в приказах утверждалось: «Никогда французская армия не будет рыть окопы, она будет всегда решительно атаковать и не унизит себя до обороны»... Начальник оперативного бюро Генштаба Гранмезон поучал: надо атаковать внезапно и стремительно, «сразу, без оглядки пускать в бой все средства». «Важнее воспитать в себе дух, необходимый для победы, нежели разбирать способы ее достижения»¹⁹⁵⁴. «Пуанкаре старался подогревать чувства воинственного патриотизма факельными шествиями войск...»¹⁹⁵⁵

В самомнении французам было никогда отказать нельзя, и «в 1912 году французские солдаты все еще продолжали носить те же голубые шинели, красные кепи и красные рейтузы, как и в 1830 году, когда дальность ружейного огня не превышала двухсот шагов и когда армии, сходившиеся на близкие дистанции, не испытывали необходимости в маскировке... Армия с таким же гордым упрямством не хотела отказаться от красных рейтуз, как и принять на вооружение тяжелые орудия...* Во время слушания дела в парламенте бывший военный министр Этьен... (восклицал): «Отменить красные рейтузы?... — Никогда! Ле панталон руж се ля Франс!» («Красные рейтузы—это Франция»!) «Эта глупая и слепая привязанность к самому заметному из всех цветов, — писал впоследствии Мессими, — будет иметь жестокие последствия»¹⁹⁵⁶.

— С началом войны немецкая армия быстро подавила бельгийскую. В Бельгии немцы развернули настоящий террор против гражданского населения. «Процедура везде была почти одинаковой. Жителей собирали на главной площади, мужчин в одной стороне, женщин — в другой. Затем отбирался каждый десятый, второй или все, в зависимости от каприза офицера, командовавшего экзекуцией. Их отводили на ближайшее поле или на пустырь за железнодорожной станцией и расстреливали...»¹⁹⁵⁷ Как только немцы входили в город, его стены начинали белеть заранее отпечатанными объявлениями: «Любой, подошедший ближе двухсот метров к аэроплану или воздушному шару, будет застрелен на месте. Владельцы домов, в которых найдут спрятанное оружие, бу-

* Французский генералитет полагал, что тяжелая артиллерия замедлит темпы наступления, отказались и от телефонов, поскольку провода в ротах и батареях мешали бы стремительному продвижению. Связь осуществлялась в основном, через посыльных, радио было не в почете.

456

дут расстреляны. Все, кто укрывает у себя бельгийских солдат, будут отправлены на постоянные каторжные работы в Германию. Деревни, в которых будут совершены враждебные акты, будут сожжены. Если же подобные акты произойдут на дороге между двумя деревнями, к жителям обеих деревень будут применены те же меры»¹⁹⁵⁸. Но Франция, поглощенная реализацией своего реваншистского, наступательного «плана XVII», не могла прийти на помощь Бельгии, а Англия еще пребывала в размышлениях относительно своей роли в войне...

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

Действительно, у России и Франции был еще один партнер по «сердечному согласию», позиция которого, по мнению многих современников, могла перевесить войну и привести к мирному разрешению конфликта. Разработка совместных военных планов Франции и Англии получила толчок в 1905 г. после поражения России в русско-японской войне, что нарушило баланс сил в Европе. Франция оказалась беззащитной перед Германией. Перед началом союзнических консультаций Холдейн предупредил французов, что эти переговоры ни к чему не обязывают Англию¹⁹⁵⁹. Такая позиция Великобритании привела к известному ответу Фоша на вопрос английского генерала Вильсона: «Какое наименьшее количество английских войск могло бы потребоваться для оказания вам практической помощи?» — «Один английский солдат, а мы позаботимся, чтобы он сразу погиб»¹⁹⁶⁰. Своим условием вступления в войну Лондон ставил нарушение агрессором нейтралитета Бельгии. Это давало Англии дополнительную свободу выбора своей политики в случае начала войны.

По мере приближения войны вопрос об участии в ней Англии все более обострялся. Министр иностранных дел Германии Ягов указывал своему послу в Лондоне: «Мы жизненно заинтересованы в том, чтобы австрийский союзник сохранил свою мировую позицию. Вашей светлости известно, какое значение будет иметь для нас при возможных дальнейших результатах конфликта позиция Англии»¹⁹⁶¹. 9 июля Э. Грэй отвечал немецкому послу: «...Англия хочет сохранить полную свободу действий, для того чтобы иметь возможность действовать по собственному усмотрению в случае осложнений на континенте...»¹⁹⁶²

12 июля австро-венгерский посол доносил: «Германское правительство считает, что имеются верные признаки того, что Англия не приняла бы сейчас участия в войне, возникшей ради какой-либо балканской страны, даже если бы дошло до войны с Россией и даже, может быть, с Францией. Таким образом, в общем политическая конъюнктура является для нас в настоящее время максимально благоприятной»¹⁹⁶³. 24 июля на новой встрече с немецким послом Э. Грей заявлял: «Если Австрия вступит на сербскую территорию, то возникнет опасность европей-

457

ской войны... Невозможно даже представить себе следствия подобной войны четырех» (он подчеркнул слово «четыре», имея в виду Россию, Австро-Венгрию, Германию и Францию)¹⁹⁶⁴. Двусмысленную позицию Э. Грея пыталась объяснить Б. Такман: «Находясь в течение восьми лет на посту министра иностранных дел в тот период, когда, по выражению Бюлова, «боснийские» кризисы следовали один за другим, Грей достиг совершенства в манере речи, которая не содержала почти никакого смысла. Он избегал прямых и ясных высказываний, возведя это в принцип, как утверждал один из его коллег»¹⁹⁶⁵. Мольтке, основываясь на своих умственных построениях, приходил к выводу, что «германский флот создан не для того, чтобы прятаться в гаванях. Он пойдет в наступление и, возможно, будет разбит. Пусть Германия потеряет свои корабли, но Англия утратит свое господство на морях, которое перейдет к Соединенным Штатам. Только они окажутся победителями в европейской войне. Англия это знает, — сказал генерал, сделав неожиданный логический поворот, — и, вероятно, останется нейтральной»¹⁹⁶⁶.

— Сазонов полагал, что «при нынешнем обороте дел первостепенное значение приобретает то положение, которое займет Англия. Пока есть еще возможность предотвратить европейскую войну... К сожалению, по имеющимся у нас сведениям, Австрия накануне своего выступления в Белграде считала себя вправе надеяться, что ее требования не встретят со стороны Англии возражений, и этим расчетом до известной степени было обусловлено ее решение»¹⁹⁶⁷. С русским министром был полностью солидарен французский президент. Английский посол во Франции 30 июля доносил: «Президент... убежден, что мир между державами находится в руках Великобритании... Если бы разразилась всеобщая война на континенте, Англия неминуемо была бы в нее вовлечена ради сохранения своих же жизненных интересов. Заявление о ее намерении поддержать Францию, которая искренне желает сохранения мира, несомненно, удержит Германию от стремления к войне»¹⁹⁶⁸.31 июля 1914 г. Пуанкаре лично обратился с письмом к английскому королю Георгу V: «Если бы Германия имела уверенность, что английское правительство не вмешается в конфликт, в который вовлечена Франция, война была бы неизбежна, и наоборот, если бы Германия была уверена, что entente Cordiale было бы подтверждено в худшем случае совместным выступлением Англии и Франции на поле сражения, это явилось бы большой гарантией того, что мир не будет нарушен»¹⁹⁶⁹. Вильгельм заявлял, что «одного слова от Англии было бы достаточно, чтобы предотвратить войну, — и тут же добавлял: — Мира не будет до тех пор, пока не будет побеждена и уничтожена Англия. Только на руинах Лондона я дарую прощение Джорджи»*. Ведя войну против французов и русских, италь-

* В конце 1914 года Баллин указывал на одну из причин англофобии Вильгельма: «Я виделся с кайзером: он преисполнен уверенности в будущем и ненависти к Англии, которую в нем поощряет императрица. Личные обиды и фобии

458

янцев и сербов, подлинным противником кайзер считал лишь коварный Альбион: «Англия одна несет ответственность за войну и мир...»¹⁹⁷⁰ Эта тема была весьма популярна в Германии. Так, Тирпиц заявлял: «Эта война — величайшая глупость, когда-либо совершенная людьми белой расы. Мы, обитатели континента, истребляем друг друга на благо Англии, причем англичане сумели убедить весь мир, что это мы, немцы, во всем виноваты...»¹⁹⁷¹

После событий в Сараеве Э. Грей выступил с предложением о мирном посредничестве, на что Вильгельм заявил, что Россия и Австрия сами способны урегулировать свои отношения. Англия этим удовлетворилась и лишь запросила в ответ правительства Франции и Германии, готовы ли они уважать нейтралитет Бельгии, поскольку при нападении на Бельгию «Британия не сможет соблюдать своего нейтралитета». Германия промолчала...

Она не очень рассчитывала на нейтралитет Англии, война должна была начаться при любом решении английского парламента. «В годы, непосредственно предшествовавшие войне, у нас не было никаких сомнений в отношении незамедлительной высадки британского экспедиционного корпуса на континенте», — свидетельствовал генерал фон Кюль... Вильгельм писал Тирпицу: «В борьбе за существование в Европе, которую будут вести германцы против романцев (галлов) и поддерживающих их славян, англосаксы станут на сторону славян»¹⁹⁷². По расчетам германских генералов, британский экспедиционный корпус будет мобилизован на одиннадцатый день войны, направлен в порты погрузки на двенадцатый и полностью переброшен во Францию на четырнадцатый. Эти выкладки оказались практически точными. Штаб германских военно-морских сил также не испытывал никаких иллюзий. «Англия займет враждебную позицию в случае войны», — гласила телеграмма из Адмиралтейства, переданная одиннадцатого июля на борт «Шарнхорста» в Тихом океане, на котором находился адмирал фон Шпее»¹⁹⁷³.

— Нейтральную позицию Великобритании накануне войны К. Каутский объяснял тем, что «критики Грея забывают, что он был министром парламентской и демократической страны и совершенно не был уверен в согласии народа на войну. Если бы даже он нашел в парламенте большинство за войну против Германии, то эта война стала бы очень сомнительным делом, если бы масса рабочих и особенно многочисленные и влиятельные в Англии круги буржуазных пацифистов оказали бы ему энергичное сопротивление...» Действительно, с началом войны в Англии начались бурные дискуссии по поводу участия в ней. «По свидетельству Ллойд-Джорджа, банкиры и бизнесмены приходили в ужас при мысли о войне, которая разрушила бы «всю кредитную систему

играют, таким образом, по-видимому, значительную роль в политике, и это представляется мне очень опасным феноменом», (Макдоно Д... С. 564.)

459

с центром в Лондоне». Управляющий Английского банка посетил в субботу Ллойд-Джорджа и информировал его о том, что Сити «решительно выступает против нашего вступления» в войну»¹⁹⁷⁴. Асквит 31 июля в своем дневнике писал: «Главный вопрос заключался в том, следовало ли нам вступать в войну или остаться в стороне? Разумеется, всем хотелось остаться в стороне»¹⁹⁷⁵. Позже он докладывая королю, пояснял: «Кабинет считает, что этот вопрос, если он возникнет, скорее вопрос политики, чем законных обязательств». А сотрудник МИДа А. Кроу рассуждал: «Англия не могла участвовать в большой войне, ибо это означало отказ от независимости» — под независимостью понималось следование собственным интересам, а не союзническим¹⁹⁷⁶.

Между тем, как отмечал К. Каутский: «Ни у кого, знающего хоть немного англичан, не могло быть никакого сомнения, что громадное большинство нации с воодушевлением ринется в войну, как только могущественная армией и флотом Германия овладеет Бельгией и тем самым непосредственно будет угрожать Англии». Но даже если немцы не стали десантироваться на острова, то во что для Англии превратилась бы тогда независимость Бельгии, если на континенте оказались разгромленными Франция и Россия? — Бельгия в этом случае оказалась бы не более, чем «фиговым листком» британских гарантий. Британские политики отлично понимали все последствия для Британии победы Германии. Э. Грей утверждал: «Если Германия начнет господствовать на континенте, это будет неприемлемым как для нас, так и для других, потому что мы окажемся в изоляции»¹⁹⁷⁷.

Э. Грей в своем выступлении говорил: «Я прошу палату общин подумать, чем, с точки зрения британских интересов, мы рискуем. Если Франция будет поставлена на колени... если Бельгия падет... а затем Голландия и Дания... если в этот критический час мы откажемся от обязательств чести и интересов, вытекающих из договора о бельгийском нейтралитете... Я не могу поверить ни на минуту, что в конце этой войны, даже если бы мы и не приняли в ней участия, нам удалось бы исправить случившееся и предотвратить падение всей Западной Европы под давлением единственной господствующей державы... мы и тогда потеряем, как мне кажется, наше доброе имя, уважение и репутацию в глазах всего мира, кроме того, мы окажемся перед лицом серьезнейших и тяжелейших экономических затруднений»¹⁹⁷⁸. За участие в войне однозначно выступили У. Черчилль и Ллойд-Джордж, эзоповым языком политики они взывали к чести нации и патриотизму: «Я вижу во всех классах, высших и низших, отказывающихся от эгоизма, новое признание того, что честь страны должна заключаться не только в поддержании своей славы в открытом поле, но и в защите своих очагов от бедствий... Поток роскоши и лени, затоплявший страну, убывает, и рождается новая Британия. Мы теперь впервые оказываемся в состоянии замечать то основное в жизни, о чем мы до сих пор забывали благодаря сказочному росту нашего благосостояния»¹⁹⁷⁹.

460

Двойственность политики Великобритании (которая, с одной стороны, официально уклонялась от участия в войне, а с другой — ради самосохранения не могла не принять в ней участия) невозможно объяснить только ее парламентским строем, миролюбием или желанием избежать тяготы войны. Неопределенный нейтралитет великой державы, на протяжении последнего столетия определявшей судьбы мира и Европы, в ключевом вопросе европейской политики, стоявшей на грани мировой войны, на деле означал если не прямое подталкивание к войне, то откровенное попустительство ей...

Леди Аксвит, жена премьер-министра Великобритании, вспоминала «"блестящие глаза" и "веселую улыбку" Уинстона Черчилля, когда он вошел в тот роковой день в номер 10 на Даунинг-стрит», в тот день началась Первая мировая война¹⁹⁸⁰.

Blog

Василий Галин Запретная политэкономия Революция по-русски