Geum.ru

Проф. Е. Месснер луцкий прорыв к 50-летию великой победы Всеславянское Издательство Нью-Йорк

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава xii боевая страда
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15
ГЛАВА XII
БОЕВАЯ СТРАДА


Страда это не страдание, а напряжения работа по убор­ке урожая злаков. Когда мы, говорим о пережитых боевых страдах, мы думаем о боевых напряжениях, а не о связан­ных с ними страданиях, потому что одним из оснований воинского духа должно быть пренебрежение к тяготам вой­ны, к боли и к смерти. Страда 16-го года была для 15-й Пе­хотной дивизии – как и для многих дивизий на Юго-За­падном Фронте – очень напряжённой.

После победы у Луцка пришло разочарование. 27-го мая Начальник дивизии взял почему-то меня, артиллериста, а не кого либо из штабных офицеров, в объезд на автомобиле стоящих к западу от Луцка полков дивизии. Стояли они верстах в 10 от города, а растянулись на сторожевой ли­нии вёрст на 20 (два полка, а два стояли за ними в резерве). После полугодовой окопной тесноты приятно было чув­ствовать простор, пролетая на мощном "паккарде" кило­метр за километром. Но командиры полков простору не радовались: если появится противник, как обороняться пол­ку на 10-ти километровом фронте? А Начальник дивизии их успокаивает: "Через несколько дней подойдут резервы – тогда дивизия сомкнется плотнее".

Не остановила нас Пелжинская позиция, а теперь мы остановились перед пустотой. Досадно! Всем офицерам досадно: думали гнать врага, как гнали в 14-м году, а тут при­казано ждать подхода резервов. Почему эти резервы не бы­ли под рукой? Кого надо винить, мы не знаем, но виним начальство вообще, начальство, которое затормозило наш победный марш.

1-го июня дивизия свернулась в походную колонну и пошла в направлении на Владимир-Волынск. Начальник ди­визии со штабом ехал в голове авангарда. Когда прошли один лес, над нами стали рваться шрапнели. Среди нас и в рядом шедшей пехоте было ранено несколько человек. Авангард развернулся. Противник стал отходить к Горохо­ву. Авангард его быстро преследует. Когда он стал поды­маться на кряж холмов, лежавший поперек нашего пути – день уже склонялся к ночи – из-за холма появились в боль­шем числе австрийцы (привезенные спешно с Итальянского фронта) и – против нашего правого фланга – германцы (пе­реброшенные из-под Вердена). Они остановили наш аван­гардный полк. Слева кого-то атаковала какая-то конница (вероятно, один из полков пришедшей к нам на подмогу Кавалерийской дивизии). Но ни от кавалерии, ни от авиа­ции мы не получали сведений о противнике. Обстановка, значит, не выяснена – какова сила противника? куда на­правляется? – а к тому же положение авангарда на склоне холма, которым владеет враг, для боя не годится. Генерал Ломновский оттягивает авангард, останавливает дивизию на ночлег в деревне Блудов и приказывает полкам окопаться – на всякий случай – по линии перед западной околицей этой деревни. Мы, молодые офицеры, почитаем боевую опытность нашего генерала, но всё же не одобряем эту его осторожность – не по душе победителям осторожность! А на другое утро одобрили.

"Ещё солнце не всходило, батальон наш во цепи. Не­приятель удивлялся этой нашей красоте!" – поёт пехотная песня. Мы до света были в цепи, окапываясь, но мы же и удивлялись тому, сколько неприятеля оказалось на рассвете против нас: несколько германских полков.

В том году на Волыни великолепно уродились хлеба: море высокой, густой пшеницы расстилалось перед диви­зией. Впереди поспешно вырытых окопов пришлось ногами вытаптывать пшеницу, чтобы увидеть цепи врага, когда он подойдет на 50-60 шагов. Предстоял бой вслепую: движения неприятеля в сплошной пшенице не были видны из око­пов. А враг энергично приближался. И артиллеристы его замечали только в моменты перебежек, теряли его из виду. когда он залегал. Поручик 3-й батареи Кажанегра (черно­горец) избрал своим передовым наблюдательным пунктом грушевое дерево непосредственно позади пехотных окопов. Целый день он по телефону корректировал огонь батареи, чудом уцелевши под потоком ружейных и пулемётных пуль. Слез он со своего дерева лишь под вечер, когда пули посбивали листву на его груше и он, видимый теперь про­тивнику, стал для него мишенью.

Странные бывают случаи на войне. Кажанегра уцелел на своей груше, а командир и офицеры его батареи в другом бою были переранены – находясь вне ружейного огня – разрывом 15-ти сантиметровой бомбы. Они остались в строю, только подпоручика Бутовича пришлось отправить в полевой лазарет. Я поскакал туда, чтобы попросить врачей сделать юноше прививку против столбняка (на Волыни в земле было много бацилл тетануса). Доктора уверили меня, что рана продезинфекцирована и что никакой опасно­сти для подпоручика нет. Эвакуированный в Киев он, в страш­ных мучениях, скончался от столбняка.

В лазарет прибывали раненые в большом числе: бой был очень жестоким. Пехота наша обстреливала пшеничную завесу пулемётным и ружейным огнем, обстреливала непре­станно, не видя передвижений противника. Он же, прибли­зившись, бросался из пшеницы в штыковую атаку; наши выскакивали из окопов для штыкового удара. Каждая та­кая схватка оканчивалась бегством немцев – против рус­ской храбрости и штыкового умения никто на свете не мо­жет! Атака повторялась за атакой на протяжении 4-х суток (2-5-го июня) и, наконец, противнику удалось вечером прор­вать нашу линию. В темноте ночи генерал Ломновский ор­ганизовал противомеры. Артиллерия, стреляя на картечь, остановила продвижение врага, последние роты резервов дивизии и полков отрезали прорвавшемуся неприятелю путь отхода и 1000 германцев была под утро взята в плен.

Мы много раз брали в плен австрийцев; они сразу те­ряли воинский вид и превращались в толпу людей с уто­мленными нервами; а тут, по отделении (как полагается) офицеров от солдат, унтер-офицеры-немцы быстро по­строили солдат в походную колонну и казачий конвой по­вёл эту колонну в Луцк. Солдаты острили: "Хотел ты, не­мец, у нас Луцк отобрать – вот и шагай теперь в Луцк, бе­ри его".

После потери этих двух батальонов немцы признали се­бя побитыми и 6-го июня не возобновили боя. Дивизия наша стала приводить себя в порядок после понесённых изрядных потерь. Четыре дня шла перестрелка, которой больше не мешала пшеница: она была частью вытоптана, частью ско­шена пулями, нашими и чужими.

Мы, старожилы Юго-Западного Фронта (с начала вой­ны и до Пелжинских дней сражавшиеся только против ав­стрийцев) слышали часто, на побывках в России по случаю ранения, отпуска или командировки, от офицеров, дравших­ся на севере, шутливое: "Ты – молодец против овец, а мы и на волков молодцы". Мы отшучивались, но иногда, наеди­не с собственной душой, задавали себе вопрос: австрий­цев мы били, как хотели, а вот как справились бы с герман­цем, если будем сила на силу, а не как в 15-м году – наш штык против их "Берты".23 Верили, что справились бы, но всё-таки где-то в глубине души было немножечко жути: а вдруг не справимся... И вот теперь в бою 2-5-го июня по­бедно справились. Побили лучший из Корпусов Кайзера и в пшеницу уложили и в плен увели. Сразу избавились от почтенья-боязни перед немцем. После сражения пошёл я что-то разведать в пехотный окоп и разговорился с солдатами.

– Я думал, немец тяжелый. А он на штыке не тяжелее сно­па на вилах, - острил один пехотинец.

Мы предприняли – по приказу сверху – атаку 10-го июня – Первое Ковельское сражение. Атаковали полевым способом – без артиллерийской подготовки, с артиллерийской только поддержкой – и, к изумлению нашему, увидали, что нужен был позиционный способ: за 4 дня боевого без-

действия немцы соорудили отличную позицию из несколь­ких линий окопов, которую наскоком взять было невозмож­но. Наша атака была отбита. Уроком нам было: и на опера­тивном просторе нет тактического простора – полевых боев больше нет, а есть тяжко-позиционные или легко-позицион­ные. потому что пехотинец стал сноровистым землекопом.

Лопата победила гранату. В несколько часов лопата роет такой окоп, какой не может разрушить граната поле­вой артиллерии. Отныне каждую позицию надо брать, пред­варив атаку солидной артиллерийской подготовкою ору­диями большого калибра. Этот урок нам стоил крови, про­литой в Первом Ковельском сражении 10-го июня. Но на войнах всегда уроки оплачиваются кровью. Необходимость тщательной артиллерийской подготовки была осознана еще и потому, что немцы с непостижимой скоростью устраива­ют проволочные заграждения на кольях или в виде „ежей" и „рогаток".

Но этот урок до высокого начальства не дошел: во всех последовавших сражениях давали так мало времени на под­готовку к бою, что ле1кие батареи не успевали устроить та­кие наблюдательные пункты, с которых можно было бы ви­деть падение каждого снаряда при обстреле проволочного заграждения – а только такая наблюдаемая, методично проводимая стрельба может выполнить задачу разрушения проволоки. Так, задача легла снова на пехоту. Снова стала она усилиями погибавших смельчаков резать проводку нож­ницами или взрывать её ручным гранатами. Бедная пехота. Доблестная пехота.

Второе Ковельское сражение произошло 17-го июня. Бой 15-й Пехотной дивизии разыгрался на участке у деревень Блудов и Уманьцы. Опять мы не получили тяжелых бата­рей (куда запропастилась наша мортирная и гаубичная ар­тиллерия?– спрашивали мы друг друга, а дивизийное началь­ство о том же спрашивало более высокое начальство. Ответа не было). На нашем левом фланге и в центре атака захлеб­нулась, но на правом фланге удалось вытеснить врага из Корытницкого леса и закрепиться к западу от него. Хотя и не победа, но успех.

Я поехал на западную опушку леса, что бы разведать возможность перемещения вперед части наших батарей. По завершении разведки, ехали мы – я и мои разведчики – по лесу и обратили внимание на то, что рвущеся над лесом снаряды не ломают ветвей, не сбивают листьев и не дают обычного грохота при взрыве, а взрыв звучит так, словно пробку из бутылки вытаскивают. Я догадался – газовые снаряды. Тяжело дышавшие на рыси лошади раньше нас, всадников, почувствовали в своих легких газ и заволнова­лись; заволновались и мы: противогазы мы, конечно, не прихватили с собою – ведь противник ещё ни разу не при­менял против нашей дивизии удушливые газы. Пришлось, понукая коней, поспешить выбраться из леса, ставшего га­зовой западней. В моих легких последствия этого газового отравления остались на всю жизнь. Что за мерзкая вещь боевые газы! Правы были наши командиры батарей, кото­рые перед боем у Пелжи отказывались от стрельбы снаря­дами с синим крестом (обозначение газового снаряда; у нас не постыдились крестом отмечать такое сатанинское ору­жие).

После Второго Ковельского сражения Армия наша вела Третье Ковельское, Четвертое Ковельское – каждые две недели мы наступаем, ведём тяжёлый, кровавый бой Нам давали 10-17 дней, чтобы отдохнуть мышцами и нервами, по­полнить поредевшие ряды пехотных рот, сплавить тех, что пришли, с теми, которые уцелели в предшествовавшем бою, поправить материальную часть. Но отдыха полного не получалось: дивизию нашу передвигали с участка на участок – с Блудов-Уманьцы на Блудов-Пустомыты, потом на Ощев-Пустомыты, а, сменив какую либо дивизию на назначенном нам теперь участке, мы принимались переделывать окопы. Хотя типы окопов и пулемётных гнёзд, и блиндажей были установлены уставом однообразно для всего Войска, но каждый полк имел свои, им излюбленные варианты и каж­дый полк расставлял пулемёты и пехотные взводы так, как ему подсказывал его боевой опыт. Какой бы совершенный окоп полк не получил от ранее в этом окопе стоявшего пол­ка, он примется его переделывать в уверенности, что его надо усовершенствовать. Это было утомительно, но хоро­шо: надо, чтобы полку нравились его окопы.

Генерал Ломновский ежедневно обходил какую либо часть дивизийного участка, знакомясь с офицерами, солда­тами – настроение? питание? расположение под кровом? – знакомясь с местностью и с нашей позицией, а также и со вражеской. Он неизменно просил генерала Дудина одол­жить ему бригадного адъютанта и я ежедневно сопровождал Начальника Дивизии, будучи его очами и ногами: где генерал Ломновский – по возрасту – не мог пройти, про­бежать или проползти, там это делал я и, высмотрев все, что надо, докладывал ему все виденное так точно и подроб­но, чтобы у него создавалось впечатление, будто он видел собственными глазами. Эти выходы из штаба в поле были и интересны для меня и полезны. Мы, артиллеристы, любим пехоту, но держится от неё поодаль (это – не пренебре­жение, а обособленность по родам войск), я же проникся глубоким почтением к пехоте, когда увидал то, чего не-пехотинцы обычно не видят: я подползал к "секрету" укром­но лежащему для сторожевой службы впереди нашей колючей проволоки и рискующего, что ночью вражеские развед­чики его "слизнут"; я молился у иконки, поставленной у бойницы часового, который только украдкой может погля­дывать в бойницу, потому что на нее нацелены винтовки противника, всадившего уже много пуль в головы часовых у этой бойницы; поражался неприхотливости офицеров и солдат, живущих в крошечных землянках; видел, какой хо­лодной, отвратительной доставлялась пища в окопы, когда полевые кухни не могли, из-за огня, приблизиться к бое­вой линии меньше, чем на версту...

Благодаря генеральским обходам позиций и резервов, и артиллерийских батарей, штаб нашей дивизии никогда не отдавал распоряжений, которые в частях побуждают к справедливому ворчанию: "Каким местом думают эти штаб­ные небожители? Побывали бы в нашей шкуре, иначе бы приказы писали!" Штаб нашей дивизии не был виноват в том, что в боевых приказах для боев 3-4-ro июля и 14-16-го июля сценарий был таков, как и для боя 17-го июня. Эти бои гак похожи один на другой, что не запомнилось ничто, - характеризующее каждый из них.

Разница только в том, что для Второго Ковельского сражения нам дали на подготовку канонадой и на атаку один день, для Третьего Ковельского – два дня, а для Четвер­того Ковельского – три дня. Как ни старались артиллери­сты в несколько часов или в один дань, или, наконец, в два дня разбомбардировать так, чтобы можно было считать пе­хотную атаку подготовленную, результат канонады полу­чался неудовлетворительным: шесть легких батарей да од­на мортирная, вооруженная гаубицами,24 не могли дать ни подобия того, что тактика того времени формулировала в словах: "Артиллерия завоёвывает, пехота занимает". В Ковельских сражениях пехота завоёвывала, артиллерия же под­собляла самоотверженно, искусно, энергично, по своим силам, даже превыше своих сил. В тот период войны ло­гистика доставила артиллерии снаряды, которые должны были бы быть забракованными при приеме их с заводов. Снаряды не были обточены по лекалу и, имея калибр на полмиллиметра, четверть миллиметра больший требуемого, заклинивались, при выстреле, в теле орудия – пороховые газы, закупоренные поэтому в стволе, не могли вытолкнуть снаряд для его полета и разрывали пушку, убивая орудий­ную прислугу (во Франции многочисленные разрывы пушек стали бедствием артиллерии). Нашим артиллеристам было приказано перед боем калибровать патроны, проверяя, ле­зет ли он в ствол; а так как и такая калибровка не давала га­рантии исправности патрона, то из Ставки пришло распоря­жение: перед каждым выстрелом орудийной прислуге отбе­гать от пушки шагов на 10, а наводчику дергать курок при помощи шнура длиной в 3 метра. Пушкари наши, ворча, трудились над утомительной калибровкой, а от отбегания перед выстрелом отказались (не по приказу офицеров отказались, а по своей воле), потому что потеря времени на отбегание, а затем, после выстрела, на добегание к пушке превращало наши трехдюймовки из скорострельных в мед­ленно-стреляющие, дающие вместо 10-ти выстрелов в ми­нуту всего лишь 4-5. Стреляли наши батареи без отбегания прислуги, разрывы пушек ранили и убивали номеров, a молодцы-батарейцы, не обращая внимания на эти потери, стреляли скорострельно. Они понимали, что при нечастой стрельбе уменьшится помощь, оказываемая брату-пехотин­цу.

Другим бедствием артиллерии были преждевременные разрывы снарядов, по вылете их из дула. И тут вина всеце­ло лежала на заводах, но от этого не легче было пехоте, ко­торая иной раз получала сзади град шрапнельных пуль или осколков,

Во всех Ковельских сражениях июня и июля месяцев пехота, по завершении артиллерийской канонады, героиче­ски кидалась в атаку, стараясь разорвать колючую проволо­ку ручными гранатами; всюду, где офицеры и унтера могли поднять на подвиг своих солдат, пехота врывалась в пере­довой вражеский окоп; отбивала неприятельские контрата­ки и удерживала за собой занятое пространство; в иных местах отбить противника не могла, несмотря на энергич­ную помощь со стороны наших батарей, и отходила в ис­ходное положение. Удержаться было труднее, чем ворвать­ся в передовые окопы противника. При атаке надо было сломать сопротивление немногочисленных врагов, стерегших передовой окоп; при вражеской контратаке приходилось, стоя в чужой траншее, отбиваться от крепких ударов силь­ных резервов врага. Каждый бой нашей дивизии заканчивал­ся тем, что противник не был в состоянии полностью вос­становить своё положение перед боем и мы, овладев куском вражеской укрепленной полосы, считали себя (и были дей­ствительно) победителями. Например, 4-го июля наша молодецкая пехота так глубоко пробилась во вражескую по­зицию, что не только захватила несколько батарей легких и одну тяжелую (вся ее прислуга была перебита нашим ар­тиллерийским огнем), но дошла и до коновязей артиллерии и обогатилась крепкими лошадьми для своих обозов. Но победы эти нас не радовали: крови пролито много, добыто мало и противник, тоже понесший огромные потери, не был принужден к отступлению. Мы понимали, что дерем­ся не ради завоевания чужой или отвоевания русской земли, а ради того, чтобы у противника сломить волю к сопро­тивлению. Но овладение пространством на поле боя дает очевидное мерило размеров нашего успеха и вражеского неуспеха. Мы хотели, чтобы имена деревень Блудов, Ощев, Корытница были прославлены такой же победой, как у Пелжи.

У Нелжи пробились. У Блудова, Ощева, Корытницы не пробились. Но и чудо-богатыри Суворова не могли под ко­мандой Багратиона пробиться у Швица (Швейцария), а всё же Швейцарский поход прославлен, как победный.

Мы гордились тем, что выдерживали исполинские боевые напряжения, но карликовыми результатами не горди­лись никак. Значение этих наших маленьких вломов в тол­щу вражеской укреплённой системы, конечно, могло быть понятно тем, кто с высоких командных постов видит всю совокупность полковых, дивизийных побед. Нам же, строевым офицерам, это видно не было.

Как легко было, радуясь, воодушевившись победой у Нелжи, кинуться на неодолимый, казалось, форт подле Луцка, но как тяжело было, не сознавая своей победы у Блудова. атаковать у Ощева. И атаковали и опять миниатюрно по­беждали, а Командование нанизывало ещё зерно на четки победы в Луцк-Черновицкой битве.

В промежутках между сражениями не было нам, 15-й Пехотной дивизии, полного отдыха: приходилось выполнять мелкие, но подчас трудные задания для выправления нашей передовой линии или для захвата вражеского, вперед выдви­нутого опорного пункта. Так, неподалеку от Ощева против­ник выдвинул в ничью землю (пространство между передо­выми линиями враждующих сторон) довольно сильный фронт на холме, обозначенном на карте, как "высота 122": отсюда противник мог бы фланговым огнем поражать в предстоявшей нашей атаке. Генералу Бочковскому (он к должности Командира бригады был помощником Начальни­ка нашей дивизии) был дан отряд из 4-х батальонов и нескольких легких и гаубичных батарей с заданием уничто­жить форт. Бочковский отлично атаковал ночью, изгнал и частью пленил гарнизон форта и отбивался от контратак до тех пор, пока саперы лопатами и пироксилиновыми шашка­ми не уничтожили те траншеи, которые не были с вечера повреждены огнем батарей.

В начале августа нашу дивизию сменил на позиции Гвар­дейский Кавалерийский Корпус под командой генерала Ха­на Нахичеванского. Мне было поручено ознакомить Началь­ника Штаба Корпуса с местностью и с позициями вражеской и нашей. Целый день – верхом или пешком, где обстрел был очень силен – осматривал генерал участок позиции 15-й дивизии. В этом разговоре с кавалеристом (до того времени мне не приходилось на войне встречаться с конни­ками) я почувствовал, как мучительно для конницы, динамичного рода войск, спешившись, сидеть в окопах на пас­сивных участках фронта. Мой собеседник не сознавал, что конница доживает свой век, потому что пулемёт и скорострельная, дальнобойная артиллерия изгоняют всадника с его конём из боевого пространства. Мотор (авиационный) упразднил дальнюю разведку на конях, а мотор только что народившегося танка заменит коня в боях и в преследова­ниях врага после боёв. Кавалерийский дух – дух активно­сти и самопожертвования – побуждал офицеров конницы проситься в пехоту, чтобы пополнить в ней слой кадровых офицеров, страшно поредевший.25

Передав позиционный участок конной Гвардии, 15-я ди­визия перешла в район деревень Шельвов-Корытница. Пред­стояло 5-тое Ковельское сражение, с участием в нем четы­рех Корпусов: двух Гвардейских, VIII-го Армейского и V-го Сибирского. Из присланной тяжело-артиллерийской подмоги нашей дивизии достались две батареи. 18-го августа проис­ходила артиллерийская подготовка атаки. 19-го числа – атака силою восьми дивизий. Штурм блестяще удался почти по всему фронту сражения. Из Штаба Корпуса сообщали в Штаб нашей дивизии об успехах у гвардейцев и у сибиря­ков, а наш Штаб доносил в Штаб Корпуса, что позиция про­тивника прорвана, полки прошли через всю глубину её, 15-ая артиллерийская бригада переместилась на 4 километра впе­ред, чтобы поддерживать дальнейшее продвижение полков. В этот радостный момент через строй полков дивизии про­шла на рысях Кавалерийская дивизия, вызванная из тыла, из армейского резерва. Артиллеристы и пехотинцы привет­ствовали конницу криками "ура!" и маханием фуражками, а солдаты, близко стоявшие от пути движения кавалерии, кричали: "Конница, не подкачай!"

Но конница напоролась на пулемёты нескольких гер­манских батальонов, спешивших к месту прорыва для нане­сения контрудара. И конница "подкачала": в конном строю атаковать пулемётный строй было бы безумием, а спешить дивизию Начальник её не счел возможным и кавалерия по­вернула назад. Её поспешный отход смутил нашу пехоту и полки стали отступать. У генерала Ломновского ещё оставал­ся маленький резерв – с его помощью было остановлено от­ступление полков и мы, задержавшись во взятой нами вра­жеской укреплённой полосе, отбили контратаки неприятеля. К вечеру сражение окончилось такой же ограниченной по­бедой, как и предшествовавшие Ковельские сражения. В прочих дивизиях четырёх Корпусов, участников сражения, результаты были, по-видимому, подобны нашим, раз ни от­куда не летели к нам триумфальные сообщения.

Наша дивизия (а, возможно, и прочие семь) была в од­ном шаге от триумфа: подкрепи нас несколько пехотных полков, мы бы уже шагали к Ковелю, как три месяца тому назад шагали победителями к Луцку. В войске, невзирая на дисциплину, существует своего рода общественное мнение. "Ворчали старики", – говорит Лермонтов о воинах Кутузо­ва, старыми ворчунами называл Наполеон свою Старую гвар­дию. Ворчали в Действующей Армии в Великую войну. Слы­шалось ворчание после сражения 18-19-го августа: почему четыре корпуса растянули в линию, не оставивши ничего в резерве? почему конница хотела преследовать врага, когда ей следовало спешиться и добивать противника? почему ей не дали приказа примкнуть спешенными к нам, пехоте, для участия в отражении контратак? почему в боях июня, июля, августа мы топчемся на месте, не будучи в победной обста­новке подпираемы сильными резервами?

Общественное мнение приняло в 3-й и Особой Армиях ужасную форму: целые полки отказывались идти в атаку, предвидя опять тяжкие потери в бою без участия в нем тя­желой артиллерии.26 Вот каковы были последствия примене­ния на протяжении всего лета способа атак укрепленных по­зиций одной линией дивизий без поддержки их дивизиями второй, третьей линии.

Но в Штабе Главнокомандующего Фронтом не уразуме­ли опыта множества сражений 16-го года, сражений с ограни­ченными успехами и неограниченными потерями в людях. В сентябре VIII-й Армейский Корпус снова наступал – по на­шему в дивизии счету Шестое Ковельское сражение – и сно­ва сценарий был прежним, мало тяжелой артиллерии, ника­ких резервов, малое вдавливание фронта противника, боль­шие у нас потери (у противника тоже). В этом сражении на­шей артиллерийской бригаде надо было подавить огонь 10-12 вражеских батарей. Авиации не было, чтобы сфотографировать их расположение. Воспользовались "пузырем" (привязным воздушным шаром). Один из офицеров нашей бригады, подпоручик Орешкевич (молодой, но очень спо­собный артиллерист) был опытен в наблюдении с "пузыря" – ему и поручили обнаружить неприятельские батареи за Коритницким лесом. Он их нашел и пристреливал по ним гаубичную батарею, потому что пушечные не могли достать за дальностью расстояния до целей. Наблюдение с шара требует физической крепости и большого мужества – и тем и другим Орешкевич обладал.

Ходили в дивизии слухи, что генерал Каледин только потому соглашался вести сражения в этом невозможном сти­ле, что генерал Брусилов обозвал его трусом, не решающимся предпринять наступление. Но мы знали, что Каледин не трус, что он умеет водить войска в бой, но что он не хо­чет посылать их на убой. А на убой, действительно, посыла­ли. Помню я, что в 15-й дивизии потери, в среднем, достига­ли 40% в каждом сражении, следовательно, в шести Ковельских сражениях дивизия потеряла 240% своего состава. Прав­да часть раненых возвращалась в строй после перевязки в полевом лазарете, но все же можно, не впадая в ошибку, сказать, что с июня по сентябрь дивизия имела 200% потерь. Не трусость, а человечность и долг перед Родиной побужда­ли генерала Каледина противиться разыгрыванию больших сражений малыми средствами (то есть при недостатке тяже­лых батарей и отсутствии армейского резерва).

Лишь в октябре удалось Каледину получить разрешение атаковать не по линии наибольшего сопротивления, а по линии наименьшего: левый фланг 8-й Армии атаковал 2-4-го октября австрийцев, прикрывавших Горохов. Не сохрани­лось в памяти, кто, кроме VIII Армейского Корпуса, участво­вал в этом деле. 15-я же дивизия дело это назвала Пустомытским боем, потому что атаковала у деревни Пустомыты.

Два дня 6 легких батарей, 1 гаубичная и 1 мортирная били по австрийским нервам. Такой малочисленной и, по преиму­ществу, лёгкой артиллерией невозможно было разбить креп­кую австрийскую позицию на 7-ми километровом участке дивизии. Позиция австрийцев пострадала мало, нервы ав­стрийцев пострадали много. 4-го октября на утренней заре полки дивизии кинулись в атаку и на всем дивизийном участ­ке ворвались во вражеские окопы. Мы взяли тысячи плен­ных, сотню пулемётов, 4 артиллерийских орудия. Мы гнали остатки полков неприятеля на протяжении 10 километров и остановились потому, что фронт дивизии получил большую растяжку. Как водилось, резерва не было. Мы открыли доро­гу на Раву Русску, но некому было идти по этой дороге.

Этим славным делом завершилось участие 15-й Пехот­ной дивизии в Луцк-Черновицкой битве – дивизия была пе­ревезена вскоре в Румынию, чтобы спасать румынскую во­оруженную толпу, носившую гордое название армии, от уничтожения её генералом Макензеном.

Пробегая памятью по боевой работе родной мне диви­зии в период от 2-го июня по 4-е октября в одном оборони­тельном (у Блудова), в шести Ковельских и в одном Гороховском сражениях, вижу, как обозы наши и парки, надры­ваясь, подвозят из Луцка, за 30 километров, по немысли­мым грунтовым дорогам продовольствие, фураж, огнеприпасы (полевая узкоколейка была протянута к нашему Кор­пусу лишь в конце августа); вижу, как волнуется Начальник Штаба дивизии, не имея сведений о резервах противника (конница не могла вести дальней разведки через непрерыв­ную ограду из вражеских окопов и проволоки, а авиация почему-то летала мало); вижу, как за отсутствием у нас зе­нитных пушек, безнаказанно плывут по нашему небу цеп­пелины и самолеты; вижу (я в тот день был на станции Луцк), как самолеты эти забрасывают бомбами станцию и взрывают вагоны со снарядами, а для отражения их нет ни аэропланов, ни пушек. Вижу нашу многострадальную пехоту, месяцами не выходящую из окопов на отдых в безопасном тылу; вижу её безропотно трудящуюся дни и ночи в рытье окопов; вижу её бодрою, весёлою накануне боя; вижу её, героиню, бодрою, но не весёлою по окончании каждого боя: много людей перебито, мало славы добыто.

После войны, ознакомившись со многими обстоятель­ствами Луцк-Черновицкой битвы, вижу, что ошибались мы, 15-я пехотная дивизия (как ошибались и иные дивизии, в битве участвовавшие), расценивая свои жертвенные боевые усилия в Ковельских сражениях, как не плодотворные. Мы не понимали, что 8 наших полупобед в атаках к Ковелю, и Владимиру-Волынску, и Горохову были большой и славной победой.