Чернигова
| Вид материала | Документы |
СодержаниеПодснежники далёких вёсен Пётр ПИНИЦА Птичка перелётная Петроградские мосты Святослав ХРЫКИН Питер брейгель старший |
Дальний шум водопада в горах
Во мне живут.
Они зовут снова в путь,
Пытаясь в горы и в юность вернуть…
Знаю, там до сих пор меня ждут
Ветры горных вершин,
Вечный Круг…
* * *
С наступлением темноты
Исчезают очертания
Предметов.
Это значит, что
Невидимое – рядом.
* * *
Эхо моря поселилось
В раковине
И шумно всхлипывает,
Грустя о море…
Эхо любви поселилось
В сердце моём
И поёт:
То о радости, то – о горе.
Василий ЩЕРБОНОС
(г. р. 1937)
Из цикла:
ПОДСНЕЖНИКИ ДАЛЁКИХ ВЁСЕН
(непреходящее)
*
Объясни мне природу такого явленья,
Как нашедшее вдруг на меня озаренье:
Почему у тебя сразу стали иными
И глаза, и походка, и голос, и… имя.
Ничего непонятного здесь не случилось –
Просто ты для меня в этот миг превратилась
(По закону чего-то извечного)
Из обычной – в Любимую женщину…
*
Ты помнишь, я под снегом талым
Тебе подснежники искал?
– Какая прелесть, – ты сказала…
А я – вослед поцеловал.
И на волне порыва встречного,
Вдруг завладевшего тобой,
Я понял, что другие женщины
Теперь не властны надо мной.
Давнишний случай тот обыденный
В обычай плавно перерос…
… На, подыши весной, Любимая, –
Я вот… подснежники принес.
*
Любовь – не благодатность рая,
В ней столько мартовской пурги…
А тут… совсем недорогая
Меня назвала дорогим.
А та, что мне была дороже
Всех, кто украсил этот свет,
В ответ, сумняшеся ничтоже,
Произнесла: «А я вас – нет!»
Но я себе не дал пощады
И не ушел к недорогой…
И получил тебя в награду
За ту победу над собой.
*
Я найду в лесу подснежник
Для тебя одной…
И скажу, целуя нежно:
– На! Дыши весной!
Ты, вдохнув цветочек белый
И привычно ахнув,
Уточнишь:
– А в самом деле
Он любовью пахнет…
*
Воды вешние… Тема вечная –
Пробужденье, весна, любовь…
И тебе я слова сердечные
Говорю, как впервые, вновь.
Разбегается-разливается
По земле ручейками март…
И любовь к тебе продолжается –
Разом вышла на новый старт.
*
В калейдоскопе памяти мелькает
Немало лиц, что исчезают тут же…
Но образ твой устойчиво не тает
И даже будто тихо упрекает,
Мою провинность в чем-то обнаружив.
И тянется рука моя к альбому,
К которому давно не прикасался,
«Тасую» фотографии знакомых,
Коротким взглядом удостоив многих…
…А на твоей так долго задержался
*
Я имя твое не рифмую,
Но стих не безадресен мой:
Я каждую строчку связую
В нём, милая, только с тобой.
Хоть песенки «душ инженеры»
Сложили на все времена,
Не следовать оных примеру
Причина есть только одна:
Все те имена повторимы,
Но «нет!» – обладатели их…
Пусть каждый словами своими
Утешит любимых своих.
Пётр ПИНИЦА
(1939 – 1999)
ИГРА
На отчем крылечке –
Крыльце золотом –
Закутала плечики
Тёплым платком
Царевна двора,
Фаворитка двора,
А с нею её приближённых гора:
Царь, царевич,
Король, королевич,
Сапожник, портной…
– А ты кто такой?
– А я не царевич
И не королевич,
А я шоферевич – мой батя шофёр! –
И, сплюнув, закончил пустой разговор.
– А в нашей игре шоферевичей нет,
Ты роза-берёза, зелёный букет! –
Я это не вынес, я выдал ответ:
– Ты меня любишь, а я тебя – нет! –
Встала царевна, строга и горда,
И налетела затрещин орда…
Да я ведь в отца-миномётчика рос:
Царевичу – в нос, королевичу – в нос,
Трусливый король еле ноги унёс.
И тут же решив социальный вопрос,
Витька-сапожник и Борька-портной
Били царя кто рукой, кто ногой.
Злая игра,
Непростая игра…
О, детство в заплатах,
Святая пора!
Истерзан игрой,
Иду я домой,
Где мамины руки с усталой иглой.
КОЛОБОК
Эх, я – колобок,
Словно яблочко,
Путь выбрал далёк
Для порядочка.
Я с открытой душой,
Наболевшей душой
И от бабки ушёл,
И от волка ушёл.
Было в годы мои
Много разных минут,
В каждой встрече – бои,
В каждом встречном – редут.
Быть я добрым хотел,
Да и сам вот не рад –
Если зайцы, и те
Проглотить норовят.
Соблазняют, манят…
Не покину маршрут! –
Всё равно ведь меня
Где-то лисы сожрут.
Для умелых лишь – цель.
Я ж уметь не учусь
И – покудова цел –
Всё качусь и «катюсь»…
ХРИСТЯ
Девочку звали Христей,
Видел я часто тоненькую.
Христя жила меж листьев
И стерегла антоновку.
Был я чума босая,
Был я грозою бабок,
Только из этого сада
Не воровал я яблок.
Там, за оградой, зрели
Девичьи губы полные…
Были ещё там звери –
Церберы стоголовые.
Лазил туда отважно,
Млел я, на Христю глядя…
Только собак однажды
Натравил её дядя.
Звери кусали пятки,
Рвали мои заплатки…
И подоспевший вскоре
Подлаивал дядя своре.
Я убегал – не плакал.
Девочка подоспела,
И ни одна собака
Тронуть меня не смела.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Попадали листья…
Принят я вновь за вора.
Где-то пропала Христя. –
Лает собачья СВОРА.
* * *
Над Десною – неба море,
Над Десною – шум берёз.
То ли радость, то ли горе
Этот шум ко мне принёс.
Прячет тени берег правый
За пригорочек любой,
Где ночами топчет травы
Одичалая любовь.
Волны мчат своей дорогой,
Тихо трогая песок…
Ты, любовь, меня не трогай
За девичий поясок.
* * *
Девочка милая,
Боль и краса моя,
Белая лилия,
Светлая самая,
Встретилась нежная
Ты на беду мою.
Ноченькой снежною
Думаю, думаю… –
Может, напрасно я
Мучусь и маюся,
Только, прекрасная,
Я не раскаюся.
Мне померещишься,
Глянешь с улыбкою –
Сердце заплещется
Пойманной рыбкою… –
Девочка милая,
Боль и краса моя,
Белая лилия –
Светлая самая…
ПТИЧКА ПЕРЕЛЁТНАЯ
Птичка перелётная,
Звонкая соловушка,
Где ты, беззаботная,
Милая головушка?
За горами-скалами
Не нашла ль поклонника?
И не перестала ли
Вспоминать подводника?
Он в далёком морюшке,
Где-то за Курилами,
Думает о волюшке,
Но не машет крыльями.
Он повязан чёрною
Лентой золочёною,
Крылышки закованы
Флотскими законами.
ПЕТРОГРАДСКИЕ МОСТЫ
Выйду раннею порою –
Стынут мокрые кусты,
И висят над Ангарою
Петроградские мосты.
То виденье – без обмана.
Вижу, совестью томим,
Как в бушлатах из тумана
Ходят призраки по ним
Бескозырочной оравой,
Молнии из-под бровей,
Шар земной хрустит как гравий,
С каждым шагом – багровей.
Эх, матросики-матросы,
Как же только вы могли? –
На кровавые покосы
Как знамёна полегли.
Ходят мысли табунами,
Что теперь – не те рули,
Что не ваши – трибуналы,
И не ваши – патрули.
Опорочены до срока
Комиссарские посты… –
Только в мареве высоком
Стынут святости мосты.
Растерявшимся потомкам
Как взойти на те мосты?
Озабоченным подонкам –
Позолоченным котомкам –
Как закрыть туда пути?..
Этой раннею порою
Наши улицы пусты,
Но висят над Ангарою
Петроградские мосты!
* * *
Эх, баранка, баранка,
Вороной эбонит,
У меня спозаранку
Что-то сердце болит.
По великому делу
Объезжал города –
Торопливой метелью
Облетели года…
Ни тепла, ни привета,
Ни огня, ни плеча –
По бокам два кювета,
Словно два стукача.
Дома ждёт перебранка,
Но жена не судья –
Закружила баранка,
Заблудила судьба…
В рейде до автопарка
Мне надёгою будь…
Но однажды, баранка,
Ты проломишь мне грудь…
Эх, баранка, баранка,
Пожилой эбонит…
У меня спозаранку
Что-то сердце болит…
* * *
По белу свету ветер носится,
Забот не зная и преград…
Стоит берёзка – к лету просится,
А скоро будет снегопад…
Её осенний дождь полощет
И паутина обвила…
Грустит берёзовая роща,
Белым-бела
И вся гола…
* * *
Всю ночь летел листок зелёный
На сильном северном ветру…
От милой ветки отделённый,
Упал со снегом поутру.
В ту ночь уснуло полпланеты,
А он летел, судьбой гоним.
Лишь часовые да поэты
Шли молча взглядами за ним.
Когда рассвет с опушкой лисьей
Его нашёл на берегу –
Он как ребёнок шевелился
На обжигающем снегу…
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Что-то на сердце тревожно –
Бьётся пульс на все лады,
И в судьбе моей дорожной
Ощущение беды.
Может, с мамой что-нибудь
На Украине случилось?
Может, милая влюбилась
И послала мне «забудь»?
Может…
Может…
Всё быть может.
Что-то, всё-таки, тревожит…
Шёл дорогою неложной,
Для людей садил сады…
А в судьбе моей тревожной
Ощущение беды.
* * *
К нам с пургою влажною
Да с весною Севера
Прилетела – надо же! –
Пуночка несмелая…
Ах ты, птаха пуночка!
Твой наряд с иголочки:
Беленькая юбочка
С чёрненькой каёмочкой.
То взлетишь, то падаешь,
Сея песни вешние…
До чего ж ты радуешь
Души наши грешные!
Так летай, насвистывай
В поднебесном облачке –
Совесть наша чистая…
С траурной каёмочкой.
* * *
Церквушка, как старушка –
Согбенная, забвенная –
Задумчивыми звонами
Вещает благовест,
И над домами стройными,
Над улицами знойными,
Над гордыми знамёнами
Разносится окрест
Медовая мелодия,
Бедовая как Родина,
Раздольная как Родина,
Гоняя голубей…
Звонарь, давай, названивай!
Наяривай!
Наяривай!
Бей!
Бей!
Бей! –
Набатно и уверенно
Гудят святые мысли,
И купола
беременно
Над городом нависли.
* * *
В стольном граде во Чернигове
В январе настал апрель:
Воробьишки зачирикали
И вовсю пошла капель.
Люди шлёпают калошами,
Папиросят на бегу.
А мне душу облапошили –
Я и шлёпать не могу.
Сердце с позапрошлой осени –
Нераскрывшийся бутон,
И его зачем-то бросили
В застывающий бетон.
Что бетону от растения?
Запороли монолит!
И в бетоне ж нет цветения…
Сердце ноет и болит.
Словно слёзы, слёзы девичьи,
Трандадакает капель.
Я сижу, себя жалеючи,
Весь обрубленный, как пень.
* * *
Загулял я нынче летом,
И уже в который раз,
Потому что в мире этом
Всё, родная, против нас:
И нашёптыванья Змия,
И хмельная голова,
И бессмысленные, злые
Обоюдные слова,
И мои грехи былые,
И твои – как в спину нож –
Безрассудно-удалые
Похождения и ложь…
Жизни вечная дилемма,
И твоей мамаши бас,
И квартирная проблема –
Всё, родная, против нас.
И безмолвное крестьянство,
И рабочий робкий класс,
И твоё непостоянство –
Всё, родная, против нас.
Против – разница в годах,
Преждевременная осень,
И «Шевченко двадцать восемь»*,
Что со мною не в ладах.
…А за нас – листок опавший,
Бесприютный, как и мы,
Да воробышек, озябший
В ожидании весны.
А за нас – грустит ракита,
А за нас – шумит река. –
Несолидная защита,
Но защита – на века.
Впрочем, ты меня не слушай,
Царствуй – женщина вовек…
Выше голову, Валюша** –
«Африканский человек»!
___________
* Адрес Управления КГБ по Черниговской области.
** Жена поэта.
* * *
Что ж ты, милая, наделала –
Не подумав, увелась…
Надо мною вьюга белая
Чёрным горем завилась.
Завилась петлёй отчаянной
Вокруг горла жизни всей,
И ночами я печальными
Жду недобрых новостей.
С другом выпью чару светлую
И поеду в отчий дом,
Нашу ёлочку заветную
Искромсаю топором,
Подожгу её, разденуся… –
Не судите вы меня:
Дайте раз хоть отогреюся
В сердце горьего огня…
* * *
Ну вот и всё… А всё ли, всё ли? –
Стою у жизни на краю,
Сметёт позёмка зимней боли
Дорогу тайную мою.
Но будет ранить, как и прежде,
Вопроса ржавого кинжал:
Зачем доверился надежде
И беззаветно обожал?
Зачем (прости мою несмелость)
Не те слова ронял на стол,
И не сказал, хоть и хотелось,
Души единственный глагол?
Зачем же нас, а не кого-то,
Горящий разделяет мост?
Зачем, зачем в углу киота
Тобой зажжённый тает воск?
* * *
Целовал я милую
В ночь перепелиную
Над рекою
Голубою,
Под весёлой ивою.
Шарил я неистово
В кофточке батистовой
И во взоре
Видел зори
Светлые, лучистые.
Где ж вы делись, грешные
Ночи мои вешние?
Кучерявый,
Вечерами,
Пел я песни нежные.
Но пришло могучее
Горе неминучее, –
Пропадаю,
Увядаю
С ивушкой плакучею…
* * *
Зачем живу – и сам не знаю.
Но, покорившийся судьбе,
Я повторяю, повторяю:
Спасибо, милая, тебе. –
Но не за логику литую
Душеспасительных речей,
А за доверчивость святую
И тихий свет твоих очей;
За то, что любишь те же травы,
К которым никну головой,
И что не любишь берег правый,
А любишь левый – луговой…
За то, что не нашёл другую
Во всей исхоженной Руси…
И я – доверчивый – токую:
Спасибо, милая, спаси…
* * *
От дождя запотело окошко,
От дождя заржавели листки.
Неумелая чья-то гармошка
Пилит «Яблочко» на куски…
Ни тепла, ни рубля, ни подруги.
Лезет в окна тоска по ночам.
Прилетайте, лебеди-вьюги,
Унесите мою печаль.
Мне ль согреться вдали от Юга?
Мне ли рубль, коль обходит грош?
А подруга…
Ну что подруга? –
Где подругу сейчас найдёшь?
Ой, тоска, ты моя кручина,
Не отрубишь тебя топором…
Ты из мокрой стаи грачиной
Опустилась чёрным пером.
* * *
Зачем, безумствуя и веря,
Жду небывающих времён?
Зачем ещё к одной потере
Я был тобой приговорён?
Как я не мог понять сначала,
Что ты от праха прежних дней
Покойно душу очищала
В невинной радости моей?
Но вот и я тебе не нужен,
И ты уйдёшь во тьму причин
Искать доверчивого мужа
Средь обеспеченных мужчин.
И я махну тебе рукою,
Как бич родному кораблю:
– П р о щ а й н а в е к и!..
Бог с тобою…
Как жаль, что я тебя люблю!
Я ухожу уже немолод
С твоих продуманных путей,
И проклинаю этот город
Предусмотрительных страстей.
* * *
Я поздним вечером гляжу
На электрические соты,
На застеклённые высоты,
А радости не нахожу.
Ничто не радует меня,
И в чадном грохоте прогресса
Не вижу в людях интереса
К заботам завтрашнего дня.
Неужто так и дальше жить –
Среди чиновных повелений,
Свой ум от мыслей сторожить
И ждать удачных изменений? –
Не верю в благо перемен,
Которых мимолётно действо:
Всё то ж Адамово семейство,
И не поднять его с колен…
Душа напрасно сожжена… –
Прощайте, доблести былые!
И ты – неверная жена,
И вы – надежды голубые…
Распространяйтесь, города!
Душите Божий лик природы! –
А я уйду – и навсегда –
В мои заброшенные годы…
Святослав ХРЫКИН
(г. р. 1939)
* * *
День угасает.
По-кошачьи мягко,
полулениво сумерки крадутся
по городу, усыпанному снегом,
среди нагих ветвей деревьев тёмных.
И мы невольно ощущаем, что
едва ль не все
земли живые силы
под благодатным снегом утомлённо
притихли в ожидании далёкой
весны с её разгульным половодьем
страстей и света…
Зимней грусти полный,
я осознал, что так же, как земле,
пресытившейся жарким буйством лета,
нужна и людям тихая усталость
и тела,
и души,
и долгих дум…
* * *
Вокруг царит зима.
Почти что зримо
от холода в лесу трещит кора.
А в комнате стоит нерастворимый
вечерний сумрак.
Весело горят,
трещат в печи смолистые поленья.
Кипит привычный чайник.
Громко бьют
старинные часы, внося уют
в теченье дней моих… –
Но с нетерпеньем
я жду весны. Жду пробужденья сил
природы.
Жадно жду расцвета сил
моей души.
Жду
во-о-душевленья. –
А в окна смотрит снеговая синь.
Стоит вечерний сумрак. Бьют часы.
Трещит мороз.
Трещат в печи поленья…
* * *
Вот и настали дни отдохновенья
земли
от надоевших долгих стуж:
снег тихо тает, и почти весенний
стоит туман над зеркалами луж.
Нет-нет, да капнет вдруг мне на лицо,
на плечи
с повлажневших веток клёна.
Со мною рядом дерзкие вороны
нахально топчут мокрое крыльцо,
высматривая: нет ли тут какой
съедобной корки? –
Где-то далеко
притихли все мои смятенья, страсти,
и обретаю
вот сейчас,
вот здесь
по-кой ду-ши… –
Не в этом ли и есть
разыскиваемое мною
счастье?..
* * *
Как в майском дне таится ранняя,
в сады влюблённая гроза,
так и во мне живёт желание
уйти в зовущие глаза,
всем существом отдаться музыке
твоих волнующих речей,
чтоб билась кровь в прожилках узеньких
всё горячей
и горячей…
* * *
Ничего особенного не было,
просто –
ранним утром,
в тишине
жаворонок,
кувыркаясь в небе,
о своей влюблённости звенел;
заполнял туман низины волнами,
прогибались травы под росой… –
Отчего ж
я до сих пор взволнован
этою
обычною красой?
* * *
Не стану зарекаться: может быть,
нечаянной пресыщенностью жизнью
в какой-то странный миг и я, подобно
седому Соломону, безнадёжно
отравлен буду – наша жизнь настолько
сложна, что невозможно нам предвидеть
её путей извилистых! – Быть может,
когда-нибудь и я отравлен буду
пресыщенностью жизнью… –
Но пока что
я бесконечно счастлив, что могу,
как в раннем детстве, радоваться всею
своей душой любому проявленью
великого земного бытия,
его безбрежью тихо изумляясь!..
* * *
Спадает зной.
Над юным месяцем
зажглась зелёная звезда.
Тишь
и покой…
И долго грезятся
полузабытые года,
когда ждалось необычайного:
бурь чувств!..
сожжённого моста!.. –
Но, мудрая и не-случайная,
жизнь прозаически проста.
* * *
…И был октябрь. И мы с тобой бродили,
взволнованно прильнув плечом к плечу,
отдав себя раскованности чувств,
единственные в беспредельном мире.
А мир был тих… Светло густел туман.
Прощался город с отшумевшим летом.
И осиял янтарным ровным светом
нас каждый клён, и ясень, и каштан… –
Всё минуло. И нам с тобою больше
блаженством изнуряющих минут
не испытать. Давно уже плывут
невзрачно наши дни… –
Но вновь
и столь же
волнующе-прекрасно, как и встарь,
возносят к небу клёны и каштаны
в густеющем медлительном тумане
прощальных крон светящийся янтарь.
* * *
Опять дождём уныло сыплет осень.
Чуть держится рябиновая гроздь.
На краткий миг пробьётся в небе просинь,
и вновь её затягивает дождь.
Ты помнишь? – мы с тобой не так давно
в такие дни, забывшись на минуту,
ценя тепло домашнего уюта,
следили, глядя в мокрое окно,
как облака тянулись низко к югу
и зябко льнули голуби друг к другу,
забившись сиротливо под навес… –
Нам угнетали душу дождь и ветер!..
…А мать моя, поднявшись на рассвете,
ходила за грибами
в ближний лес…
* * *
Уже в полудрёме, я слушал, как капает с крыш
ночь звёздною тьмою и неодолимым молчаньем.
И вдруг я подумал: «Неужто же не одаришь,
о светлое утро, ты вновь мою душу сознаньем!..» –
И в сон погрузился.…
И ночь промелькнула, как миг.
И бодростью утро влилось в обновлённое тело.
И вновь мне раскрылся Вселенной ликующий лик,
и вновь меня жизнь повлекла в свою глубь
оголтело! –
И день пролетел. И, уже в предночной тишине,
утихло кипенье забот, успокоились дети…
И смутною памятью ожили предки во мне! –
Казалось, что слышу, как в бездне
минувших столетий,
ко сну отходя, жарко молится в звёздную темь
Андрея ль собрат или Стеньки лихой сотоварищ:
«О Боже великий, спасибо за прожитый день!
И верю, Господь: утром вновь меня жизнью
одаришь!»
…И, сном обессилив, надвинулась ночь на меня.
Но слышу, как жарко пульсирует жилка в запястье:
«Спасибо, о Боже, за радость прожитого дня,
и дай, Всемогущий, наутро такое же счастье!»
* * *
Россия… Русь…
Звучанье-то какое!
В нём – всё: и жаворонковый рассвет,
и тихое журчанье родниковья,
и лёгкий шелест ветра по траве.
Россия… Русь. –
В биении крови,
в движении берёзового сока –
во всём живёт издревле, издалёка
идущее дыхание любви
к тебе.
Любовь… – Как многое вобрали
в неё мы! – И Непрядву, и Каялу,
и дерзновенье Пушкина,
и грусть
Есенина…
Встаёт рассвет. И ранней
тропой иду к реке, а в подсознанье
мелодией звучит:
«Россия…
Русь…»
* * *
И опять время – заполночь. Тени домов,
в тишину погрузившись, дремотно плывут
в беспредельность… Я снова бессонен, и вновь
потерял ощущенье бегущих минут.
И опять это странное чувство не спит! –
Снова слышится мне зов бездонных веков:
где-то там, далеко, в предрассветной степи
ждёт меня, не дождётся стреноженный конь.
Ждёт, на тёмный курган влажным глазом кося;
ждёт, спускаясь в овраг к родниковой воде…
А на травы обильно ложится роса,
обещая огромный, безоблачный день,
обещая и запах полыни, и бег
необузданный – сквозь тишину и покой
знойной степи – в тревоги, мятущие век,
где в мгновении каждом – и поиск, и бой…
Обещая… – А степь предрассветно молчит,
конь стреноженный бродит, ушами прядёт,
ждёт… А в травах росистых ржавеют мечи… –
Милый конь!
Твой хозяин к тебе не придёт!
Твой хозяин бессонно стоит у окна
в дальнем будущем – в том, где неведом давно
твой порыв. Он молчит. И плывёт тишина
всех веков
в растворённое настежь окно.
ПИТЕР БРЕЙГЕЛЬ СТАРШИЙ
Опять весна! –
Над рощею, над лугом,
над пашнею
огромный день плывёт.
Нависнув телом над усталым плугом,
тяжёлый пахарь по полю идёт,
пласт за пластом вздымает землю и
не замечает, как мелькают годы,
а с ними (мимо!..) –
тысячи народов
с безумьем войн,
с тоскою пирамид,
с кошмаром пыток,
с яростью восстаний,
с надеждою: «Когда-то ж, да настанет!..» –
Но новый день опять несёт волну
жестокости,
отчаянья
и страха…
И только этот молчаливый пахарь
упрямо поднимает целину.
* * *
Две женщины – довольно молодая
и много старше – встретившись случайно
у своего подъезда, постепенно
разговорились: о базарных ценах,
о некоторых кухонных секретах,
о способах леченья детской «свинки»,
о малышах, то радующих их
растущим любопытством, то несущих
им огорченья уймою проделок… –
И, так проговорив, на солнце стоя,
едва ль не час, соседки разошлись,
довольные погодой, разговором,
собою… – И какое дело им
до Вечности
со всем её величьем!..
* * *
…Вот и она – знакомая мне вишня.
Смотрю я на порывистый изгиб
её ствола, и кажется, что слышу
и долгий зов,
и стон,
и горький всхлип… –
Всю жизнь она, стремясь к теплу и свету,
вплетала в воздух кружево ветвей,
тянулась к солнцу, словно человек
к своей мечте…
Но бил упругий ветер
её,
трепал,
ломая ветви-руки,
срывая листья…
Приходили мукой
встревоженности
ливни гроз…
Мороз
выстуживал её… –
Крепилась, гнулась,
тянулась…
Но
так и не дотянулась
к мечтательной возвышенности звёзд.
* * *
Двор полон детворы. Пусть шумно, но
играют все мальчишки и девчонки
не ссорясь; взрывы ненависти
их не безобразят.
И за их игрою –
подвижною и радостной – слежу я
с любовью ровной, светлою, спокойной,
не знающей различья меж детьми.
Ведь это позже,
это много позже
одних из них я буду ненавидеть
за подлость их; к другим же равнодушен
я стану; а великою любовью,
сочувствие и сопереживанье
рождающей к их судьбам, буду я
страдать до кома в горле
лишь к немногим…
* * *
Весенним днём услышать, как в крови
зов юности
настойчивым приказом
звучит. И опьяняющей любви
отдаться всею сутью, с каждым часом
прекрасней становясь … – И отыскать ли
кого-либо счастливее во всём
необозримом мире?.. –
А потом
день изо дня, из года в год, по капле
всю красоту, всю силу передать
ребёнку своему… Самой же стать
невзрачною старухою…
…А сыну
подняться по приказу и – бежать
в густой пыли за танком и – стрелять
в чужие, обезумевшие спины?..
* * *
И снова, лист газетный скомкав, я
горячим лбом к оконному стеклу
с тоской прижался, вглядываясь в ночь
разгневанно и недоумевая:
ведь
за тысячелетья бурной жизни
прошло уже
та-ак мно-го
по земле
и Дон-Кихотов, и Кола Брюньонов,
что мир людской давно бы должен стать
большой семьёю добряков и умниц,
творящих друг для друга счастье!.. –
Но
мы – к сожаленью горькому – всего лишь
вчера, корёжась в муках беспримерных,
родили «бесноватого» и иже… –
до ужаса
расширив дантов ад…
* * *
Ночь так ясна! –
Над сонною рекою,
чуть плещущеюся своей прохладой
среди безмолвья берегов, раскрылись
немыслимо-спокойные глубины
извечных звёзд… И душу наполняют
невольно
зависть к этой тишине
и жгучее желанье обрести
спокойствие высоких звёзд… –
Но только
как можно быть незыблемо спокойным,
когда живёт в молоденьком солдате
готовая свести с ума способность
недрогнувшим штыком вспороть ребёнку
живот?.. –
И коль подобное творится –
не подлость ли
спокойствие моё?..
* * *
Мир первозданно ясен. Солнце нежно
всё прогревает. В утренней траве,
обласканной теплом и безмятежной
бесчисленно белеет деревей.
Когда-то (так давно, что и не помню!),
ещё мальчишкой, часто мог и я
вот так же, как трава, себя наполнить
счастливым ощущеньем бытия.
Теперь – не то. Вокруг меня так много
бурлит людских страданий и невзгод,
что мне ночами смутная тревога
за судьбы их
покоя не даёт,
и я порою горько сожалею,
что не могу, как прежде, обрести
благую безмятежность деревея,
кленовых листьев, тонких паутин…