Geum.ru

Пушкин. Избранные работы 1960-х1990-х гг. Т. I

Вид материалаДокументы
Поминки... мороженым и льдом – Я снова
2. Система координат.
5. Звездное небо.
Подобный материал:
1   ...   40   41   42   43   44   45   46   47   48
термином, педалированно введенным в текст: «организм».

IV – тяжесть «материи», когда она глухо замкнута, на самое себя; лето как апофеоз материи и потому тюрьма, застенок, в котором нас «мучат». Тема организма – «в минусе», ведет «вниз».

VIII – материя, «организм» как сосуд для духа; апофеоз материи, приведенной в «порядок» (kosmos) и живущей свободно. Тема организма – «в плюсе» и ведет «вверх».


лето красное с каждой осенью... расцветаю

любил бы я тебя чувствую любовь

Когда б не зной полезен... холод

мучишь, страждем расцветаю, легко и радостно

душевные способности губя играет в сердце кровь

Лишь... напоить да освежить себя расцветаю


Иной в нас мысли нет Желания кипят

жаль зимы старухи полезен русский холод

Лишь как бы напоить (замкнутость Чредой находит голод

на одном, противоестественная (естественное и не

по характеру). порабощающее состояние).


Поминки... мороженым и льдом – Я снова счастлив, молод –

тщетная устремленность назад. реализованное стремление

вспять.

зной... пыль... комары... мухи, на- чредой... сон, чредой... голод

поить, освежить – беспорядочное играет... кровь, желания кипят –

нагромождение отрицательных упорядоченная последователь-

элементов. ность положительных

элементов.

зной, пыль, комары, мухи, напоить Таков мой организм (Извольте

себя, проводив... блинами, мне простить ненужный проза-

поминки... мороженым – изм) – резко контрастное

вынужденные прозаизмы, переключение в

необходимые для описания, прозаический строй,

но резко контрастирующие необходимое (вопреки

с общей высокой интонацией. ироническому «ненужный»)

для прояснения смысла, очень

важного в стихотворении и в

строфе.


Кроме прочего, строфы чрезвычайно близки тем что в них обеих (в отличие от всех остальных, где, как правило, огромное значение имеет игра противоположностями) изложение ведется в одном лишь тоне: «минорном» в IV, «мажорном» в VIII; сплошное «нет» в IV, сплошное «да» в VIII.


V VII

Дни поздней осени бранят обыкновенно... Унылая пора! Очей оча-

рованье!..


Строфы могли бы следовать прямо друг за другом: VII является прямым раскрытием и объяснением V.


бранят... мила Унылая... очарованье

Красою... смиренно Приятна – прощальная

тихою – блистающей пышное – увяданье

Красою тихою прощальная краса

нелюбимое – влечет люблю – увяданье

дитя увяданье, седая зима

нелюбимое дитя (обездоленность) багрец и золото

(царственность)

тихою ветра шум

дитя свежее дыханье

блистающей смиренно редкий солнца луч

Из годовых времен я рад... моя пора

читатель дорогой твоя... краса

(личное обращение) (личное обращение)

любовник очарованье, приятна,

люблю

мила, влечет, рад, много доброго мгла, морозы, угрозы

Как и в других парах, соответствия не только прямые, но и «обратные», что отвечает парадоксальности самого чувства.

Среди других деталей отмечу: «мечтою своенравной» (у автора) соответствует: «воображением мятежным», «своенравной головой» (у Татьяны). Но и над самим образом, создаваемым здесь, витает тень Татьяны, «верного идеала»: «Так нелюбимое дитя в семье родной» – «Она в семьей своей родной Казалась девочкой чужой»; «Красою тихою» и пр. –«Ни красотой сестры своей» и пр.; «рад лишь ей одной» – «я так люблю Татьяну милую мою». Одним словом, V строфа явственно перекликается с портретом Татьяны во II главе. А вместе с VII строфой... вместе с VII это – образ Татьяны в VIII главе романа: «Красою тихою» и пр. – «Она была нетороплива... без... без... без... Все тихо, просто было в ней»; «пышное... увяданье», «багрец и золото» – ср. царственность Татьяны: «В сей величавой...»; «неприступною богиней Роскошной, царственной Невы...» и пр., и эту красу не в силах затмить «Нина... хоть ослепительна была». И рядом – «усталый взгляд», «А мне, Онегин, пышность эта...», «неубрана, бледна... тихо слезы льет рекой» – «Унылая пора... прощальная краса» и пр.

Обе строфы, V и VII – и оба ряда, левый и правый, – стягиваются к срединной, VI строфе:


Как это объяснить? Мне нравится она,

Как, вероятно, вам чахоточная дева

Порою нравится. На смерть осуждена,

Бедняжка клонится без ропота, без гнева;

Улыбка на устах увянувших видна,

Могильной пропасти она не слышит зева;


Играет на лице еще багровый свет.

Она жива еще сегодня, завтра нет.


Эта строфа сама – как «зев», жерло пропасти, в которую низвергаются предыдущие пять строф слева – но из которой и подымаются остальные строфы, справа. Яма и лоно, в которое бросают («хоронят») семя и откуда оно прорастает. Рядом – образ чахоточной девы. Это – осень. Но Муза – тоже дева: «Прилежно я внимал урокам девы тайной» («Муза»); «Как часто ласковая дева Мне услаждала путь немой» («Онегин», черн.); она – «подруга», она – «прелестница» («Наперсница волшебной старины»); здесь же нимфа Эхо, которая «мучась... родила» Рифму («Рифма»), и пр. и пр. «Вторым окружением» идут, с одной стороны, героиня монолога, не вошедшего в «Русалку» («Как счастлив я, когда могу покинуть»): «Дыханья нет из уст ее, но сколь Пронзительно сих влажных синих уст Прохладное лобзанье без дыханья» (там же: «А речь ее! Какие звуки могут Сравниться с ней? Младенца первый лепет» – ср. «дитя» в строфе V «Осени»); с другой – «смиренница» из «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем», восходящая к чахоточной музе Делорма, сопоставляемой с «одалиской» (ср. в «Онегине»: «И как вакханочка резвилась»). Третьим окружением идут «Египетские ночи» – Клеопатра и Дездемона.

Все образы связаны с любовью – от почти материнской («Муза») до откровенно плотской («Нет, я не дорожу...»), и – деторождающей («Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога» – «Рифма»; ср. в письме к Дельвигу: «Нынешняя осень была детородна»), и – несущей смерть: русалка, Клеопатра.

VI строфа – центр тяжести; семантика, связанная с образом чахоточной девы, в ней невероятно напряженна и концентрированна: пропасть, зев, могила, яма и – лоно, рождение, жизнь. Это семантика лезвия, разделяющего и соединяющего «здесь» и «там», «сегодня» и «завтра», смерть и жизнь, обреченность и царственное могущество. Это семантика предела – не как «конца», но как границы между; с этой грани открывается обзор в обе стороны («наслаждение... бездны мрачной на краю»); на этой грани обостряются все чувства (кстати, чахоточные обостренно чувственны; ср. также – Свидригайлов о болезни как частичном пребывании в «ином мире», «по ту сторону»); это семантика бессмертия: «не прорастет, аще не умрет». Это семантика творчества как такой полноты бытия, которая граничит с плотской смертью.

Может быть, важнее всего: «Бедняжка клонится без ропота, без гнева». Ср. с этим: а) «Онегин», VII глава: «Природа трепетна, бледна, Как жертва пышно убрана» – жертва Татьяны, ее покорность; б) «Памятник»: «будь послушна... не страшась... не требуя...» – а затем ср. у Исаии: «как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст своих...» (53, 7). И еще: «Улыбка на устах...» – «...не оспоривай глупца». «Покорность», «послушание» как норма (ср. «Исполнись волею Моей»).

● XII строфа – конечная и симметричная по положению VI строфе. Пока отмечаю: и VI и XII строфы содержат вопрос. И притом не в чисто грамматическом смысле. Вопрос тут – категория мироотношения. VI – «Как это объяснить?» XII – «Куда ж нам плыть?..»

Все существование человечества, вся его деятельность укладываются в эти два вопроса.

Если в VI строфе вопрос «Как это объяснить?» ведет на край бездны, и это выражено, то нетрудно понять, насколько невыразима вторая бездна, следующая за вопросом «Куда ж нам плыть?..» и – за неимением каких бы то ни было средств выражения – обозначенная морем точек... Та, первая бездна есть, вероятно, лишь земное отражение этой, второй, ее темная тень.

Итак, два ряда строф зеркально отражаются друг в друге.

Впрочем, это не два ряда, а две дуги, в совокупности составляющие полный круг, образуемый двенадцатью строфами:





● В этом круге показаны те связи, о которых подробно говорилось. Но есть и другие взаимные соответствия, обнаружить которые помогает получившаяся фигура; так, в дополнение к двум «диаметрам» – горизонтальному и вертикальному (III–IV и VI–XII) можно провести еще четыре: I–VII, II–VIII, IV–X, V–XI, – и в соответствующих строфах мы увидим переклички, в основном – контрастные, так как сопоставляются две разные половины круга, две противоположные дуги: одна – ниспадающая, другая – восходящая. Мы можем также, в дополнение к получившимся горизонтальным «хордам», провести вертикальные: I–V, II–IV, VII–XI, VII–X; и в соответствующих строфах мы также увидим переклички, в основном – по сходству, так как каждые из названных двух строф будут сопоставляться в пределах одной дуги – либо ниспадающей, либо восходящей, то есть в пределах однородных. Однако при других сопоставлениях (по диагонали, по вертикали и пр.) мера совпадения будет убывать; иначе говоря, в том основном сопоставлении, которое проведено на предыдущих страницах, эта мера возрастает до максимума. Все это вместе подтверждает, что «Осень» – и в самом деле круг; из чего вытекают важные следствия.

Символика круга связана с огромным количеством ассоциаций: математических, космологических, философских, религиозных и пр. Я возьму лишь несколько аспектов.

● 1. Время. а) Годовой круг из двенадцати точек (месяцев); б) Циферблат, размеченный «против часовой стрелки» (такой бывает в солнечных часах).

а) Разумеется, уподобление годовому кругу – не эмпирическое. Поэт бывает поэтом не по житейским причинам, а тогда, когда его слуха касается божественный глагол; все остальное – подготовка к таким моментам. В «Осени» такой момент – осень; все остальное служит подготовкой к нему. Поэтому все остальные времена года перечислены не в натуральной календарной последовательности, а перемешаны (осень – весна – зима – лето – осень) – в том порядке, который нужен для повествования. Годовое время, таким образом, присутствует, но не в эмпирически календарном, а в символическом, направленном порядке.

б) То же – со временем суток. На это время мы в «Осени» не привыкли обращать внимание – а оно существует. И тоже – не как последовательность часов, а как сутки. Ведь стихотворение начинается утром: «Сосед мой поспешает В отъезжие поля с охотою своей», – а кончается вечером («Но гаснет краткий день»), а точнее – ночью. Таким образом, на «циферблате» «Осени» присутствуют и сутки – опять-таки не эмпирические, а символические.

Из двух этих времен: годового и суточного – одновременно неопределенных и определенных, взятых лишь в свои решающие для поэта моменты – и складывается телеологическое время, неравное аккуратному, приспособленному к человеческому рассудку, календарному времени. С возникновением «корабля» – уже совсем вышедшего из пределов эмпирики (русская осень, деревня, камелек и пр.) – в последней строфе время как таковое спрессовывается в один миг («Куда ж нам плыть?..») и – исчезает. Мы переходим в «новые сутки» – в иное измерение.

● 2. Система координат. Если зафиксировать графически еще и то, что сказано выше о «вертикальных» соответствиях, получится вот что:





Нечто очень похожее на Декартову систему координат, с осями абсцисс (Х) и ординат (Y), с верхом и низом, с «отрицательным» отсчетом в левом поле и «положительным» – в правом... Отсюда также следуют любопытные выводы.

а) Две оси – горизонтальную (Х) и вертикальную (Y) можно соответственно уподобить двумя «осям» человеческой жизни (в данном случае – жизни поэта, в которой соотношение этих осей наиболее явственно): «горизонтальной» – бытовой, житейской, физической – и «вертикальной» – бытийственной, внутренней, метафизической. Чем больше человек отдается «быту» и «физике», тем меньше ему остается для внутреннего бытия и «метафизики», и наоборот; ибо энергия человека едина и, «прибывая» в одном, «убывает» в другом; две оси существования неразрывно связаны, скрещены, и одна может наращиваться только за счет другой. Соответственно этому – чем больший отрезок на нашей схеме откладывается на горизонтальной оси – оси житейского и физического существования, тем меньший отрезок получается на вертикальной – оси внутренней жизни. Так, строфы III–IX находятся целиком на горизонтали, в плоскости «быта», «физики», «организма»: в III – катанье на коньках, «зимних праздников блестящие тревоги», «берлога»; медведь – древнейший символ «природы», физического «естества»; резкий оксюморон: «кататься... в санях с Армидами... Иль киснуть у печей» и т.д. – нагнетание «быта» и «физики», и притом – в поле «левого» отсчета; в IX то же подчеркнутое нагнетание – в первой ее половине (о второй речь ниже) – ощущения физического движения, физической жизни («Ведут ко мне коня» и пр.) – это продолжает тему предыдущей VIII строфы, которая целиком посвящена «организму» и соответственно расположена даже ниже горизонтальной оси. Но вместе с тем физическое движение IX строфы как бы готово уже к преображению в движение внутреннее, метафизическое («Но гаснет краткий день» и пр.), – и вся строфа хоть и находится на горизонтальной оси, однако размещается в поле «правого» отсчета. Чем дальше от вертикальной оси, тем ближе к горизонтальной, и наоборот, – это применимо ко всем строфам и совершенно согласуется с их смыслом и их отношением между собой и с целым.

б) Вертикальная ось делит все сущее (в стихотворении) на две области – левую, ниспадающую, ведущую вниз, и правую, восходящую, направленную вверх. Это и есть деление на «физику» и «метафизику», материю и дух, «естество» и «существо», «космос» и «логос». Левая часть (описание остальных времен года) вся построена на теме «материи», «естества», «физики», и притом в таком их качестве и проявлениях, когда естество и материя как бы стремятся стать суверенными хозяевами, когда «организм» тяготеет к тому, чтобы исчерпываться самим собой. И чем больше погружается «материя» в свою «отрицательную» суверенность (на нашей схеме – в нижнюю часть левого поля), тем более она приближается к вертикали. Но это – вертикаль вниз, «нижняя бездна»... Снова приходит на ум Данте, который, оказавшись в последней точке «низа», вынужден перевернуться вниз головой, чтобы выйти «наверх» и не оказаться там «вверх ногами». И самый отчаянный вопль вверх звучит из низа, de profundis: «Из глубины воззвах к Тебе, Господи...» (Пс. 129, 1); «...из чрева преисподней я возопил», – молился Иона I (2, 3), оказавшийся из-за своего ослушания в глубине глубин: в недрах моря и в чреве кита.

V строфа, такая одухотворенная рядом с уплотненной материальностью предыдущих, но неотвратимо опускающаяся, уже намечает весьма «опасный» мотив («нелюбимое дитя... меня влечет» + «любовник»), который приведет к центральному образу стихотворения. «Чахоточная дева», стоящая на краю смерти, пылающая смертным румянцем, вызывает «влечение», «нравится» «любовнику не тщеславному»; влечение к больному, обреченному на смерть, своего рода amor mortis – это то, что Д. Благой в «Социологии творчества Пушкина» называл «некрофилией» и что на самом деле – совсем другое: до предела напряженная жизнь – жизнь такой мощи и одухотворенности, что граница между нею и физической смертью значит меньше, чем слой асфальта для травки, жизнь, которая не желает соглашаться с тем, что рядом с ней существует нечто, считающееся смертью...

Но, так или иначе, мы здесь опускаемся в предельно возможный для нравственно здорового человека низ, граничащий с «зевом» «могильной пропасти», в тот «низ», который – и «яма» и «лоно», и вот почему центральная VI строфа лишена горизонтали и находится целиком на вертикали, направленной вниз.

Но пребывать, оставаться в таком низу (тяготение пребывать и оставаться – достояние более позднего времени в поэзии: ср. «демонические» тяготения Блока) невозможно для Пушкина – в принципе, метафизически невозможно; тут «низ» избывает себя, и именно отсюда, de profundis, из «зева», «ямы» и «лона», стихи начинают подниматься вправо, в «положительное» поле. Как бы набухая новой жизненной силой, «естество», «организм» в своем разгоне сначала – в нижней части положительного поля – отдаляются от вертикали, – ибо хотя чувственность уже новая, но все еще чувственность (VII, VIII), и «организм» торжествует свое; но вот эта новая, стремящаяся к одухотворению чувственность попадает – в IX строфе – на абсолютную горизонталь конкретного человеческого быта, конкретного дня, часа и минуты («Ведут ко мне коня... несет... звенит... трескается... гаснет краткий день») – и именно здесь перестает вмещаться в тесные рамки быта, физики, «естества», «организма», избывает себя в стремлении к абсолютному верху, к вертикали вверх, в стремлении исполниться духом. В IX строфе начинается последняя четверть нашего круга – именно тот правый верхний сектор, в котором, по Декартовой системе, идет отсчет положительных величин. И это настолько строго, что:

в) если мы на месте условной цифры IX представим себе конкретный текст IX строфы, то горизонтальная ось (диаметр), отделяющая нижнее полукружие от верхнего и служащая границей, за которой мы вступаем в область положительных величин, в область движения к абсолютному верху, где уже нет «материи», «естества» и «физики», а есть дух, существо и метафизика, где исчерпываются права космоса и брезжит впереди (вверху) логос, – то, говорю я, эта горизонтальная ось пересечет текст строфы прямо посередине, и именно на том месте, где в самом тексте происходит решающий перелом:


Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,

Махая гривою, он всадника несет,

И звонко под его блистающим копытом

Звенит промерзлый дол и трескается лед.

................................................................................

Но гаснет краткий день, и в камельке забытом

Огонь опять горит: то яркий свет лиет,

То тлеет медленно; а я пред ним читаю

Иль думы долгие в душе моей питаю.


(Не случайны здесь – особенно на фоне уходящего «физического» дня – впервые так прозвучавшие образы «огня» и «света»; «яркий свет»! – ср. «редкий солнца луч».)

С этого «Но гаснет краткий день», с темы тишины, самоуглубления, начинается исчезновение материи, точнее – пресуществление («И забываю мир...», «И пробуждается поэзия...»); последующие строфы, поднимаясь, все теснее льнут к вертикали. И уже в них не находится места для «стальных рыцарей» и «угрюмых султанов», карликов и великанов, «барышень» «с висками гладкими» и прочей конкретной материи сочинительства – все это остается в черновике, – а вместо этого появляется метафора, совершенно вроде бы иноприродная этим стихам, – корабль под парусами.

г) И наконец – все вливается в последнюю, XII строфу, которая, как и VI, находится на вертикали, но теперь уже направленной вверх. И эта строфа только начата – и оборвана; потому что на абсолютной вертикали человеческие слова бессильны и ненужны.

● 3. Та же фигура может быть соотнесена с другим кругом, у которого также две половины, левая из которых – Запад, а правая – Восток; откуда вытекает ряд любопытных аналогий, в том числе – движение Солнца, на Западе опускающегося вниз (к строфе VI), а на Востоке подымающегося вверх (к строфе XII), чтобы замкнуть там две половины света в единство.

● 4. То, что в старину послужило одной из основ для возникновения френологии, сейчас является одним из новейших открытий науки и называется функциональной асимметрией головного мозга человека. Наше левое полушарие (обращенное к «левой», «западной» стороне круга «Осени») «заведует» дискурсивным, логическим, аналитическим мышлением и служит базой словесного языка (ср. дробность и своеобразный аналитизм левой половины «Осени», описывающей, характеризующей, стремящейся понять: «Как это объяснить?»); правое же полушарие (обращенное к правой, «восточной» стороне круга) – целостным, неразъятым, образным мышлением (после образа «чахоточной девы» в VI строфе всякий анализ прекращается, «объяснения» отставляются в сторону, идет слитный процесс жизни и чувства, эмпирика истощается, остается движение жизни – внешней, потом внутренней, – пока наконец в XII строфе не истощается и словесный язык, заменяясь точками).

● 5. Звездное небо. Напрашивается соотношение круга «Осени» с тем древним символом мироздания, каким на протяжении веков служил круг Зодиака. I строфа находится в положении Овна (март-апрель): с этого времени когда-то начинали год, это – время и знак весеннего равноденствия (ср.: «листы с нагих... ветвей»; «бежит» – «застыл»; «промерзает» – «поспешает» и т.д.; все – качание и переход). Симметричная I строфе VII строфа («Унылая пора...»), дающая образ осени, особо исполненный «качающихся», взаимоисключающих мотивов, – в положении Весов (сентябрь – октябрь), то есть осеннего равноденствия... Вообще в областях сгущения важнейших смыслов наблюдается и сгущение подобных совпадений – каждый может убедиться в этом сам: VI – в «позиции» Девы, XII – Рыб...

● Предвижу сакраментальное: «Думал ли об этом Пушкин?» Предвижу также раздражение по поводу злоупотребления алгеброй в делах гармонии. Но что делать? Ведь находим же мы, когда надо,