Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития

Вид материала

Содержание

Вторая великая трансформация: поворот к западу
Первая великая трансформация
Глава ii.
Глава iii.
Поворот к западу
драма интеллигенции

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ СЛАВЯНОВЕДЕНИЯ

Н.В. Коровицына

ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИЙ ПУТЬ РАЗВИТИЯ:

социокультурные контуры

Москва

2003

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

Глава I.

ПЕРВАЯ ВЕЛИКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ: СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ

Создание общества индустриального типа. Рабочий класс
Переход к постиндустриальному развитию. Интеллигенция

Глава II.

ПЕРЕСТРОЙКА: СДВИГИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ

Восточноевропейская модель семейного поведения
Мир «домашнего социализма»: расцвет и преддверие распада
Опыт синтеза традиции и постмодерна
Героико-романтический финал консервативной модернизации
Смена ориентиров революции сознания (от политических требований к экономическим ожиданиям)

Глава III.

ВТОРАЯ ВЕЛИКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ: ПОВОРОТ К ЗАПАДУ

Посткоммунистический регион на культурной карте мира
Экспансия прагматизма и материализма, драма интеллигенции
Религиозное мировоззрение двух этапов эпохи перемен

4. Семейные нравы в межцивилизационном дрейфе рубежа веков

Заключение

ВВЕДЕНИЕ

Во второй половине ХХ века СССР и Восточная Европа представляли собой регион мира, где исторический процесс разворачивался наиболее стремительно. Все три поколения наших современников – люди старшего, среднего и младшего возрастов – явились свидетелями и участниками бурных общественных перемен. С этими переменами были связаны их надежды, ожидания и стремления, их жизненные судьбы.

Всего за полвека народы региона пережили две Великие трансформации – социалистическую и капиталистическую, сущность которых не сводилась к смене политического строя. За фасадом смены систем скрывались сдвиги цивилизационного масштаба - «консервативные» и «либеральные». В ходе радикальных преобразований, захвативших обширное многонациональное пространство, дважды менялся стиль жизни и ценностный мир людей. Общие стратегии преодоления нашим соотечественником и восточноевропейцем важнейших цивилизационных рубежей, их вхождения в современный мир сформировали в середине прошлого столетия уникальную «семью народов», именовавшуюся социалистическим содружеством. Его распад последовал за завершением эпохальных социальных сдвигов модернизационной направленности.

После Второй мировой войны страны, расположенные в Центральной и Юго-Восточной Европе, пошли по проложенному СССР пути развития, который приобрел типологические, «восточноевропейские» черты. Это путь ускоренного превращения преимущественно аграрного, сельского общества в индустриальное, городское и высокообразованное при сохранении многих основополагающих структур традиционалистского уклада жизни, соответствующих ему ценностных ориентаций. Советская программа модернизации включала действительно революционные технико-технологические и институциональные нововведения. Но эта программа не предусматривала отказа от образцов повседневной жизни, соответствовавших внутреннему состоянию общества раннеиндустриального и даже доиндустриального типа. Дело даже не только в том, что унаследованные условия места и времени предопределяли содержание данного типа развития. Элементы социального устройства, культуры и массового сознания предшествующих исторических эпох искусственно консервировались, что было своего рода ценой за высокие темпы послевоенного экономического роста. Он осуществлялся в мобилизационном режиме.

Индустриализация 1950-х годов представляла собой ключевой пункт программы модернизации по «советскому образцу», или первой Великой трансформации. Промышленный подъем тех лет сопровождался массовой мобильностью населения, его интенсивными перемещениями: изменением места жительства, образования, профессии, положения в общественной иерархии. В ходе этих перемещений складывалась новая социальная структура. Ее основу составили крупнопромышленный рабочий класс и преимущественно техническая интеллигенция. Урбанизация и образовательная революция 1970-х годов завершили переход к «современности» в странах региона. Восточноевропейское общество стало не только индустриальным, но и городским: программа соцмодернизации была выполнена. Решительное преодоление традиционных нравов и норм жизни в странах региона, как и на постсоветском пространстве, связано с процессами либерализации 1990-х годов, или второй Великой трансформацией - капиталистической.

Восточноевропейский путь развития складывается из трех исторических этапов, воплощенных в судьбах трех поколений народов бывшего СССР и его западных соседей, входивших в европейскую социалистическую систему. Именно в общности этих судеб и заключен исторический феномен восточноевропейского единства, не существовавшего прежде, то есть до середины ХХ в. Сходство процессов общественной трансформации на всем социалистическом, а затем и постсоциалистическом пространстве обусловлено объективно. Основу его составляет близость стартовых параметров развития и способов их радикального изменения. Социологические данные свидетельствуют, что общие закономерности обеих структурных трансформаций – и той, что началась в странах ЦЮВЕ на рубеже 1940-1950-х, и второй, рубежа 1980-1990-х годов, связанной с крушением социалистической системы, - преобладают над национальными особенностями^¹.

Восточноевропейская модель развития сложилась в условиях создания «советского блока» и превращения после Второй мировой войны СССР в мировую державу. В соцсистему вошли страны, принадлежавшие в большинстве своем к социально-экономической периферии Западной Европы. Форсированная индустриализация и в целом модернизация стран Восточной Европы явилась функцией их общественной трансформации. Социалистический проект развития представлял альтернативу тому пути, который прошла западная, капиталистическая часть континента. Первым и главным пунктом реализации этого проекта был промышленный подъем, «большой скачок» периода первых пятилеток. Он задал ритм и направленность всех последующих экономических, социальных, культурных преобразований восточноевропейского общества. Всплеск массовой мобильности населения начала 1950-х годов приобрел для этого общества системообразующий характер. Он положил начало целой серии социокультурных перемещений второй половины ХХ в., сформировав их особый пространственно-временной «генотип». Мощные социальные сдвиги, в конечном счете, и привели ко второму переломному моменту в истории восточноевропейского общества. 1989 год явился кульминацией длительного процесса перемен, начавшихся четыре десятилетия назад и завершившихся полной сменой геополитической ориентации государств региона с восточной на западную. Решающую роль в этом повороте сыграл «демонстрационный эффект» западных стандартов качества жизни, превосходящих восточноевропейские. Так четыре десятилетия назад социалистические преобразования нашли массовую основу в стремлении к обществу «равенства и справедливости», к городскому и индустриальному миру.

Исторический опыт серии восточноевропейских межцивилизационных переходов во всем его национально-культурном многообразии представляет огромный интерес для теории и практики общественного развития. Речь идет о варианте эволюции общества, типологически близком, «родственном» нашей действительности. Восточноевропейский путь развития Россия прошла вместе со своими западными, в большинстве своем славянскими соседями. А сам современный восточноевропейский человек - его биография и особенности культуры, характерный стиль жизни и образ мышления – имеет много общего с нашим соотечественником. Независимо от нынешнего своего статуса это человек, которого от крестьянского прошлого отделяет не более одного-двух поколений. Это, если не сегодняшний, то вчерашний рабочий или служащий, интеллигент. Всего 10-15 лет назад он был вынужден отказаться от традиционных, эмоционально окрашенных ценностей и идеалов в пользу жесткой прагматики раннекапиталистического типа.

В восточноевропейском человеке переплетаются сейчас черты самых различных исторических эпох, образуя специфический, характерный только для него, сплав архаики и постмодерна, социального и либерального начал, села и города, национального и глобального. Пограничное географическое и геополитическое положение региона ЦЮВЕ на стыке Востока и Запада лишь усиливает внутреннюю неоднородность данного типа культуры. На протяжении последнего полувека культура восточноевропейского типа формировалась как переходная. Понятие «переходность» все это время оставалось стержневым для народов региона, предопределяя поведение и сознание восточноевропейца независимо от его возраста.

Короткий период относительной стабильности во время смены стратегии модернизации выпал лишь на долю нынешней средней генерации. Рубеж 1970-1980-х годов, когда в Восточной Европе уже завершалось создание «несущих конструкций» общества современного типа, - особый этап полувековой восточноевропейской истории. В это время традиция «перевешивала» новацию, даже пережила недолгий период своего расцвета. Тогда в полной мере проявилось своеобразие культуры народов региона, национальных путей их развития. В те годы в обществе формируются структуры, дающие ему ощущение преемственности, связи времен. Основа их возникает в среде городской образованной молодежи, как ни парадоксально, выступившей в роли главной движущей силы последующих революционных перемен и смены траектории развития. Тема второго общественного перехода, социокультурных истоков и последствий либеральных реформ является центральной для этой книги. В то же время в ней воссоздаются контуры всего пути догоняющей модернизации через две Великие трансформации, совершается попытка охарактеризовать их социокультурное, человеческое измерение. Такого рода подход обусловлен возрастающей потребностью в культурологическом, гуманистически ориентированном изучении современной истории. Но значимость его определяется и другим, не менее важным фактором. Борьба за «человеческое лицо» общественных преобразований с 1968 г. составляет краеугольный камень массовых общественных движений в странах региона. Специфика рассматриваемого пути развития для народов ЦЮВЕ заключается не только в темпах, последовательности перемен или их результатах. На протяжении всего полувекового периода радикальных реформ народы региона пытаются совместить движение к прогрессу с опорой на собственную национально-культурную традицию. Тема человеческого фактора развития общества выходит на передний план в его кризисные периоды. В конечном счете, именно эта тема - главная для всего исторического процесса второй половины прошедшего полувека и начала нынешнего столетия в рассматриваемой группе стран.

Чтобы понять специфику восточноевропейского пути развития, его уникальность, обусловленную традицией народов региона, надо обратиться прежде всего к польскому опыту современной социокультурной эволюции. Ценность его определяется достижениями сложившейся здесь и получившей всемирную известность социологической школы. На ее основе возникли фундаментальные разработки социальной динамики системной трансформации 1980-1990-х годов. Изучение этой динамики опирается на исключительно богатый эмпирический материал. Он получен в ходе целой серии исследований, ведущихся на протяжении двух десятилетий Институтом философии и социологии Польской Академии наук под общим названием «Поляки».

Но польский опыт не менее интересен с точки зрения самой содержательной стороны восточноевропейской модернизации. На общерегиональном фоне Польша в середине ХХ в. принадлежала к группе стран «среднего уровня развития». Здесь отсутствовали традиции политической демократии в западном ее понимании, как и традиции современной рыночной экономики^². Вместе с тем сохранялась богатая традиция дворянской культуры, на основе которой формировался так называемый образованный класс, или массовая интеллигенция (госслужащие) периода социализма.

И в самом конце ХХ в. крестьянское происхождение в этой стране, как в других странах бывшей социалистической системы, оставалось доминирующим для всех социальных групп – от высших госслужащих до неквалифицированных рабочих. Причем только в Польше «сплошная» коллективизация не состоялась из-за ожесточенного сопротивления крестьян-единоличников, переход которых к «современности» начался лишь в условиях рыночных реформ. В годы социализма польское крестьянство получило социально-историческую нишу, в которой смогло сохранить свой полутрадиционный статус и тип культуры до конца ХХ в. Оно наиболее бережно хранило и передавало из поколения в поколение национально-патриотическую и религиозную традицию, традицию семьи патриархального типа.

Традиционализм воспроизводился в польском обществе на протяжении всего периода социализма, сочетавшегося здесь с частной собственностью в сельском хозяйстве, относительной стабильностью состава сельского населения, но еще и с огромным влиянием католицизма и католической церкви. Сфера общественного сознания жестко регулировалась политической властью в Польше довольно недолго, уже с 1956 г. получив относительную независимость от нее. По сравнению с другими государствами восточного блока это всегда было наиболее открытым внешнему, в том числе западному миру. Вместе с тем, «бунтарский» рабочий класс и активная интеллектуальная оппозиция коммунистическому режиму служили гарантами сохранения и усиления национальной, духовной идентичности поляков. Феномен движения Солидарность как проявления этой идентичности возник именно в Польше далеко не случайно.

Переход от социализма к капитализму растянулся в Польше на целое десятилетие; его сценарий по существу был в «сжатом виде» повторен остальными странами. Таким образом, польская системная трансформация, анализу которой в этой книге уделяется основное внимание, стала своеобразным образцом для всего восточноевропейского региона.

Насколько эффективен и исторически оправдан такой тип «частичной» модернизации, когда прогресс материальной культуры сочетается с «консервацией» основ культуры духовной? Это, пожалуй, ключевой вопрос для народов Восточной Европы прошедшего полувека. Начало 1990-х годов предложило свой ответ на него. Он заключался в последовательном преодолении традиционного типа культуры, приведении его в соответствие с «западными образцами». Однако уже с конца этого десятилетия в странах региона начали нарастать неоконсервативные настроения, стремление к переоценке последствий рыночно-демократических преобразований. Массовое сознание и общественная мысль стран региона, прежде всего социологическая, все больше склоняются к критике неолиберальной парадигмы постсоциалистического развития, необходимости ее гуманизации. Объективному анализу «человеческого лица» двух общественных систем, сменившихся на наших глазах, посвящена данная книга. На опыте «братских» народов делается попытка понять суть пережитых нами самими Великих трансформаций.

ГЛАВА I.

ПЕРВАЯ ВЕЛИКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ:

СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ

§1. Создание общества индустриального типа.

Рабочий класс

Страны Восточной Европы начали осуществление социалистического проекта модернизации, обладая многими характерными чертами отставания от промышленно развитых стран Запада. Восточная часть европейского континента и в середине ХХ в. оставалась экономической периферией ее западной части. За исключением Чешских земель страны, вступившие на путь форсированной индустриализации по советскому образцу, составляли регион сельского типа с высоким аграрным перенаселением и низкими показателями грамотности. Причем если в преимущественно аграрных Польше и Венгрии существовал значительный промышленный потенциал, то балканские государства – Югославия, Болгария, Румыния и Албания – классифицировались как типично крестьянские.

«Перед социализмом» в сельском хозяйстве было занято: 25,6% населения Чехословакии (1934 г.), но 53,0% населения Венгрии (1930 г.), 60,6% - Польши (1931 г.), 76,9% - Румынии (1930 г.), 80,0% - Болгарии (1935 г.), 76,3% - Югославии (1936 г.). В промышленности (включая строительство) работало соответственно 38,3% в Чехословакии, 24,1% в Венгрии, 19,4% в Польше, 7,7% в Румынии, 8,0% в Болгарии, 9,9% в Югославии^³. К индустриальным по состоянию на середину ХХ в. принято относить, как в отечественной, так и западной литературе, только Чехословакию и ГДР; Венгрия и Польша считаются странами, находившимися на начальной стадии промышленного развития; Румыния, Болгария, Югославия и Албания – на старте социалистических преобразований были аграрными.

В городах проживало свыше половины всего населения тоже только в Чехословакии (51,5% в 1950 г.) и ГДР (70,9% в 1950 г.), тогда как в остальных странах региона – менее трети: Болгария – 24,7% (1946 г.), Венгрия – 36,6% (1949), Польша – 36,2% (1949 г.), Румыния – 23,4% (1948), Югославия – 20,8% (1948)^⁴.

В общественных отношениях и культуре, во взглядах и ценностях, в образе жизни народов ЦЮВЕ доминировал традиционализм, господствовал доиндустриальный тип сознания. Социальный статус обеспечивался механизмами наследования, иерархическая структура общества оставалась незыблемой, а семейное предприятие было наиболее распространенным типом организации производства. Структура общества, экономика которого переживала период стагнации, после завершения второй мировой войны принципиально не отличалась от существовавшей на момент образования национальных государств после первой мировой войны. Процессы модернизации первой половины прошедшего века оказались по существу «замороженными».

На этом фоне осуществление программы социалистической индустриализации как основы «перехода к современности» и экономического соревнования с Западом приобрело для стран региона историческое значение. Темпы и результаты послевоенного промышленного подъема были действительно впечатляющими. Уже к началу 1960-х годов страны ЦЮВЕ перешли в категорию промышленных: свыше половины их населения стало жить на доходы от несельскохозяйственной деятельности. Был сломлен вековой социальный уклад, и восточноевропейское общество превратилось в составную часть современного мира, следуя теперь тенденциям его эволюции. Наиболее отчетливо это проявилось в скачкообразном росте с конца 1940-х годов межпоколенной мобильности - важнейшем показателе открытости социальной структуры. Общественное положение человека больше не определялось его социальным происхождением, о чем свидетельствовал целый ряд западных и восточноевропейских исследований^⁵.

В период форсированной индустриализации в Восточной Европе сформировался особый, характерный для данного типа развития, режим социальных перемещений. Он просуществовал до конца 1980-х годов. Однако основные тенденции и направления социальной динамики восточноевропейского и западноевропейского общества на протяжении всех этих десятилетий принципиально не различались, что также подтверждено эмпирически^⁶.

Социалистическая индустриализация опиралась на многочисленные и дешевые трудовые ресурсы, которыми располагали страны региона. Например, в Польше в предвоенные годы примерно треть мужчин трудоспособного возраста, занятых в сельском хозяйстве, относилась к категории «избыточной» рабочей силы^⁷. Рост промышленного производства привел к ликвидации аграрной перенаселенности села, как и городской безработицы. Более того, в него было вовлечено практически все женское население. Увеличение занятости служило главным фактором экстенсивного индустриального развития в годы первых пятилеток.

Быстрый промышленный подъем сопровождался переходом к полной занятости. Одновременно обнаружился острый дефицит квалифицированных кадров, особенно специалистов высшего уровня. Поэтому период строительства «основ социализма» вошел в историю прежде всего как время массовой восходящей социальной мобильности. Ее определяют как «исключительную», «беспрецедентную». Эта ситуация отчетливо контрастировала с межвоенной. Тогда даже в относительно более развитых на общерегиональном фоне Польше и Венгрии крестьянство и сельскохозяйственных рабочих отделяли от остального общества практически непреодолимые социальные барьеры. Эти группы общества были обречены на повторение жизненных судеб предшествующих поколений.

Традиционная крестьянская культура основывалась на тесной связи производственной активности с семейной жизнью, крайне ограниченных социальных и пространственных перемещениях, изоляции индивида от внешнего мира. Само крестьянское общество слабо регулировалось универсальными социальными механизмами, «заработавшими» только в результате индустриализации. Она сняла преграды на пути общественных перемещений, а социальная дистанция, отделяющая сельскохозяйственное население от несельскохозяйственного резко сократилась. На рубеже 1940-1950-х годов в странах региона сложились небывалые возможности изменения веками сложившегося порядка. Как писал У.Коннор, крестьянин по-прежнему оставался крестьянином, но ни он, ни его сын больше не считали, что последний обречен на неизбежное наследование этого статуса^⁸.

Вместе с тем общественная система советского типа по своей сути недалеко ушла от традиционной, построенной по принципу семьи или крестьянского сообщества с характерными для них солидарными связями и коллективистским началом. Поэтому главным компонентом советской модели развития стало обобществление, или «коллективизация» всех видов материальной и интеллектуальной собственности. Она охватила практически все аспекты жизни Восточной Европы, позволив быстро и относительно безболезненно трансформировать преимущественно крестьянские общества в индустриальные и городские.

«Стержень» социальной мобильности периода индустриализации составил переток крестьянства в промышленный рабочий класс. Быстрый рост его рядов шел на крупных предприятиях тяжелой индустрии, возникших в те годы. В результате первой Великой трансформации в выигрышном положении оказались все рабочие, занятые несельскохозяйственным трудом, в целом те семьи, в которых увеличилось количество членов, включившихся в общественное производство. Однако «выигрыш» исчислялся не только материальными показателями. Ощущение резко возросших шансов восходящей мобильности, неизвестных прежде профессиональных карьер, открывшихся возможностей достижения престижных позиций охватило все общество, особенно его молодое поколение. Это ощущение сохранялось у восточноевропейской молодежи из низовых, наименее привилегированных слоев населения до середины 1960-х годов.

Действительно, большинство (в Польше в 1957 г. 64%) сыновей крестьян, переселившихся в города, оценивали свое экономическое положение как высокое. Среди оставшихся жить и работать в селе к этой категории относилось всего 16%^⁹. Но принципиальное отличие периода социалистической индустриализации от межвоенного периода заключалось в том, что сельская молодежь стран региона в городах раньше могла рассчитывать лишь на низшие социальные позиции или пополнение отряда городских безработных. Теперь же миграция в города служила способом социального продвижения выходцев из крестьянской среды.

Для болгарского крестьянина заветной мечтой было стать «гражданином», тем более превратиться в промышленного рабочего: престиж индустриального труда в годы соцмодернизации значительно превосходил престиж труда сельскохозяйственного. С работой на промышленном предприятии связывались гораздо большие профессиональные и жизненные перспективы, возможность выбора своего собственного пути, не существовавшая у традиционного крестьянства. Поэтому на протяжении всего периода индустриализации условиям труда и даже быта рабочие не предавали особенно большого значения. Для бывших крестьян главным оставался сам переезд в город^¹⁰.

Даже рабочие во втором поколении (сыновья рабочих) считали, что их социальный статус выше, чем у родителей, принадлежавших к той же группе общества. Преобладало убеждение, что позиции рабочего класса улучшились по сравнению с довоенным периодом. Многие в те годы ожидали дальнейшего улучшения своего социального положения. Но еще больше было тех, кто рассчитывал на лучшее будущее детей, то есть следующего поколения. И чем ниже положение человека в социальной иерархии, тем чаще и сильней проявлялось у него это желание и надежда. Оно характерно, по данным польских социологов, для 92% неквалифицированных рабочих и всего трети интеллигенции^¹¹.

Энтузиазм периода массовых перемещений отражал объективную реальность тех лет, ее изменение по сравнению с предшествующим периодом. Так, если в 1930 г. в Венгрии треть рабочих мужского пола составляли выходцы из крестьянских семей, то в 1962-1964 гг. доля их достигла двух третей. Последующее ее сокращение вызвано уменьшением удельного веса и численности самого сельскохозяйственного населения в странах региона.

Что же касается шансов образовательного продвижения, то они оценивались обществом однозначно позитивно. Более 40% (согласно результатам того же исследования) считало, что практически все молодые и способные люди имеют теперь возможность получить высшее образование. Модель социального продвижения путем получения все более высоких уровней образования превратилась в доминирующую.

В 1950-е годы в социальных перемещениях участвовала главным образом мужская половина восточноевропейского общества. В следующее же десятилетие в них включилась и его более консервативная – женская - половина. «Женскую нишу» в системе разделения труда составляла непроизводственная сфера. В 1960-е годы начала возрастать доля женщин в среде высокообразованных специалистов, а в 1970-е годы они даже более активно, чем мужчины, пополняли этот слой общества.

Образовательная мобильность строилась уже не на групповой, то есть коллективной, а на индивидуальной основе. Человек путем повышения своей квалификации пытался перейти к более сложным видам трудовой деятельности. Профессии, не требующие образования и квалификации, в период форсированного экономического роста считались наименее престижными. И это несмотря на политику радикального перераспределения заработков, урезавшихся у работников умственного труда в пользу рабочих.

Польский социолог В.Нароек подчеркивает, что «индивидуальное продвижение уже не было чем-то исключительным и для людей амбициозных превратилось в обычное дело»^¹². Наиболее энергичные, целеустремленные личности полностью использовали открывшиеся перед ними возможности социального выбора, которых они прежде были лишены. На фоне массовой восходящей мобильности даже стабильное, неизменное положение индивида воспринималось им самим и окружающими его людьми как отсутствие жизненного успеха, удачи.

По состоянию на 1961 г. 42% опрошенных польских горожан считали, что занимают более высокие социальные позиции по сравнению с их отцами, когда они были в том же возрасте^¹³. Тогда же завершается эпоха мобилизационного социализма в его сталинской версии, а вместе с ней – процесс формирования общественной системы советско-социалистического типа. Второй, позднесоветский период развития – время консолидации этой системы. Но это и время выработки национальных вариантов восточноевропейского пути развития и назревания дезинтеграционных тенденций внутри восточного блока.

В 1960-е годы в странах региона еще оставались невысокими социальные барьеры, разделяющие работников умственного и физического труда, формирующиеся отряды интеллигенции и рабочего класса. Однако программа социалистической индустриализации была уже в основном выполнена, и социальные перемещения – самые интенсивные за всю историю народов региона – исчерпали свой потенциал. Глубокие изменения в экономике и профессиональной структуре населения, вызванные индустриальным ростом, коллективизацией сельского хозяйства и национализацией основных отраслей промышленности, фактически подошли к концу. За сравнительно короткий период времени индустриализация поглотила избыток рабочей силы, существовавший в аграрном секторе стран региона. Возникла новая социальная структура восточноевропейского общества, перешедшего в категорию индустриального. Специфика этого перехода проявляется не только в общих для всех стран тенденциях социального развития. Не менее любопытны и его национальные особенности.

По подсчетам Х.Доманьского, социальная мобильность в странах региона пережила свой пик в 1948-1952 гг. В те годы в Чехии, Венгрии и Словакии свой профессиональный статус сменило 38-39% мужского населения. Поляки и болгары обладали в те годы относительно меньшей готовностью к социальным перемещениям, в которых приняло участие соответственно 27 и 21% мужчин^¹⁴. Нации, принадлежавшие на старте соцмодернизации к числу крестьянских, дольше сопротивлялись ее воздействию. Напротив, наиболее индустриально развитое чешское общество лидировало по темпам и масштабам происходивших изменений. «Второе рождение» в годы первых пятилеток пережили в Чешских землях промышленные регионы, сформировавшиеся еще столетие назад как центры угледобычи, металлургии и тяжелого машиностроения. Чехия вместе с Восточной Германией приняла на себя роль «кузницы социализма», способствуя проведению индустриализации остальных стран региона. «Современные» чехи демонстрировали наивысшую степень открытости переменам, выразившуюся в максимальном уровне их социальной мобильности. Чешское общество первым в регионе завершило программу не только в строительства «основ социализма», как четыре десятилетия спустя - программу создания «основ капитализма».

Противоположный полюс на начальном этапе послевоенной модернизации составляли гораздо более инерционные крестьянские общества Болгарии, Румынии и Югославии, Албании с их минимальными на общем фоне показателями потенциальной мобильности населения. Болгария, например, оставалась страной мелких сельскохозяйственных производителей на протяжении всей первой послевоенной декады – решающей для осуществления индустриализации других стран региона. Ощутимые социальные перемещения у болгар произошли со значительным временным сдвигом по отношению к народам высокого и среднего уровня развития. Эти перемещения датируются болгарскими исследователями серединой 1950-х – серединой 1970-х. В большинстве же других стран Восточной Европы они завершились примерно на десятилетие раньше^¹⁵.

К семидесятым годам в странах социалистической системы происходит относительное выравнивание структуры занятости. Так, если в 1950 г. в промышленности и строительстве Румынии работало 14,2% активного населения, а Венгрии – 22%, то в 1970 г. это соотношение достигло 30,8:34%^¹⁶. Социальные различия, существовавшие между народами региона до начала радикальных социально-экономических преобразований периода индустриализации, практически «стираются». Тогда же наступает стабилизация социальной структуры: специалисты уже не отмечают крупных ее изменений. Она сохраняет основные свои параметры вплоть до распада системы социализма. Социальная структура 1970-х годов характеризуется как все более «закрытая», а 1980-х – как «жесткая», или ригидная. В условиях «герметизации» высококвалифицированных групп населения интеллигенция пополняется главным образом за счет самовоспроизводства, превращаясь в «наследственную». Однако свыше половины ее как правило составляли «выходцы из народа» - люди рабочего или крестьянского происхождения. Конечно, в Чехословакии среди специалистов выше была доля потомственных рабочих, тогда как, например, в Румынии – бывших крестьян. Социологические исследования начала 1980-х годов продемонстрировали уже не намечающиеся, как два десятилетия назад, а отчетливо выраженные барьеры, отделяющие сельскохозяйственное население от остальных его групп, работников умственного труда от занятых трудом физическим, высококвалифицированных специалистов, управленцев, служащих от остальных работников нефизического труда.

В условиях перехода ко второму этапу восточноевропейского пути развития задачи экономического роста отходят на второй план, уступая место социокультурным преобразованиям. Это время формирования крупногородских и высокообразованных слоев населения. Тогда же качественно изменяются стандарты материального потребления, значительно ослабляется идеологическое давление, существовавшее в годы становления коммунистического режима и мобилизационного типа развития. Восточноевропейское общество переходит от изоляции по отношению к внешнему миру, прежде всего Западу, к усилению контактов с ним.

Однако основы общества индустриального, современного типа в Восточной Европе были заложены на протяжении первых 15-20 послевоенных лет. Именно в эти годы совершился ускоренный и решительный «разрыв с прошлым» - преодоление социально-экономической отсталости и переход от аграрного общества к индустриальному. Массовые восходящие перемещения выходцев из крестьянской и рабочей среды в условиях экономических преобразований периода мобилизационного социализма приобрели характер вынужденный, если не принудительный. Однако эти преобразования породили у самого восточноевропейского человека огромные – и в сильной мере оправдавшиеся - надежды и ожидания. Классы и социальные группы, которые традиционно относились в странах региона к «низшим», именно в этот период «форсированного эгалитаризма» получили доступ к образованию вплоть до высших его уровней, к квалифицированному труду, высоким заработкам, к вершинам социальной иерархии.

Важнейшим результатом межцивилизационного по своему значению перехода стран региона от преимущественно аграрного, крестьянского общества к индустриальному явилось формирование восточноевропейского рабочего класса. Вместе с интеллигенцией, или госслужащими, он составил массовую основу общества восточноевропейского типа. Два социальных субъекта представляли данный регион и данную общественную систему. Рабочий класс можно считать социальным итогом первого этапа восточноевропейского пути развития, интеллигенцию – второго. Оба этих этапа, пришедшиеся на период социализма, связаны с последовательным преодолением важнейших цивилизационных барьеров, отделяющих Восточную Европу от современного мира. Индустриализация, или промышленная революция совершилась на первом этапе этого исторического перехода, урбанистическая, или городская и образовательная революции – на втором его этапе. Третий барьер межцивилизационного значения – демографический, связанный с изменением режима естественного воспроизводства населения, «взят» уже на третьем этапе восточноевропейского пути развития, в результате второй Великой трансформации.

Многочисленный рабочий класс, к которому принадлежало свыше половины экономически активного населения, возник на «раннем» этапе социалистической модернизации как основа новой социальной структуры. Его положение - престиж и материальный уровень – соответствовало его роли ведущей силы в процессах перехода к обществу индустриального типа. Восточноевропейский рабочий обладал некоторыми общими характеристиками, связанными со спецификой рассматриваемого пути общественного развития.

Так, социокультурный облик рабочего класса стран региона формировался под влиянием несоответствия уровней индустриализации и урбанизации общества. Отставание роста городского населения от развития промышленности было характерно для стран региона и в досоциалистический период. Уже в межвоенные годы здесь возник социальный слой, сельское место жительства которого сочеталось с работой на городских предприятиях. В условиях индустриализации этот слой становился все более типичным для восточноевропейского села. Так, городское население в 1970 г. в Венгрии составляло 45%, а несельскохозяйственное – 77%^¹⁷. То есть всего четверть экономически активных занималась сельским трудом, но более половины их жило в деревнях^¹⁸. К концу периода индустриализации восточноевропейское село приобрело преимущественно рабочий характер. Село фактически и явилось местом формирования социалистического рабочего класса.

Рост занятости в промышленности в 1950-1960-е годы постоянно опережал увеличение доли городского населения. В странах региона консервировался низкий уровень урбанизации. Причем наряду с ростом несельскохозяйственной занятости сельского населения множились его слои, обладающие двойным социальным статусом – рабочие-крестьяне (коворольники). Коворольничество – традиционное для стран региона явление, связанное с экономической отсталостью села и поиском сельскими жителями заработков за пределами своего места жительства, в несельскохозяйственной сфере. Экспансия коворольничества вела к формированию широких полупролетарских слоев, росту интенсивности маятниковых миграций к месту работы и обратно. Бывшие крестьяне с их низким уровнем квалификации сохраняли не только прежнее место жительства, но и связи с сельскохозяйственной деятельностью, традиционные, хотя уже маргинализированные нравы и обычаи.

Коворольник периода первых пятилеток чувствовал себя крестьянином в заводской среде и рабочим в селе. Такое его состояние не прошло с завершением индустриализации. Более того, по мере улучшения условий жизни в селе, развития системы сообщения с городом миграция, заканчивающаяся переселением, даже сокращалась. Объем ежедневных и еженедельных перемещений возрастал: они превратились в массовое явление.

К началу второго этапа своего развития восточноевропейское общество сохраняло значительный демографический потенциал урбанизации, судя по большим различиям в доле сельского и сельскохозяйственного населения, высокому уровню маятниковых переездов. В 1970-е годы в ситуации так называемой урбанизации села там размещались небольшие промышленные предприятия, что стимулировало рост несельскохозяйственной занятости местных жителей. Особый размах в это десятилетие получило индивидуальное жилищное строительство в сельской местности и оснащение деревенских домов по образцу городских. Строительство так называемых семейных домов широко развернулось, например, в Словакии. Это отвечало главному жизненному устремлению словацкого крестьянина - к домовладению. Село привлекало возможностью решения здесь жилищной проблемы даже городскую молодежь. Росли заработки в сельском хозяйстве, доходы от ведения приусадебного хозяйства. Все это не только не стимулировало переезд сельского жителя в город, но, напротив, вызывало процесс перемещения наиболее социально активной части горожан в село. По составу населения оно становилось более промышленным и рабочим, чем город - фокус непроизводственной деятельности населения. Согласно утверждению Р.Андорки, если на первом этапе послевоенного развития рабочий класс был носителем многих «крестьянских» характеристик, то на втором – скорее крестьянство походило на рабочий класс. Во всяком случае, процессы «раскрестьянивания» восточноевропейского рабочего класса не завершились до конца ХХ в.

Большинство сельского населения было занято в промышленности, но заработки от индустриальной деятельности дополнялись доходами от аграрного производства, труда на приусадебных участках или наоборот. Значительная часть работников промышленных предприятий жила в смешанных домохозяйствах: другой их активный зарабатывающий являлся крестьянином. В 1970 г. меньше половины сельских жителей Венгрии было занято в каком-либо виде сельскохозяйственного труда, 56% экономически активных принадлежало здесь к рабочему классу^¹⁹. 2/3 экономически активного населения словацкого села работало за пределами своего места жительства. Маятниковая миграция стала частью повседневного существования восточноевропейца. Даже порвавшие с аграрным сектором слои населения были по-прежнему крепко привязаны к селу. И еще десятилетие спустя наблюдалась аналогичная картина: лишь возросла доля квалифицированных рабочих в составе сельского пролетариата.

Таким образом, одной из наиболее характерных черт восточноевропейского рабочего класса была ярко выраженная переходность, или маргинальность – социального положения и способа существования, рода деятельности и интересов, состояния сознания и системы ценностей. Слой с двойным социальным статусом не представлял собой рабочего класса в его классическом понимании, а был скорее «посткрестьянским», промежуточным между обществом аграрного типа и индустриальным, между городом и селом. Сформировавшись на первом этапе модернизации, социалистический рабочий класс и к концу второго его этапа сохранял близкую к крестьянской природу.

Рабочие первого поколения несли особенно сильный отпечаток доиндустриального образа жизни и культуры. Увеличение доли потомственных рабочих во втором их поколении способствовало формированию самосознания рабочего класса. Однако и в 1970-1980-е годы не ослабевали тесные взаимосвязи и взаимопроникновения рабочей и крестьянской популяций Восточной Европы, препятствующие процессу классообразования рабочих. Переходный, неопределенный социальный статус порождал мировоззренческий вакуум, лишал человека привычных жизненных устоев.

Польская исследовательница М.Ярош не без удивления констатировала, что суицид, склонность к которому обычно приписывают людям интеллектуального труда, в Польше характерен преимущественно для рабочего класса. Высшие показатели самоубийств регистрировались в среде сельского населения, однако у крестьян они минимальные. Максимум же приходится на сельскохозяйственных рабочих. Исключительно высокий уровень совершения самоубийств характерен для маятниковых мигрантов, ежедневно совершающих поездки к месту работы и обратно, сохраняя сельское место жительства. Постоянные пространственные перемещения, когда человек оказывается надолго изолированным от семейной, домашней среды, как выяснилось, в наибольшей степени связаны у восточноевропейцев с появлением психологического дискомфорта, агрессии и самоагрессии^²⁰.

Восточноевропейский путь развития имел еще одну особенность, консервирующую переходный характер общества этого типа. Темпы наращивания образовательного и профессионального статуса большинства населения опережали темпы увеличения его заработков. В результате широкое распространение получило явление так называемой статусной несогласованности, или несоответствия уровня образования доходам. Оно существовало на протяжении обоих этапов социалистического развития^²¹. Финансовая оценка работников умственного труда, ряды которых стремительно множились, занижалась по сравнению с оплатой менее престижного физического труда: народное хозяйство продолжало испытывать в нем значительную потребность.

Зависимость между уровнем образования и доходами даже приобрела тенденцию к сокращению. В 1970-е годы экономическое положение квалифицированных рабочих, занятых на крупных промышленных предприятиях можно было назвать привилегированным. Заработки этой огромной социальной группы постепенно приближалась к оплате труда инженерно-технических работников. Правда, рост благосостояния рабочего класса завершился в Польше появлением его массового протестного движения, организованного профсоюзом Солидарность. Вместе с тем именно в революционном 1980 г. средняя зарплата польского рабочего превысила заработок специалиста. До самого конца эпохи социализма физический труд оставался высокооплачиваемым. Возможно поэтому в иерархии престижа профессий в 1987 г., по польским данным, вторым вслед за университетским профессором шел квалифицированный шахтер и только третьим – врач^²².

Несоответствие образовательных параметров материальным даже стало в 1970-е годы причиной перемещений из интеллигенции обратно в рабочие. Занятые умственным трудом в это десятилетие рекомендовали своим сыновьям, которым не удалось поступить в вуз, получать профессию рабочего. Она обеспечивала более высокий уровень материального благосостояния, во всяком случае, по сравнению с трудом рядового чиновника.

Единство рабочего класса и новой, или народной интеллигенции существовало в период их формирования, в годы массовых социальных перемещений. Это единство двух составных частей общества восточноевропейского типа просуществовало до начала 1980-х годов. «Союз» рабочего и интеллигента, как и рабочего и крестьянина, коренился в относительном сходстве, «гомогенности» их социокультурного облика, в незавершенности процессов кристаллизации этих групп общества. Их переходные свойства обладали особой устойчивостью в условиях модернизации консервативного типа. Массовые социальные перемещения первого этапа радикальных преобразований на втором этапе «пути» приобрели некоторые черты возвратной направленности: вновь усилились позиции и сельскохозяйственного, и индустриального физического труда. Социальный ландшафт восточноевропейского общества характеризовался «сглаженностью»: межклассовые различия были немногим выразительнее внутриклассовых^²³. Тем не менее, начавшиеся на рубеже 1940-1950-х годов процессы формирования социальной структуры общества индустриального типа, ее восточноевропейского варианта в целом завершаются к началу 1980-х годов. На общественную сцену выходят новые социальные субъекты со своими ценностями и интересами, ожиданиями и требованиями. Это рабочий класс и интеллигенция.

Восточноевропейский рабочий класс возник в период форсированной индустриализации как «двигатель» социально-экономических преобразований компартии. Он обладал уверенностью в своей коллективной силе и преувеличенным чувством независимости по отношению к власти, которая наделяла его званием социально-политического «гегемона». В этом смысле он явно отличался от западноевропейского рабочего класса^²⁴. Как свидетельствуют результаты сравнительного польско-американского исследования 1970-х годов, работники физического труда в промышленности в Польше отличались более выраженным ощущением благополучия по сравнению со служащими и управленцами. Последние в силу ряда обстоятельств значительно чаще испытывали чувство беспокойства. В США ситуация противоположная^²⁵. Положение рабочего в восточноевропейском обществе было явно благоприятней. Оно не уступало здесь положению интеллигента.

Неудивительно поэтому, что рабочие стран региона характеризовались уверенностью в себе, отвагой. В 1970-е годы рабочий класс испытал мощный прилив образованной, нонконформистски настроенной, воспитанной в духе идей равенства и справедливости, молодежи. В результате социокультурная дистанция, отделяющая рабочий класс от среднего, то есть от высокообразованных слоев сократилась, а отличие от западных рабочих, напротив, возросло. Восточноевропейский рабочий, особенно молодой и квалифицированный, в большей степени ориентировался на социальное продвижение и идеологию равенства шансов. Он как правило не ограничивался материальными интересами и потребностями. Ему были близки идеалы демократии, свободы, индивидуального успеха, в которых он не усматривал противоречия с принципами эгалитаризма и коллективизма. Во многих отношения (по способу мышления, жизненным проблемам, даже внешнему виду) молодой квалифицированный рабочий и молодой интеллигент 1970-х годов очень близки друг к другу. Их объединяло тогда больше общего, чем квалифицированного рабочего и специалиста, принадлежащих к разным поколениям - младшему и старшему^²⁶.

Восточноевропейский рабочий класс представлял собой «ядро» массовой основы общества индустриального типа. Экономические и политические преимущества, которыми он наделялся, соответствовали его «особому положению». О привилегированности этого положения свидетельствует уже тот факт, что оно резко ухудшилось с принятием новой стратегии развития после 1989 г. Уже на самом начальном этапе либерализации рабочий класс государственных предприятий претерпел резкие изменения в своем составе и численности. Менее половины польских, венгерских и чешских рабочих по состоянию на 1988 г. сохранила свой социально-профессиональный статус в 1993 г.^²⁷ Наиболее распространенной формой дезинтеграции рабочего класса служил переход его представителей в категорию незанятых, т.е. прекращение экономической активности.

Деиндустриализация и падение на рубеже 1980-1990-х годов не только промышленной, но и общей занятости привели к новой, хотя и значительно менее мощной, чем первая, волне социальных перемещений. Теперь это были перемещения преимущественно «нисходящие». Переход к новой модели развития сопровождался «аграризацией» общественных структур, сокращением индустриальной занятости сельского населения и уменьшением интенсивности связей между городом и селом. Недостаток рабочих мест в на городских предприятиях вел к уменьшению количества маятниковых мигрантов^²⁸. Радикальный поворот в жизненных судьбах восточноевропейского рабочего класса стал первым проявлением «бегства из социализма». Но это была и общая, универсальная для восточноевропейского региона закономерность социальной трансформации периода постсоциализма.

Общество, носившее название социалистического, четыре десятилетия совершало переход к структурам индустриального типа, сохраняя относительно невысокую социальную дифференциацию. Переход сопровождался массовой «восходящей» мобильностью и опирался на поддержку населения стран региона. На первом этапе послевоенной истории преобразования эгалитарного типа встречали практически всеобщее одобрение. Оптимизм по поводу шансов продвижения по социальной и образовательной лестнице особенно отличал людей, достигших в эти годы высоких статусных позиций. Работники умственного труда, понятно, чаще, чем неквалифицированные рабочие, считали, что социальные различия в послевоенном обществе по сравнению с довоенным сократились^²⁹.

Восточноевропейцы сохраняли настрой на принципы социального равенства и после завершения программы ускоренной индустриализации. Почти все опрошенные в 1961 г. в Польше желали дальнейшего его роста. Без малого половина выступала даже за полную ликвидацию всех социальных различий. Однако для людей, «выдвинувшихся» в годы индустриализации эгалитарные идеалы и связанные с ними надежды уже тогда начинали терять свою привлекательность. Высокообразованные в самом начале 1960-х годов значительно реже ориентировались на идеалы полного социального выравнивания, чем рабочие, даже квалифицированные – соответственно 38 и 53%^³⁰.

Создание в Восточной Европе общества индустриального типа сопровождалось реальной ликвидацией социальных барьеров. Открылись небывалые возможности разного рода перемещений людей в обществах с сельским и сельскохозяйственным большинством населения. Превращение крестьянина в рабочего, горожанина и даже интеллигента создало неповторимую атмосферу свободы социального достижения. В этой атмосфере сложилась специфическая система ценностей, сохранившая свою традиционную основу, поскольку рабочие и даже их дети не успели испытать в полной мере процессов раскрестьянивания и пролетаризации. Они фактически не утратили своих социокультурных корней. Ощущение «восхождения» по социальной лестнице и ожидание его продолжения оттеснило в тот период на второй план материальные, потребительские ценности. Господствовала трудоцентрическая производственная ориентация: труд, как и образование, считался главной формой самореализации.

Приоритет нематериальных стимулов труда и ценностей профессиональной самореализации существовал в период формирования не только рабочего класса, но и массовой интеллигенции, то есть на втором этапе восточноевропейского пути развития. При переходе к постиндустриальному обществу субъективная значимость фактора оплаты труда была обратно пропорциональна уровню образования. По сравнению с остальными группами населения высококвалифицированные специалисты, сохранявшие настрой на продолжение «восходящей» мобильности, и в 1970-е годы еще продолжали считать материальный фактор менее важным^³¹. Однако уже начало следующего десятилетия привело и молодую интеллигенцию, ощутившую завершение периода массовых перемещений, к отказу от подобного аскетизма. Так старшее поколение новой интеллигенции 20 лет назад рассталось с особенно близкими ему совсем недавно принципами эгалитаризма.

Если история восточноевропейского рабочего класса – его формирования и распада – характерна для биографии «отцов», или первой генерации эпохи великих перемен, то история восточноевропейской интеллигенции отражена в жизненных путях «детей», или второй генерации людей той драматической эпохи.

Blog

Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития

Содержание

Н.В. Коровицына