Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

§ 3. Синтез традиции и постмодерна

Эпоха индустриального общества, а вместе с ней эпоха так называемого организованного модерна подходит к завершению в конце 1960-х годов и в развитых странах Запада, и в Восточной Европе с их различным опытом модернизации - на основе экономического индивидуализма в первом случае и коллективизма во втором. Однако оба модерн-проекта материалистичны по содержанию, поскольку руководствуются логикой массового промышленного производства. «Переход к современности» - это всегда и везде время секуляризации и антропоцентризма, господства представления о всесилии Человека, что для коммунистической идеологии характерно не менее, чем для буржуазной.

Переход к постмодерну, или позднему модерну для Восточной Европы означает завершение мобилизационного этапа развития с его верой в прогресс и требованием от человека полной самоотдачи во имя его достижения. Но значение человеческого фактора общественного развития лишь возрастает, а духовная сфера жизни получает приоритет над материальной. Этот приоритет характерен для эпохи постмодерна и на Западе, и на Востоке, но во втором случае духовное начало усилено спецификой самого коммунистического проекта – по своей сути «гиперморального»^¹⁴⁰.

На рубеже 1960-1970-х годов начинается период постиндустриального развития, в современной литературе получивший еще название постэкономического. Уменьшается значение сугубо экономических целей и материалистической мотивации, сменяясь стремлением человека к достижению «внутренних» целей своего личностного развития. Осознание им своей самоценности радикально изменяет направленность общественной эволюции. Восточная Европа не остается в стороне от этой, охватившей Запад подлинной культурной революции, - следствия революции образовательной, или бума высшего образования. В восточной части Европы культура постмодерна утверждается в среде городской молодежи, относящейся к традиционной интеллигенции. Возникает уникальный синтез традиции и посмодерна, ставший, может быть, главным социокультурным итогом восточноевропейского, социалистического пути развития.

Восточноевропейское общество на втором этапе этого пути теряет характер тотального, неделимого единства всех его подсистем, жестко детерминированного целями экономической модернизации. Культурная сфера жизни, как и остальные, приобретает относительную автономию и начинает развиваться на собственной основе. Расширяются границы, и возрастает открытость духовной культуры народов региона внешним влияниям, усиливается «импорт» прежде всего западных ценностей. Но одновременно увеличивается значение национально-культурного наследия. Социальным субъектом обоих процессов выступает интеллигенция, состоящая в большинстве своем из людей иного социального происхождения, то есть новая, но взявшая на себя миссию проводника по сути «старых», то есть традиционных норм и ценностей в жизнь. В городской образованной среде в 1970-е годы формировался не только «элитарный» тип высокой культуры, но и возрождалась народная культура.

В это десятилетие совершается своего рода антимодернизация, связанная с реставрацией «естественных» форм социальности, привычного жизненного уклада и сознания людей в изменившемся за годы индустриализации мире. Антимодернистские ориентации, тенденция отказа от рационального и материального в пользу чувственно-эмоционального начала лежат в основе всякой культуры постмодерна. В Восточной Европе, еще совсем недалеко ушедшей от эпохи традиционализма, эти процессы проявились особенно мощно. Переход восточноевропейского человека к постмодерну совпал с его «разгосударствлением», всплеском многообразия его картины мира.

На смену принесенным извне образцам приходили национально-специфические пути развития, формировавшиеся исходя из собственных моральных, институциональных и прочих ресурсов. Социалистический проект консервативной модернизации мало изменил аксиологическую сторону жизни восточноевропейского общества. Он не порвал с его культурным прошлым, со многими базисными ценностями общества доиндустриального типа^¹⁴¹. Смысл социалистического эксперимента в том и состоял, чтобы «догнать Запад», перешагнуть от традиционного общества к современному, заимствуя из капиталистического модерна только его экономическую – индустриальную - составляющую, но не культурную, духовную. Наиболее глубокий пласт духовных ценностей народов региона, детерминирующих «природу» восточноевропейского общества, оставался мало измененным. В результате к концу второго этапа послевоенного развития национально ориентированные стратегии развития, основанные на неотрадиционалистском фундаменте, достигли максимального проявления. «Вершина» их – революция Солидарности и бархатные революции 1989 г.

Вместе с тем в 1970-е годы восточноевропейское общество, прежде всего его молодежь, столкнулось с вызовом западного стиля жизни и массовой культуры. Ее образцы вторгались в сознание, мало измененное процессами модернизации. По существу, только тогда впервые в странах региона возникла реальная альтернатива традиционной системе ценностей. Поп-культура проникала в среду, где высокая культура как символ аристократизма, принадлежности к элите особенно ценилась, составляла источник престижа и предмет подражания. Среди интеллигенции и гуманитариев тех лет, пишут российские социологи Л.Гудков и Б.Дубин, в те годы преобладало неприятие всего «массового» как «коммерческого» и «низкопробного»^¹⁴². Однако экспансия массовой культуры Запада с ее образцами легкой, приятной жизни - по выражению М.Жюлковского, «с налетом роскоши» - нашла благоприятную психологическую почву в Восточной Европе с ее неудовлетворенным дефицитом материального потребления. Несбалансированность его с опережающим ростом духовного потребления отличала именно высокообразованную часть общества.

Индустриально-технологическая культура – по сути своей материалистическая и секуляризованная – формировалась в восточной части Европы своеобразно. Со времени первых пятилеток она складывалась под воздействием не рынка, а плана, в условиях сдерживания индивидуальной финансово-экономической, частнопредпринимательской инициативы. Но дело не только в этом.

На протяжении последних двух столетий культура восточноевропейского модерна утверждалась преимущественно на художественной, литературной основе. Движение за национальное возрождение в странах региона началось с создания национального языка, литературы, которая оценивалась не только по ее эстетической, но и по политической значимости, выполнению ею общественного предназначения. В процессе эволюции восточноевропейского общества экономика традиционно имела второстепенное значение по отношению к политике и культуре, а литературцентризм всегда составлял неотъемлемую часть российской модернизации, позже - развития по «советскому образцу» в Восточной Европе. Писатель становился здесь «учителем жизни», позже – «инженером человеческих душ». Книжный эталон жизни и сформировал «народную», или новую интеллигенцию с характерной для нее развитой нравственной мотивацией, навеянной литературной классикой, романтическими идеалами, завышенными ожиданиями и надеждами. «Нематериализм» имманентно присутствует в восточноевропейской и русской (российской) культурной традиции, выразителем которой выступила интеллигенция. Экономический рационализм, тем более меркантилизм был ей несвойственен.

Напротив, капиталистический модерн сформировала трудовая этика протестантизма, субъективированная в образе «человека экономического». Только с переходом к обществу массового потребления во второй половине ХХ в., точнее в его третьей четверти, в результате послевоенного экономического подъема западное общество «сдвигается» от преимущественно материалистических к нематериалистическим ценностям. Здесь это группа ценностей, «акцентируемых после того, как люди достигли материальной безопасности, и потому, что они ее достигли»^¹⁴³. Если «материалисты», по Р.Инглехарту, думают прежде всего об экономическом процветании своего государства, усилении его военной мощи, о собственном благополучии и физическом существовании, об обеспечении закона и порядка, то «постматериалисты» особенно высоко ценят возможность самовыражения и самоопределения человеческой личности, выступают за свободу слова и охрану окружающей среды. Первые стремятся к росту уровня жизни, вторые – его качества.

Образованную восточноевропейскую молодежь 1970-х годов, выросшую в условиях государственного и семейного патернализма, отличало и от всех предшествующих, и от последующего поколения ощущение финансово-экономической и физической безопасности, близкое к абсолютному. Поэтому вывод Р.Инглехарта о резком расширении с середины 1970-х годов круга людей с нематериалистически мотивированным поведением применим к странам Восточной Европы даже в большей степени, чем к странам Запада. Молодая интеллигенция этого поколения с большой вероятностью выражает постматериалистические - для нее производные от доматериалистических - ценности позднего модерна. Его этика самовыражения во внепроизводственной сфере, сменившая этику трудового достижения раннего модерна, особенно близка этому социальному типу. Одновременный подъем уровня образования и уровня жизни, характерный для позднесоветского периода, окончательно подрывал основы ортодоксальной идеологии, формируя систему ценностей, обращенную внутрь человеческой личности. В результате смены генераций начала 1980-х годов в Восточной Европе поколение, состоящее из «личностей», приходило на смену «организованному» поколению, ориентированному на участие в массовых политических движениях и партиях.

Теория тихой революции была разработана Р.Инглехартом вскоре после выступлений западноевропейского «поколения бунтарей» конца 1960-х годов. Тогда же появляется и сам термин «постмодерн». Его центральная фигура – массовая личность как преимущественно духовная, а уже не природная и социальная субстанция. Приоритет личностного начала над общественным и формирование культуры, основанной на творчестве, – главные составляющие постмодернизма. Сдвиг от материалистических к постматериалистическим ценностям самим американским ученым не ассоциируется только с развитым Западом. На основе исследования нескольких десятков стран мира он и его коллеги пришли к выводу, что этот сдвиг не является уникальным западным феноменом. Переход к постматериализму характерен для стран с самыми различными институциональными структурами и культурными традициями. Главное условие этого перехода - рост благосостояния и ощущение безопасности человека в период его социализации (в возрасте 10-25 лет)^¹⁴⁴. По мнению Р.Инглехарта, именно психология экономической безопасности создает предпосылки постматериалистической культурной революции. О «подлинной культурной революции», которая «продвигает нашу индустриальную цивилизацию к новой фазе человеческого опыта» писал в 1981 г. и другой американский исследователь - Д.Янкелович^¹⁴⁵. Речь шла о выражении протеста личности против нормативно-ценностной системы, регулирующей жизнь людей в развитых индустриальных обществах.

Для Восточной Европы тех лет перестройка мироотношения, обозначаемая как постмодернизация, была также реальна, как и для западного мира. Уровень экономической и физической безопасности восточноевропейского человека значительно повысился, хотя и на основе иной модели общественного развития: во втором послевоенном поколении «домашний социализм» сформировал большой контингент «нематериалистов». Последствия тихой революции для восточноевропейцев оказались еще более значительны, чем для западноевропейцев. Этому способствовала не только традиционная для первых склонность отдавать приоритет идеальному перед материальным. Социалистическое общество возлагало на молодое поколение большие надежды и связывало с ним далекоидущие перспективы своего развития, что не могло не отразиться на его поколенческом самосознании, восприятии им своей особой миссии. В молодой восточноевропейской интеллигенции реализовалась специфика «неэкономического» типа цивилизационого развития. Восточноевропейское общество первым дало миру образец «человека постмодерна», опередив Запад, который двигался к той же цели иным путем, через длительное наращивание уровня материального благосостояния и расширение гражданских свобод личности.

Болгарская исследовательница С.Стаменова обнаружила в реальной действительности помимо трех известных ценностных типов – традиционалистского (основанного на трудоцентризме, эгалитаризме, коллективизме, патернализме), модернистского (сочетание трудоцентризма и индивидуализма), постмодернистского (свободное время, общение с друзьями и индивидуализм) – еще и специфический тип, характерный для «советского человека». Он соединял «прошлое с будущим», а именно, склонность к ценностям свободного времени, общения с друзьями, относящимся скорее к постмодернистским, с традиционалистской ориентацией на патернализм и коллективизм^¹⁴⁶.

В условиях постиндустриализма центр тяжести развития общества и человека смещался в сферу свободного времени и межчеловеческого общения. Это означало, что труд из средства существования и материального достижения становится способом самореализации. Постмодерн в определенном смысле «возвращает» человека к обществу, где доминирующую роль играет уже не материальное производство, а созидательная деятельность, духовно-культурная эволюция. Социалистический постмодерн с его эгалитарными, коллективистскими и патерналистскими принципами был первой попыткой сделать свободное время основой личностного развития и самовыражения. Она нашла благодатную почву в среде крупногородской интеллигенции как «преимущественно культурном и идеологическом феномене, но не экономическом и технологическом, как на Западе»^¹⁴⁷.

Сложные отношения традиции и современности, не сводимые к их противопоставлению, на рубеже 1970-1980-х годов породили 30-летнего городского интеллигента, явно опережавшего свое время. В основе его мировоззрения находилось доверие, даже доверчивость и открытость окружающему миру. Как и западный сверстник, он вырос в период систематического улучшения условий жизни, ожидая продолжения и развития этого процесса. Амбициозные планы «догоняющего Запад потребления» рождали у молодого восточноевропейца убеждение, что жизнь становится – или должна становиться – все лучше, и вскоре произойдет перелом к качественно новому состоянию.

На стыке двух великих трансформаций, двух проектов направленного развития по советскому и западному пути возникла историческая пауза, период межвременья. Эта примерно десятилетняя пауза заполнилась всечеловеческими, подлинно гуманистическими ценностями. В мировую культурную практику их принесла восточноевропейская молодежь, генерация послевоенных лет рождения с высоким уровнем образования и далекоидущими ожиданиями. В опыте этой генерации воплотилось и доиндустриальное прошлое, и наступающее постсовременное будущее, дав ослепительный, но короткий всплеск духовной энергии в виде специфического историко-культурного феномен человечества - «социалистического постмодерна». Этим преимущественно эмоционально-символическим всплеском, проявившимся в сфере культуры и в политике, завершилась эпоха восходящей социальной мобильности, которая для народов региона началась общественными преобразованиями рубежа 1940-1950-х годов.

«Герой» того времени – многообразный в своих национально культурных проявления человек, стремящийся к счастью и самореализации и не вписанный в жесткие рамки схемы, политического или экономического порядка. Он стремится улучшить существующий строй жизни, произвести его нравственную коррекцию, отвергая антигуманизм и антидемократизм форсированной модернизации, ее общественно-политической основы – коммунистического режима. Интеллигенция возглавила массовые гуманистические движения периода социалистического постмодерна, сопровождавшиеся национальным подъемом. События Пражской весны 1968 г. и революции Солидарности 1980-1981 гг. представляют собой два пика постмодернистской эйфории восточноевропейской интеллигенции старшего и младшего поколений. Между двумя этими событиями, в сущности, и заключена ее короткая историческая биография.

Восточноевропейский постматериалист отличался от западноевропейского, как обнаружила Р.Симинская, прежде своим критицизмом по поводу способов функционирования политической системы^¹⁴⁸. Именно он, в конечном счете, и привел Восточную Европу к «бархатной» смене общественной системы в 1989 г. и победе «модернистов новой формации» – материалистов и прагматиков. На смену интеллигенту с общечеловеческими идеалами уверенно приходит предприимчивый и деятельный бизнесмен. Таким образом, коллапс «реального социализма» произошел не в результате отказа от ценностей современного гуманизма, а, напротив, благодаря «радикальному и последовательному следованию им»^¹⁴⁹.

В течение всего послевоенного периода, а особенно в конце 1970-х годов, важнейшей проблемой, волновавшей общественное сознание в социалистических странах, оставалось достижение экономического и социального равенства граждан. Ощущение его недостатка рождало наибольшее массовое недовольство. В Восточной Европе, в отличие от Западной, эта тема живо дискутировалась и будила эмоции. Люди с нематериалистическими жизненными ориентациями (по данным 1984 г.) были особенно чувствительны к следующим видам социально-политических различий: между членами компартии и остальным населением, между представителями различных политических взглядов, между участвующими в управлении и рядовыми гражданами. Эти различия рассматривались как серьезный источник напряжения и потенциальных общественных конфликтов. Любопытно, что различия в религиозных взглядах, в отличие от политических, не зависели от ориентации на материалистические или нематериалистические ценности^¹⁵⁰. Сфера политического сознания сыграла ключевую роль в судьбах самогó восточноевропейского нематериалиста, а одновременно и всего общества восточноевропейского типа.

Ко второй великой трансформации привел период перестройки, которая фактически началась уже в середине 1970-х годов. Тогда на общественную сцену выходят молодые постматериалисты, и утверждается модель социализма, которую польский социолог Я.Стршелецкий назвал «лирической». Семидесятые годы получили в Польше еще одно определение – «технократический патриотический сентиментализм»^¹⁵¹. Это был период возрождения традиционного образа нации как культурного единства, главным носителем которого всегда выступала писательская интеллигенция. Идея этничности была тесно связана с идеей демократизма, выражавшейся в стремлении высокообразованной молодежи рубежа 1970-1980-х годов расширить участие трудящихся в управлении. Сам рубеж двух десятилетий представлялся тогда историческим.

К этому времени «домашний социализм» с его абсолютным приоритетом частой сферы жизни свел официальную, институциональную сторону коммунистического режима к внешним, ритуальным проявлениям. Лирическая и сентиментально-патриотическая модели социализма органично дополнялись доктриной «развитого социализма», которая не противоречила важнейшим положениям социального учения церкви. На этой почве и укоренялись близкие народам региона идеи солидарности, национального единства, патриотизма, самоуправления. Из них возникло протестное движение Солидарность, которое, по определению Я.Курчевского, было не восстанием отчаявшихся людей, а революцией тех, чьи мечты остались невоплощенными^¹⁵². Существует и более строгая формула того же явления: «марксизм-ленинизм и построенный на его основе соцреализм превратились в социалистический гуманизм и базирующийся на нем социдеализм»^¹⁵³. Cолипсизм (субъективный идеализм) социалистического гуманизма нашел свое наиболее яркое проявление в искусстве, особенно в кинематографе, в науке и в нравственных идеалах середины 1970-х - начала 1980-х годов.

Характерно, что недовольство своим уровнем жизни долгое время не находило выражения в росте материалистических установок восточноевропейцев. Они были распространены в Польше даже меньше, чем в странах с высоким уровнем благосостояния и стабильной экономикой (Франция, Великобритания, Дания, Швейцария, Германия, США и др.). Дело здесь было не самой удовлетворенности материальных потребностей поляков, а в их ощущении защищенности и безопасности – экономической и физической. Доля лиц с постматериалистическими ориентациями в Польше, по данным 1980 и 1984 гг., была одной из максимальных на фоне наиболее развитых стран Запада (15-16%). Она всего чуть ниже по сравнению с Голландией (21% в 1982 г.) и Швецией (17% в 1975 г.), странах с самой развитой системой социального обеспечения. Причем жители крупных польских городов, «передовая» часть общества, обладали наиболее нематериалистическим складом мировоззрения^¹⁵⁴.

Социалистическая система периода исчерпания проекта модернизации «по советскому образцу» рождала далекоидущие массовые ожидания и устремления – материальные и духовные. Господствовало ощущение преддверия новых грандиозных перемен, «атмосфера нарастающего праздника». Восточноевропейское общество, только что пережившее мощные социальные перемещения, в сильной мере маргинализированное, еще жило этой «энергией восхождения», хотя объективные возможности реализации ее были уже исчерпаны. В этих условиях на фоне очередной смены поколений социальную мобильность сменяет мобильность культурная. Эмоциональный подъем рубежа 1970-1980-х годов оставил наибольший след в художественном творчестве. Весь предшествующий 30-летний период восходящей социальной мобильности, связанный с реализацией социалистического модерн-проекта, нашел свое завершение в «ценностном фоне» тех лет – «человеческом», «возрожденческом».

Аналогичные процессы в западном обществе были инициированы молодым поколением на ранних стадия его жизненного пути. Под влиянием «молодежной революции» конца 1960-х годов начался переход Запада к посткапитализму, или социализированному, обновленному капитализму. Молодые западные постматериалисты заявили о себе протестами против устоев общества на 10-20 раньше, чем восточноевропейские. Тогда, на рубеже 1960-1970-х годов исследователи впервые зафиксировали сдвиг от преимущественно экономической к внеэкономической основе массового недовольства, к «постбуржуазным» ценностям^¹⁵⁵. Понятие «западной демократии» все больше определялось его соответствием концепции гуманизма в самом широком ее смысле.

Поколение восточноевропейских «бунтарей» вышло на общественную сцену уже не в молодом, а скорее среднем возрасте, не в 20, а 30-40 лет. В этой генерации восточноевропейцев, рожденной и выросшей в условиях системы советского типа, было наибольшее количество и искренних сторонников идеи социализма, и приверженцев постэкономических ценностей. Свидетельством тому результаты социологических исследований, начиная с середины 1960-х годов^¹⁵⁶. Коммунистический режим культивировал у молодежи, особенно ее образованной части, потребность самовыражения в труде как альтернативу его материальным стимулам. В условиях слабой дифференциации заработков и отсутствия безработицы, когда экономическая сторона труда действительно в сильной мере утеряла свое значение, молодое поколение было сориентировано на личностное развитие и творческое самовыражение. Увы, жизнь показала, что восточноевропейский социализм так и не сумел компенсировать соответствующими моральными стимулами утраченные материальные мотивы труда.

В 1980-е годы высокообразованная часть общества остро ощутила недостаточность возможностей самореализации, повышения качества жизни, участия в принятии решений. Этих людей, происходивших из благополучных слоев, объединила не социальная принадлежность или экономические интересы, а протестная культурно-политическая ориентация. Она характеризовалась исследователями как сугубо «постматериалистический феномен». За ним стояло стремление тридцатилетних противопоставить себя старшему поколению с его преимущественно материалистической ориентацией. Социальное происхождение и тип социализации «отцов» были совершенно иными. Молодая интеллигенция с ее нонконформизмом, нематериализмом, стремлением к демократизации общества больше не укладывалась в рамки «домашнего социализма» с его спокойным, достаточно обеспеченным, обывательским существованием. Особенно характерно это было для польских нематериалистов, которых сформировала историческая традиция борьбы за национальную независимость.

На протяжении последних двух столетий, пишет Т.Бодио, одно за другим поколения поляков исповедовали идеалы этой борьбы. У каждой генерации в ХХ в. были свои «взлеты», связанные с романтическим отношением к национальной истории в ее критические периоды. Они сменялись возвратом к стабильным фазам «органического труда» в спокойные периоды. Речь идет о смене «традиционалистских» и «прагматических» этапов жизни польского общества. Причем польский романтизм особый – политический. В основе его находится эмоционально окрашенный патриотический и героический этос, ценности свободы, справедливости, человеческого достоинства и национальной солидарности.

Польский романтизм не ограничился временными рамками ХIХ в., а существовал на протяжении всего ХХ в., давая о себе знать в переломные моменты общественного развития. Он проявлялся не только на уровне сознания, но и подсознания польской нации^¹⁵⁷. Глубоко укоренившись в культуре, романтизм традиционно служил философией борьбы за национальную независимость. В конечном счете, именно политический романтизм и составил доминанту социокультурного облика массовой, национально ориентированной восточноевропейской интеллигенции, прежде всего интеллигенции польской.

В конце 1970-х годов в условиях экспансии неотрадиционализма как реакции на предшествующий рационализм соцмодерна романтизм пережил время своего возрождения. Господство его в эти годы в жизни региона предопределило эмоциональный, образно-символический подтекст зарождавшихся политических процессов, идеалистическое восприятие существующих общественных реалий и путей их изменения. Имматериальные механизмы и стимулы жизнедеятельности до конца ХХ в. оставались важной стороной поведения и сознания восточноевропейца, что свидетельствовало о сохранении их мощных традиционалистских пластов. Фундамент традиционализма - религиозные и семейные ценности - возрождался в среде городского образованного класса. Новое «дыхание» получил сам традиционный этос интеллигенции, казалось бы, угасший в 1950-е годы. Под воздействием литературной классики, хранящей дух вольнолюбия, и кинематографа, получившего в Польше название «кино морального беспокойства», возрождалась историческая память о старой интеллигенции, о борьбе за независимость.

Кино рубежа 1970-1980-х годов и классическая литература ХIХ в. предопределили не только взгляды, но и общественный выбор целого поколения высокообразованных восточноевропейцев. Кинематограф позднесоветского периода создал образ героя-индивидуалиста, «чужого и среди своих, и среди чужих», много и самостоятельно думающего и чувствующего, лишенного прагматизма романтика, часто беззащитного и простодушного. Социологические исследования тех лет все чаще регистрировали выраженный жизненный пессимизм молодежи, мизантропию. Почти половина молодых людей декларировала ощущение одиночества, довольно большая их часть воспринимала мир в категориях, пробуждающих ощущение угрозы, сознание собственного бессилия в мире, где существуют крайне ограниченные возможности достижения своих целей и намерений. По данным 1978 г., сочетание высокого уровня образования и несоответствующего ему уровня доходов, характерное прежде всего для молодой интеллигенции, было сопряжено с высокими моральными стандартами и неавторитарными взглядами^¹⁵⁸.

Совокупность черт высокообразованного горожанина того времени не соответствовала образу среднего, или «простого» восточноевропейца, ориентирующегося на частно-стабилизационные ценности и стратегии, на малую группу, семью как «продолжение его самого», на тихое существование в «теневой» сфере общественной жизни. Нарождающемуся в рабочей и крестьянской среде в 1970-е годы буржуазному стилю жизни молодая интеллигенция противопоставила культуру нематериалистическую, ориентированную на идеалы высокой духовности и традиции дворянской аристократии.

Утомленное жизненным укладом «домашнего социализма», первое массовое поколение национальной интеллигенции, или многочисленная элита восточноевропейского общества, ассоциировала себя с «лишними людьми». Эта генерация болезненно ощущала несовершенство жизни и воспринимала себя в роли первопроходца постматериалистического будущего человечества. Своим примером и короткой, вскоре оборвавшейся социальной биографией, она пыталась доказать миру, что между материальным благополучием и человеческим счастьем нет прямой зависимости.

Переход к постиндустриальной культуре, основанной на творческом самовыражении личности, который современный мир переживал на протяжении последней трети ХХ в., представлял собой не менее масштабное явление, чем предшествующий ему переход к культуре индустриального типа. В Восточной Европе основной потенциал свершения этого – второго – перехода концентрировался в среде массовой интеллигенции и госслужащих. Этот социальный слой, созданный в период социализма, выступал носителем национально-культурной традиции. Однако уже в 1980-е годы созидательный потенциал образованного класса был канализирован в «разрушительное русло» - на борьбу с утратившим былую мощь коммунистическим режимом.

Blog

Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития