Как закономерно организованную систему подсистем (фонетической, грамматической, словообразовательной, лексико-семантической и др.)

Вид материала

Закон

Содержание 2.2. Теория семантического поля и феномен лексической 2.3. Межъязыковая лакунарность Красно поле пшеном, а беседа умом

Подобный материал:

• Роль метафоры в развитии лексико-семантической системы языка и языковой картины мира, 385.15kb.
• Нейронные сети как механизм представления лексико-семантической информации, 376.06kb.
• Методика формирования звуковой стороны речи, как основы для обучения в школе Влияние, 379.94kb.
• Способы образования топонимов немецкого языка, 503.35kb.
• Программы практических курсов кафедры иберо-романского языкознания Для студентов романо-германского, 2711.01kb.
• Классификация ошибок, 93.06kb.
• Гендерные стереотипы лексико-грамматической персонификации 10. 02. 19 теория языка, 223.69kb.
• Л. М. Противостояние шиитских подсистем в иране, 136.88kb.
• Рекомендации по квалификации ошибок Грамматическая ошибка, 169.05kb.
• Классификация ошибок при проверке экзаменационных работ по русскому языку Грамматическая, 173.04kb.

Глава 2. Национальная специфика лексики и проблема лексической лакунарности


2.1 Сфера природного в идеографическом словаре

Эвенки вплоть до начала века оставались охотниками, рыболовами и собирателями, поэтому сфера природного для них всегда была на первом плане. Как и большинство автохтонных народов Сибири и Дальнего Востока, эвенки не имели письменной традиции, а потому передавали знания из поколения в поколение в форме преданий, мифов, сказок. Соответственно, и представление о жизни этноса мы черпаем из его устного народного творчества, описаний путешественников, исследований ученых и, конечно, из лексики и фразеологии.

Словарный состав языка является важным и надежным источником знаний о быте и культуре эвенков. В нем отражаются представления народа о внешнем мире, вся та физическая и социальная среда, в которой существует человек [Сепир, 1993: 272]. Таким образом, представление о жизни того или иного народа мы получаем из его словарного фонда, зафиксированного, как правило, в словарях разных типов.

Словарь - собрание слов (обычно в алфавитном порядке), устойчивых выражений с пояснениями, толкованиями или с переводом на другой язык [Ожегов, Шведова, 1995: 719]. Альтернативой алфавитному расположению слов является размещение их по смысловой близости. Словари, в которых лексика располагается на основании этого критерия, получили название идеографических (от греч. idea - понятие, идея, образ и grapho - пишу) [Морковкин, 1970: 7].

Теоретические вопросы идеографической лексикологии рассматриваются в работах таких известных зарубежных и отечественных лексикологов и лексикографов, как К. Касарес, В. Фон Вартбург, Р. Халлиг, Ф. Дорнзайф, М. Молинер, И.А. Гульянов, И.И. Срезневский, Л.В. Щерба, В.В. Морковкин, Ю.Н. Караулов, П.Н. Денисов, В.Г. Гак, О.С. Баранов, Н. Ю. Шведова, С.Д. Шелов, А.Я. Шайкевич, С. Гиндин и др.

Потребность в идеографическом словаре ощущается прежде всего при контрастивном изучении лексики двух языков (в нашем исследовании – русского и эвенкийского). В основе такого рода сопоставлений лежит тезис о неразрывной связи языка и мышления. Мышление имеет общечеловеческую природу. Смысловой континуум общ для всех языков. Однако каждый конкретный язык членит его специфично и особенно. Именно здесь при сравнении одного языка с другим выявляются несоответствия и обнаруживаются лакуны, отчасти связанные с культурно-историческими и этнографическими причинами, отчасти объясняемые языковой спецификой внутренних форм [Караулов, 1976: 244]. Например, в русском языке однословно не обозначен след после испарения росы, в эвенкийском существует лексема силэгимнэ, след от посоха - тыемнэ, незамерзший след – улумкувун, след зверя – сарбазак, свежий след зверя – калки, след ног – тунэ, свежий след – велома, след от укуса овода – кикисимна. И наоборот, русским универбам в эвенкийском языке соответствуют расчлененные наименования: грызуны – конкодери бэйңэ, сороконожка – дыгин дяр халгачи кумикэн, улитка – бадялаки тэпкун, мухомор – хулама дэгинңэктэ, валун – хэгды дёло, ракушка – бадялаки эмкэн, дёрн – тукалачил чукал, мелколесье – нисама мосаг, закат – дылача буруксэн (см. Приложения 2, 3).

Таким образом, изучение характера представления того или иного смыслового континуума в лексике различных языков является важной задачей контрастивной лексикологии. В ее успешном решении огромную помощь оказывает идеографический принцип отбора лексики.

Значение идеографических словарей в общей системе лексикографии национального языка определяется не только их практической необходимостью для переводчиков, редакторов, но и для различного рода научных исследований, в частности, для решения проблем малоизученного явления лексической лакунарности. Идеографическая классификация напрямую выводит исследователя на лексико-семантическое поле, в котором конденсируются взаимно противопоставленные единицы какой-либо области, что позволяет выявить неноминированное в смысловом континууме сравниваемых языков.

Идеографические словари, словари-тезаурусы - наиболее непосредственное и наглядное отражение запаса смыслов, накопленных, «наработанных» языком и поколениями его носителей. Это - карта «содержательной вселенной» данного языка, закрепленной в нем картины мира [Гиндин, tember.ru/ru/rus/2001/05/1/htm].

П.М. Роже, автор «Тезауруса английских слов и выражений», в предисловии к своему словарю пишет: «...Какой бы живостью ни обладало наше воображение, как бы ни переполняли нас чувства, мы часто попадаем в такое положение, когда нам не хватает слов, чтобы точно выразить свою мысль. Единственно необходимое слово зачастую бежит нашей памяти, и мы вынуждены обходиться словами слишком сильными или слишком слабыми, слишком общими или излишне конкретными. Помощь, которую оказывает идеографический словарь, состоит в предоставлении богатейшего набора слов и выражений, исчерпывающих все оттенки и нюансы каждой общей идеи» [цит. по: Баранов, 1995: 4].

Автор другого идеографического словаря - Х. Касарес - рассказывает про академика, который хотел в обычном толковом словаре найти слово, обозначающее того, кто родился на корабле во время плавания. Эта задача оказывается практически непосильной, поскольку для ее решения в алфавитном словаре надо не просто перебрать 200 тысяч входных слов, но просмотреть, хотя бы бегло, и их толкования, т.е. прочитать весь словарь [цит по: Караулов, 1981: 150].

На сегодняшний день имеется богатая зарубежная лексикографическая практика, насчитывающая от первого издания в 1852 г. тезауруса П.М. Роже (P.M. Roget. Thesaurus of English words and phrases) почти полуторавековую историю, с другой - имеется и существенный отечественный опыт. Однако следует отметить, что вплоть до 1980-х годов существовали лишь небольшие «тематические» учебные словари, ориентированные на иноязычных учащихся.

В первой половине 80-х годов появились уже сравнительно большие словари - «Лексическая основа русского языка. Комплексный учебный словарь» под ред. В.В. Морковкина (М.: Русский язык, 1984), «Русский семантический словарь» под ред. Ю.Н. Караулова (Т.1. М.: Наука, 1981), «Идеографический словарь русского языка», составленный О.С. Барановым (М.: Изд-во ЭТС, 1996), «Толковый словарь русских глаголов. Идеографическое описание. Английские эквиваленты, синонимы, антонимы» под ред. Л.Г. Бабенко (М.: АСТ-ПРЕСС, 1999), «Русский семантический словарь: Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений» под ред. Н.Ю.Шведовой (Т.1. Слова указующие (местоимения). Слова именующие: имена существительные (все живое, земля, космос) (М.: Азбуковник, 1998). Анализ идеографических словарей наиболее полно представлен в работе В.В. Морковкина «Идеографические словари» [Морковкин, 1970].

Обзор источников по эвенкийскому языку показал, что в национальной лексикографии отсутствуют идеографические словари, поэтому для выявление лакун в лексико-семантическом поле «Природа» русского и эвенкийского языков пришлось привлекать идеографические исследования на материале других языков.

В каждом из рассмотренных идеографических словарей в той или иной степени представлена интересующая нас лексическая сфера. Так, например, в словаре Х. Касареса классификационная схема строится на двух уровнях: общий план классификации, результатом которого стали 38 дескрипторных областей (38 квадратов, по терминологии автора), и собственно дескрипторное (понятийное) наполнение каждой области (схема Х. Касареса).

Например, квадрат №5, посвященный растительному миру и названный на схеме Х. Касареса «Ботаника», включает 85 дескрипторов, которые тематически делятся на несколько дескрипторных блоков. Блоки не имеют своих названий, но относящиеся к каждому из них группы дескрипторов отделены при заполнении квадрата друг от друга пробелами. Первый блок охватывает самые общие понятия, которые характеризуют практически каждый вид растительности: растительность, семя, корень, стебель, ветка, почка, лист, цветок, плод….Затем дается разработка видов растений, основанная не на строго научной их классификации, а на повседневно-бытовом восприятии различий между ними, в таком порядке: мхи (споровые) – мох, плесень, гриб, водоросль, папоротник; травы – трава, луг, шафран, овощи, лук, спаржа, капуста, фасоль…; злаки – пшеница, рожь, овес, рис…; далее следуют растения, которые нельзя отнести ни к травам, ни к кустарникам – кактус, агава, тростник, пальма; кустарники – куст, виноградная лоза, малина, роза…; деревья – лес, сосна, дуб, смоковница, яблоня, каштан….Следует отметить, что названия групп даны Ю.Н. Карауловым условно, у Х. Касареса их нет, но они достаточно точно отражают содержание его дескрипторных блоков. В словаре Х. Касареса в основе классификаций понятий используется прагматический подход.

Под большим влиянием логики сделана аналогичная схема в словаре Дорнзайфа: 7.1. Растения. 7.2. Виды растений. 7.3. Части растений. 7.4. Болезни растений. 7.5. Разведение растений. 7.6. Плодородие. 7.7. Бесплодие. Однако, будучи слишком общей, она затрудняет переход от понятия к понятию, проигрывает схеме Касареса в конкретности. Почти полным переносом принципов ботанической таксономии на эту часть лексики, т.е. преобладанием логического аспекта, характеризуется соответствующая схема в словаре К. Бабова и А. Въргулева, где для получения классификации используются приемы построения иерархических деревьев. В схематической записи это отражается постановкой черточек перед дескриптором, причем количество черточек обозначает число узлов дерева, предшествующих его появлению, или число оснований делений «старшего» дескриптора:

РАСТЕНИЯ

Декоративные растения

• огородные и парковые растения
  

= травянистые

= кустарники

= деревья

≡ лиственные

≡ хвойные

- комнатные растения [Бабов К., Въргулев А., 1961].

Отправным пунктом в выделении лексических группировок данным способом может служить и идеографическая классификация лексики Ю.Н. Караулова, осуществленная им на основе идеографических словарей и собственных исследований. Весь словарь он делит на две сферы: «Вселенная» и «Человек». В разделе «Вселенная» различаются области: небо и небесные тела, земля, растительный мир, животный мир. В разделе «Человек»: человек как живое существо, душа и разум, человек как общественное существо, социальная организация и институты. Каждая область, каждое семантическое поле членятся на более узкие лексико-семантические группировки, например: рельеф, вода, металлы, птицы, четвероногие, эмоции и т.д.

Идеографическая классификация лексики удобна своей универсальностью, независимостью от конкретного языка, и не случайно в современной лингвистике рассматривается механизм, позволяющий описать языковую картину мира, создаваемой языковыми средствами: словами, фразеологизмами, обеспечивающими то или иное членение и классификацию объектов национальной действительности, а также значимым отсутствием номинативных единиц.

Мы не ставим своей целью руководствоваться какой-нибудь одной из представленных классификаций при анализе словарного эвенкийского материала, сопоставляя его с русским, но получаем возможность очертить границы понятийной сферы «Природа» с целью выявления в ней лакун разных типов.

«То, что в одних языках обозначается одним словом или вообще не названо, в других может иметь чрезвычайно подробную номенклатуру, заключающую десятки наименований. …Слова, тождественные по смыслу, занимают даже в системах близкородственных языков неравное положение, выполняют в них неодинаковые функции и, следовательно, не являются абсолютно однозначными» [Звегинцев, 1957: 27]. В исследуемых нами языках эта особенность проявляется еще более контрастно в силу национальной специфики культуры и быта двух народов. Национально-специфические (несовпадающие, разъединяющие) элементы в лексических системах русского и эвенкийского языков и являются сигналом нулевых лексем (лакун).

На определение теоретических подходов, поставленных в исследовании задач, оказало влияние фундаментальное положение Ф. де Соссюра о системности языка: «…Язык есть система, все элементы которой образуют целое…. Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но еще главным образом значимостью. Значимость языкового знака определяется не отношением к обозначаемому им объекту, а отношением к другим словам, их значениям в данном языке. Отношение это дано в системе языка, оно порождено фактом участия в системе [Ф. де Соссюр, 1933: 114-115], в которой и выявляются пустые клетки: лакунарность есть категория лексической системологии.

Систему конкретного языка, как известно, организует соотношение между планом выражения и планом содержания языкового знака. Эти соотношения, как показано лингвистами не одного поколения, являются асимметричными, то есть один знак может нести несколько означаемых, а одно означаемое – выражаться несколькими знаками. Изучение этих соотношений показывает, что элементов плана содержания гораздо больше, чем знаков. Языковые знаки не имеют жесткой связи с планом содержания, смещаются относительно означаемых. «Крайним выражением такого смещения являются нулевые означаемые, семемы без формативов, т.е. лакуны» [Быкова, 2001: 35].

Таким образом, чтобы соотнести слово одного языка со словом другого языка, надо знать, какое место занимает каждое из них в соответствующих множествах. Для того чтобы знать это, необходим хороший идеографический словарь. Возражения у исследователей вызывает «идея первичности, предсуществования понятийного членения лексики, которая материализуется в синоптических схемах идеографических словарей» [Караулов, 1976: 59]. Ономасиологический подход неизбежно обедняет описание лексико-семантической системы языка, поскольку за пределами понятийной модели остаются периферийные участки, которые выражены, как правило, лакунами и объективируются в случае коммуникативной востребованности на уровне описательных оборотов.

Названные недостатки традиционного описания лексики языка в идеографических словарях могут быть устранены, если главную роль отвести семасиологическому анализу и дополнить, детализировать синоптическую схему тезауруса рубрикацией, причем в качестве рубрики будет выступать лексико-семантическое поле [Гетман, 1991]. Объективность определения состава и границ общеязыкового поля обеспечивается опорой на инвариантное значение имени поля, методика нахождения которого связана с анализом дефиниций центральной лексемы в нескольких (основных) толковых словарях [Новикова, 1985]. Преимущество семасиологического подхода очевидно и в реконструкции тезауруса языковой личности. Здесь объектом внимания также становится лексико-семантическое поле.

Таким образом, в процессе контрастивного сопоставления лексики русского и эвенкийского языков нами взята за основу идеографическая классификация, позволившая всесторонне описать поле «Природа». Использованы два принципа отбора лексем: ономасиологический и семасиологический. Преимущество отведено второму принципу, т.к. ономасиологический анализ позволяет описать лишь номинированную часть данного поля, а семасиологический - помогает обнаружить в нем лакуны как отражение имеющихся в национальном сознании концептов, не обозначенных однословно.

Проведенное исследование контрастнее обнажило запасы смыслов, накопленные многими поколениями амурских эвенков, быт, культура, традиционный тип хозяйствования которых предельно приспособлен к природной среде. Этим объясняется детализированная разработанность этнической картины мира, преобладающую часть которой составляет мир природы.


2.2. Теория семантического поля и феномен лексической

лакунарности

Объектом исследования современной науки в области лексической семантики становятся все более объемные компоненты лексико-семантической системы языка: лексико-семантические группы, тематические группы, лексико-семантические поля. Полевый подход представляется наиболее перспективным направлением изучения и общенародного языка и внутреннего лексикона человека, индивидуальной языковой картины мира. Кроме этого, национальная специфика лексико-семантических полей, разная степень их структурирования под воздействием окружающей среды, способов жизнеобеспечения, исторических и культурных условий позволяют обнаруживать лакуны сопоставлением единиц одного поля в разных языках, в нашем исследовании - русском и эвенкийском.

Например, для эвенков берёста была и остается основным материалом для изготовления предметов быта (āвсакан - лукошко из берёсты, туесок; кōңи – берестяной короб, берестяная посуда; дяв – лодка-берестянка; талми – торсук из берёсты для рыбы, заплечная котомка из берёсты и др.) в силу этого в лексической системе эвенкийского языка сравнительно с русским имеются разнообразные наименования для обозначения этого поделочного материала: хуклигэ, уклига – свежая берёста, дылинан – весенняя берёста, лабганан – сухая, плохо обдирающаяся берёста, ухсакун – сухая берёста, уксакчāн – гнилая берёста, таливун – берёста для зажигания при лучении рыбы, харган – берёста под ступнёй на лыже, тэгэлгэн – берёста для сидения в лодке, букун – берёста для подкладывания в детскую люльку, тыкса – вываренная, сшитая полосами берёста.

В связи с этим можно говорить о двух основных аспектах изучения лексико-семантического поля как фрагмента языковой картины мира: об учете внутренней сущности поля, его состава, структурной организации и об анализе его внешних связей, места и роли в общей лексико-семантической системе.

Одним из возможных путей изучения системных связей лексических единиц является вычленение семантических полей и определение их смысловой структуры. Идея исследования лексики по семантическим (понятийным) полям связывается с именем И. Трира, хотя сам термин в лингвистике впервые употребляется в монографии Г. Ипсена. С тех пор появляется большое количество работ, посвященных исследованию семантических полей.

Научное истолкование определенным образом организованных лексических объединений связано с именами Р.М. Мейера, Й. Трира, В. Порцига, Ш. Балли, Ф.П. Филина, Е. Найды, М.М. Покровского, Ю.Д. Апресяна, Л.М. Васильева, Ю.Н. Караулова, Л.А. Новикова и других исследователей. Подробный анализ предложенных подходов к выделению и описанию семантических полей находим в работах А.А. Уфимцевой, Д.Н. Шмелева, Л.М. Васильева, Г.С. Щура, Г.В. Максимовой, В.В. Климовой, Н.А. Лукьяновой, Р.И. Хашимова, Е.А. Нефедовой и др.

Однако до сих пор остается невыясненным вопрос о сущности понятия «семантическое поле». Согласно одной из имеющихся точек зрения, семантическое поле – явление экстралингвистическое (психологическое или логическое), но находящее отражение в языке. Согласно другой точке зрения – это явление языка, и вычленение его должно происходить на основе лингвистических данных [Кривченко, 1973: 99].

Среди различных толкований сущности семантической системы языка, встречающихся в работах зарубежных и отечественных лингвистов, выделяются следующие.

1.Система осмысливается как совокупность языковых единиц, которая изучается без анализа их внутренних связей. Подобное исследование системы сводится к описанию словарного состава языка и находит свое выражение в словарях-тезаурусах П. Роже, Ф. Дорнзайфа, Х. Касареса и др.

2.Система понимается как совокупность «семантических» (понятийных) полей, которым в языке соответствуют лексические (словесные) поля (Й. Трир, Л. Вайсгербер и др.). Исходным при выделении таких семантических полей являются понятия (логические единицы), а не слова (лингвистические единицы). Характерно, что подобное изучение включает в себя анализ связей между ее элементами.

3.Система определяется как совокупность лексико-семантических групп слов (А. Йоллес, Э. Оксаар, Г. Ипсен, К. Ройнинг, О. Духачек, А. Рудскогер, А.А. Уфимцева, А.И. Кузнецова, Н.М. Минина, В. И. Кодухов и др.). За основу классификации берутся слова, а не понятия.

4.Система характеризуется как словообразовательное объединение слов (Л. Вайсгербер, М.Д. Степанова, С. Н. Родяева, Е.Н. Айзбалт и др.).

5.Система квалифицируется как «имплицитное сочетание» прилагательного и существительного (blond-hair) или глагола и субъекта или объекта (dark-dog, grasp-hand) (В. Порциг, Г. Мюллер и др.).

6.Система воспринимается как совокупность ассоциативных групп (Ш. Балли, А.П. Клименко и др.) [Долгих, 1973: 89].

Анализируя изложенные теоретические концепции, нетрудно заметить, что при рассмотрении лексики как системы обнаруживается наличие двух совершенно различных подходов: логического (см. пункты 1,2) и лингвистического (см. пункты 3, 4, 5, 6). Исследователи, развивающие первые две концепции, при изучении семантической системы языка исходят из понятия; ученые, представляющие четыре остальные концепции, - из слова.

Понятие (логическая категория) и слово (лингвистическая категория), находясь в неразрывном единстве, не покрывают друг друга. Наличие этого факта явилось, по-видимому, одной из причин несовпадения понятийных (семантических) полей Й. Трира со словесными (лексическими).

Под понятийным, семантическим (Sinndezirk), полем Й. Трир понимает прежде всего структуру определенной понятийной сферы или круга понятий. Такому понятийному полю соответствует в языке словесное (лексическое) поле (Wortfelder), которое не существует изолированно, самостоятельно вне словарного состава, а вычленяется из него, лишь будучи соотнесенным с каким-либо понятийным полем [Долгих, 1973: 90].

При лингвистическом подходе, характерном для последующего поколения лингвистов (О. Духачек, А. Йоллес, Э. Оксаар, К. Ройнинг, В. Порциг, А. Рудскогер, Л. Вайсгербер, Г. Ипсен, Г. Мюллер, А.А. Уфимцева, А.И. Кузнецова, Н.М. Минина и др.), семантические поля выделялись не на понятийной основе, а на языковой. Семантическое поле в их понимании – это совокупность слов, находящихся в свободных связях по линии их лексических значений в тот или иной исторический период времени. Слова, конституирующие такие объединения, связаны или парадигматическими, или синтагматическими (синтаксическими) отношениями.

Обобщая данные таких исследований, Н.С. Новикова пишет: «Слова одного семантического поля имеют общий смысловой код и вместе хранятся в мозгу человека». «Семантическое поле есть способ отражения того или иного участка действительности в нашем сознании» [Новикова, 1986: 32,33]. Отражение это не является зеркальным, а всегда представляет собой некоторую интерпретацию фрагмента мира и его концептуальной модели. «Заполнение семантического пространства лексическими единицами еще не дает представления о структуре семантического поля. Необходимо определить, как это пространство заполняется значениями. Прилегают ли значения тесно друг к другу, образуя трировскую мозаику <…>, или же значения то образуют прорывы, то накладываются друг на друга? И если верно второе, то какие именно явления остаются недообозначенными, и какие, с другой стороны, стоят в фокусе языковой и речевой обозначенности?» [Пелевина, 1969: 726].

Соглашаясь в целом с пониманием лексико-семантического поля как объективной данности и особой единицы языка, постулируя в качестве его основного свойства наличие смысловой связи слов друг с другом, разные исследователи расходятся во взглядах на сущность и объем семантического поля. Сам термин и его варианты употребляются недифференцированно наряду с терминами «группа» (лексико-семантическая группа, тематическая группа), «парадигма», «ряд» и т.п., то есть служит наименованием для различных, прежде всего парадигматических, группировок слов. Так, Л.М. Васильев считает, что поле и лексико-семантическая группа находятся в родо-видовых отношениях, А.А. Уфимцева рассматривает поле, лексико-семантическую группу, синонимический ряд как равноправные виды более крупных парадигматических объединений в лексике, Ю.С. Степанов называет разновидностями семантического поля: антонимические ряды, синонимические ряды, тематические группы. Таким образом, разграничение лексико-семантических микросистем проводится нечетко.

Очевидно, термин «лексико-семантическое поле» может быть применим к достаточно обширным группам слов, поэтому логичнее рассматривать лексико-семантическую группу, синонимический ряд и т.д. как составные части лексико-семантического поля, его внутриструктурные объединения. Наибольшие трудности вызывает разграничение понятий «лексико-семантическое поле» и «тематическая группа» (лексико-семантическая группа слов в отличие от поля характеризуется категориально-грамматической однородностью, лексико-семантическое поле и тематическая группа включают конституенты разных частей речи). Последнее, например, раскрывается в словаре лингвистических терминов О.С. Ахмановой (1966) как «ряд слов, более или менее близко совпадающих по своему основному (стержневому) семантическому содержанию, т.е. по принадлежности к одному и тому же семантическому полю». На наш взгляд, «тематическая» общность членов тематической группы должна быть противопоставлена «понятийной» общности конституентов лексико-семантического поля, т.е. их общему участию в экспликации определенного понятия, а это предопределяет наличие в поле также слов, синтагматически связанных с его центральной лексемой.

Таким образом, лексико-семантическое поле оказывается шире соответствующей тематической группы, включая ее в свой состав. На этом основании предметом нашего исследования является лексико-семантическое поле «Природа», в состав которого входят тематические группы: явления природы, географические названия, растительный мир, животный мир.

Термин «семантическое поле» наиболее распространен и закреплен рядом лингвистических словарей, хотя существуют и менее известные варианты: «семантическое пространство» [Петренко В.Ф., 1988: 207], «лексико-фразеологическое поле» [Ротова М.С., 1984], «семантический класс» [Васильев Л.М., 1970], «лексико-семантическое поле» [Гутина Е.А., 1997: 604] и некоторые другие.

На наш взгляд, самым удачным из указанных терминов является последний, и поэтому он взят нами за основу, т.к. учитывает лексическую сущность поля, его состав и структурную организацию. Имеется в виду множество слов (или лексико-семантических вариантов слова), объединенных общностью содержания, и значимым является то, что данные лексические единицы в силу собственной семантики отражают определенную понятийную сферу. Таким образом, использование термина «лексико-семантическое поле» позволяет устранить расхождение между значением термина и его внутренней формой, свойственной термину «семантическое поле», который диктует представление об области смыслов - значений вне их лексической объективации [Гутина, 1997: 12], т.е. выраженных лакунами.

Как всякое системно-структурное объединение, поле имеет определенную конфигурацию (структуру), что подразумевает существование различных группировок элементов внутри данного множества. Выделенное нами поле включает несколько микрополей, обладающих относительной самостоятельностью.

На основании имеющихся описаний и трактовок (М.С. Ротовой, Л.М. Васильева, Н.С. Новиковой, И.Д. Гончаренко, Н.Г. Долгих, А.А. Уфимцевой, Н.Ф. Пелевиной, Р.М. Гайсиной, В.Н. Полуэктова, А.И. Марочкина, И.В. Кривошеевой, Э.Д. Хаустовой, Г.С. Щура, А.В. Бондарко и т.д.) выделяются основные признаки поля:

1. Поле представляет собой инвентарь элементов, связанных между собой структурными отношениями.
   
2. Элементы, образующие поле, имеют семантическую общность и выполняют в языке единую функцию.
   
3. Поле может объединять однородные и разнородные элементы.
   
4. В структуре поля выделяются микрополя.
   
5. В составе поля выделяются ядерные и периферийные конституенты. Ядро консолидируется вокруг компонента-доминанты. Периферия имеет зонную организацию.
   
6. Ядерные конституенты наиболее специализированы для выполнения функций поля, систематически используются, наиболее частотны по сравнению с другими конституентами и обязательны для поля.
   
7. Выполняемые полем функции распределяются между ядром и периферией.
   
8. Граница между ядром и периферией, а также между отдельными зонами периферии – нечеткая, размытая.
   
9. Конституенты поля могут принадлежать к ядру одного поля и периферии другого поля и наоборот.
   
10. Разные поля отчасти накладываются друг на друга, образуя зоны постепенных переходов [Полевые структуры в системе языка, 1989: 6].
    

Упорядочение лексики (т.е. распределение ее по разным лексико-семантическим полям) в сознании говорящего происходит на основе как внеязыковых факторов, так и внутриязыковых лексических связей и отношений в зависимости от того, какая связь (между предметами и явлениями внешнего мира или между лексемами в языке) оказывается релевантной [Левицкий, 1988]. Существенными могут оказаться также психологические ассоциации, принадлежность слов к одному морфологическому классу, их способность выступать в тех же синтаксических конструкциях и т.п.

Анализу лексико-семантического поля посвящено большое количество работ, существуют описания конкретных полей (например, «Национальная специфика ЛСП «Гостеприимство» в русском языке» (Болхоева, 1998), «Национальная специфика лексического поля «Деньги» в русском и английском языках» (Мальцев, 1998), «Особенности структуры лексико-грамматического поля «Свет-тьма» в русском и английском языках» (Воевудская, 1998), «Национальная специфика ЛСП «Работа» в русском и английском языках» (Кошелева, 1998), «Национальная специфика приятных ощущений в русском и английском языках» (Лаенко, 1998), «Метафорические значения наименований овощей в русском и английском языках» (Хаустова, 1998), «Концепт «Совесть» в концептосферах русского и французского языков» (Колосова, 1998), «Национально-культурная специфика фразеологических единиц с компонентом «Насекомое» в русском и немецком языках» (Фомина, 1998) и т.д.). Данные ршаботы неизбежно выходят на проблему лакунарности того или иного лексико-семантического поля.

А поскольку пространство поля заполняется значениями неравномерно, в силу национальной специфики экспликации, некоторые предметы, явления остаются недообозначенными. С.Ульман при этом указывает, что в каждом поле соответствующая сфера опыта, конкретного или абстрактного, анализируется, делится и квалифицируется некоторым уникальным способом, т.е. с помощью определенной шкалы значимостей [Ульман, 1970: 12]. Добавим – и значимым отсутствием номинативных единиц (лакунарностью разных типов).

Особенности национальной специфики лексико-семантического поля «Природа» русского и эвенкийского языков, разная степень их наполнения и структурирования под воздействием лингвистических и экстралингвистических факторов позволяют обнаружить лакуны методом контрастивного сопоставления русского и эвенкийского языков. Сигналом (опознавательной приметой) лакуны служит описательный оборот на месте отсутствующего однословного наименования в одной из сравниваемых лексических систем.

Микрополя в лексико-семантическом поле «Природа» выделялись нами с ориентацией на идеографические словари: «Лексическая основа русского языка: комплексный учебный словарь» под ред. В.В. Морковкина (М.: Русский язык, 1984), «Русский семантический словарь» под ред. Ю.Н. Караулова (Т.I. М.: Наука, 1981), «Идеографический словарь русского языка», составленный О.С. Барановым (М.: Изд-во ЭТС, 1996), «Русский семантический словарь: толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений» под ред. Н.Ю. Шведовой (Т.I. Слова указующие (местоимения). Слова именующие: имена существительные (все живое, земля, космос). М.: Азбуковник, 1998.; «Эвенкийско-русский тематический словарь», составленный З.И. Кочневой (Красноярск: Красноярское книжное изд-во, 1990).

Методом контрастивного анализа выявлены лакуны в следующих микрополях лексико-семантического поля:

1. природа и явления природы (буга) (названия рельефа местности, погоды, явлений природы);
   
2. географические названия;
   
3. растительный мир (общие понятия, виды растений, строение растений);
   
4. животный мир (общие понятия, виды животных: звери (бэйŋэл), домашние животные (авдул, чиял), птицы (дэгил), насекомые (куликар), рыбы (оллол); организм животных). При этом в русском языке обнаружено 410 лакун, а в эвенкийском – 70.
   

Исследование показывает, что многие участки поля «Природа» эвенкийского языка более тщательно разработаны в словарном отношении, чем в русском. Например, лексема место в эвенкийском языке представлена гиперонимической лакуной, зато существует большое количество видовых наименований данного универба, обнаруживающее гипонимические лакуны в русском языке: улумикит – место, где охотятся на белку; няңталикит – место сбора орехов; сиргаŋкит – место, где делают нарты; нэлкикит – место весеннего стойбища; баякит – богатая чем-либо местность; мондякит – место, где растут большие деревья; нюкңнякиңда – место, где садятся гуси; кадакта – скалистое место; бурган – остров между протоками; хэрэлгэн – место, покрытое низким кустарником; чапаксан – место, где гнездятся белки; инңэвун – место, где развьючивают оленей; диктэмкурэ – место, где растет голубица; чумкилэптын – места с глубоким снегом в тайге; некэчи – место, где водятся соболя; уругли (хуругли) – место, где группами растут кустарники; дыхатали – ровное место, покрытое еловым лесом; дегдэк – выгоревшее место в лесу; мухэлэ – болотистая местность; бакадяк – место находки; бакалдыдяк – место одной единичной встречи; вадяк – место боя, место охоты; болодёк – место кратковременной осенней стоянки; нэлкидек – место весенней стоянки; ңуңи – место в тайге, где летом охотятся на дикого оленя; тугэден – место зимнего выпаса оленей; дэвсэн – широкое ровное место в тайге (такими местами часто бывают торфяные болота); янгура – ровное место на горном хребте; солгида – местность в верхнем течении реки; хилэкэг – местность с проталинами; хэмэкэг – место около чума, где некогда стояло изображение человека; илэкэн – непроходимое место; отуми – место потухшего костра; бугарми – старое горелое место; аннгак – знакомое, привычное место; дехиг – место на островах, где растет тальник.

При отсутствии родового наименования периода эвенки создали поразительное многообразие видовых лексем: хугдарпи – период лучшей охоты; хогдарпи – период неглубокого снега; иркин – период обдирания оленями кожицы с рогов; нэлкини – период между зимой и весной; сигэлэсэни – период между осенью и зимой; хирулахани – период спаривания лосей (ранняя осень); умудян – период сбора на весенний праздник; ириткэн – период поспевания чего-либо; иргаласани – период оводов; ңанмаласани – период комаров; халгалашани – период первого осеннего снега; улумилэкэ – период охоты на белку и др. Подобная словарная разработанность характерна для многих тематических групп лексики эвенкийского языка, и это мотивировано, т.к. общаясь с природой, часто находясь в зависимости от нее, эвенки номинируют более конкретно виды растений, животных, явления природы.

Из краткого анализа указанных исследований напрашивается вывод: полевый метод является наиболее эффективным и перспективным способом выявления лексических лакун в двух сравниваемых языках. Обнаружение «пустых клеток» в пространстве поля помогает выяснить, какие из отношений в нем имеют лексическое выражение, а какие имплицитны, так как в каждом лексико-семантическом поле конденсируются взаимно противопоставленные единицы какой-либо области, что позволяет выявить в них лакуны разных типов.

2.3. Межъязыковая лакунарность

Исследователи выделяют два типа основных лакун:

1. внутриязыковые (интраязыковые) – отсутствие слова в языке, выделяемое на фоне наличия близких по семантике слов внутри той или иной лексической парадигмы;
   
2. межъязыковые (интеръязыковые) – отсутствие лексической единицы в одном из языков при ее наличии в другом;
   

Предметом нашего внимания является безэквивалентная лексика, на фоне которой и обнаруживаются лакуны. К данной проблеме обращались: Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров, Л.С. Бархударов, Л.Т. Микулина, Б.М. Минкович, А.Д. Швейцер, Г.В. Чернов, Г.Д. Томахин, В. Россельс, Я.И. Рецкер, Л.Н. Соболев, А.В. Федотов, С. Влахов, С. Флорин, Л.А. Леонова, Г.Г. Панова, В.П. Берков, В.Н. Крупнов, Н.Г. Комлев, В.Л. Муравьев, В.И. Жельвис, В.Г. Гак, З.Д. Попова, И.А. Стернин, Г.В. Быкова, В.Н. Рябов, О.А. Огурцова, Ю.А. Сорокин и др.

Применительно к сопоставлению лексического состава языков долгое время чаще всего использовался термин «безэквивалентная лексика», которую изучали на протяжении многих десятилетий представители различных областей языкознания: лингвострановедения, теории и практики перевода, лексикографии, исследователи семасиологии и контрастивной лексикологии, преподаватели русского языка как иностранного.

Одним из первых исследователей, применившим этот термин и раскрывшим его содержание, был Г.В. Шатков. Анализируя способы перевода безэквивалентных лексических единиц в советской публицистике на норвежский язык, он относит к безэквивалентной лексике имена собственные, национальные реалии, слова с национально-специфической экспрессивной окраской (очи, уста), лексику с суффиксами субъективной оценки (домишко, домище) и определяет их как «слова или одно из его значений (прямое или переносное), не имеющие в данный исторический период «готового» точного соответствия в лексике другого языка» [Шатков, 1952: 7-8].

По мнению Г.В. Чернова, безэквивалентными словами являются как «лексические единицы, называющие явления, специфические для советской действительности (колхоз, неделимый фонд), так и национально-специфические реалии», которые «не имеют устойчивых «готовых» эквивалентов» в английском языке» [Чернов, 1958: 3].

Особый интерес представляет работа Л.С. Бархударова «Язык и перевод», в которой проблеме безэквивалентности уделяется особое внимание. Рассматривая эту группу лексики с точки зрения теории перевода, он сопоставляет исходный язык и язык перевода и определяет безэквивалентую лексику как «слова и устойчивые словосочетания одного из языков, которые не имеют ни полных, ни частичных эквивалентов среди лексических единиц другого языка».

В безэквивалентную лексику он включает следующие разряды слов: 1) имена собственные, географические названия, названия учреждений, организаций, газет, пароходов и пр.; 2) реалии – слова, обозначающие предметы, понятия и ситуации, не существующие в практическом опыте людей, говорящих на другом языке (предметы материальной и духовной культуры); 3) случайные лакуны – единицы словаря одного из языков, которым по каким-то причинам нет соответствий в лексическом составе другого языка (сутки, кипяток, именинник, погорелец, пожарище) [Бархударов, 1975: 94].

В.Л. Муравьев для наименования последней группы лексических единиц использует термин «абсолютная лингвистическая лакуна» и указывает причину их появления: «Абсолютные лингвистические лакуны существуют потому, что каждый язык по-своему членит экстралингвистическую действительность, которая в огромном количестве случаев предполагается более или менее одинаковой» [Муравьев, 1980: 4-5].

С иных позиций характеризуют безэквивалентную лексику специалисты по лингвострановедению. В работах Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова безэквивалентная лексика определяется как «слова, служащие для выражения понятий, отсутствующих в иной культуре и ином языке, слова, относящиеся к частным культурным элементам, характерным только для культуры А и отсутствующим в культуре Б», они «не имеют эквивалентов за пределами языка, к которому они принадлежат» [Верещагин, Костомаров, 1983: 53]. Как указывают исследователи, безэквивалентная лексика «отражает советскую действительность и культуру, т.е. их понятиям присущ своеобразный культурный компонент» [Верещагин, Костомаров, 1976: 72].

Если теория перевода более активно изучает «внешний план» безэквивалентной лексической единицы, т.е. особенности передачи этих слов средствами языка перевода, то для лингвострановедения гораздо большую роль играет «внутренний план» безэквивалентных слов, их информативное содержание. К безэквивалентной лексике они относят: 1) советизмы, 2) слова нового быта, 3) наименование предметов и явлений традиционного быта, 4) историзмы, 5) лексика фразеологических единиц, 6) слова из фольклора, 7) слова нерусского происхождения – тюркизмы, украинизмы и т.д. [Верещагин, Костомаров, 1983: 60-65]. Сюда же они включают слова-варваризмы, что методически важно для понимания специфики различных культур. Лингвострановедческую классификацию безэквивалентной лексики дополняют Г.Д. Томахин, Б.Н. Павлов, Н.В. Подольская, М.И. Гореликова, Н.И. Формановская, Ю.А. Федосюк, С.С. Волков и др.

Г.Г. Панова, сравнивая переводческую и лингвострановедческую классификации безэквивалентной лексики, приходит к выводу: специалисты обеих областей филологии считают, что это сложный комплексный разряд лексики, включающий разнообразные группы слов. При этом лексические группы двух классификаций в основном совпадают. Таким образом, значения термина «безэквивалентная лексика» в переводоведении и лингвострановедении чрезвычайно близки. Различие – в целях исследования этого вида лексических единиц и особенностях их функционирования [Панова, 1988: 19-21].

И.Ю.Марковина считает, что «все случаи безэквивалентной лексики можно рассматривать как примеры лакун» [Марковина, 1982: 33]. И.А. Стернин уточняет: «Межъязыковая лакуна представляет собой отсутствие единицы. Единица второго языка, на фоне которой обнаружена лакуна в исследуемом языке, является в этом случае безэквивалентной. Таким образом, понятие межъязыковой лакуны и безэквивалентной единицы соотносительны: первые выделяются на фоне последних и взаимно предполагают друг друга» [Стернин, Флекенштейн 1989: 46]. В.Г. Гак определяет межъязыковые лакуны как «отсутствие слов для обозначения понятий, которые, несомненно, существуют в данном обществе и которые имеют особое словесное обозначение в другом языке» [Гак, 1977: 261].

Для нашего исследования приемлема лингвострановедческая позиция, ориентированная на понимание специфики русской и эвенкийской культуры, отраженной в языке. Мир природы практически одинаков для представителей этих культур. Однако каждый конкретный язык членит его по-своему, что на лексическом уровне выражается в отсутствии однословных наименований природных реалий в одном языке и наличии соответствующих безэквивалентных лексем – в другом:

лужа на лугу – мушу;

впадина на дороге – хукэлки;

две долинки, сходящиеся в одном месте – яктакан;

шум реки у порога – кугэн;

высокий моховой покров в лесу – дэтулэ и др.

С другой стороны, в эвенкийском языке нет однословного обозначения для таких русских концептов, как грибник (дэгинңэктэлвэ тавумни), полночь (долбо дулин), нелюдимый (эчэ илэмэн биси), лесничий (агива этэечимни), слабость (энэси ачинин), аромат (ая унңу), зловоние (эрумэ ңо), подземелье (дуннэ догидадун бикит), безлесный (моя ачин), безбрежный (муее ачин), подводный (му додун биси) и мн. др. (см. Приложение 2).

Различия между языками, обусловленные несовпадением культур, заметнее всего в лексике и фразеологии, поскольку номинативные средства языка наиболее прямо связаны с внеязыковой действительностью. Фразеологическое богатство любого языка – это достояние его народного национального сознания. Большинство фразеологизмов дословно непереводимо на другие языки: каждый народ проявляет в них свой характер, свою излюбленную метафоризацию, привычный образный склад речи.

Большая часть эвенкийских фразеологизмов имеет образный характер, отражает факты материальной и духовной культуры народа. Например, фразеологизм сирэнмэн хэркуми, имеющий значения «задеть за живое, разозлить, довести до состояния гнева, коснуться больного вопроса» (досл.: задеть тетиву его самострела), основан на вполне понятном для эвенка явлении: задеть тетиву настороженного самострела – значит спровоцировать выстрел.

Наступление физической зрелости человека у эвенков выражается следующими устойчивыми словосочетаниями фразеологического характера: стать сильным, физически окрепшим – д`аландуи илдэ «встать на свои суставы, опереться на свои суставы», т.е., укрепив свои суставы тренировками, опереться на них, встать на них так, чтобы противник не смог тебя одолеть; тар бэйэ сумурбучэ «этот человек повзрослел, стал физически окрепшим» (досл.: этот человек обрел сухожилия), т.е. его сухожилия окрепли; для эвенка окрепшие сухожилия – признак физической зрелости. О подростках, не достигших поры возмужания, говорят: д`аландуи эчин илла (досл. еще не встал на свой сустав, еще не оперся на свой сустав), сумун эчин сумурбурэ «жилы его еще не окрепли» (досл.: жилы его еще не стали настоящими жилами) [Варламова, 1986: 20]. Своеобразие национальной лексики двух языков проявляется и при сравнении пословиц.


Таблица 1

Эвенкийская пословица	Русская пословица
Ŋинакин оŋоктон олгорокин (когда нос у собаки высохнет)	Когда рак на горе свистнет
Эр бэйэ даладавки тэкэнэ ачин (этот человек подобен собаке, лакающей без конца)	Мели Емеля, твоя неделя
Бэйэ бэйэдук тативки, ŋинакин ŋинакиндук (человек учится у человека, собака – у собаки)	Яблоко от яблоньки недалеко падает
Дэрэдус нуриктэ балдичэ (на лице твоем выросли волосы)	Ø
Эхэ-бэйŋэ хэриндин хэрэви имури мата оча (медведя-зверя салом подошвы свои смазывающим богатырем стал)	Ø
Ø	Мал язык, да всем телом владеет
Ø	Красно поле пшеном, а беседа умом