Дальний Восток России и страны атр в изменяющемся мире : XI междунар науч конф молодых ученых, 12-15 мая 2008 г программа
| Вид материала | Программа |
- Научный семинар, 1967.03kb.
- России материалы межвузовской студенческой научно -практической конференции 21 мая, 2145.26kb.
- Козлов Л. Е. Китай в мировой политике: современные германские исследования // Тихоокеанская, 141.9kb.
- Доклад опубликован в сборнике «Этнокультурные константы в русской языковой картине, 39.97kb.
- Программа российско-польского Симпозиума для молодых ученых по солнечно-земной физике, 39.44kb.
- Объём п л./ доля автора,, 51.21kb.
- Нит-2008 XIII всероссийская научно-техническая конференция студентов, молодых ученых, 44.85kb.
- Е. Н. Чернозёмова, 21489.15kb.
- Ремесленного профессионального образования в россии, 1884.08kb.
- Ремесленного профессионального образования в россии, 1818.19kb.
Краюшкина Т.В. Мотив вибрационных ощущений в русской народной
волшебной сказке Сибири и Дальнего Востока
Krayushkina T. Motive of Vibrating Sensations in Russian Folk Magic Fairy Tale of Siberia and the Far East
Особый интерес представляют вибрационные ощущения. Психолог Б.Г. Ананьев перечисляет несколько гипотез этого явления. Первая из них – гипотеза тактильного происхождения, которая “полагает, что рецептором вибрационных ощущений являются обычные тактильные рецепторы кожной поверхности”. Согласно этой гипотезе, вибрационное ощущение занимает переходное положение между тактильным ощущением и слухом. Вторая гипотеза причиной вибрационных ощущений видит костную проводимость вибрации, т.е. “рассматривает вибрационные ощущения как чувствительность “избирательно-костную”. По третьей гипотезе, которой придерживался и сам Б.Г. Ананьев, вибрационное ощущение “является как бы отражением передачи вибраций из внешней среды во внутреннюю”.
Мотив вибрационного ощущения характерен для сказок на сюжет 313А, В, С Чудесное бегство. Этот мотив объединяет общее для них действие – герой (или героиня) прикладывается ухом и слушает, далеко ли от них находится погоня. Мотив имеет несколько разновидностей. В первой погоню слушает только героиня. Она сразу слышит погоню: “- Ах, Ваня, опять за нами есь погоня”.
Во второй разновидности герой слушает, но не слышит, затем героиня слушает и слышит. Сказка подчеркивает продолжительность действия: герой долго вслушивается, но все равно ничего не слышит: “Он лег, слушал, слушал:
- Нет, - говорит.
Тогда она сама легла и говорит:
Погоня за нами, спасаться надо”.
В другой сказке героиня по звуку определяет расстояние, на котором от них находится погоня: “- Вот, - говорит, - сейчас догонит”.
В третьей разновидности герой по просьбе невесты слушает и слышит, но звук искажен: “ – Да, гыт, точно комары пищат”. Героиня объясняет: “ - Это не комары пищат, а погоня за нами” (313В Чудесное бегство и 301А Три царства).
В четвертом типе герой слышит неискаженный звук. “Он приложился ухом к земле и слышит потоп.
- Да, - говорит, - есть погоня”. По силе потопи (“жостокая потоп) невеста определяет, что в погоню отправился ее отец.
В сказке встречается и еще один мотив, связанный с вибрационными ощущениями: ведьма слушает, жив ли герой, которого она пыталась отравить: “Непросская ведьма прислонила ухо к его груди.
-Ух, судорога, как же я ошиблась? Живой ведь он!” (“Непросская ведьма” (СУС аналогий не дает)).
Таким образом, вибрационные ощущения в сказке поданы своеобразно: персонажи воспринимают вибрацию помощью слуха, прикладываясь ухом к горизонтальной поверхности (земле или груди). Это отчасти соответствует научной гипотезе и одновременно отражает одно из древнейших представлений о восприятии мира человеком, которое сохранила и донесла до наших дней волшебная сказка. Вибрационные ощущения важны в паре персонажей герой и вредитель (в других группах персонажей или восприятие этого ощущения для одного персонажа для традиционной сказки не характерно). Герой воспринимает вибрацию, чтобы получить информацию о преследователе (чувствуя сильную или слабую вибрацию, герой приходит к выводу, на каком расстоянии от него находится объект, который он слышит), а вредитель – чтобы понять, причинил ли он вред герою.
Латушко Ю.В. Политика родства: модели трансформации социо-политических систем полинезийцев
Latushko Yu. The Kinship Politics: the Models of Transformation of Socio-Political Systems in Polynesia
Согласно К. Эмори, океанские переходы полинезийцев за сотни и тысячи миль должны были организовываться вождями, отсюда их особое значение в полинезийских обществах, но также очевидно, что степень экономической и политической свободы, какой пользовались вожди различных полинезийских обществ, была неодинаковой.
Кратко остановимся на двух типологиях полинезийских обществ.
1) В основу типологии М. Салинза положен уровень стратификации того или иного островного общества. Вариативность полинезийских культур считалась проявлением специфической эволюции, которая рассматривалась им как филогенетическая трансформация культурных форм в результате адаптации к естественной (суперорганической) среде. М. Салинз выделял следующие группы полинезийских обществ:
1. Максимально стратифицированные (Тонга, Гавайи и др.).
2. Минимально стратифицированные (Токелау, Пукапука).
3. Переходные общества (Мангаиа, о. Пасхи и др.).
2) И. Голдман предложил другую типологию, исходя из гипотезы о существовании острой борьбы за статус и ранг среди вождей:
1. Традиционные общества (Новая Зеландия, Тонгарева и др.).
2. Открытые общества (Мангаиа, Пасхи, Ниуэ, Ротума и др.).
3. Стратифицированные общества (Тонга, Гавайи, Таити).
М. Салинз и И. Голдман подходили к факторам общественного развития полинезийцев с разных точек зрения. Первый делал акцент на условиях природной среды, второй – на условиях среды социальной (борьба за статус). Эти две точки зрения не противоречат друг другу. С одной стороны, корреляция между средой обитания и сложностью социальной организации в Полинезии прослеживается достаточно чётко. Самыми сложными обществами были общества «высоких» вулканических островов. И, наоборот, социальная организация атолловых обществ отличалась своей простотой. Но «простота» в данном случае связывалась со степенью стратификации общества. Между тем, социальные системы никак нельзя признать «более простыми» по отношению к другим, беря за основу лишь критерий иерархичности их социальной структуры или степени централизации.
Н.А. Бутинов условно выделял два основных типа родоплеменной организации у полинезийцев – «тонганский» и «ирокезский». В первом случае общественная иерархия основывалась на вертикальных связях. Основным здесь, как отмечал С.А. Токарев, был принцип генеалогического старшинства, регулирующий личный состав сословий. Подобная организация общества была названа Р. Ферсом «рэмиджем», П. Киршоф предложил называть её коническим кланом. Во втором случае социальная структура определялась характером горизонтальных взаимодействий советов домохозяйств, общинных старейшин. На практике существовали общества, сочетавшие и те, и другие признаки. Очевидно, что концепт «племени» не вполне подходит для обозначения политических форм социальной жизни полинезийцев. То, что Н.А. Бутинов называл «тонганским» и «ирокезским» типами племени фактически было двумя основными путями трансформации семейно-родственной организации в политические формы. М. Салинз указывал на существование двух основных типов родственных (десцентных) объединений на вулканических островах Полинезии, которые «равным образом интегрируются в политические институты различной формы» – рэмиджей и «усечённых десцентных линий». Базовой характеристикой рэмиджа является его экстерриториальность. Такая структура может охватывать собой часть острова, целый остров или даже группу островов, оставаясь при этом одной таксономической единицей. Сегменты рэмиджа (отдельные домохозяйства) могут образовывать различные рекомбинации в зависимости от экологических или экономических факторов. Таким образом, один или несколько максимальных рэмиджей могут становиться готовой формой для образования отдельной политической единицы – сначала простых, а затем и сложных вождеств. На базе ранговой иерархии формировался прообраз «штаба управления», где верховный вождь оказывался на его вершине, а главы сегментов максимального рэмиджа становились правителями «на местах». Так из родственных объединений вырастали объединения политические.
Мун А.В. Предпосылки и истоки формирования концепции «Восточного
общества у раннего К. Виттфогеля
Mun A. Premises and Origins of the Early Wittfogel’s “Oriental Society” Concept
Карл Виттфогель известен в отечественной историографии как автор знаменитой книги «Восточная деспотия» (1957), благодаря которой он прослыл как еретик и ренегат среди ортодоксальных марксистов. В этой книге представлена законченная концепция «агробюрократического», или «гидротехнического общества» позднего Виттфогеля, дано обоснование единой природы советского строя в России и строя восточных деспотий, в которых бюрократия, опирающаяся на мощь государства, выступает в качестве правящего и эксплуатирующего класса, и дана пессимистическая оценка роли России в мировой истории как «родины социализма». Гораздо меньше у нас известен ранний Виттфогель, несмотря на то, что в 1920-х гг. на русский были переведены три его больших работы: «Наука в буржуазном обществе» (1924), «Пробуждающийся Китай» (1926) и «Геополитика, географический детерминизм и марксизм» (1929). Между тем, истоки оригинальной виттфогелевской концепции «восточного общества» следует искать именно в 20-х гг.
Свою научную карьеру К. Виттфогель начинал, будучи активным участником молодежного социалистического движения, а затем и членом компартии Германии (с 1920 г.). Естественно, что он начинал с критики буржуазного общества и буржуазной науки. С военных лет и вплоть до 1925 г. научная деятельность Виттфогеля была тесно связана с Лейпцигом. Благодаря кипучей деятельности историка К. Лампрехта, Лейпциг в то время превратился в главный, если не единственный, центр позитивизма в Германии. От него Виттфогель унаследовал положительную оценку роли позитивизма в становлении «науки об обществе» и негативное отношение к неокантианской методологии как методологии агностицизма.
До 1925 г. молодой Виттфогель пытается комбинировать позитивистскую методологию с поверхностно освоенными подходами Маркса и Вебера, которые трудно совместить. Итогом этих усилий была его работа «Пробуждающийся Китай», написанная в 1925 г. В этой работе он комбинирует идеи Маркса о сущности «восточной деспотии» с идеями Вебера о роли «могущественной гидротехнической бюрократии». Странно, но Вебер никогда не связывал бюрократию и деспотию, а Маркс так и не указал, кто является «правящим классом» в восточной деспотии. Виттфогель показал, что правящим классом являются чиновники, контролирующие средства производства и присваивающие прибавочный продукт, и ввел новое понятие «класс-государство». Здесь он впервые использовал понятие «азиатский способ производства», почерпнутое в 3-м томе «Капитала» Маркса.
Виттфогель познакомился с подборкой работ «Маркс о Китае и Индии», опубликованной Д. Рязановым в Москве (1925). Особенно важной представлялась идея Маркса связать застойность Востока с особенностями автаркичных восточных общин, соединяющих земледелие с домашним ремеслом и составляющих основу восточных деспотий. Разрушить эту общину в Индии оказался способен лишь британский капитализм. Еще большее впечатление на Виттфогеля произвела публикация Рязановым фрагмента рукописи «Немецкой идеологии» под названием «Маркс и Энгельс о Фейербахе» (1926), в которой Маркс подчеркивал важную роль эмпирических исследований для исторического материализма. В 1928 г. Виттфогель посетил Москву, где встречался с главными защитниками концепции азиатского способа производства в Советском Союзе Л. Мадьяром и Е. Варгой.
Третья часть под названием «Экономика и общество Китая» (1931) завершает творчество раннего Виттфогеля и характеризует его уже как оригинального мыслителя, глубоко знающего марксиста с коммунистическим мировоззрением. Однако в отличие от ортодоксальных марксистов, научную объективность Виттфогель ставит выше партийности. Он сознательно стремится синтезировать марксизм с веберианством, комбинируя Марксову концепцию способов производства и социально-экономических формаций с Веберовской концепцией бюрократии и власти. Маркс и Вебер писали о кризисе буржуазного общества. По Марксу, кризис вытекал из сущности капиталистического способа производства; по Веберу – из бюрократизации буржуазного общества. Виттфогель развивал концепцию кризиса восточного общества, который вытекал как из самого способа производства, так и из структуры общества, основанного на власти бюрократии.
Панченко В.В. Проблема исторического перехода: эстетический аспект
Panchenko V. The Historical Transition Problem: Aesthetic Aspect
В сообщении актуализируется проблема исторического перехода, как смена одной стадии другой, как изменение ценностных установок, как ситуация альтернативности.
Анонсируется взгляд на проблему «перехода» в концепциях таких исследователей в гуманитарной области: Сорокина, Лотмана, Пригожина и др.
Констатируется позиция о расцвете гуманитарных наук в переходное время, и в частности изменение общественного сознания способствует активизации художественного сознания в такие периоды.
Особое внимание уделяется в сообщении переходной ситуации рубежа 19-20 вв. в России, и показывается неоднозначность ее оценки от упадка до ситуации возрождения. Наиболее ярко проблема исторического перехода в данный период может быть отражена на примере художественной ситуации, где художественная переходность рассматривается как перегруппировка всех существующих стилевых потенциалов.
Поповкин А.В. Сопоставление форм осмысления индивидуально-личного
начала человека в христианской культуре России и Европы и нехристианских культурах Восточной Азии: к вопросу о перспективах личностно-центрированного подхода
Popovkin A. Comparative Investigation of Understanding of Personality in
Christendom (Russia and Europe) with non-Christian Culture of East Asia: on the Problem of Future Trends of Person-Centered Approach
В последнее время основная задача личностно-центрированного подхода, состоящая в выявлении «модальных» типов личности для каждой культуры, стала вызывать все больший пессимизм.
С точки зрения философской антропологии, сама возможность применения подобного подхода ко всем культурам может и должна быть поставлена под вопрос, поскольку:
1) Категория личности, укорененная в европейской и российской ментальности, исторически получила свое развитие в рамках христианско-платонической школы мысли. Важнейшим толчком к развитию этой концепции послужили попытки осмысления философами, воспитанными в неоплатонической традиции, христианского догмата о троичности Бога. Честь философского открытия категории личности принадлежит бл. Августину, а благодаря каппадокийцам Личность получила онтологический статус. В целом Православное богословие понимает под Личностью (Ипостасью) своего рода энергию, смысловое проявление Сущности.
2) Важным моментом, характеризующим европейско-христианское понимание индивидуально-личностного начала в человеке, стало декартовское открытие автономии человеческой субъективности. Фактически с указанного периода это начало стало осмысляться как суверенный внутренний Мир, так или иначе связанный с внешним миром, но несводимый к нему.
3) Существуют культуры, не выработавшие ясного осмысления индивидуально-личностного начала в человеке, либо не придающие ему такого фундаментального значения, как христианские культуры. К таковым относятся практически все современные нехристианские культуры. Можно утверждать, что традиционные культуры малых народов Дальнего Востока, китайские конфуцианство и даосизм, а также чань-буддизм не мыслят индивидуально-личностное начало в человеке как суверенный внутренний Мир, не полагают его в качестве базовой культурной ценности (правда, чань-буддизм усматривает личностный аспект в Абсолюте).
С другой стороны, неверно утверждать, что указанные культуры, в том числе и находящиеся под влиянием родового сознания традиционные культуры малых народов Дальнего Востока, вообще не знают индивидуально-личностного начала. Для применения личностно-центрированного подхода в исследовании таких культур необходимо понять, как вообще родовое сознание может осмыслять личность, каковы альтернативы христианскому решению.
А.Ф.Лосев, исследуя древнегреческие мифы, обнаружил, что в общинно-родовом сознании не было и не могло быть четкого логического различия между идеей вещи и самой вещью. Для такого сознания каждая вещь непосредственно являет свою сущность. Так, каждый член рода имел на своей одежде соответствующий орнамент и т.п. Поэтому, глядя друг на друга, носители общинно-родового сознания легко «считывали» сущность: этническую и родовую принадлежность, а также статус в родовой иерархии.
На основании вышесказанного можно сделать вывод: в европейско-христианском менталитете смысловое проявление индивидуально-личностного начала разворачивается главным образом во внутреннем, психическом «пространстве» человека, образуя потенциально бесконечный внутренний мир личности. Альтернативой служит смысловое проявление индивидуально-личностного начала во «внешнее» пространство в нехристианских культурах. В качестве такового выступает, прежде всего, человеческое тело, причем как непосредственно, так и в опосредованной форме в виде национально-родовой одежды и т.п. Кроме того, возможно, внешней разверткой следует признать и конфуцианское филигранное выстраивание социальных связей и отношений индивида.
Сведения об авторах
Авилов Р.С., студент Института истории, философии и культуры ДВГУ, Владивосток
Алюшева Ю.Р., ассистент кафедры истории русской литературы ДВГУ, Владивосток
Арнаутов Н.Б., аспирант ИИ СО РАН, Новосибирск
Асташенкова Е.В., кандидат исторических наук, младший научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Баженова Ж.М., кандидат исторических наук, младший научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Барбенко Я.А., старший преподаватель кафедры всеобщей истории, политологии и социологии ВГУЭС, Владивосток
Васильева Л.Е., инженер-исследователь ТОИ ДВО РАН, Владивосток
Веремейчик А.С., аспирант Отдела востоковедения ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Гамерман Е.В., кандидат исторических наук, доцент АмГУ, Благовещенск
Гореликов А.И., кандидат исторических наук, Комсомольский-на-Амуре государственный технический университет
Грицких Н.В., старший преподаватель Института социальных наук ИГУ, Иркутск
Давлетшин И.Д., кандидат исторических наук, научный сотрудник Института восточных культур и античности РГГУ, Москва
Дирин Д.А., кандидат географических наук, старший преподаватель АлтГУ, Барнаул
Дьякова Т.С., сотрудник Музея археологии, Хабаровск
Задерей Н.В., аспирантка Российского университета дружбы народов, научный сотрудник Центра изучения ШОС ИДВ РАН, Москва
Заколодная А.С., аспирантка ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Зверев С.А., младший научный сотрудник ТОИ ДВО РАН, Владивосток
Зыков А.А., аспирант Института международных отношений и социальных технологий ВГУЭС, Владивосток
Иванников А.С., аспирант кафедры истории БГПУ, Благовещенск
Като М., докторант Центра славянских исследований Хоккайдского университета, Саппоро
Киселева М.С., ассистент кафедры истории русской литературы ДВГУ, Владивосток
Коваленко С.Г., кандидат исторических наук, младший научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Козлов Л.Е., кандидат политических наук, доцент кафедры международных отношений и зарубежного регионоведения ВГУЭС, Владивосток
Королев А.Н., аспирант университета Нанкай, Тяньцзинь, КНР
Краюшкина Т.В., кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Кузнецов Д.В., кандидат исторических наук, доцент кафедры всеобщей истории БГПУ, Благовещенск
Кучиц М.В., аспирант ИИАЭ ДВО РАН, г. Владивосток
Лебедева А.А., главный специалист Музея антропологии и этнографии РАН (Кунсткамера), Санкт-Петербург
Латушко Ю.В., кандидат исторических наук, младший научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Лю Сю, докторант Центра славянских исследований Хоккайдского университета, Саппоро
Макитрюк Е.В., аспирант кафедры китаеведения БГПУ, Благовещенск
Малявин А.В., Хабаровск
Минаков А.С., кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России Орловского государственного университета, Орел
Мун А.В., аспирант кафедры всеобщей истории УГПИ, Уссурийск
Мушта Д.Л., АмГУ, г. Благовещенск
Назаров Р.Р., кандидат философских наук, эксперт МГУ им. М.В. Ломоносова, Москва
Олейников И.В., аспирант кафедры мировой истории и международных отношений ИГУ, Иркутск
Панченко В.В., ассистент кафедры культурологи ДВГТУ, Владивосток
Пасмурцев В.А., аспирант Отдела востоковедения ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Пискарева Я.Е., кандидат исторических наук, младший научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Полищук Т.В., преподаватель ДВГТУ, Владивосток
Поповкин А.В., кандидат философских наук, научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Постников В.В., заведующий методическим кабинетом кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин ТОВМИ им. С.О. Макарова, Владивосток
Раков В.А., доктор биологических наук, ТОИ ДВО РАН, Владивосток
Савчук А.С., студентка Института истории, философии и культуры ДВГУ, Владивосток
Санжиев А.А., аспирант ИДВ РАН, корреспондент ФГУП «Российская газета», Москва
Саранцева С.В., младший научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН, Владивосток
Сафонов Д.А., старший научный сотрудник отдела Современной истории Хабаровского краеведческого музея им. Н.И. Гродекова, Хабаровск