Чернигова
| Вид материала | Документы |
Владимир СИРОТЕНКО
(г. р. 1941)
* * *
Ткёт нам одиночество
Из объятий кружева.
Нет лишь, кого хочется,
Нет того, кто нужен нам.
И заносит нас опять
В новые объятья.
Но, ей-богу, – есть с кем спать,
Не с кем – просыпаться.
И опять приносят боль
В отношеньях трещины…
Где же, где же ты – Любовь,
Ты – Большая Женщина?
Все не те, и всё не то,
И никак не кончится
Этот бег мой за мечтой,
Бег из Одиночества.
* * *
Перелистывая женщин,
Словно Книгу Откровений,
Ищем мы дорогу в Вечность
По зовущим их коленям…
Ищем мы дорогу в вечность
И себя в них тоже ищем.
И плевать на бесконечность
Прописных и нудных истин
Об измене и размене,
Постоянстве и морали… –
Импотентам в утешенье
Это всё насочиняли.
А у нас – не те идеи,
А у нас и Бога нету!
И живём, чтоб не жалелось
Об утерянных моментах!
Пусть меняются постели,
Пусть меняются объятья.
Будем жить, пока нам стелят,
Будем жить, пока нас хватит!
ШПАЛЫ
Поблёкшее фото без даты,
Забытое как-то судьбой… –
Где ж вы, командармы двадцатых,
Гудящих набатом годов?
На фото усталые лица
Похожи одно на одно,
И разно лишь шпал в петлицах
Да боевых орденов.
По этим-то шпалам Россия
Умчалась вперёд, сквозь года…
Где ж вы – её гордость и сила?
Куда вы исчезли? Когда?
Вы шпалы ложили в Сибири,
И шпалы ложили на вас.
Но даже и мёртвые были
Вы за советскую власть!
А те, кто донёс на вас подло
Из зависти или злобы –
Им разве было до Родины
И до её судьбы?
Они-то дожили до старости
На лести, доносах и лжи.
Наград и чинов досталось им –
И в этом была их жизнь!
А ваша жизнь была – Родина,
Летящая к свету и ввысь!
И пусть вы земле её отданы,
Вы – живы, а те – мертвы!
1964, Чернигов
Валентина ГРИЩЕНКО
(г. р. 1944)
* * *
Относительность,
Не абсолютность
Дня и ночи, воды и огня,
Что для вас – муравьиная сущность,
То – подлунная суть для меня.
От зари до полуночи тёмной
Бесконечною радугой дня
Всё кружит карусель неуёмно,
Поднимает, бросает меня.
Круговертью и дат, и событий
Переполнится жизни ручей,
Пролетит мимо окон, как ветер,
Скорый поезд людей и вестей.
Отсверкают ночами зарницы,
Опадут листья в нашем саду,
Молчаливой, усталою птицей
Я к порогу судьбы упаду.
Всех, кого и ждала, и любила,
Отпущу, помолясь, и уйду,
Чайкой в небе паря легкокрылой,
Погашу этой жизни звезду.
Относительность, не абсолютность
Всех потерь не обрадует вас,
Только в том и великая сущность –
Есть рассвет и закат про запас.
* * *
…Отпущу тебя, дорога!
Убегай! Не догоню.
Диктовала слишком строго
Ты мне линию свою!
Улетай скорей, тревога!
Забирай свой нудный звон.
Твой звонарь – вещун убогий,
Сам собою утомлён.
Жирным шрифтом обозначив
Всех забот извечный круг,
Стану жить совсем иначе,
Без досадных тех потуг.
Чтоб с утра не ныли ноги, –
Отдыхать – не догонять, –
Позабуду все тревоги.
Что ещё себе желать?
…Тонкой вязью в цвете синем
что маячит впереди?
Слышу: «Хватит спать, разиня!
Просыпайся! Заводи!»
РЕВНОСТЬ
Рядном суровым
Скроенная чушь
Легла в бровях,
И за сверкнувшим
Словом
Не угонюсь
На сытых лошадях
Рассудка трезвого
В пылу
Бредовом.
ЛЕТНЯЯ РАДУГА
Ниточка к ниточке
Шёлком да бисером, –
Славное времечко, –
Только нанизывай, –
Шила, красивая,
Радугу летнюю,
Клала, счастливая,
Нитку заветную.
Белым по чёрному,
Алым по серому,
Мягким по чёрствому
Да задубелому,
Нежным по грубости
Вышила, смелая.
Как снилось в юности, –
Всё так и сделала.
В доме развесила
Радугу летнюю, –
Чисто и весело
Жить до последнего.
Села, усталая.
Некого радовать.
Силы оставили.
Лишняя радуга.
* * *
Погасла роща, онемела,
В снегу безвольная стоит,
Ноябрь – художник неумелый –
В предзимье вечный суд вершит.
Так мимолётно и капризно
Всё то, что было, что придёт,
За шумным пиром – грянет тризна,
За половодьем – стынет лёд.
Давно известны все повадки
Извечных каверзных времён,
Но как прекрасен горько-сладкий
Калины куст под снежный звон.
* * *
Как хорошо,
Что снег лежит в апреле.
Кому – капель,
А нам с тобой – вода.
Сегодня слышал кто-то:
Птицы пели,
А я спала,
Не слышала – когда.
Как хорошо,
Что нам ещё не хуже,
Не каплет на пол,
В щели не метёт.
А кто бывал хоть раз
В житейской луже, –
Тюрьму и плен
Той луже предпочтёт.
* * *
Места все заняты, и сесть
Бывает очень трудно.
Идём на хитрость и на лесть,
Поправ достоинство и честь,
На вече многолюдном.
И, так достойно водрузив
Себя на пьедестале,
Гордимся ложно все мы тем,
Что, быв ничем, вдруг стали всем –
Коня мы оседлали.
Хоть время-суд идёт, бредёт
И каждому однажды
Заявит, кто и что займёт –
На час, а может быть, на год, –
И не укажет дважды.
* * *
Время форумов и чатов –
Днём – учитель, ночью – шут.
Где секьюрити, там часто
Толк в сюрпризах познают.
В стиле гранж* уйти в ночное
И – да здравствует момент!
Что имел в виду, сверкая
Шиповатый твой браслет?
Виртуальная реальность,
Мешковатый наворот.
Избирательно, как сальность,
Даже спички подают.
Кто-то в горку,
Кто-то в норку,
Настроение – оранж.
Бил в десятку, –
Взял шестёрку.
Удивительный наш гранж.
______________
* Гранж – грязь, мешковатый стиль.
* * *
Аукнется – откликнется,
Кому что предназначено,
Наметится и свыкнется,
Что нами обозначено.
Зимою или осенью,
Но всё преодолеется,
Весенней зябкой просинью
Вся пахота засеется,
Моё или твоё плечо
Под урожай намается.
За труд или безделие
Нам вовремя заплатится,
Наградой за усилия
Путь праведный освятится.
* * *
Ночью грозы воркуют,
Днём досадно ворчат
И, по крыше гарцуя,
Градом больно стучат.
Пожалела об этом,
Всё учусь да учусь.
Не могу петь фальцетом,
Даже если стремлюсь.
Николай НЕБЫЛИЦА
(1945 – 2000)
АВТОПОРТРЕТ
Я – любимец богемы
Выдыхатель дыма
С головою-вазой
С двумя ручками-ушами
С чернью
С позолотой очков
С волосиками
Круглой без углов
Это для того
Чтобы не цепляться
За разные вещи
1970
ПАСХА
Змеятся струи
Смеются окна
Девки вышли погулять
Пироги на столе
И цветные яички
Чёрно-красно-зелёные
Платки
Хвойный запах
И глина из печки
Чуть-чуть
Жить охота
И пить
И заедать
И выкинуть холсты и бумаги
Влезть на кровать
И наблюдать
Одним глазом
За горячими щеками
Сеанс Иванович
Икры ляжки ягодицы
Пахнущие тестом
А за окном птички
На фоне неба
Лес река и поле с тёлками
Крррасота
А я как утюг на заборе
Как унитаз на лугу
Пропади я пропадом
1970
ОБЛАКО
Дайте облако мне скользящее
Увлажняющее и вящее
И ещё какое-то страшное
И ещё какое-то страстное
И трубящие ангелы тыщами
И летящие голуби голые
Дайте женщину мне пьянящую
С голубою косой огромною
Не хочу я погибнуть воином
Не хочу я лежать на кладбище
И не буду я плакать воющее
И не буду стоять я с нищими
Оскудевшими но живущими
Опоздавшими переставиться
Дайте облако мне прохладное
И ещё какое-то лёгкое
И ещё какое-то мягкое
Облаками я буду мылиться
Обнажившись я буду париться
Буду пальцами трогать голую
Заласкаю тебя кусающе
Улететь мне хочется мысленно
К непрозревшим моим товарищам
И повесить в их комнате Троицу
Дайте облако мне летящее
1971
МОЁ КРЕДО
Феникс – птицы
Звёзды с неба
Сатурналии
В искусстве
Многокрасочным
Фонтаном
Золотой багет
Искрится
Сколько фикций
Комбинаций
Сколько фальши
И амбиций
На коврах
Цветы не вянут
В этом кредо
Небылицы
1971
Юрий КРЫСАНОВ
(г. р. 1948)
* * *
Если море,
то почему синее?
Если небо,
то почему бездонное?
Если любима,
то нету красивее.
Если Богом дана,
то Мадонна!
* * *
Обними меня, обвей-ка,
задуши в объятьях, змейка!
Видишь, я не страшный зверь –
очень ласковый, поверь.
Я покорен и послушен,
с наслаждением укушен –
попаду, вкушая яд,
из объятий – прямо в ад!
Змейка, змеюшка-змея,
сказка нежная моя!
* * *
Я, видно, голову теряю.
О, Боже, мне не двадцать лет!
Но с Вами, душу озаряя,
В мой мир проник Волшебный Свет.
Ловлю Ваш взгляд, сжимаю руки.
Ой, грешник я – сгорю в огне!
Но как узнать, идя на муки,
Что там за взглядом, в глубине?
* * *
Тихим цоканьем часики бредят,
как украденный пульс в тишине.
Память замерла, лаской последней
возвращая тебя в полусне.
Переполнены шорохом руки,
время камнем ложится на грудь.
Мне не выдержать ломки разлуки.
Ты поможешь наркотик вернуть?
* * *
Я так боялся, что я грубый,
ведь я читал тебя «с листа»,
а ты, приоткрывая губы,
шептала тихо: «Милый, так…»
Притихли ненадолго ласки,
и мы упали в царство сна.
Лишь лунный луч
листал нам сказки
из приоткрытого окна.
* * *
Ночь отсекает остатки дня
пересеченьем кинжальным.
Я – на пространство.
Оно – на меня.
Смотрим.
Соображаем…
Если на куполе столько светил,
то почему темнотища?
Кто, и когда, и Кому
заплатил,
щедро
швыряя
тысячи?
* * *
Что в овале лица,
что в глазах-угольках,
чьи кольнула сердца
хитреца в уголках?
Мы пришли и уйдём,
растворившись в веках.
Кто же вспомнит потом
о твоих угольках?
Там, планеты согрев,
в самых дальних мирах,
даже звёзды, сгорев,
превращаются в прах.
В этом пекле земном,
в этом ворохе лет,
в уголке угольком
твой оставлю портрет.
* * *
Что от Бога – то от Бога,
и внутри привычный звон,
увлекающий в дорогу
по ту сторону икон.
Где граница грани грешной?
вдруг вздохнул, вспорхнул, исчез
в бесконечности небес
мой хранитель бестелесный.
Как спастись из прочной сети,
и куда свой крест нести
из Голгофы будней этих
Боже, грешника прости!
* * *
Финал. Себя я не простил,
с Судьбой закончив спор.
Взошёл на скрипнувший настил
и сам занёс топор.
И вот у всех я на виду –
юродствует толпа.
Вздохну, рванусь и упаду –
закончилась тропа.
Там море в дымке голубой
и скалы в глубине.
И стонет раненный прибой
уже и обо мне…
Давно отбросив всякий страх,
я с вечностью «на ты» –
в её пространстве и веках
нет финишной черты.
Хожу, как грешный Пилигрим
по праведной стране:
кому несносен? кем любим?
кто вспомнит обо мне?
* * *
Загадок немало в земной круговерти.
Хотел бы себя разгадать до конца:
смогу ли я сущность свою отрицать,
когда распознаю дыхание смерти?
Судьба расставляет ловушки и сети.
И разве удастся найти хитреца,
не знавшего пут Рокового Ловца?
О, я не единственный грешник на свете!
По мне ли – разыскивать в море причал,
когда истрепались полотна и снасти,
когда догорает маяк, как свеча?
Уж лучше – по звёздам, по компасу страсти
навёрстывать день или плыть по ночам
Летучим Голландцем за призраком счастья!
ИСТОКИ ХИТРОСТИ
Создали греки стиль стихов
для граждан и элиты,
обильно чествуя богов,
живущих на Олимпе.
Века и тамошний народ
устроили экзамен:
и наши дни переживёт
классический гекзаметр.
Увенчан славой Одиссей:
хитёр – не счесть примеров.
Теперь хитрить желают все –
такая эра!
РЕРИХ: ГИМАЛАИ
Многообразие вершин:
в противоборстве свет и тени,
их миру тонкому души
оставил завещаньем гений.
Янтарный, синий, золотой –
краса Земли, и рядом – космос.
…Стремится разум за мечтой,
аж невесомость от вопросов!
ВЕСЫ
Я неизбежно подхожу к итогу
и, заслонившись чередою лет,
стараюсь примириться понемногу:
возврата нет.
И, если препарировать все части
и оценить осознанную жизнь,
не перевесят эпизоды счастья,
качнувшись вниз.
Не стану пересчитывать утраты,
не стану выть, судьбину вороша, –
не будет телу к прошлому возврата,
вернётся к первозданному душа!
* * *
Не атланты – устав, леса
опускают на землю небо.
Удаляются голоса,
предвещая эпоху снега:
попрощавшись, гусиный клин
покидает родные выси.
Добавляя лесам седин,
хищный ветер терзает листья.
* * *
Морозно. День хорош на диво.
Пушисто. Дым из труб разлит.
Легко, вальяжно и лениво
лучами солнце шевелит.
Уже к утру, зевнув устало,
заснул раздаренный салют.
Под Новый год Весна настала –
деревья инеем цветут!
Ольга АФРЕМОВА
(г. р. 1948)
* * *
Смущённой быть и благодарной
Лишь за одно: дышать и жить.
Всё это мне? Всё это даром?
За просто так? – Не может быть!!
Прощаюсь, как навеки, с ветром
И с ночью, что белым-бела.
Но совершаются рассветы,
Как все привычные дела.
* * *
Всё дожди и дожди – не беда!
На листве золотые подвески.
Как же вышло, что сквозь города
Я промчалась, как поезд курьерский?
Будто бес нашептал мне: спеши…
Сколько в мире непрожитых судеб! –
И очнулась в безвестье, в глуши:
Камень слушает, дерево судит.
Всё темней и темней – не беда.
Что ж ты: каменный, что ли? – ответь мне.
Как же вышло, что я сквозь года
Пронеслась без оглядки, как ветер?
Будто рыбина – плещет луна.
Звёзд убавилось – будто кто удит…
На рассвете стоит тишина:
Камень слушает, дерево судит.
* * *
Звезда над полночью горит
Не от любви, не от обид.
Ей до меня и дела нет,
Она – в кругу своих планет.
Она в плену своих тревог,
Она в кольце своих дорог. –
Пока живу, пока не весь
Исчерпан дней родник живой,
Пойду пытать, какая здесь
Связь между мною и звездой.
* * *
С тобой на «вы» –
Ты многолик.
В тебе – подросток,
Голос ломкий.
А рядом – нищий и старик
С пустой изодранной котомкой.
Мальчишке многое дано,
Чтоб жить легко и несчастливо:
Ему пьянящее вино
Ещё запретно и игриво;
И плеч девичьих белизна,
Как сон, в котором он летает. –
Старик бессонницу латает
Воспоминаниями сна.
Пусть это всё, конечно, шутка,
Но я читала между строк,
Что ты, живущий в промежутке,
Как смех и слёзы – одинок.
* * *
Был точен птичий перевод.
Всё то, что было между нами,
Они подслушали. И вот
Щебечут птичьими словами.
А ты уходишь, как всегда
Уходят люди друг от друга.
И птичьим голосом округа
Поёт и плачет: «Навсегда».
Они подслушали тайком
Бессвязный шёпот страстной речи,
Чтоб рассказать о нашей встрече
Болтливым птичьим языком.
Чтоб перепеть, пересвистеть
И перещёлкать в томной трели
И слово «страсть», и слово «смерть»,
И наши смятые постели…
Но ты уходишь. Это ложь!
Тебе не вырваться из круга,
Где птичьим голосом округа
Поёт и плачет: «Не уйдёшь».
МЕЧТА
То, что мы с тобой счастливы будем,
Знаю я, – мне не надо гадать.
Соберутся счастливые люди,
И на землю сойдёт благодать.
Будет песня и вольной и звонкой,
И обильными будут поля.
Ни единой слезою ребёнка
Не омоется эта земля.
Тронет ветер, как струны на лире,
Зазвучавшие струны ветвей,
И пребудет гармония в мире
Добрых, умных, счастливых людей.
…Но не ладится что-то под небом.
Ночью снова ребёнок кричит,
Моя мама стареет и слепнет –
Не спасут никакие врачи.
Снова старая боль разгулялась.
Ветер кружит, афишкой шурша…
Переплакалось. Пересмеялось.
Надо жить… А мечта – хороша.
ЗАКАТ
Свет, как в зерне граната, изнутри
Горит, играет, сам собой светясь.
И небо, и стекло пустых витрин,
Вчерашний снег и нынешняя грязь –
Всё, всё, что есть,
Что живо, что мертво,
Горит, играет, излучая свет.
И даже грязь под дворницкой метлой,
И дворник сам, что в пурпур разодет,
Как император. Будто не одно
На свете солнце. Будто каждый сам
Себе звезда. И падает на дно,
По собственным скатившись небесам.
* * *
Эта ночь доведёт до греха,
Как доводит глухая окраина,
Чтоб шарахнулся крик петуха
От безумного сна, как от Каина.
Потому что и зренье и слух
Запираются на ночь, как двери,
И терзают беспомощный слух
Сновиденья, как дикие звери.
До утра продолжается пир.
И бессмысленно что-то бормочет
В небе хищная спутница ночи –
Этот золотоглазый вампир.
* * *
Нет времени. Я время отменила.
Мне всё едино – колыбель, могила.
Мне снится лето с белыми снегами:
Берёзами, цветами, облаками.
Мне снишься ты. Вне встречи, вне разлуки.
Вне возраста, вне радости, вне скуки.
И сквозь тебя проходит щебет птичий
И целый мир обличий и отличий.
* * *
…И эту ночь перетерпев как боль,
Душа не стала старше и мудрей.
Она как Золушка и как Ассоль,
Как первый снег, как стая голубей.
Ведь не бездушна! Изживая ночь,
Она дрожит, натягивая нить.
Но душу, будто собственную дочь,
Нет силы ни понять, ни отпустить.
Она – не я! Не плоть моя, не кровь!
Она – иная. И живёт иным.
И всё-то сходство – выгнутая бровь
Над лбом её небесно-голубым.
* * *
Петру Пинице
Эта Муза тебя посещала
На российских просторах глухих.
Эта комната больше вмещала
И надежд, и имён дорогих.
Этих песен печальная слава
Доживёт и до светлого дня.
Этой жизни глухая отрава
Вновь с тобой разлучает меня.
Но в чертах постаревшего века
Вижу юность твою и мою
Узнаю я в тебе человека
И поэта в тебе узнаю.
* * *
Какой густой, обильный снегопад.
Опять снега упрятали дорогу.
И вот душа, стремящаяся к Богу,
Идёт вперёд – а движется назад.
И вот Земля, летящая во мгле
От Водолея к солнечному знаку,
Отяжелела снегом на крыле
И повернула вспять, к ночному мраку.
И вот толпа одетых в шкуры тел
И душ, в тела одетых, повернула
Назад, на баррикады, под прицел
Холодного – змеиным взглядом – дула.
И снова смерть. И этот белый снег,
Как белый саван, белый, белоснежный,
Как будто грешный, мёртвый человек,
Когда он мёртвый, то уже безгрешный.
Так небеса не терпят нашу грязь,
Как будто мы своей земле французы
Времён Наполеона. Рвутся узы.
И снег идёт, назад оборотясь.
* * *
Библейские настали времена:
Восстали друг на друга племена.
И ангелы, закрыв лицо руками,
Уходят прочь, рыдать за облаками.
А над долиной вороны кружат.
Тела непогребённые лежат.
Разграблена цветущая долина.
Над гробом Бога бьётся Магдалина.
Николай СЕРБОВЕЛИКОВ
(г. р. 1950)
* * *
На сломленных братьев моих
гляжу и давно понимаю,
что вижу два трупа живых,
когда в отчий дом приезжаю.
Какую им жизнь ни дадут
в России, в любимой России,
они всё равно пропадут,
как юные дни золотые.
Над ними в любой стороне
какие – неведомо – силы
нездешнюю власть, как во сне,
имеют до самой могилы.
* * *
Скоро я уеду к брату,
говорю – домой пора,
там в дыму лежит горбато
бессарабская гора.
Брат живёт вдали от мира,
от больших его дорог,
не растратил жизни силы,
нашу вотчину сберёг.
Но приехал – не поверил:
потемневший брат лежит,
настежь все открыты двери,
ветер ставнями стучит…
Я боялся возвращенья,
я разжал его кулак…
Дух его стоял за дверью,
где всегда стоял сквозняк.
* * *
Мною правит нездешняя сила,
я ей форму ищу и слова,
чтобы душу мою отпустила,
чтобы сердце моё не рвала.
Обстоятельства не задушили,
ангел смерти меня пощадил,
кто стоял на пути – расступились.
Я дыханье её ощутил.
«Что ты значишь?» – я думал, стеная…
«Что ты хочешь? Я раньше умру,
прежде чем я тебя разгадаю
или слово к тебе подберу…»
* * *
Душа останется душой,
уж коли есть душа.
Я посмеялся над тобой,
пред Господом греша.
Но этим, кажется, привлёк
внимание твоё.
Ты обманулась, видит Бог,
а бес возьмёт своё.
Как ни хитришь ты, ангел мой,
я для себя открыл,
что это только движет мной
и придаёт мне сил.
Хотя меж нами третий дух
неведомый стоял –
столкнулись силы тёмных двух
враждующих начал.
В том вижу я земной исток.
Противоречий боль
в глухой запутана клубок,
и в этом жизни соль.
Презренье к женщинам в крови
и страсть в крови моей
прошли все тернии любви
и не расстались с ней.
* * *
Всё в мире и в сердце не ново,
всё целое я расчленил,
взрывая земные основы,
и в тёмном сцеплении сил
я принял в себя разрушенье,
любые устои круша…
Немыслимо сопротивленье,
и чувствует это душа.
Во мраке распутал все мысли,
живые узлы разорвал,
земные глубины и выси
я в новые звенья связал.
Ни страха не ведал, ни боли,
до самого края дошёл,
не знал ни свободы, ни воли,
со смертью рождение свёл.
В заветные дебри продрался,
за грань роковую ступил –
и мир бесконечно распался…
Но тайну свою не открыл.
Илья ЛИПЕС
* * *
Безликое, глухое бездорожье.
Опять исход томительного дня. –
И я, нелепое созданье Божье
Чего-то там читаю у огня...
Учительствую, говорю на «мове»,
Захаживаю в одичалый сад
И нехотя встаю под рёв коровий,
И забываюсь сном под плач цикад,
Копаю нескончаемый картофель,
В сырой ложбине жухлый жгу бурьян... –
И мой носатый, нестандартный профиль
Уже не забавляет хуторян.
ПОВОД
Повод – не повиноваться.
Повод – повторить всем законченным
праведникам:
«А не пошли бы вы все…»
Повод – не быть допущенным
к захватанному корыту
с подслащённой пеной.
Что же ты повадился ко мне, повод –
поводырь мой несуразный?…
* * *
В честь Белой Армии почём сегодня туш? –
А – Красной?.. Превосходно! Сдвинем кружки! –
И всё бесцветней кровь безвинных душ,
И все злодеи – сплошь такие душки!
ПОДСЛУШАННАЯ ИСПОВЕДЬ
Пройдя сквозь обязательные сучья
Таможенной, занозистой рутины,
Я вновь через двенадцать с половиной –
В Москве. Нет, ты уже не зона сучья
В своём обыденном, имперском чванстве.
Скорей – фартовый перегарок НЭПа:
Всё с тем же квасом, но под звуки рэпа,
Без всяких ожиданий постоянства.
От чёрного, завистливого взгляда
Становится тоскливо вдруг и липко...
Куда милей канадская улыбка. –
Не стоит обольщаться? – И не надо.
А вечера с давнишними друзьями?.. –
Ну... Путин, ну... Акунин, ну... евреи...
Всё. Пустота. Вот-вот заплесневею.
Я ухожу. Поговорите сами.
Что ж, вот и погостили. Вроде, с толком.
Отрезанной осталась пуповина.
Даст Бог, через двенадцать с половиной
Опять сюда приедем ненадолго.