Geum.ru

Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава ii.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
ГЛАВА II.


ПЕРЕСТРОЙКА:

СДВИГИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ


§ 1. Восточноевропейская модель семейного поведения


Разделение восточноевропейского общества на «мир людей» и «мир институций» с особой силой обозначилось с завершением цикла его радикальных преобразований. Интенсивное «социальное перемешивание» периода индустриализации не смогло коренным образом трансформировать мощный пласт традиционной культуры и образа жизни народов региона. В 1970-е годы семья и ближайшее окружение вновь, в соответствии с вековым укладом приобретают для восточноевропейского человека первостепенную важность и смысл - в противовес окончательно формализовавшейся сфере общественной жизни. Саму власть теперь уже мало интересует, о чем люди думают и как они к ней относятся.

Сферы общественной и частной жизни «разошлись». Доступ «внешней» действительности в повседневность восточноевропейца был теперь крайне ограничен, а политические воззрения, высказываемые внутри семьи и за ее пределами, весьма различались74. Общественная реальность не предоставляла привлекательной альтернативы дому и семье. Не только гражданская активность, но и, например, путешествия по миру или предпринимательская деятельность были практически невозможны. Только в семье человек чувствовал себя естественно и непринужденно, здесь фактически и проходила его жизнь. Один из жителей словацкого села в 1979 г. заявил, что «живет с полудня пятницы до утра понедельника», то есть когда находится дома в кругу семьи75. Можно говорить о выраженном «фамилиоцентризме» восточноевропейского общества того времени76. Превращение семьи в его социальный фокус и господствующую ценность составило содержание процессов неотрадиционализации периода «домашнего социализма». Любопытно, образовательная революция рубежа 1960-1970 х годов совпала по времени с феноменом «возврата к семье» в Восточной Европе, что заложило основы деления общества на людей «простых» и «образованных».

В то время вся внетрудовая жизнедеятельность человека приобрела выраженный семейный характер. Явно изменились и приоритеты семейной политики государства. От обеспечения полной занятости женщин, составлявшей основу этой политики в период индустриализации, совершился переход к поощрению их традиционных функций, связанных с ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей.

Именно в семейной среде, в неформальном кругу традиционно на протяжении столетий закладывались основы выживания и самосохранения народов региона, особенно в переломные периоды их истории. К их числу относится и вторая половина ХХ в. с ее системными трансформациями. «Бегство от кризиса в семью» произошло, например, после введения военного положения в Польше в декабре 1981 г. Тогда, согласно социологическим данным, скачкообразно возросла роль частной сферы как фактора удовлетворенности жизнью и цели существования, даже превысив уровень середины 1970-х годов. Аналогичная динамика характерна для периода «нормализации» в Чехословакии.

Вплоть до начала политических преобразований в Восточной Европе, в преддверии бархатных революций частная жизнь остается наиболее предпочтительным и доминирующим способом существования восточноевропейца. «Социализм начался у нас с того, что обобществил семью, а закончился тем, что был семьей тотально колонизирован», - написал чешский социолог И.Можны77. «Семейный фон» общественной жизни Чехии в 1970-1980 годов выразительно показан им в книге «Почему так легко?..»78. Как следует из нее, большинство семей (семейных кланов) достаточно хорошо вписалось в социальные реалии позднесоветского типа и было относительно удовлетворено ими.

Чешский человек, по И.Можны, отличается не только скептицизмом по отношению к разного рода новациям, но и бдительностью, осторожностью, недоверчивостью. С давних времен он надежно держит судьбы своей нации в собственных руках, полагаясь прежде всего на институт семьи, его традиционные функции самообеспечения и самодостаточности, а в период, который автор определяет как «поздний модерн» – еще и самореализации личности.

Относительно независимая и автономная от государства восточноевропейская семья является хранительницей и надежным инструментом передачи ценностей национальной культуры из поколения в поколение. Институт семьи, бывшей в 1970-е годы практически единственной альтернативой официозу «реального социализма», в то десятилетие окреп и усилился, став основой «суверенности» индивида по отношению к действительности, «убежищем» от нее. Семья оставалась важнейшим источником покоя, комфорта, накопления творческого потенциала. Причем эта ее функция открыто поддерживалась самим коммунистическим режимом. Власть видела в семье, межпоколенных отношениях взаимной поддержки и сотрудничества основы социальной солидарности, консолидации общества, которую не могла обеспечить политическими средствами, или «сверху». Действительно, солидарные отношения и взаимопомощь поколений традиционно очень сильны в семьях народов региона. Они служат ярким образцом преемственности, связи поколений.

В соответствии с общепринятыми нормами жизни на родителей возлагалась моральная обязанность заботиться, обеспечивать условия получения максимально высокого уровня образования и поддерживать финансово детей и внуков как можно дольше и независимо от индивидуальных возможностей. Вырастая, дети выполняли те же обязанности в отношении собственного потомства. Молодые люди были ориентированы на ожидание материальной помощи родителей на протяжении практически всей жизни. Опрос родителей 15-летних детей, проведенный в начале 1980-х годов в Чехии, показал, что 40% их выражало намерение поддерживать своего сына (дочь) экономически «насколько хватит сил»79. «Инвестирование» в следующее поколение, в семью, потом в семьи детей составляло наиболее распространенную жизненную стратегию людей того времени80.

Трехпоколенные семьи в Восточной Европе периода социализма представляли собой очень распространенное явление. В условиях дефицита жилья молодежь и после вступления в брак вынуждена была нередко жить вместе с родителями. Так, в Болгарии в 1977 г. 61% молодых супружеских пар проживало вместе со старшими81. Вместе с тем, у 95% чешских семей после 5 лет брака была собственная квартира82. Старшая генерация, как правило, брала на себя обязанность воспитания внуков, освобождая от нее молодых работающих матерей.

В 1970-е годы государство усилило меры по поддержке семьи, материнства и детства. Наряду с ним церковь, особенно в странах, где она пользовалась большим массовым влиянием, пропагандировала и поддерживала модель семьи, которую можно определить как традиционную, или консервативную. Расцвету ее в то десятилетие способствовали и политические, и экономические реалии: членство в «восточном блоке» и относительно невысокий, по сравнению с западным, уровень материального достатка населения, а также осознание людьми этого различия. Стремясь его преодолеть, коммунистические правительства в условиях «технократического» социализма даже предприняли попытку превращения потребительских настроений в социально-мобилизующий фактор. Ожидалось, что он сплотит общество и обеспечит жизнеспособность существующего режима. Однако функцию общественной мобилизации, как показали последующие события, смогло выполнить не экономическое, а политическое движение. Оно действительно получило название «Солидарность». Но начало эпоху краха коммунизма.

Применительно ко второму этапу восточноевропейского пути развития можно с уверенностью говорить о его национальном многообразии. Модель социокультурной эволюции тех лет сложилась под влиянием не только и даже не столько «советских образцов», сколько традиций самих народов региона, особенностей их нравов и обычаев, то есть культурно-цивилизационных характеристик жителей рассматриваемого региона.

Семья в восточноевропейском понимании гораздо шире, чем в западном, - не только потому, что она многопоколенная. Сюда входят помимо родственников еще и друзья, сослуживцы, соседи, без которых невозможно представить себе жизнь отдельного человека. Семья, по выражению Ст.Новака, - это своего рода «расширенная личность»83. Дружеские отношения для поляков, считает он, важней, чем для других народов. «Чего-то, соответствующего дружбе в нашем понимании, просто нет в большинстве культур». Выраженная потребность восточноевропейца в одобрении и поддержке со стороны ближайшего окружения оставалась эффективным фактором общественного контроля. Эта потребность порождала конформизм по отношению к общепризнанным семьей ценностям, характерный для представителей всех социальных групп и поколений.

Микроструктуру восточноевропейского общества традиционно составляет не отдельная личность или нуклеарная семья, а сплоченная малая группа. Престарелые супруги и молодые связаны регулярными отношениями, которые сочетаются с «горизонтальными» связями между ними и более дальними родственниками, с другими семейными кланами, образуя в совокупности систему. Ее повседневное существование составляет «ядро» жизненного мира восточноевропейца. Так или иначе, большинство семей интегрировано в систему подобной взаимозависимости84. Основу общества, его развития составляют тесные контакты внутри малых групп, скрытые от глаз посторонних. Весь мир поделен на «членов семьи», или «своих» и «чужих». «Связи», на которых держится общество такого типа, названо Э.Бэнфилдом «аморальной семейственностью»85. Это понятие использовано им применительно к традиционному крестьянскому сообществу. Система связей подобного типа сохранялась в Восточной Европе и после завершения первого этапа ускоренной модернизации.

В 1970-е годы, особенно в их конце, в сфере семьи концентрировалась жизненная энергия восточноевропейского общества. Взаимопомощь членов семьи в обеспечении их всем необходимым восполняла существовавший дефицит товаров и услуг. Семья во многом дополняла государство собственными ресурсами – материальными и социальными. Интегрированная в систему неформальных контактов еще более высокого ранга, она функционировала как важная экономическая структура социалистического общества. А оно недалеко ушло от общества традиционного типа с его приоритетом социальных институтов над безличными финансовыми. Причем различие в степени вовлеченности в «самодеятельное» производство между городским и сельским населением оставалось минимальным. Следование семейным интересам, их охрана утвердились в качестве приоритетной цели жизнедеятельности людей. Восточная Европа, которую от аграрного прошлого отделяло всего одно, как минимум два поколения, еще жило доиндустриальным менталитетом. Крестьянская традиция, акцентирующая роль семейно-дружеской общины, и традиция дворянско-интеллигентская, сохраняли свою силу и при «развитом социализме»86. Исходя из этих двух традиций, строились жизненные стратегии восточноевропейцев, их «массовый» и «элитарный» типы. Коллективизм, эгалитаризм и патернализм были естественным содержанием обоих их на этапах и индустриального, и перехода к постиндустриальному развитию.

После экономического подъема начала 1970-х годов уровень благосостояния населения достиг относительно высоких по меркам данного региона значений. Различия в материальном положении социальных и национальных групп свелись к минимуму, а расширение внешнеэкономических связей привело к заполнению рынка импортными потребительскими товарами. Гарантии полной занятости, бесплатного медицинского обеспечения и образования создавали ощущение безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Все это благоприятствовало расцвету восточноевропейской семьи и превращению ее действительно в главную жизненную ценность и мужской, и женской части населения. В семье восточноевропейский человек находил компенсацию ограниченных возможностей и карьерного, и имущественного роста, характерных для периода «домашнего социализма».

Протестный потенциал, периодически выплескивавшийся на поверхность общественной жизни Восточной Европы, коммунистический режим канализировал в сферу семейной, частной жизни. Вступление в брак и рождение детей считалось обязательным и универсальным способом существования человека. Государственная политика поощрения рождаемости начала 1970-х годов дала всплеск значений этого показателя. Брачность в это десятилетие находилась на очень высоком уровне, а средний возраст вступления в брак не превышал 25 лет. Широкое распространение ранних браков было обусловлено социальной политикой государства, отдававшего приоритет поддержке семей с малолетними детьми.

Система советского типа как «солидарное сообщество уравнительных архетипов» сама построена по принципу семьи. С середины 1960-х годов с завершением строительства «основ социализма» и наступлением спокойной и безбедной жизни народы региона вернулись к тихому семейному быту полутрадиционного типа. Семья служила прообразом патерналистского государства с иерархической системой отношений. Понятие «народ» отождествлялось с понятием «семья», в которой государству отводится роль «отца»87. Как во всякой традиционной культуре, чувство здесь преобладает над знанием и интересом, а социальная идентификация личности носит прежде всего эмоциональный характер.

Существуют многочисленные эмпирические подтверждения первостепенной значимости семьи для восточноевропейца 1970-х годов. Особенно характерно это для поляков, отличающихся самым высоким в регионе уровнем религиозности. Семья у них – важнейшая группа, с которой индивид себя идентифицирует, неотделимая от его самого. Вторая по значимости для поляка группа – национальная. Отождествление с польским народом, очень значимое для каждого его представителя, ярко проявляется в феномене польского патриотизма.

В субъективном видении людей польское общество предстает в виде «федерации» первичных групп, объединенных в национальное сообщество. В роли этих первичных групп и выступают семейно-дружеские объединения. Именно они образуют то социальное пространство, в котором реальный «мир человека» взаимодействует с внешним, в сильной мере чуждым ему «миром институций». Стефан Новак обнаружил в 1970-е годы своего рода социальный вакуум между уровнем первичных групп и общенациональным уровнем. Как выяснилось, значимость профессиональных или политических объединений «среднего уровня» для поляков несравненно ниже по сравнению с семьей (в широком смысле) и народом. Именно это относительно свободное социальное пространство и заняло в 1980 г. движение, организованное независимым профсоюзом Солидарность. Оно сыграло роль объединяющего фактора по отношению к массе первичных групп, создав, наконец, - пусть на время – социально-политическую общность поляков88.

На протяжении десятилетия, предшествующего появлению Солидарности, склонность людей к жизни в малых группах, объединенных дружескими и семейными связями, возрастала, став доминирующей не только для старшего, но и для младшего поколения. Польское исследование 1978 г. продемонстрировало эскапистские устремления молодежи по отношению к организованной общественной жизни. Она нетерпимо относилась к каким-либо посягательствам на свой «круг» - родственников и друзей, - не допуская внешнего давления, нарушения установившейся системы отношений. Молодой человек не верил в возможность улучшения условий своей жизни «сверху», отторгая общественную действительность как инородюю и непонятную. Нравственным считалось не следование принятым нормам, а защита интересов близких, с одной стороны, и национальных традиций – с другой. Мир человеческих чувств и эмоций ограничивался микрогруппой, за пределами которой господствовала малопонятная и суровая действительность. Такой тип сознания молодого поколения конца 1970-х годов, связанный с акцентированием взаимоотношений на уровне первичной группы, которая противопоставлялась всему остальному миру, И.Кшеминьский назвал формой самообмана89.

Одну из главных сторон восточноевропейского типа социокультурной эволюции второй половины ХХ в. составляет эмансипация женщины. Она была особой - частичной, ограниченной профессиональной сферой, при сохранении и даже развитии традиционных функций женщины: домохозяйки, матери, жены. Прежде всего по этим характеристикам женщина оценивалась обществом. Вместе с тем социализм «освободил» женщину. Он предоставил ей возможность и даже обязал трудиться полный рабочий день. Это резко контрастировало с полупатриархальным типом общественных отношений, который непосредственно предшествовал установлению социалистического строя. Переход к практически полной женской занятости совершился на протяжении жизни буквально 1-2 поколений. Его стимулировала экономическая ситуация семей, когда средний уровень благосостояния достигался сложением относительно невысоких заработков двух взрослых членов семьи, то есть женщина была вынуждена участвовать в формировании семейного бюджета. Можно говорить о массовой профессиональной активизации восточноевропейских женщин, которая отражала и идеологию, и экономическую необходимость второй половины прошлого века, наконец, стратегию экстенсивной, ориентированной на максимальное использование дешевой рабочей силы, индустриализации.

Хотя вовлечение женщины в общественное производство преследовало цель формирования ее новых качеств, таких как уверенность в себе, ориентация на успех, на партнерские отношения в семье и обществе, у нее по-прежнему сохранялись традиционные черты семейного охранительства и самоотдачи. Образ восточноевропейской женщины скорее дополнился некоторыми новыми элементами. Но исторически сложившиеся элементы этого образа не были разрушены. Гендерная трансформация периода социализма наиболее точно воспроизводит главную особенность социокультурной трансформации данного типа. Она основана не столько на замещении, сколько дополнении спектра человеческих качеств и свойств.

Целые сферы жизни общества и виды занятости, связанные главным образом с непроизводственным и потому неприоритетным и малооплачиваемым трудом оказались феминизированными. Этот процесс отчетливо проявился на втором этапе модернизации, когда резко возрос уровень образования женщин. Как отмечалось выше, они опередили мужчин по темпам роста полного среднего и высшего, особенно гуманитарного, образования, оставив мужчинам более перспективную с точки зрения оплаты техническую и профессионально-техническую подготовку. Восточноевропейское общество действительно все больше напоминало большую семью с четким разделением на мужские и женские виды труда и ответственности.

Наиболее распространенный тип поведения восточноевропейской женщины – это совмещение «труда и дома» при признании явного приоритета второго. Производственная функция дополнила привычный круг ее обязанностей. Такая модель жизни получила большую популярность. В 1979 г. 41% польских женщин высказались за сочетание производственных и семейных ролей женщины, а в 1989 г. – 51%90. Женщины хотели работать, и труд на производстве для них был в такой же мере, как и для мужчин, источником жизненного удовлетворения, давал возможность самореализации. Эта возможность ограничивалась только их семейными, прежде всего материнскими обязанностями.

Таким образом, в восточноевропейском обществе господствовал модифицированный социализмом традиционный взгляд на разделение сфер деятельности мужчины и женщины. В соответствии ним домашняя сфера жизни оставалась целиком – от принятия решений до их реализации – в ведении женщины. Исключение составляли семьи высокообразованных женщин, занимающих соответствующие профессиональные позиции. В таких семьях круг обязанностей мужчин включал и так называемые женские виды труда. От уровня образования зависела и частота принятия супругами совместных решений.

Церковь и семья – исторически два главных института общественной жизни Польши, хранящие национальные ценности и воспроизводящие частную сферу жизни как особенно значимую. Последняя четверть ХХ в., включая период либеральных реформ, не принесла в этом отношении существенных перемен, как не привела она к трансформации роли и значения женщины в обществе. Многие народы рассматриваемого региона традиционно воспринимали частную жизнь и семью как альтернативу государству, часто лишенному независимости, своеобразный «щит» от его вмешательства в жизнь простого человека. При этом именно на женщину возлагалась особая миссия. Она отвечала за сохранение и передачу из поколения в поколение национально-культурных ценностей, прежде всего патриотических и религиозных. Этой миссией польской женщины определялся ее традиционно высокий статус, что составляло общепризнанную и глубоко укорененную реальность национальной жизни. Польские исследователи пишут: «Совершенно естественно, что, чем ниже социальный статус семьи, тем больше власть мужа и тем жестче ее проявления»91. В аристократических семьях роль жены всегда «перевешивала» по значению роль мужа именно постольку, поскольку на нее возлагалась первостепенная по важности для польского шляхетства задача передачи духовного наследия потомству. На фоне различий в положении женщин, принадлежавших к отдельным социальным группам, в Польше оно выше по сравнению с другими странами. Так, роль «Польской Матери» всегда признавалась обществом и поддерживалась церковью. Она диктовала женщине подчинять себя, свои личные устремления нуждам сообщества – страны и семьи. Именно такой порядок жизни считался естественным.

Польская женщина отождествляла себя с понятиями «нация» и «семья», сознательно при этом от много отказываясь. Основу социального генотипа польской женщины составляла ее готовность к самопожертвованию, не связанному с ожиданием никакой другой компенсации, кроме символической. Именно за это ее близкое героическому качество «чрезвычайного порядка» она и пользуется высоким престижем в семье и обществе92. Подобное к ней отношение компенсирует характерное для нее несоответствие между уровнем образования и участием в общественной жизни, в труде, управлении, политике, достаточно распространенную неудовлетворенность ее от профессиональной деятельности. Традиционно женщина довольствуется ролью «семейного менеджера». Как правило, она для нее важнее, чем производственная самореализация или высокие заработки. Поэтому польские женщины считают, что «управление людьми – очень женское занятие»93. Значение роли «семейного менеджера» возрастает в кризисные периоды развития общества. Что интересно, женщина даже сама сознательно участвует в создании дискриминационных барьеров, предпочитая оставлять руководящие должности мужчинам и не пытаясь изменить сложившееся веками разделение ролей.

Восточноевропейскому обществу в отличие от западноевропейского присуща особая форма феминизма - «домашний феминизм». Она подразумевает доминирующую роль матери в семье. Феминизм же в западном понимании в Восточной Европе не распространен. Здесь господствует консервативная модель семьи, в которой мужу отводится роль «кормильца». В 1970-е годы «домашний феминизм» был одной из важнейших сторон «домашнего социализма». Именно тогда в обществе резко возросла роль институтов частной сферы жизни, а значит функция женщины как их центральной фигуры. «Домашний социализм» был неотделим от феномена не только «семейственности» (большого значения в широком смысле семьи, «семейной группы»), но и ее основы в виде специфической формы матриархата. Под ней подразумеваются властные полномочия и статус женщины в рамках семейной группы, служившей основой общественной системы в целом. Так возникла восточноевропейская версия «синдрома суперженщины».

Мария Ярош, глубоко исследовавшая статистику самоубийств в Польше, обнаружила низкую склонность к ним женщин. Она объясняет это не чем иным как особым статусом и сохраняющимися традиционными привилегиями женщин в польском обществе. Вероятность же самоубийства в результате потери супруга (супруги) в случае их смерти или развода в 4 раза выше, чем одиноких или состоящих в браке. Таким образом, семейный статус остается важнейшим фактором девиантного поведения поляков. Наивысшие показатели самоубийств регистрируются у людей, ставших одинокими внезапно. Именно резкая смена брачного статуса, влекущая чувство изоляции и разбалансированности связей с окружающим миром, порождает у поляка (впрочем, не только у него) наибольшую саморазрушительную энергию.

В образе женщины и модели семьи наиболее ярко проступает сам восточноевропейский тип общества и особенности его эволюции. К числу их относится, во-первых, приоритет частного, но не личного, а группового над общественным и, во-вторых, повышенное значение нематериальной, даже героико-романтической мотивации жизнедеятельности над чисто экономической. Беспрецендентный рост уровня образования женщин в 1960-1970-е годы не столько изменил, сколько способствовал усилению этих традиционных свойств женщин региона, что составляет несомненную специфику восточноевропейского типа развития.

Для большинства женщин их производственная активность важна скорее для укрепления жизненной позиции, уже завоеванной в частной сфере, то есть в семье94. В обществе, «несущими конструкциями» которого остаются семейные и национальные, где слабо выражены группы среднего уровня – социально-экономические и социально-политические – естественен приоритет семейных и национальных интересов над всеми остальными. Поэтому в эмоционально-символическом, подсознательном плане стремление к равенству полов, как и к реализации интересов, угрожающих семейным, даже выходящим за их пределы, - дело отдаленного, по оценке специалистов, будущего95.

Именно в семейно-репродуктивной сфере зарождаются и коренятся основные отличия восточноевропейского общества от западноевропейского. Л.Кралева доказала это на материалах современной Словакии. Она пришла к выводу, что словацкое общество и в 1990-е годы оставалось «скорее закрытым, настороженным по отношению ко всему иному, чужеродному прежде всего в воспроизводственном поведении»96.

Если польский или словацкий тип семьи и женщины больше соответствует традиционному, или доиндустриальному обществу, то, например, чешский – скорее современному, промышленно развитому. Это, однако, не исключает их принадлежности одной – восточноевропейской – модели семейного поведения, сформировавшейся в третьей четверти ХХ в. Данная модель близка народам региона, традиционно тяготеющим к семейным ценностям как основе их жизненной стабильности и устойчивости. Семья и нация остаются для всех восточноевропейских народов, независимо от уровня их общественно-экономического развития или политических веяний, фундаментальными ценностями. Это две межпоколенные общности, на протяжении всей истории народов региона дающие им ощущение собственной идентичности.

Объективность существования особого восточноевропейского типа семьи и восточноевропейского демографического режима доказывает чешский опыт и конкретные социологические исследования его.

Чешская семья уже в межвоенный период принадлежала к западноевропейскому типу с характерным для него высоким брачным возрастом, значительной долей мужчин и женщин, не вступающих в брак, сознательной бездетностью как стратегией жизни человека. Однако с начала 1950-х годов семейное поведение чехов кардинально изменилось: исчезла добровольная бездетность, безбрачие, резко снизился возраст вступления в брак и рождения первого ребенка. Демографическая политика рубежа 1960-1970-х годов явилась важной частью «нормализации» общественной жизни после событий 1968 г. В результате этой политики Чехословакия опередила остальные страны региона по темпам роста рождаемости97. Доля лиц, вступающих в брак в эти и последующие годы возрастала, достигнув предельных величин (90-95% 20-29-летних). Причем браки заключались в более раннем возрасте, чем в довоенный период. Если в 1930-е годы доля замужних женщин среди 20-летних составляла только 15%, то в 1970-е годы она приблизилась к половине. В 1930-е годы брак мужчин в возрасте 20 лет был исключением, теперь в этой возрастной группе женат был уже каждый десятый98.

Ранний брак и раннее обзаведение потомством - не только результат общественно-политической ситуации периода «домашнего социализма». Это и отражение ускоренной урбанизации стран региона 1970-х годов. Переселенцы из сел в города придерживались привычных для них норм жизни: «сельская» модель семьи распространялась в это десятилетие на города.

Восточноевропейское общество на протяжении всей второй половины ХХ в. отличалось по характеру демографического воспроизводства от западноевропейского, демонстрируя особый режим естественного движения населения. Распространенные в бывших соцстранах взгляды на семью, брак, отношения мужчин и женщин складывались специфическим образом. Они формировались в условиях высокой, практически полной женской занятости и государственной поддержки института брака и рождения детей, а также ограниченных возможностей самореализации людей во многих других сферах жизни. В результате по показателям брачности Восточная Европа тяготела к группе стран с выраженной традицией католицизма. Однако эту группу отличали от рассматриваемого региона гораздо более низкие, чем в странах соцсистемы, показатели разводимости.

Демографическая идентичность стран, принадлежавших к одному геополитическому пространству, была важнейшей характеристикой их общности, что самое главное – относительного единства господствующих здесь моральных норм и стиля жизни. Сформировавшаяся на этой основе модель демографического поведения, семьи и получила название восточноевропейской. Она характеризуются признанием высокого уровня эмансипированности женщин на рынке труда, предпочтением брачного союза другим формам партнерских отношений, сознанием, что воспитание детей составляет сердцевину семейных отношений, и одобрением развода как формы разрешения супружеского конфликта99. Таков «портрет» восточноевропейской семьи, созданный чешским социологом Миланом Тучеком.

Восточноевропейский тип семейного поведения – это уже несомненное отрицание патриархальной модели семьи. Вместе с тем данный тип представляет собой явное смешение традиционных и современных ценностных систем, концепций и стилей жизни. Особенно важно подчеркнуть, что это «смешение» - специфическое для данного региона, для его пути развития общества и человека.