Geum.ru

Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
§ 2. Переход к постиндустриальному развитию.

Интеллигенция


Восточноевропейский рабочий класс как социально-исторический феномен современности просуществовал в странах региона примерно полтора поколения. Не дольше оказался жизненный век его социального собрата – восточноевропейской интеллигенции. Хотя она возникла на новой социальной основе, «из народа», но ориентировалась на культурные образцы традиционной, досоциалистической интеллигенции. Рабочий класс периода социализма обладал несомненной спецификой, связанной с его привилегированным социально-политическим статусом, с одной стороны, и «переходными» свойствами, обусловленными крестьянским происхождением и чаще сельским местом жительства, полутрадиционным ценностями и ориентациями, с другой. Но еще большим своеобразием отличалась народная интеллигенция. Обе эти группы во второй половине ХХ в. пережили период своего взлета и падения. Пик формирования рабочего класса, как уже упоминалось, пришелся на первый ее этап, интеллигенции – на второй. Рабочие выполнили роль массовой основы формирования индустриального общества, интеллигенция – перехода к обществу постиндустриальному и нарождающемуся постмодерну.

Роль и место интеллигенции в обществе, особенно ее количественный состав в период социализма имели постоянную тенденцию роста. Это было связано с тем, что не социальное происхождение или собственность, а уровень образования стал тогда главным критерием общественного положения личности. В условиях движения к прогрессу – как он понимался в те годы - с интеллигенцией связывались самые отдаленные перспективы общественного развития. К крестьянину или частному предпринимателю, даже имеющим высокий доход, относились тогда как к представителям аграрного или капиталистического прошлого. Интеллигенция же считалась движущей силой модернизации, особенно ее завершающих этапов. Она, казалось, прочно заняла средние и высшие слои социальной иерархии общества восточноевропейского типа.

Индустриализация, или экономическая революция, создала основу ускоренного развития общества, дав импульс ряду других его революционных изменений. Важнейшими среди них был не только подъем уровня образования, но и тесно взаимосвязанный с ним рост городов. Урбанизация, или превращение сельского населения в городское, явилась «центральным звеном» модернизации. Она в корне изменила принципы организации жизни людей, нормы и образцы их поведения и сознания.

В 1950-1985 гг. численность городского населения увеличилась в Болгарии и Румынии втрое, в Польше более, чем в 2 раза, в Венгрии и Чехословакии – в 1,732. В 1970-е годы темпы пространственной мобильности населения начали замедляться. Завершался наиболее драматический период адаптации мигрантов из села к новым условиям жизни, связанный с распадом привычных межчеловеческих связей, появлением чувства изоляции, социальной фрустрацией. Во всяком случае, в это десятилетие они уже все реже выражались в девиантном поведении, как это было в период форсированной индустриализации. По состоянию на начало 1960-х годов, по словацким данным, стремление к добровольному уходу из жизни возрастало пропорционально величине поселения, достигая максимума в столице – Братиславе33. 10-15 лет спустя польские горожане совершали самоубийства уже относительно реже, чем жители села. Согласно польской статистике, в 1978 г. горожане составляли 60% населения, но на них приходилось 50% самоубийств34.

Особенностью 1970-х годов было появление сети крупных городов (свыше 100 тыс. жителей), ставших наиболее привлекательными для переселения. В это и следующее десятилетия в Польше количество городов с населением 100-200 тыс. жителей увеличилось с 14 до 22, а свыше 200 тыс. – с 10 до 15. В этих городах и этой страны, и Болгарии или Румынии, сосредотачивается около половины городского населения. Здесь концентрируются процессы формирования нового среднего, или образованного класса35.

Главная особенность восточноевропейского типа урбанизации, развернувшейся на втором этапе послевоенного развития, - ее преимущественно внеиндустриальный, даже внеэкономический характер. По своей природе эта модель урбанизации скорей социально-культурная, социально-политическая. Среди мигрантов этой волны преобладали занятые умственным трудом, женщины, обладатели среднего профессионального и высшего образования. Характерно, что самый высокий процент высокообразованных переселенцев приходился на аграрную в недавнем прошлом Болгарию, где повышение уровня образования служило наиболее важной причиной переезда в город. Первое поколение горожан формировалось как первое поколение массовой интеллигенции.

В русле традиции народов региона, акцентирующей культурную и политическую составляющую общественно-исторического развития по сравнению с экономической, восточноевропейский тип развития основывался на приоритете образовательного фактора эволюции. Господство общественной собственности и централизованной системы управления предельно ограничивало индивидуальную экономическую инициативу. Основным каналом социальной мобильности оставалось повышение уровня образования и квалификации, или инициатива культурная. Получение профессиональной квалификации было средством достижения важнейших жизненных целей человека, в том числе материального благополучия, престижных позиций, то есть имело значительный инструментальный подтекст. Особый прагматизм того времени заключался в отношении к диплому как «карьерному шансу», открывавшему возможность «пути наверх». При этом фактически отождествлялись понятия «статус» и «диплом», которые воспринимались как ступени новой социальной иерархии.

Такое восприятие рождалось под влиянием традиционных крестьянских представлений о превосходстве «чистого» труда и городской жизни. «Чистые руки» в бывшем крестьянском обществе представляли собой самоценность, независимую, по З.Бауману, от социальной полезности, рациональности и материальной целесообразности36. Восточноевропейский тип социальной иерархии не соответствовал экономической структуре общества, а был в основном иерархией образовательной. В условиях «консервативного» типа модернизации сохранялись многие традиционные для народов региона представления и нравы, в частности, презрительное отношение к зарабатыванию денег и получению прибыли, характерное для дворянско-аристократических кругов. Особое место заняла новая интеллигенция в жизни бывших дворянских наций с их элитистским этосом – прежде всего польской и венгерской.

Само понятие «интеллигенция» и социокультурная структура, которая стоит за ним, имеет для Восточной Европы, славянской цивилизации уникальный, неповторимый смысл. Это не просто социальная группа, а скорее феномен культуры, общественной жизни – восточноевропейской, не имеющей аналога в Западной Европе. Интеллигенция традиционно обладала высоким, элитарным статусом в странах рассматриваемого региона, до середины ХХ в. сохранявших полуфеодальный облик и иерархическую структуру общества. В условиях отсутствия «конкуренции» со стороны буржуазии интеллигенция, которую называют «продуктом восточноевропейской отсталости»37, занимала важную социальную нишу, которая далеко не ограничивалась научной или художественной деятельностью.

Городская интеллигенция, формировавшаяся в регионе, как и в России, с середины ХIХ в., считала себя продолжательницей исторической миссии дворянства, хранительницей национальной идентичности, культуры, языка, традиции. Она брала на себя роль общественного лидера, ответственного за судьбы национального развития, передачу характерной системы ценностей из поколения в поколение. Интеллигенция воспринимала себя как особый, харизматический слой общества38. Она фактически заняла социальные позиции буржуазии, сохранив ментальность аристократии39. Ее обедневшая часть оседала в городах, перенося туда своеобразную систему ценностей и ориентируясь главным образом на повышение уровня образования, но избегая занятий торговлей или материальным производством. Деление на работников физического труда и элитарные слои, занятые духовным производством, на людей «простых» и «образованных» традиционно доминировало в «дворянских» культурах. Однако оно было характерно не только для польской и венгерской наций, но и для балканских народов, у которых историческим выразителем традиций народной культуры выступало крестьянство.

Наибольшее развитие интеллигенция как социокультурная группа и феномен общественной жизни получила в Польше с ее особенно многочисленной шляхтой, составлявшей до 10%, по другим оценками – 15-20% населения40. Именно она создала культурно-исторический контекст формирования польской интеллигенции. Деклассирующаяся часть земельной аристократии (шляхта) на протяжении столетия пыталась сохранить в городской среде свой традиционный стиль жизни, старательно дистанцируясь от буржуазных слоев и их культуры.

Шляхетский этос, унаследованный интеллигенцией, отрицал труд ради заработка и демонстрировал остальному обществу образцы духовного достижения. «Психика» интеллигента, как писал Й.Халасиньский, «господская», человека без профессии. По сравнению с ней «психика» крестьянина и рабочего даже ближе к современной промышленной цивилизации41. Тем не менее, именно интеллигентская «психика» была многократно воспроизведена во второй половине ХХ в. восточноевропейской моделью развития.

Окончание учебного заведения, особенно высшего, превратилось в символ соответствующей социальной принадлежности. Причем наибольший конкурс существовал при поступлении на престижные специальности, независимо от их экономически перспектив. Образовательный статус воспринимался как своеобразное свидетельство о благородном происхождении, крайне заманчивое для низовых слоев общества. Особенно примечательно, что у людей сохранялось стремление выбирать традиционные виды и типы образования, далеко не всегда связанные с экономическим или политическим приоритетам «текущего момента». Это касалось не только высших слоев общества. В средние и высшие учебные заведения, предоставлявшие гуманитарное и классическое образование, конкурс был наибольшим. Поступить в них удавалось в основном молодежи из городского образованного сословия, но устремлялись туда и сельские жители.

Крестьянская молодежь в первые послевоенные десятилетия демонстрировала наибольшую склонность к получению высшего образования в силу присущих ей старательности, усердию, трудолюбию и целеустремленности. С наибольшими трудностями уже при сдаче вступительных экзаменов в вуз сталкивались выходцы из среды рабочих небольших городов, - главные «действующие лица» форсированной индустриализации, ее «продукт». Молодежь из крупногородских высших классов и сельская молодежь – традиционные слои восточноевропейского общества - наиболее последовательно и долго придерживались «дворянской модели» социального достижения через получение высших уровней образования42.

Альтернатива этой модели связана с ориентацией на рост материального потребления, не опосредованного изменением образовательного статуса. По утверждению польских специалистов, такой тип социального достижения (ставший доминирующим в условиях либеральной модернизации) раньше всего получил распространение именно в среде рабочих43. Замечено также, что движение на «входе» и «выходе» из рабочего класса шло особенно интенсивно. Переходность, маргинальность социального статуса этой социальной группы восточноевропейского общества стала очевидно ее перманентной характеристикой. «Неукорененность», разрыв связи поколений рождали не только «приземленность» сознания, но и неопределенность, колебания взглядов и ценностей, легкую восприимчивость к любым внешним воздействиям. Эта социокультурная «почва», продуцировавшаяся процессами маргинализации общества, дала мощные «всходы» бездуховности в эпоху апофеоза материального потребления 1990-х годов.

Совершенно иные жизненные ориентиры ставила перед человеком эпоха «строительства социализма». Результаты социально-образовательной мобильности того времени действительно впечатляющи. В Польше начала 1960-х годов половина, а начала 1950-х – свыше 70% всей интеллигенции составляли выходцы из крестьян и рабочих44. По некоторым оценкам, и к концу социалистического периода развития, это была все еще интеллигенция преимущественно в первом поколении45. Что самое интересное, новые пополнения этой группы общества поразительно быстро усваивало ее традиционные ценности, воспроизводило характерные ориентации и модели поведения. Уже на ранних этапах «социалистического строительства» стало ясно, что послевоенная попытка создать интеллигенцию с рабоче-крестьянским сознанием не удалась46.

Новая, или «трудящаяся» интеллигенция явилась выраженным носителем национально-культурных ценностей, существенно отличаясь от своего западного аналога – интеллектуалов и представителей среднего класса, рационалистов и прагматиков. Восточноевропейскую интеллигенцию, нередко пренебрегавшую трудом, дающим возможность достижения более высокого уровня жизни, отличали от других социальных слоев не доходы или даже профессиональные интересы, а особенности типа культуры и взаимоотношений. Интеллигенция – это, по представлению А.Геллы, «специфическое сочетание психологических характеристик, стиля поведения, социального статуса и системы ценностей»47.

«Образование» и «равенство» представляли собой важнейшие ценности восточноевропейского общества. Сочетание их предопределяло повседневную жизнь людей, их сознание. Действительно, равенство было важнейшим принципом социализма, который – в советском и восточноевропейском проявлениях – подразумевал и ускоренный экономический рост, и развитие общества на основе повышения уровня образования и квалификации широких слоев населения. Превращение образования во всеобщее и доступное служило важнейшим проявлением социального равенства. Это не противоречило традиции народов региона, согласно которой от интеллигенции всегда ждали соединения посланничества и профессионализма в осуществлении двух основных миссий – национальной и модернизационной48.

В условиях господства эгалитаризма погоня за прибылью и частное предпринимательство не встречали общественного одобрения. Материальные запросы людей при гарантированном удовлетворении их минимума и узком потребительском рынке оставались невысокими. В те годы поощрялось развитие культурных потребностей и интересов, относящихся к сфере «высоких» образцов литературы и искусства. Новую интеллигенцию, как и ее досоциалистическую предшественницу, отличала не только тяга к духовным ценностям, но и сознание общественной ответственности. Еще в ХIХ – начале ХХ в. последняя наследовала помимо социальную роли, престижа и культуры дворянства, еще и идеологию «дворянской демократии». Она основывалась на вере в то, что экономические различия второстепенны, на акцентировании идеалов равенства49.

Восточноевропейская интеллигенция – преимущественно «новая» - создала тип культуры, тесно связанный со «старой дворянской культурой» и, сохраняя преемственность с ней, воспринимала себя как национальную элиту. Это было особенно характерно для польской интеллигенции. Ее антипрагматизм определялся совокупностью факторов: спецификой национальной истории в условиях длительной борьбы за независимость, влиянием католицизма, а во второй половине ХХ в. – еще и особенностями модели общественного развития. Эта модель строилась на приоритете неэкономических стимулов человеческой деятельности, культурных ценностей над материальными, на приверженности идеалам равенства и коллективизма,. Общественное развитие периода социализма было нацелено на «восходящее выравнивание» статусных характеристик по образовательно-квалификационному принципу. Этот путь развития соответствовал модели эволюции от аграрного добуржуазного строя к современности, минуя капиталистическую стадию. Следуя этой модели, коммунистический режим сохранил и название этой социальной группы, и важнейшие ее черты. «Ядро» интеллигенции составили деятели науки и искусства, ее творческая часть. Они ассимилировали традиционные элитарные ценности и транслировали их остальным группам.

В обществах элитистского типа – польском и венгерском – гражданам предоставлялся наибольший объем политических и экономических свобод. В этих в прошлом дворянских нациях статус интеллигенции всегда был выше, чем у других народов региона. Сама же польская и венгерская интеллигенция занимала в период социализма наиболее критическую позицию по отношению к власти, легко переходя к оппозиции ей, что ярко проявилось уже в событиях 1956 г. в обеих странах. Удивительно, признают современные восточноевропейские авторы, но «традиция независимой интеллигенции преобладала на протяжении всего коммунистического периода»50.

Этос массового образования, утвердившийся в условиях соцмодернизации, способствовал широкому усвоению наследия национальной литературы и искусства. Ценности национальной культуры в Восточной Европе традиционно аккумулировались именно в художественно-эстетической сфере. Новая интеллигенция, получив широкий доступ ко всем уровням образования, прошла путь своего ускоренного формирования через усвоение нравственных ценностей, заключенных преимущественно в литературной классике. Она проповедовала определенный тип отношения к труду, деньгам, власти, целям и смыслу жизни. К рубежу 1970-1980-х годов восточноевропейская интеллигенция из элитарного слоя превратилась в массовый, став своеобразным аналогом среднего класса западноевропейского общества. Новый средний класс, возникший к этому времени в странах региона в большинстве своем сформировался под влиянием литературной классики славянских народов. Она вошла в сознание молодого интеллигента вместе со всеобщим средним образованием, привив ему нередко упрощенный, нигилистический образ европейски ориентированных «детей», поднявшихся над патриархальными нравами «отцов».

Для общественной мысли постсоциалистических стран непреложной остается следующая истина. Несмотря на все недостатки и упущения соцмодернизации, у нее было одно несомненное достижение: она сделала образование доступным для широких слоев населения. Благодаря этому люди и получили реальную возможность «восходящей» мобильности. Демократизация образования привела к формированию национальных квалифицированных кадров, в ряде стран региона прежде практически не существовавшей, а в остальных – крайне немногочисленной51. Госсоциализм, как принято называть этот период в Восточной Европе, даже получил определение «ортодоксальной и деформированной версии проекта Просвещения»52.

Ведущий теоретик по проблемам восточноевропейской модернизации Р.Андорка констатировал: «Несомненной целью коммунистической партии в послевоенный период было создание «новой интеллигенции»53. Надо заметить, явление послевоенной образовательной экспансии характерно не только для восточной, но и западной части европейского континента. В этот период резко возрастает роль образования в профессиональном самоопределении молодежи на рынке труда. Особенно большие изменения произошли в сфере высшего образования. Интенсивный рост его начался в обеих частях Европы с 1960-х годов54. Особенность восточноевропейского общества заключалась в том, что для него этот процесс служил не только двигателем общественного развития, но и инструментом социального выравнивания для молодежи различных слоев населения. Цели социально-политические в известной мере даже преобладали над социально-экономическими.

Еще в начале 1960-х годов выпускники средней школы в Восточной Европе, только что пережившей период экономического подъема, обладали исключительно благоприятными шансами на продолжение своего образования и последующее занятие профессиональных позиций, соответствующих уровню и характеру полученной квалификации. Социальное происхождение в те годы, как и в предшествующее десятилетие, еще относительно слабо влияло на возможности образовательной мобильности. Вплоть до начала перехода ко всеобщему, а вскоре и обязательному полному среднему образованию большинство молодежи стран региона ограничивалось окончанием основной (8-9-летней) школы и не строило планов поступления в вуз.

Конец 1960-х годов стал в экономически развитых странах мира временем завершения «промышленного века» и перехода к новой эпохе, которая в СССР и Восточной Европе получила название НТР. Рынок высококвалифицированного труда, сложившийся в результате ускоренной индустриализации, довольно быстро насытился и относительно стабилизировался. Спрос на специалистов мог вновь возрасти только при условии перехода к качественно новой социально-профессиональной структуре, отвечающей стандартам постиндустриального, информационного общества.

Новый этап развития, начавшийся на рубеже 1960-1970-х годов, полностью изменил условия и сроки вхождения молодежи в трудовую жизнь. Еще несколько лет назад уже на самых ранних этапах своей биографии большинство ее включалось в производственную деятельность. Совсем иначе сложился жизненный «старт» второго послевоенного поколения. Его потенциал фактически канализируется в сферу образования, особенно его высших уровней, за счет чего период «социальной молодости» значительно продлевается. Многократно увеличивается количество претендентов на вузовские дипломы, поступление в высшую школу становится целью практически всех выпускников средней.

Не только в Восточной, но и в Западной Европе в те же годы совершается переход от «социализации через трудовую деятельность» к «социализации через образование». Поколение, выросшее в относительно благоприятных условиях послевоенного экономического подъема обеих частей континента, получило возможность более поздней интеграции в общественную жизнь по сравнению и со всеми предшествующими, и последующим поколениями. На Западе эта генерация получила название «отложенной». Главным фактором восходящих перемещений населения обоих регионов – и западно-, и восточноевропейского - становится теперь время, затраченное на получение образования и профессиональной квалификации.

Проблема восточноевропейского пути развития заключалась в том, что «давление» на высшее образование со стороны ставшего всеобщим среднего образования оказалось чрезмерным. Количество претендентов на вузовские дипломы резко возросло, и широко укоренился стереотип, связывающий окончание средней школы с продолжением образования в высшей. Страны региона пережили настоящую образовательную революцию, пик которой пришелся на рубеж 1960-1970-х годов. В результате ее резко увеличилось количество обладателей высшего и полного среднего образования. Именно это обстоятельство в сильной мере и предопределило всю последующую историю восточноевропейского общества, смену модели его развития два десятилетия спустя. Пережитая Восточной Европой в 1970-е годы культурная революция равносильна по значению экономической революции 1950-х годов. Однако она не синхронизирована с социально-экономическими преобразованиями, соответствующими целям и задачам перехода от общества индустриального типа к постиндустриальному. Культурный рост, как это уже не раз здесь случалось в истории стран региона, на втором этапе восточноевропейского пути развития существенно опередил рост экономический.

Средняя школа советского типа была единой (школой равных возможностей для всех слоев общества) и общеобразовательной, т.е. ориентированной на фундаментальные дисциплины и целостную систему знания. Средняя школа – не только доступная, но с 1970-х годов и обязательная - стала «местом встречи» детей разного социального происхождения. Система образования, служившая на первом послевоенном этапе важнейшим каналом социального авансирования и мощным фактором эгалитаризации общества, на втором его этапе уже не выполняла – и не могла выполнять - этой роли. Вопреки господствующей со времен строительства «основ социализма» идеологии социального равенства общество становилось все более стратифицированным.

Поскольку образование оставалось по сути единственным механизмом социального достижения, преодолевшие один его барьер – средний – неизбежно оказывались перед вторым - высшим. И хотя все больше детей рабочих и крестьян продолжали после окончания средней школы свое образование, основная часть студентов вузов, особенно престижных, в 1970-1980-е годы приходилась на выходцев из интеллигенции. Ее первое послевоенное поколение стремилось обеспечить потомству социальные позиции не ниже собственных. На втором этапе восточноевропейского пути развития начался процесс самовоспроизводства восточноевропейской интеллигенции, лишь усилившийся на третьем. Система образования, обеспечивавшая прежде открытость общественной системы, теперь скорее, напротив, легитимизировала наследование позиций нового среднего класса.

В 1970-е годы в воспроизводстве новой элиты начала активно участвовать и довоенная интеллигенция, утерявшая свои позиции в результате социалистической революции. Их вернули себе ее дети, а тем более внуки. Ограничения для «старой» интеллигенции при приеме в вузы существенно ослабли с завершением периода сталинизма и вскоре после 1956 г. были совсем сняты. 1962 годом Р.Андорка датирует начало «дружелюбной» политики по отношению к этой группе общества и ее потомкам в Венгрии55. Она возвращала свое привилегированное положение в процессах социальной мобильности, занимая все более высокие позиции в обществе. Свыше половины сыновей венгерских служащих высшего уровня, рожденных после 1950 г., тоже стали работниками умственного труда. Их шансы получить вузовское образование в 30 раз превышали шансы сыновей неквалифицированных рабочих56. Если еще в 1963 г. доля молодых (25-29-летних) специалистов рабочего происхождения составляла среди мужчин 80%, то уже в 1973 г. она сократилась в Венгрии почти вдвое - до 45% и на этом уровне стабилизировалась57. В условиях, когда родители были лишены возможности передать детям материальную собственность, они прилагали максимум усилий для обеспечения их «образовательным ресурсом», считая его условием успешного жизненного старта.

Возникший дефицит высококвалифицированных рабочих мест особенно осложнил начальный этап карьеры специалиста. В этой ситуации шансы трудоустройства выходцев из интеллигенции и служащих, использовавших потенциал семейный, дружеских, профессиональных связей, несомненно были выше. «Связи» представляли собой глубоко укоренившийся и постоянно воспроизводящийся народами региона традиционный институт58.

Так в 1970-е годы в период консолидация социальной структуры во втором послевоенном поколении происходило нарастание неравенства возможностей «восходящей» мобильности. Завершалось формирование интеллектуальной элиты, отличительной чертой которой в обществе восточноевропейского типа явилась, как ни парадоксально, повышенная массовость.

По доле высокообразованных первое поколение, родившееся и выросшее в условиях нового строя, по выражению В.Адамского, «драматически превзошло» поколение своих отцов и матерей. Это случилось во всех странах региона, кроме Чехословакии, точнее Чешских земель, а также Венгрии. Наибольший же отрыв в сфере высшего образования послевоенной генерации от предшественников среди стран центральноевропейского субрегиона сложился в Польше59. Модель модернизации через социально-образовательное восхождение в наибольшей степени соответствовала социокультурным реалиям страны с «живой» крестьянской и дворянско-интеллигентской традицией. Этот тип ускоренного развития весьма характерен и для Словакии, стадиально отстававшей от Чехии на старте послевоенных преобразований. Скачок в росте уровня образования словаков привел к формированию в республике национальной интеллигенции, которая к концу 1970-х годов по количественным показателям начинала превосходить чешскую.

Чехия отличалась наибольшей социальной мобильностью населения на первом этапе развития, в годы индустриализации. На втором же ее этапе, совпавшем здесь с периодом так называемой нормализации после событий 1968 г., она представляла собой наиболее социально-стабильное общество. Стремление чешской молодежи к поступлению в высшую школу было наименее выражено на общерегиональном фоне. Чехам присуща скорее традиция квалифицированного несельскохозяственного физического труда, чем крестьянская и/или дворянско-интеллигентская, как другим народам региона. В отличие от них, рационально мыслящие чехи не испытывали чрезмерных ожиданий от получения высшего образования, как впоследствии и разочарования в том, что они не оправдались.

«Модернизация через образование» характерна скорее для преимущественно аграрных на старте ускоренных преобразований стран, включившихся в «эволюционный поток» второй половины ХХ в. с опозданием, то есть не столько на первом, сколько уже на втором этапе этих преобразований. Народам Юго-Восточной Европы со слабой традицией индустриального труда ближе была модель развития через рост образования, чем через подъем экономики. Крестьянство этого субрегиона – прежде всего румынское и болгарское – чаще переживало непосредственное превращение в городскую интеллигенцию. Переходная стадия социального «восхождения», связанная с формированием на крестьянской основе класса промышленных рабочих, в бывших аграрных странах менее выражена. В них в 1970-е годы наблюдались наиболее высокие темпы роста не только уровня образования, но и численности крупных городов, их населения. Это было десятилетие радикальной модернизации и структуры образованности, и структуры расселения восточноевропейского общества.

Результаты социологических исследований показали, что больше всего в те годы хотели поступить в вуз выпускники школ Болгарии и СССР. Молодежь, практически лишенная здесь возможности предпринимательской деятельности, ориентировалась главным образом на образовательное достижение. Опережающий рост высокообразованных контингентов населения в наиболее отсталых на старте модернизации странах привел к относительному выравниванию их в этом отношении. Степень «однородности» региона – не только социально-экономической, но и социально-культурной – резко возросла.

Наиболее активными участниками социально-образовательного «восхождения» оказались не только страны и нации с аграрно-крестьянским прошлым, но и женская половина населения. Семьи работников физического труда ориентировали дочерей на профессии служащих, считавшиеся более престижными и предпочтительными для женщин по сравнению с индустриальным или сельскохозяйственным трудом - тяжелым и грязным. В итоге уровни образования мужского и женского населения не только выровнялись, но по некоторым образовательным параметрам женщины даже превзошли мужчин. Высшее техническое и среднее профессиональное, особенно неполное, образование, ориентированное на труд в материальном производстве, осталось за мужчинами. Но полное среднее и высшее, особенно университетское, образование в 1960-1970-е годы отчетливо феминизировалось, как и многие отрасли непроизводственной сферы (образование, здравоохранение и др.).

В Болгарии – стране, где в довоенный период господствовали патриархальные нравы, где женщины составляли большинство неграмотных и низкообразованных, уже в 1956 г. они опередили мужчин по количеству обладателей среднего, а в 1965 г. – высшего образования и специалистов с ученой степенью60.

Образовательная политика стран Восточной Европы закрепляла за мужским населением социально-профессиональный статус более высокооплачиваемого рабочего или технического специалиста, предоставляя женщинам низкодоходный статус служащих или специалистов непроизводственной сферы. Специфика социокультурной динамики периода социализма в женской среде проявилась наиболее отчетливо: рост их уровня образования в то время опережал профессиональную мобильность, а тем более рост заработков.

В 1970-е годы, – время становления массовой восточноевропейской интеллигенции - уменьшалась зависимость между достигнутым уровнем образования, родом занятия и заработком. Лишь с 1982 г., по наблюдению польских социологов, взаимосвязь квалификации и дохода начинает возрастать. Возникшие социальные диспропорции касались прежде всего молодого поколения специалистов, рожденного образовательной революцией рубежа 1960-1970-х годов. Попытка власти представить инженеров как «героев» эпохи перехода к НТР была в этих условиях обречена на неуспех. Вместе с тем историческим фактом оставалось возникновение на втором этапе модернизации большой армии молодых, высококвалифицированных и активных людей. Не только в профессиональном отношении, но и в целом по своим социокультурным характеристикам они превзошли цивилизационную «планку» общества не только ранне-, но в некоторых отношениях и позднеиндустриального типа.

В. Адамский в середине 1970-х годов обнаружил не только значительный межпоколенный «образовательный перепад», но и огромные различия в уровне удовлетворенности трудом двух генераций работников промышленности. У младшего поколения этот уровень был гораздо ниже по сравнению со старшим. Но различие такого рода существовало только среди специалистов, или людей со средним профессиональным и высшим техническим образованием. Неудивительно, амбициозное младшее поколение вдвое превосходило старшее по уровню образования, но в обществе, где трудовой стаж оставался детерминантой социально-экономического статуса, оплачивалось ощутимо ниже61.

На протяжении всех четырех послевоенных десятилетий, вместивших два этапа «перехода к современности», его главным двигателем оставалась социально-профессиональная мобильность. В странах, где практически отсутствовала частная собственность, а труд считался «материальной и моральной обязанностью», именно профессия определяла место человека в обществе. Менялись лишь профессиональные приоритеты: в 1950-е годы это был индустриальный физический труд, в 1970-е – интеллектуальный. Поддержка людьми общественно-политических преобразований, как свидетельствовали социологические данные, долгое время зависела от успешности их социально-профессионального продвижения, даже если оно не сопровождалось повышением материального уровня жизни62.

Однако общество переходило к новым ступеням развития, и ситуация постепенно менялась. Интеллигенция повторила путь смены жизненных ориентиров «с моральных на материальные», пройденный ранее рабочим классом. И у нее возросло сознание необходимости не только социального, но и экономического признания ее заслуг. Несоответствие статусных параметров - существенное превышение культурно-образовательного уровня над материально-доходным - рождало у высококвалифицированных специалистов устойчивое ощущение несправедливости происходящего.

Зарплата интеллигенции существенно (в 1960-е годы более, чем наполовину) превышала заработки рабочих только в Польше и Венгрии, где ее экономический статус традиционно был очень высоким. Противовес им составляла Чехословакия с ее эгалитарными нормами общественной жизни. Интеллигенция здесь действительно «недооплачивалась» не только по сравнению с западными, но и с восточноевропейскими коллегами. Ее заработки лишь незначительно (на 15-20%) превосходили доходы рабочих. Что же касается чехословацких служащих, то они получали даже меньше, чем сельскохозяйственные работники63.

Неудивительно, что впервые в регионе проблема статусной несогласованности отчетливо прозвучала в исследовании социальной стратификации общества, проведенном чехословацкими социологами в 1967 г., в преддверии событий Пражской весны под руководством П.Махонина. Результаты его были опубликованы в книге «Чехословацкое общество»64. Уже тогда социологи зарегистрировали группы «недооплачиваемых работников умственного труда». В них входили специалисты и служащие с культурным и образовательным уровнем выше среднего, но низким статусом в иерархии доходов и власти. Несоответствие противоположного рода существовало в среде промышленных рабочих. Они слабо участвовали в управлении и потреблении культурных ценностей, но обладали высокими заработками.

В 1970-е годы статусная несогласованность лишь усилилась. Сравнение данных чешских микропереписей 1967 и 1984 гг. показало, что группа с очень низким доходом, но высшим уровнем образования и качества проведения свободного времени возросла почти втрое65. Подобного расхождения «материального и духовного» не существовало в предшествующем поколении «людей аванса», преодолевших большую социальную дистанцию, стартовав с низких экономических позиций. Но еще большую потенциальную опасность таило в себе расхождение другого рода. Сформировался новый для стран региона социальный тип молодого, образованного, даже высокообразованного горожанина. Его жизнь, относительно материально благополучная по восточноевропейским меркам, качественно отличалась от западных стандартов.

Уже к концу первого этапа социальных перемен доминировавшие недавно идеалы эгалитаризма исповедовались интеллигенцией меньше, чем рабочими, как квалифицированной частью последних меньше, чем неквалифицированной. В среде «продвинувшихся» в результате соцмодернизации слоев населения медленно, но верно утверждалось сознание их материальной «недовознагражденности». А по мере исчерпания потенциала социальных перемещений на втором этапе развития восточноевропейского общества это сознание возрастало лавинообразно. Сравнение с качественно более высоким западным уровнем потребления усиливало недовольство нового среднего класса, в странах рассматриваемого региона - образованного класса. У его младшего поколения нарастало сомнение в правильности пути, то есть в существующей общественной системе. Росла уверенность, что ее смена, ликвидация власти компартии, устранение номенклатуры и переход к демократии позволят достаточно легко догнать Запад по уровню жизни.

Реальным и возможно главным достижением всего периода общественного развития Восточной Европы в период с 1948 г. по 1989 г., было коренное изменение экономического и культурного положения низовых, преимущественно аграрных слоев населения. Их социальное продвижение завершилось созданием многочисленного нового среднего класса, или массовой интеллигенции (госслужащих). Средние слои усиливались за счет низовых: структура общества приобретала «грушевидную» форму66. По мере ослабления политического режима на «позднем» этапе его существования интеллигенция вместе с госслужащими начала занимать ключевые позиции в восточноевропейском обществе.

Коммунистический строй, несмотря на репрессии в отношении части «старой» интеллигенции в начале 1950-х годов, создал ее «нового» аналога в виде полутрадиционного слоя с ориентацией на «высокую», элитарную культуру. Более того, соцмодернизация сформировала массовую основу этого типа культуры благодаря широко распространившемуся культу учебы. Образование превратилось в «инструмент» преодоления социальных барьеров общества полуфеодального типа. Возникала своеобразная, неизвестная истории система, в которой место человека в социальной иерархии определяется уже не «благородным происхождением», но и не «деньгами» или «собственностью».

Общество восточноевропейского типа включало два главных и основных социальных компонента - интеллигенцию и рабочих (в том числе занятых в сельском хозяйстве). Интеллигенция состояла из наемных работников умственного труда и осуществляла управленческие, организационные функции, создавала новое знание. Зарождавшиеся в досоциалистический период буржуазные слои были вынуждены открывать для себя новые возможности самореализации в образовании или политической деятельности.

Социалистическое общество знало фактически два варианта «пути наверх». Помимо достижения высших уровней образования и занятия соответствующих им более или менее престижных профессиональных позиций, существовала еще возможность карьеры политической. Особенно распространенный в период мобилизационного социализма 1950-х годов, этот – второй – тип карьеры вел к административным должностям и управленческой деятельности. В отличие от первого пути, он сулил большие перспективы принадлежности к власти и материальные привилегии, соответствующие положению в ее иерархии. Однако в 1970-е годы прогрессировала конвергенция этих двух видов карьерной мобильности. Характерный для тех лет рост уровня образования распространялся и на партийную бюрократию. А политические критерии отбора в структуры управления все больше уступали место профессиональным качествам и знаниям.

Именно тогда венгерские исследователи Г.Конрад и И.Зеленьи написали книгу «Интеллектуалы на пути к власти: социологический анализ роли интеллигенции при социализме»67. Они предсказали замену в перспективе старой партийной элиты высокообразованными профессионалами. Последние, как представлялось авторам труда, должны были осуществить проект рационализированного и гуманизированного социализма, «социализма с человеческим лицом». Уже с 1960-х годов различие между бюрократией («новой буржуазией») и интеллигенцией все больше сокращалось и, казалось, должно было постепенно совсем исчезнуть. Противоречия между ними имели второстепенный характер по сравнению с противоречиями между «классом интеллектуалов», часть которого составляла бюрократия, и рабочим классом68.

Почти четверть века спустя И.Зеленьи вместе с его коллегами скорректировал свои прежние представления. Он написал о том, что в действительности интеллигенция осознала свою общественную миссию лишь после завершения периода «госсоциализма». Эта миссия заключалась в реализации ею не социалистического, а совсем иного цивилизационного проекта в новой для нее роли культурной буржуазии69. В этом качестве в переходный «от социализма к капитализму» период конституировали себя высокообразованные слои, лишенные собственности, но занимающие верхние позиции в статусной иерархии восточноевропейского общества. «Класс интеллектуалов» включал и либерально настроенную интеллигенцию, и профессиональных управленцев-технократов. Это был альянс диссидентов и реформаторов. В преддверии 1989 г. они вместе выступили с либеральным проектом модернизации, альтернативным социалистическому. Фактически речь шла об идущей от образованного класса инициативе «строительства капитализма без капиталистов», в отсутствие буржуазии в ее традиционном понимании.

Действительно, переход Восточной Европы в конце ХХ в. к третьему – постсоциалистическому, или капиталистическому, - этапу развития произошел под воздействием роста настроений антиэгалитаризма, носителем которых и выступили высокообразованные слои населения. Как установил К. Загурский, функциональный эгалитаризм, который сформировался в польском обществе в середине 1980-х годов и «прорубил окно в демократию», возник под влиянием только двух факторов – высшего образования и ожидания роста уровня жизни70. По наблюдениям польских социологов, именно образование служило детерминантой идеологического выбора в пользу либерализма в широком его понимании71. Высокообразованные отличались от остального населения по своему мировоззрению. Можно даже сказать, что все восточноевропейское общество, пройдя путь соцмодернизации, состояло из двух «классов» – имевших высшее образование и не имевших его. Частные собственники начального этапа рыночных преобразований не представляли из себя социокультурной общности аналогичной интеллигенции. Более того, как свидетельствуют эмпирические данные, они даже не демонстрировали выраженного предпочтения либеральных ценностей72.

Потребительские ожидания сыграли в конечном счете решающую роль в отказе интеллигенции от принципов равенства в пользу свободы, в поддержке идеи системной трансформации. Группы общества, наиболее преданные системе на начальных этапах ее существования, перешли в категорию наиболее выраженных ее оппонентов. Крах социализма произошел именно потому, что от нее отказались многочисленные ее сторонники, считает И.Валлерстайн73.

Однако социокультурные истоки радикальных преобразований рубежа 1980-1990-х годов относятся к событию, произошедшему за 20 лет до этого. Им стала образовательная революция рубежа 1960-1970-х годов, к которой восточноевропейское общество пришло в свою очередь в результате цепи перемен, начатых на рубеже 1940-1950-х годов. Уже тогда возникла типологическая общность пути развития народов региона и способа их интеграции в современный мир.

В период между двумя сменами поколений, пришедшимися на начало 1960-х и 1980-х годов, образовательный потенциал и весь стиль жизни восточноевропейского общества качественно преобразился. Именно в этот период «позднего индустриализма» совершился переход всего современного мира от индустриальной эпохи массового производства к постиндустриальной эпохе массового потребления, или просто к массовому обществу. Одновременно наступала эпоха общества информационного, когда сфера массового сознания приобрела решающее значение в социально-политических трансформациях.

Результаты смены поколений особенно ощутимо проявились в стремительно изменяющемся регионе Восточной Европы: каждая генерация обладала здесь особыми социокультурными характеристиками. А процесс смены поколений определял ход истории, специфику каждого из ее этапов. Вся восточноевропейская история второй половины ХХ в. измерялась двадцатилетними генерационными циклами.

Генерационный цикл, стартовавший в начале 1980-х годов, стал временем подготовки и осуществления второй великой трансформации восточноевропейского общества. В эти годы с исторической сцены уходит досоциалистическое поколение (родившиеся в 1910-е годы, преимущественно малообразованные крестьянские слои), оставляя ее поколениям «форсированной индустриализации» (рождения 1930-х годов) и «образовательной революции» (1950-х годов). Оба они – «родители» и «дети» - поколения ускоренной модернизации восточноевропейского типа.

Этот генерационный цикл тесно взаимосвязан с предшествующим, явился его следствием. Уже в 1960-е годы, в частности, разошлись пути европейского и китайского «строительства социализма». Одновременно началась конвергенция социалистической Восточной Европы с капиталистической Западной.

Восточноевропейской модели позднеиндустриального развития путем наращивания образовательного потенциала и догоняющего Запад потребления, путем формирования массовой городской интеллигенции, диаметрально противоположна китайская модель того же этапа развития. Зеркальным отражением восточноевропейской образовательной революции явилась китайская культурная революция. Она выразилась в резком ограничении и доступа молодежи к высшему образованию, и процесса формирования городских слоев с высокими материальными и социальными запросами.

Вместе с тем период между двумя великими трансформациями - прежде всего 1970-е годы – стал временем самоопределения, возвращения к традиции, к национально-культурному своеобразию не только в Китае. Аналогичные процессы шли в те годы и в Восточной Европе. По характеру социально-образовательной динамики она уже тогда имела много общего с Западной Европой. После завершения индустриализации восточноевропейское общество, несмотря на формальную закрытость от внешнего мира, фактически отказывалось от нее. Оно уже развивалось во многих отношениях параллельно с наиболее развитой его частью – странами Запада, в общеевропейском цивилизационном контексте.

После двух десятилетий радикальных преобразований периода ускоренной индустриализации восточноевропейское общество относительно стабилизировалось, восстановив многие из утраченных традиций. Их носителем стала молодая интеллигенция – не только массовая по составу, но и национально ориентированная по духу. Эталонными для нее были ценности узкого слоя старой, досоциалистической интеллигенции как исторической преемницы дворянско-аристократической элиты. В среде новой интеллигенции духовно-культурные ценности народов региона обрели социальную основу своего возрождения. Именно этот слой предопределил специфику постиндустриального развития Восточной Европы, формирования здесь общества постсовременного типа, опирающегося на культурное наследие народов региона.

Интеллигенция вернула восточноевропейскому обществу близкие ему идеалы романтизма и гуманизма, выступив с критикой социальных последствий форсированной, или силовой модернизации с общечеловеческих позиций. Между протестными волнами, инициированными чешским образованным классом в 1968 г. и польским в 1980-1981 гг., пролегал несостоявшийся путь восточноевропейской интеллигенции к власти. Движение Солидарность получило название «лебединой песни романтизма».

Что же касается самих семидесятых годов, то они вошли в историю региона как период стабилизации, даже застоя. Однако это было время «антимодернизации» в обеих частях континента, когда производительный тип развития сменялся потребительским. В те годы возрос уровень благосостояния и увеличилось значение досуга, его качества. Телевидение тогда же вторглось в повседневное существование восточноевропейского человека, предельно заполнив его собой: просмотр телепередач стал наиболее массовым и продолжительным способом проведения свободного времени. СМИ начинают активно влиять на сознание практически каждого человека. Особенно ощутимо проявилось это влияние в только что пережившей мощные социальные перемещения и «маргинализированной», пережившей дестабилизацию мировоззренческих ориентиров, Восточной Европе.

В 1970-е годы устанавливается разделение общественной и личной жизни: власть уже не контролирует частную сферу, как это было в годы мобилизационного социализма. Не политические институты, а традиционный институт семьи вновь начинает определять содержание восточноевропейской повседневности. Семья возвращает себе господствующие позиции в обществе, а само оно превращается в общество «домашнего социализма».