Дальний Восток России и страны атр в изменяющемся мире : XI междунар науч конф молодых ученых, 12-15 мая 2008 г программа

Вид материала

Программа

Содержание Теоретические проблемы гуманитарных исследований Давлетшин А.И. Киселева М.С. Коваленко С.Г.

Подобный материал:

• Научный семинар, 1967.03kb.
• России материалы межвузовской студенческой научно -практической конференции 21 мая, 2145.26kb.
• Козлов Л. Е. Китай в мировой политике: современные германские исследования // Тихоокеанская, 141.9kb.
• Доклад опубликован в сборнике «Этнокультурные константы в русской языковой картине, 39.97kb.
• Программа российско-польского Симпозиума для молодых ученых по солнечно-земной физике, 39.44kb.
• Объём п л./ доля автора,, 51.21kb.
• Нит-2008 XIII всероссийская научно-техническая конференция студентов, молодых ученых, 44.85kb.
• Е. Н. Чернозёмова, 21489.15kb.
• Ремесленного профессионального образования в россии, 1884.08kb.
• Ремесленного профессионального образования в россии, 1818.19kb.

Хосек М. Международный аспект вопроса о транзите чехословацких легионеров по Китайско-Восточной железной дороге в начале союзнической интервенции

Hosek M. The International Aspect of the Czechoslovaks’ Troops Transit by

Chinese-Eastern Railways in the Beginning of the Intervention

После распада восточного фронта части чехословацкого «Национального войска» бывшей российской армии попытались добраться до владивостокского порта, с намерением переплыть оттуда через океан во Францию, на западный фронт, где они хотели продолжать борьбу против Германии. С конца мая во многих местах Транссибирской магистрали вспыхнули сражения между вооруженными силами местных советов, управляемых большевиками, и частями чехословацкого корпуса. Поэтому чехословацкие добровольцы из передовых отрядов, которые постепенно добирались до Владивостока, вместо того, чтобы отправиться через океан, 29 июня свергли местный совет, установили свой контроль над городом и начали крупномасштабные военные операции на Дальнем Востоке. Эти операции были направлены, прежде всего, на то, чтобы, соединиться с главными силами чехословацкого корпуса, который находился в Сибири. Страны Антанты и их союзники в борьбе против Центральных держав, между тем, решили поддержать антибольшевистские действия чехословацкого войска, и, воспользовавшись этим, фактически начали войну против советской России. С середины августа во Владивостоке началась высадка их собственных экспедиционных войск.

Одним из требований, которые выдвинули интервенты, стала отправка владивостокской группы чехословацкого корпуса по КВЖД, но для этого нужно было решить целый ряд проблем. Не смотря на то, что КВЖД находилась на территории северо-восточного Китая со времени царской экспансии в Маньчжурии, она продолжала принадлежать русским. Данные обстоятельства вынуждали военных и гражданских представителей владивостокской группы чехословаков начать переговоры при посредничестве союзников с русскими, а также с китайскими представителями на КВЖД. Переговоры происходили в обстановке, когда обострились противоречия внутри русского антибольшевистского лагеря, так как советская власть была уже к этому времени свергнута белочехами. Ситуацию осложняло еще и то, что среди местных русских жителей иностранное вмешательство во внутрироссийскую борьбу не нашло достаточной поддержки. Более того, кроме России и Китая, двух крупнейших стран региона, действия чехословацких сил сталкивались с амбициями региональных правителей, а также с интересами отдельных великих держав.

Хотя центральные власти в Пекине заинтересовалась участием в интервенции и вопросом транзита чехословацких войск по их территории, но также как и у русских антибольшевистских сил у них не было единой и ясной позиции. Причиной этого могла быть слабая осведомленность китайцев об истинных целях чехословацких легионеров, а также напряженная ситуация на КВЖД, где нашли прибежище русские противники большевиков. Несмотря на внутренние разногласия, Китай начал требовать от России пересмотра своих прав на китайскую территорию, отчужденную под КВЖД. Ослаблением международного положения России в результате большевистского переворота решила воспользоваться и Япония, чтобы в свою пользу использовать ситуацию, созданную на Дальнем Востоке чехословацкими силами.

Вследствие вмешательства союзников во внутренние дела России конфликт приобрел международный характер, что особенно ярко проявилось на Дальнем Востоке, где столкнулись международные интересы, и разгорелась борьба между различными русскими политическими группировками. События, развернувшиеся на Дальнем Востоке, приобрели характер широкой исторической конфронтации, обнажившие различие в позициях всех политических сил, действовавших в регионе. В рамках истории международных отношений действия чехословацких войск и их руководителей на Дальнем Востоке были тесно связаны с желанием приобрести поддержку победоносных держав для образования самостоятельного государства. С другой стороны, международные военные операции на российском Дальнем Востоке обнажили противоречивый характер интервенции. В данной ситуации нельзя упускать из внимания возрастающее национальное самосознание китайцев, а также отклики на русскую революцию и контрреволюцию в качестве важных факторов, повлиявших на позиции и интересы сторон в рамках складывающегося нового мирового порядка.


Yukimura S. Social and Economic Situation in the Russian Far East in the Early Twentieth Century and the Problem of Introduction of Zemstvo Self-Government

Юкимура С. Социально-экономическое положение на российском Дальнем

Востоке в начале XX в. и проблема введения земского самоуправления

This paper is a continuation of my previous paper, “Russo-Chinese Economic Relations before the Russian Revolution in the Russian Far East,” presented at the international conference, “Russia and China in the Modern World,” held at the RAS Institute of History, Archaeology and Ethnography of the Peoples of the Far East (Vladivostok) from April 23-24, 2007.

My previous paper revealed the relations between the large influx of Manchurian grains to the Russian Far East and the economic policy of Priamur governor-generals. I attributed this influx of grains to grain purchases by the Russian Army’s Supply Office (intendantstvo) under the guidance of Priamur governor-generals. I will try to reinforce this hypothesis by detailed descriptions of the Far Eastern economy of that period. However, this purpose cannot be achieved if one solely relies upon statistical data; a peculiar alternative method which I apply is to focus on the public debate around the introduction of zemstvo self-government in the Far East. This research strategy is also motivated by another purpose of my paper; I would like to synthesize imperial and regional histories, as well as administrative and economic aspects of regional governance. As often remarked, the booming Russian imperiology tends to overemphasize nationality issues, almost ignoring social and economic issues in imperial management.

The zemstvo local self-government, in charge of medicinal care, education, and insurance of the population, to name but a few, was introduced in 1864 as a component of the Great Reforms. At first, zemstvos were only established in thirty-four “internal provinces” of European Russia, but expected to spread steadily to other parts of the empire. Eventually, however, only Right Bank Ukraine and South West provinces of European Russia could become latecomers in the zemstvo reforms; besides, it took place only after the turn of the century.

Siberia and the Far East did not have zemstvos till the end of tsarism. Nevertheless, the contemporaries perceived the introduction of zemstvos in one or another region as a sign of its de-colonization and, therefore, the debate around the introduction of zemstvos per se deserves attention, irrespective of its feasibility. In regard to other regions of the Russian Empire, the issue of “unrealized zemstvos” has enjoyed scholarly interest, which gives us abundant possibility for comparative analyses. The Far East seems an unfortunate exception; even Anatoly Remnev does not refer to this issue in his renowned monograph, Russia of the Far East (2004).

Vigorous social and economic development of the Russian Far East at the begging of the twentieth century provoked the debate around zemstvos. I pay special attention to the countryside (uezdy), mobilizing sources from Priamur’e. Fakty. Tsifry. Nablyudeniia (1909), Trudy Amurskoi ekspeditsii (1911-1913), and exploiting archives from the Russian State Historical Archive of the Far East (Vladivostok).


Теоретические проблемы гуманитарных исследований


Алюшева Ю.Р. Отражение традиционной славянской культуры в творчестве Н.В. Гоголя

Alyusheva J. Traditional Slavonic Culture in the Works of N.V. Gogol

Один из самых интересных периодов истории русской культуры – славянское язычество – все еще представляет много загадок для исследователей. Основное развитие язычество славян, как и многих народов, получает в дописьменный период. Однако письменность приходит на Русь вместе с христианством, принятие которого сопровождается целенаправленной политикой искоренения традиционной языческой культуры. Невозможность письменной фиксации самой сути исконной славянской культуры приводит к тому, что сейчас нам доступна лишь реконструкция системы языческих верований на основе разрозненных фактов фольклора и предметов материальной культуры. Б.Е. Рыбаков говорит о том, что концепция истории язычества в науке могла сложиться только на основе «комплексного изучения данных всех письменных источников, этнографии, фольклора, эпоса, народного искусства, археологии, лингвистики».

Нам хотелось бы предложить еще один источник реконструкции элементов традиционной славянской культуры – раннее повести Н.В. Гоголя из сборников «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород». Эти тексты, на наш взгляд, являются не только достоянием литературы, но и источником ценных этнографических сведений.

При исследовании произведений Гоголя в этнографическом аспекте, можно выделить три текстовых уровня проявления традиционной культуры.

Первый, наиболее очевидный, внешний – это фольклорная основа повестей Гоголя. В тексте много вкраплений народных песен, пословиц, а главное, жанровая структура большинства этих повестей организована как синтез двух фольклорных жанров – былички (тема встречи человека с нечистой силой) и сказки (нравственная проблематика, устойчивые сюжетные элементы, такие как испытание игрой, освобождение сироты от мачехи и т.д.).

Второй уровень проявления традиционной славянской культуры в повестях Гоголя – народные суеверия, являющиеся осколками языческих обрядов, так называемые «пережитки в культуре»: остатки свадебного обряда (вывоз невесты на ярмарку, «пропивание» невест с разбиванием посуды (символ нарушения целомудрия), магарыч; человеческое жертвоприношение; колядование, испытание жениха перед свадьбой.

Третий, самый глубокий, уровень реализации этнографического материала в текстах Гоголя – организация художественного мира по законам языческой модели сознания, само мировоззрение, зашифрованное в тексте. Его характерные элементы – анимизм, мифологические персонажи как проявление культа предков, представлений о навьем мире (черт, ведьма), заложных покойниках (русалки, колдун). Это магия (действия ведьм и колдунов), языческая организация художественного времени (в связи с календарным циклом), языческая иерархия ценностей, определяющая специфику проблематики и идей повестей (прославление полноты жизни – любви, урожая, богатства; нравственный закон возмездия, а не прощения и т.д.).

Конечно, элементы традиционной культуры в художественном тексте несколько трансформированы в связи с авторской задачей. Но филологический анализ легко справляется с различением авторского и фольклорного текста, индивидуального и народного мировоззрения в рамках отдельного произведения. А предложенный подход к подобным текстам как источнику и этнографической и литературной информации открывает перспективы для интересного междисциплинарного исследования, дающее филологам новый ключ к интерпретации текста, а этнографам – дополнительный материал об истории славянского язычества и его «послежизни» в культуре.

Давлетшин А.И. Полинезийские сказки и мифы, которые рассказывали раньше и которые рассказывают сейчас

Davletshin A. The Polynesian Tales and Myths, Which Were Used to Tell in Past and Tell in Present

В последние время среди исследователей фольклора наблюдается возрождение интереса к изучению ареального распределения традиционных текстов и их составляющих. В рамках данного подхода традиционные тексты и повествовательные мотивы рассматриваются как ментальные факты, т.е. самовоспроизводящиеся элементы культуры, которые в отдельных случаях обладают значительной жизнеспособностью.

Полинезия представляет собой исключительно благоприятный культурный ареал для проведения исследований по ареальному распределению повествовательных мотивов, традиционных текстов и их циклизаций (объединений различных текстов вокруг одного или нескольких персонажей). Это объясняется тем фактом, что все полинезийские народы являются потомками одного протополинезийского народа, относительно недавно расселившиеся по огромной территории и развивавшиеся изолированно (в большинстве случаев, правильнее сказать, относительно изолированно, однако, в любом случае, практически без контактов с неполинезийскими народами). Предки разных полинезийцев рассказывали одни и те же мифы и сказки. Неудивительно, что зафиксированные в наше время или в недавнем историческом прошлом тексты разных полинезийских народов обладают между собой значительным сходством. На полинезийских островах, разбросанных по огромной территории Тихого океана, можно встретить не только одинаковые повествовательные мотивы (стандартное для мирового фольклора явление), но часто практически одинаковые тексты с одинаковыми именами персонажей (отличающиеся друг от друга регулярными фонетическими переходами) и даже целые повествовательные циклы (например, истории о Мауи-Тысячи-Проделок или сказания о легендарном мореплавателе и герое Купе).

Встречающиеся в Полинезии тексты, мотивы и циклы по характеру их географического распределения можно разделить на четыре основные группы: 1. широко распространённые как в Западной, так и в Восточной Полинезии тексты, 2. тексты, широко зафиксированные среди западно-полинезийских народов, 3. тексты, широко зафиксированные среди восточно-полинезийских народов, 4. тексты, распределение которых ограниченно отдельными островами или архипелагами. Среди текстов и повествовательных мотивов всех четырёх вышеперечисленных групп встречаются такие, которые находят параллели за пределами Полинезии (т.е. среди фольклорных традиций неполинезийских народов), главным образом, в традициях Океании, но, в том числе, и за её пределами. Особо интересными среди текстов группы 4. являются такие, которые не имеют параллелей за пределами Полинезии и одновременно выделяются своей бедной сюжетной и мотивной структурой. В отдельных случаях у таких текстов видна прагматическая ad hoc направленность – они призваны объяснить какие-то конкретные реалии, географические или культурные, какого-то одного острова. Таковы, например, тексты о богине вулканов Пеле на Гавайских о-вах или тексты о том, почему упали истуканы о-ва Пасхи и т.п. Особая прагматическая направленность этих текстов, их структурная бедность и отсутствие внешних параллелей позволяют предположить, что они возникли относительно недавно (уже после колонизации соответствующих островов) по каким-то вполне определённым механизмам и для таких-то вполне определённых целей.

Необходимо отметить, что в Полинезии (но в общем-то не за её пределами) схождения между отдельными текстами наряду с их ареальной дистрибуцией конечно позволяют в отдельных случаях реконструировать не только набор повествовательных мотивов, но и имена персонажей, отдельные тексты и даже циклизации на протоуровне – иными словами, понять какие именно сказки рассказывала своим внукам прапрабабушка всех полинезийцев.


Киселева М.С. Народные представления о мироустройстве (на примере русских волшебных сказок)

Kiseleva M. People’s Beliefs of the World Structure (Russian Fairy Tales)

Народные представления о мироустройстве – это, в первую очередь, разделение всего мира на тот свет и наш, белый свет. Анализ волшебных сказок показывает, что эти два мира не существовали друг от друга изолированно, между ними имелись границы, которые возможно было пересечь.

Одной из таких границ является избушка Бабы-Яги. Пройдя через избушку и выполнив определенные действия, герой оказывается в другом мире. Между избушкой Бабы-Яги и могилой можно провести параллель: по своей форме и атрибутике избушка похожа на древнейшие захоронения. Необходимо отметить, что такая особая могила принадлежит миру иному, потому что в ней властвуют иное время и иное пространство. Время на том свете течет очень медленно, тогда как в нашем мире оно стремительно мчится.

Если обратить внимание на пространство того света, мы столкнемся с особым пространством избушки Бабы-Яги, когда герой заходит, ест и ночует в ее доме, который до этого описывался как место, в котором еле-еле помещалась одна хозяйка. Целый дворец того мира или сад герой сворачивает до размеров яйца или способен положить в сундучок, чтобы принести на белый свет и развернуть до прежних размеров.

Иногда, чтобы попасть на тот свет, необходимо спуститься в какую-нибудь яму или колодец. То есть опять в роли границы между тем миром и этим выступает особое отверстие в земле. Но граница бывает не только земная, но и водная. Так, в сказке «Морской царь и Василиса Премудрая» герой попадает в царство морского царя через озеро.

Реже встречается такой мотив: чтобы попасть в иной мир, герою необходимо забраться на вершину горы. Порой герою помогают достичь того мира волшебный конь или огромная птица. Иногда встречаем расположение иного мира на острове, так называемом «змеином царстве».

Перечислив основные границы между нашим и тем миром, мы приходим к выводу, что иной мир, по представлениям наших предков, находится либо внизу, либо на одной плоскости, но очень далеко от мира нашего (обязательно за морями или лесами), реже в представлении наших предков иной мир находился выше нашего мира.

Потусторонний мир очень похож на наш: там есть города, сады, луга, живут люди. Однако кроме людей в потустороннем мире обитают и чудовища (драконы, змеи, Кощей), одни из которых способны пересекать границы между мирами и летать по нашей земле, собирая себе дань (в основном, змеи), другие же практически всегда живут на границе между мирами (Баба-Яга).

Территория царства, где живет герой, территории других царств нашего мира всегда четко определены. Уже в древние времена славяне считали, что родная земля помогает и защищает ее обитателей, поэтому было необходимо четко определять ее границы.

Все локусы волшебной сказки связаны дорогами или тропинками. Дорога и тропинка в сказке играют особую роль, являясь либо путем в иное царство (клубочек), либо границей между царствами и землями.

Кроме разных царств и земель, на белом свете сказкой выделяются совершенно особые локусы: поле, сад, берег и луг – места встречи, пересечения двух миров. В чистое поле выезжают герои биться с чудовищами иного мира. Сад – место, куда могут проникнуть обитатели другого мира и одновременно особое культивированное чудесное место. Зеленый луг является благодатным местом. Здесь отразились древнейшие представления о заповедных лечебных территориях. Берег реки или моря, расположенные недалеко от границы миров, рассматриваются как опасные места.

Подводя итог всему вышесказанному, мы делаем вывод, что народные представления об окружающем мире основывались на четком разделении всевозможных локусов, а также на противопоставлении мира иного и нашего, и одновременном выявлении общих черт обоих миров.


Коваленко С.Г. Реформы управления в России второй половины ХХ в. и их влияние на современные трансформации управленческой системы в контексте синергетического подхода

Kovalenko S. The Russian Governance Reforms in Second Half of XX century and Their Influence upon Modern Transformations of This Sphere (Synergetic Approach)

В центре нашего внимания – управленческие реорганизации одного из самых противоречивых периодов в истории страны. Мы попытались осмыслить проведение управленческих реформ и результаты этого процесса на дальнейшую судьбу нашей страны. Именно в это время СССР выпал уникальный исторический шанс, выйти на качественно новый уровень модернизационного развития. Для этого и проводились реформы. Внутреннее противоречие которых состояло в выдвижении новых целей и невозможности их достижения без постепенного изменения во всех сферах жизни, начиная с системы управленческих отношений. Середина 50 – 70-х гг. ХХ в. время когда вопрос об эффективности управления был впервые в истории советского государства был инициирован в экономической плоскости. Различие между реформами 1957 г. и косыгинской реформой 1965 г. состояло только в том, что во времена Н.С. Хрущева для этой цели были проведены управленческие преобразования (переход к территориальному принципу руководства), а в начале брежневской «стабилизации» была сделана попытка внедрения рыночных элементов в советскую систему хозяйствования. Этого не произошло. Результатом реформ стало укрепление бюрократического рынка, на котором происходил обмен всем тем, что имело какую – либо ценность (решения, властные полномочия и д.р.).

Во времена Л.И. Брежнева стабилизация управленческой системы позволила бюрократической элите общества почувствовать себя в новом качестве – не исполнителями воли государства (пускай и не без пользы для себя), а реальными игроками в вопросах формирования внутригосударственной политики. Поэтому брежневские времена можно только частично назвать «застоем». Изменения управленческой составляющей государственной политики происходило в названном русле постоянно.

После прихода к власти К.У. Черненко и до М.С. Горбачева реформы управления носят ярко выраженный характер временных мер. Пожалуй, именно этот период в истории страны наглядно демонстрирует паралич управленческой системы в рамках существующей системы общественной. С помощью жестких мер с такой ситуацией пытается бороться Ю.В. Андропов, но они не имели ощутимого результата.

Согласно синергетическим принципам, система, оказавшись в режиме бифуркации, может быть выведена из него на основе новых базисных структур, ценностей и норм поведения. Начиная со времен перестройки все реформы управления направлены на поиск и формирование новых оптимальных структур внутренней жизни страны. После 1991 г. и до настоящего времени этот процесс осуществлялся в условиях смены политического строя. В обществе лишенном монократии коммунистической партии отсутствовал общественный консенсус, необходимый для эффективного государственного управления. Мафия в союзе с постсоветской бюрократией развязали криминальную войну за сферы влияния. Все это делало управленческие реформы возможными только на уровне рефлексии на наиболее злободневные вопросы внутренней государственной политики вплоть до начала ХХI в.