Проф. Е. Месснер луцкий прорыв к 50-летию великой победы Всеславянское Издательство Нью-Йорк

Вид материала

Документы

Содержание Глава IX С НАБЛЮДАТЕЛЬНОГО ПУНКТА

Подобный материал:

• Восточный берег + флорида нью-Йорк Ниагарские Водопады Вашингтон Орландо Майами Нью-Йорк, 67.45kb.
• Нью-Йорк – Бостон Ниагарские водопады Вашингтон, 231.21kb.
• Атлантика США нью-Йорк Ниагарские Водопады (сша) – Вашингтон 8 дней Цена тура:$1280, 27.96kb.
• Нью-Йорк, Филадельфия, Атлантик Сити, Вашингтон, 32.63kb.
• Программа тура день 1 Пятница Нью-Йорк Прибытие в Нью-Йорк, в аэропорт jfk/ lga. Встреча, 52.55kb.
• Нью-йорк! нью-йорк! 8 дней/7 ночей 1 день, 72.22kb.
• Тур 12-В: vip-тур в нью-йорк и майами, 58.75kb.
• Нью-Йорк хамелеон. Широкая улыбка на его физиономии легко сменяется презрительной гримасой., 9.06kb.
• Наволокин Дмитрий Гаврилович. По окончании урок, 13.37kb.
• Приказ №16 от 21 января 2010 года Опроведении районного конкурса сочинений, посвященного, 30.06kb.

Глава IX

С НАБЛЮДАТЕЛЬНОГО ПУНКТА

С начала сентября 1915 года по конец марта 1916 года 15–я Пехотная Дивизия держала позицию на восточном бе­регу речки Иква против города Дубно. Дивизия эта уже участвовала в 15–ти сражениях 14–го и 15–го годов, уже по­теряла в тяжелых боях не менее 300% своего штатного со­става, добывая победы и не терпя поражений. На Икве 7 месяцев "мы были в перестрелке – что толку в этакой без­делке?", – спросили бы богатыри Бородина. Но мы эти ме­сяцы использовали с толком: возродили дивизию после страшного кровопускания в минувшем году, в борьбе с "фа­лангой" Макензена. Возродили почти до того великолепия, в каком дивизия вышла в поход 14–го года.

Правда, в полках оставалось лишь по 12–15 кадровых офицеров, израненных и многократно израненных, но на роты уже стала та молодежь, которая в воинственном восторге в начале войны, бросив университеты и технические инсти­туты, поспешила в военные училища, чтобы послужить Ро­дине на поле чести. Теперь их, обстрелянных, прошедших че­рез радости и горести боев и походов, раненых, орденами украшенных, уже не считали молодежью – они включились ценным пополнением в кадровый состав полков (и батарей). Молодыми же считались прапорщики и подпроручики, так сказать, второго урожая: мобилизованные для прохождения военных училищ или школ прапорщиков и прибывшие в Действующую Армию в конце 1915–го года: они ещё настоя­щего порохового дыма не нюхали, но от них можно было ждать, что станут хорошими боевыми офицерами, раз они не юркнули в земгусары, подобно многим их сверстникам. В артиллерии уже были опытными офицеры (из кадет и из студентов) 1–3–го ускоренных выпусков из Артиллерийских училищ: им уже поручали очень ответственные боевые дела. В разгар Луцкой битвы к нам прибыли офицеры последую­щего выпуска – им пришлось втягиваться в службу в поро­ховом дыму.

Полковые учебные команды за семь месяцев позицион­ного сидения обучили и воспитали много солдат с боевым опытом и сделали из них отличных унтер–офицеров. Для обучения солдат, прибывавших из России, из запасных ба­тальонов, в полках были сформированы собственные запас­ные батальоны. Обучение запасных и новобранцев было во время войны организовано безобразнейшим образом и сколько ни сменилось Военных Министров, никто на эту яз­ву Армии внимания не обращал: в роте запасного батальо­на 1 кадровый офицер–инвалид, толпа прапорщиков, в бою ещё не бывших, и 3000 солдат. Вот картинка, в каком виде эти солдаты прибывали на фронт: наш Начальник дивизии за обедом в Штабе рассказывает: "Сегодня навстречу мне попадается солдат–бородач. Проходит мимо. Я ему: "Что же ты мне, братец, чести не отдаешь?" А он в ответ: "Я бы те­бе, мил–человек, во какое почтение оказал, но нас тому не обучали".

В полковых запасных батальонах обучили и этому и всему, что надо знать, уметь и чувствовать воину в бою. Наш крестьянин (а пополнение мы получали сплошь из крестьян) очень податлив на военное воспитание и понят­лив на военное обучение. Мы к весне 1916–го года могли быть довольны составом пехоты нашей дивизии – не осрамимся в бою. А в артиллерии дело обстояло еще лучше: на смену убывшим кадровым офицерам прибыли бывшие студенты путейцы, технологи, политехники, добровольцами вступив­шие в начале войны в Михайловское и Константиновское Ар­тиллерийские училища; там, а затем в батареях они проник­лись офицерским духом, а артиллерийская премудрость далась им, математикам, легко. Большинство фейерверкеров и солдат было опытно: полтора года войны и служба мирно­го времени.

Во главе дивизии стоял Генерального Штаба генерал–лейтенант Ломновский, лучший из генералов, с которыми я встречался за время моей военной службы: храбр, рассуди­телен, знающ, спокоен, строг, человечен, заботлив и добро­совестен: работал 18 часов в сутки, а в бою – 24; ежеднев­но обходил передовые роты того или иного полка, больше был в поле, чем в штабе. Ему под стать были командиры полков, полковники Бочковский, Богаевский, Горбов, фон–Сталь. Генерального Штаба полковник Жолынский был ис­правным Начальником Штаба дивизии. Артиллерийской бригадой командовал генерал–майор Дудин, герой взятия Эрзерума в 1878 году; он дослужился до полковника, ушёл в отставку генералом, а в начале войны попросился в Дей­ствующую Армию и получил в командование нашу бригаду: скорострельных пушек и стрельбы с закрытых позиций он не знал; в сложности современной тактики не вникал; брига­дой командовал, как старый помещик своим именьем: дети и внуки и без меня уладят. Штаб–офицерам он дал полную самостоятельность; нас, обер–офицеров, называл по именам Петеньками, Колечками; с солдатами был ласков и они его ласково называли – за глаза – дедушкой. 1–го января 1916 г. меня, против моей воли, назначили бригадным адъютантом, т.е. фактическим командиром бригады: даже в бумажные дела милый старик не вникал и не разрешал приносить ему на подпись более четырех бумаг в день: прочие сорок подписывал бригадный адъютант, подделывая (об этом Дудин знал) генеральскую подпись.

31–го марта дивизию отвели в резерв – первое пребывание в резерве за всю войну! – с приказанием спешно обучиться технике атаки укреплённых полос на основании "Наставления для борьбы за укреплённые полосы". Полки образцово соорудили фортификацию и с утра до ночи атаковывали её взводами, ротами, батальонами. Вместо прежних цепей и змеек боевой порядок должен состоять из волн; вместо манёвра и инициативы – прямолинейное движение и пунктуальное (во времени и пространстве) выполнение точно определённого задания. Пока в пехоте солдаты потели телом, а офицеры мозгами, мы – артиллеристы, затвержи­вали на офицерских занятиях артиллерийские параграфы этого "Наставления" и критиковали его: французы нам дали новую тактику, а артиллерии для применения этой новой так­тики не дают – придётся опять по старинке: "уж мы пой­дем ломить стеною, уж постоим мы головою за Родину свою" – постоит то головою, конечно, наша бедная пехота, "серая скотинка", как её ласково называл генерал М. И. Драгомиров.

В середине апреля начальство открыло Штабу дивизии тайну: 15–я дивизия, в составе VIII Армейского Корпуса, бу­дет атаковать у деревни Пелжа. Приказано начать разведы­вание местности и вражеской позиции. Мы с Командиром бригады стали ежедневно ездить за 20 километров к Пелже. Дедушка обозрел местность с холма и потом нашёл себе занятие на все дни разведок: в поле, невдалеке от совершен­но уничтоженной в боях Пелжи, было три землянки: в боль­шой жило полтора десятка пелжинских детей, в другой молоденькая учительница, в третьей пожилой солдат, ис­полнявший обязанности сторожа, повара и помощника вос­питательницы. Генерал, пославший в Ровно денщика, чтобы купил полпуда карамели, каждый день привозил детворе угощение и возился с малышами, пока я верхом, или ходом, или ползком ощупывал местность, где придётся действовать Артиллерийской бригаде. Начальник Штаба говорил мне, как будет атаковать наша дивизия и какие, в связи с этим, задания ставит артиллерии генерал Ломновский; Инспектор Артиллерии Корпуса перечислял мне батареи, которые при­будут для усиления бригады; у командиров полков (они то­же разведывали) я узнавал, какие пункты в позиции про­тивника им кажутся особенно важными; летчики и фото­графическое отделение Штаба Армии снабдили нас детальнейшими картами вражеской позиции; артиллеристов той дивизии, которую нам предстояло сменить у Пелжи, я рас­спрашивал о поведении неприятеля, что он обстреливает? Как реагирует на наш обстрел? и т. д. Из маленьких камеш­ков складывал я постепенно мозаичную картину – план артиллерийского боя, в котором 19 батарей будут подчинены генералу Дудину.

После нескольких дней моей с генералом разведки бы­ли к разведыванию привлечены командиры дивизионов на­шей бригады, а немного спустя, и командиры батарей. Их опытность была базой, на которой надо строить план ар­тиллерийского боя. От него зависит исход сражения, потому что "артиллерия завоевывает, пехота же только берет за­воёванное" (так учила новомодная французская доктрина). План пехотного боя конструировал в Штабе Дивизии пол­ковник Жолынский с капитаном Генерального Штаба Карандеевым. Мы синхронизировали (тоже модное слово!) оба пла­на. Днем "X" (икс) назывался день начала операции. В дни Х – 2, X – 1 надлежало сделать последние приготовления; затем в плане перечислялись задания на дни X + 1, Х + 2, Х + 3. Зада­ния эти были расписаны по часам и минутам: 0 – 2 ч., 0 – l ½ ч. и т. д., 0 – ¼ ч., 0 – ½ ч., 0 – 1 ч. и т. д. Часом "Ноль" назы­вался момент начала артиллерийской подготовки.

Какой несусветной ерундой казалось нам все это по срав­нению с романтическими боями 1914–го года: пехотный авангард вошел в соприкосновение с противником, затрещали пулемёты, запели пули из винтовок, мой командир ди­визиона даёт мне приказание, где разведать позицию для батарей, через четверть часа батареи уже идут или скачут (смотря по обстоятельствам) на эти позиции и, несколько минут спустя, уже гудят пушки, помогая нашей пехоте и подбадривая её; командиры батарей ищут в бинокли цели, командиры дивизионов указывают им, какие из целей в данный момент боя надо покрыть шрапнелью; всё движется; все по приказу и по собственному разумению творят побе­ду... А тут – какая то механическая фабрика, где каждый человек – кусочек машины, а машины делают только то, что заранее вычислено, вымерено... Но ничего лучшего, кроме этой ерунды, не было придумано для позиционного воевания. Не оставалось ничего другого, как возможно толковее и добросовестнее делать эту ерунду.

Календарная дата дня "Х" была секретом Ставки. Знал этот секрет генерал Брусилов и три его ближайших спо­движника в его Штабе в Житомире, а также все житомир­ские евреи. От них дату узнали евреи в Ровно, а они её со­общили там: 28–го мая.

Секретным приказом Штаб Армии распорядился закон­чить все приготовления к 19–у числу. Они были своевре­менно закончены. Саперами, пехотинцами (отчасти и нашими пушкарями) была выполнена исполинская "землечерпа­тельная" работа: вырыты километры траншей и ходов сооб­щения, сотни массивных убежищ и глубоких лисьих нор ("ловушек", как мы их называли, страшась быть в них за­живо погребенными) проведены глубоко в земле дороги, по которым незаметно для врага можно будет во время боя подвозить огнеприпасы на батареи и в полки, доставлять пищу в походных кухнях, эвакуировать раненых. В ближнем тылу были устроены навесы, для маскировки от летчиков, на тысячи лошадей и сотни зарядных ящиков и обозных повозок. Устроены были укрытия для передовых перевязоч­ных пунктов и для полевого лазарета. На батареях были вырыты погребки, куда сложили огромные запасы снарядов, которые – по подсчету – будут израсходованы в дни боя. Оборудованы были наблюдательные пункты для Штаба ди­визии, для командиров полков и для артиллерийских коман­диров. Вся исполинская телефонная сеть дивизии была про­ложена в ровиках, несколько предохранявших провода от разрыва их осколками снарядов и пулями. Все пространство, на котором стояла дивизия – 4 километра по фронту и 5 в глубину – было изрыто подобно муравейнику, с тою лишь разницей, что не под землёй, а в земле.

В конце апреля дивизия стала на позицию у Пелжи. В середине мая стали прибывать батареи, придаваемые диви­зии на время сражения. Это были: 3 легких батареи, 4 гаубичных (полу–тяжелых), 2 мортирных (6 дюймов) и 1 даль­нобойная (4,2 дюйма).¹⁷ Они незаметно, ночью становились на позиции и исподволь, одиночными выстрелами пристре­ливались по назначенным для них целями, чтобы не догадал­ся противник, что наша артиллерия усилена.

Числа 19 мая пронесся слух, что Италия, чьё вступление в войну мы в минувшем году приветствовали залпом по врагу всех орудий Действующей Армии, потерпела большое поражение у Трентино. "Ну, значит, нам придётся их выру­чать", – говорил мудрый старый полковник Плуталов, ко­мандир 1-го дивизиона. И действительно: под вечер 20-го мая пришил приказ: день "X" – 22-го мая, час "О" – 6 ча­сов утра. Немедленно были в управление бригады созваны 6 командиров дивизионов и 19 командиров батарей и я про­чёл приказ для артиллерийского боя, подписанный Коман­диром бригады (дедушка искренно верил, что приказ этот – плод его творчества: своим творчеством милый старик считал своё одобрение моих докладов, которые я ему делал, работая над планом). Чтение приказа-расписания стрельб на 2 дня артиллерийского боя продолжалось целый час. Потом генерал перекрестился и благословил господ штаб-офи­церов. Выражение лиц у всех было сосредоточенное. Ни­когда не шли мы в бой с такой тревогою. Не с опаскою, а, именно, с тревогою: победим ли? Начитавшись эффектных описаний сражений на Западе, которыми Париж снабжая русскую прессу, мы ждали многодневного боя в апокалипсическом стиле.

Вышло же гораздо проще: русская храбрость и воинское умение опрокинули и неприступную австрийскую позицию, и австро-венгерскую армию Линзингена, и французскую доктрину позиционного воевания.


* * *

В ночь на 21-е мая случилось маленькое происшествие: из одной роты перебежало к противнику два солдата. Это усилило озабоченность в Штабе дивизии: если дезертиры бежали, чтобы уклониться от сражения, то они скажут вра­гу, что завтра начнется сражение. Потом оказалось: либо они не знали, либо не сказали, либо им не поверили.

21-го числа батареи, кому надо, несколькими выстрела­ми проверяют пристрелку некоторых целей; пехота оттяги­вает немного назад свои роты, чтобы меньше было потерь, когда вражеская артиллерия будет бить по нашим окопам в отместку за нашу канонаду.

На рассвете 22-го мая генералы Ломновский и Дудин со своими офицерами – на дивизийном наблюдательном пункте. Характерно для Ломновского: приказал не делать убе­жища. А был у нас в 1914 году Командиром Корпуса гене­рал Орлов, так тот, расположив в сражении у Хырова свой штаб в 30 километрах позади боевой линии, приказал целой саперной роте строить ему блиндаж прочнее египетских пи­рамид.

Ровно в 6 часов утра (вчера были во всей Армии свере­ны часы) все батареи открывают беглый огонь по передне­му ранту вражеской позиции. Через четверть часа присту­пают к выполнению задач – разрушение проволочных полей и фортификационных сооружений. Я лишь урывками вижу бой с нашего наблюдательного пункта: высшие штабы по­грузили адъютантов в писанину. Каждый час доносить о ре­зультатах бомбардировки, каждые два часа о расходе снаря­дов, каждые три часа о потерях и трофеях, каждые четыре часа – разведывательная сводка; итого 29 донесений за день. Командиры дивизионов и батарей бранятся, что их отры­вают от дела расспросами, а я, в тисках штабной бюрокра­тии, не могу не расспрашивать, не хочу высасывать из паль­ца донесения.

Донесения идут бодрые: сделаны проходы в проволоч­ных заграждениях, позиция врага всё больше походит на лунный пейзаж – покрывается воронками от упавших снарядов, обваливающих траншеи и убежища. И донесения о потерях не мрачны: были попадания неприятельской артил­лерии в наши батареи – там подбито орудие, там взорван погребок со снарядами, там ранен офицер, там контужено несколько канониров и бомбардиров, но, в общем, потери ничтожны. И пехота не несет потерь – внимание вражеских батарей направлено на наши батареи: по выражению пехот­ных солдат, "артиллерия промеж себя". В той артиллерий­ской дуэли перевес на нашей стороне, потому что у нас боль­ше орудий и потому что мы знаем местоположение враже­ских батарей, а он не знает тех, которые прибыли нам на подомогу – его лётчики не успели разведать.

Расход снарядов вполне соответствует цифрам, включен­ным в план боя. Расход этот неимоверно велик: пушкари буквально выбиваются из сил. Но работают весело: "Это тебе – говорят за прошлогоднего Макензена!" Пушечные стволы надо время от времени промывать банниками с мыль­ной водой, чтобы охладить их, накалившихся от беглого огня.

Из пехотных полков сообщают, что кое-где группы не­приятельских солдат выбегают, чтобы сдаться – нервы не выдерживают канонады. А канонада – жуткая. За гулом орудий мы на наблюдательном пункте должны говорить, крича; если случайно совпадут огневые паузы близь стоя­щих батарей, то на мгновение доносится гул канонады в со­седних справа и слева дивизиях – словно вода бурно кипит в исполинском котле.

В 8 часов вечера бомбардировка стихает. Легкие бата­реи редким огнём – каждые 5 минут выстрел – препят­ствуют противнику в восстановлении окопов и проволочных заграждений. Делаем это вслепую: ни прожекторами, ни ар­тиллерийскими осветительными снарядами нас не снабдили.

На ночь я остался на наблюдательном пункте, чтобы не удаляться от телефонной сети. А сеть эта украла у меня сон: непрестанные телефонные звонки: адъютанты Инспектора Артиллерии Корпуса, и полковые, и из дивизионов. В перерывах между этими разговорами думаю: если мы завтра овладеем позицией врага, то это будет подвигом; значи­тельная часть этого подвига будет совершена нашей артил­лерией.

В общем представлении подвиг это нечто красочное – блестит в руке обнаженная шашка героя, его "ура!" заглу­шает свист тысяч вражеских пуль, его пример увлекает за ним роту, батальон; атака; победа! А вот – сегодняшнее участие артиллерийских командиров в завтрашнем подвиге-победе: спокойно, методически, систематически, снаряд за снарядом, очередь за очередью, не поддаваясь впечатле­ниям боя, ни собственной опасности, ни донесениям о поте­рях на его батарее, шлёт командир батареи разрушение и смерть неприятелю и подвиг его – хладнокровие в пылу боя. А офицер на батарее, и фейрверкер, и бомбардир-навод­чик и каждый из орудийных номеров не пойдут в атаку на пулемёты, не кинутся в штыки, но совершат – под враже­ским огнём – подвиг умелого, старательного, безошибочно­го использования той машины-пушки, к которой приставлены; вместо них атакуют врага их гранаты, бомбы, шрап­нель, но, чтобы эти тысячи атак из жерл пушек и гаубиц были победоносны, жаждой победы должны батарейцы быть превращены в сталь духа, подобную стали их орудий и их снарядов. Так творит победы артиллерия.


* * *

На рассвете 23-го мая канонада возобновилась, но с применением военной хитрости: два раза мы внезапно пре­рывали на всем фронте огонь, чтобы противник подумал, что начинается пехотная атака и кинулся из убежищ к бой­ницам: если он два раза убедится, что перерыв огня не озна­чает атаки, то он не кинется отражать атаку, когда мы в третий раз прервём стрельбу, давая пехоте сигнал к штур­му. Эта хитрость удалась.

Пехота наша ночью наполнила своими волнами все тран­шеи штурмового плацдарма. В 10 часов утра первая волна, поддержанная пулемётным огнём, сделала скачек в передо­вой окоп неприятеля. Начался пехотный бой. Теперь на артиллерии лежала задача изолировать противника в пер­вой и второй линиях траншей от тыла – не дать ему уйти, не дать подойти к нему резервам. Не требовалось никакого искусства, чтобы положить этот заградительный огонь, но задача стала очень деликатной, когда этот огонь должен был двинуться, стать передвигающимся. Пехота храбро, мо­лодецки овладела первой и второй линией окопов со всеми опорными пунктами и узлами сопротивления – этого же­стокого боя мы не могли видеть с нашего наблюдательного пункта, так как он шёл преимущественно в окопах, в земле – и кинулась брать третью линию траншей первой укре­пленной полосы, а затем пошла ко второй укрепленной по­лосе. Естественно, что одни роты шли быстрее, другие за­держивались в схватке с упорным противником или остана­вливались, понеся потери. Телефонной связи с ними не бы­ло; по сигнальным ракетам невозможно было артиллерии ориентироваться; пришлось передвигать заградительный огонь точно по плану-расписанию; местами огонь отрывал­ся от замедлившей против плана пехоте, местами он пре­пятствовал пехоте рваться вперед, где это ей было возможно. В пехоте реальность боя нарушала план, для артиллерии же реальностью оставался план. Этот разрыв между порывом пехоты и планом артиллерии мы, артиллеристы, предвидели и поэтому так недоверчиво отнеслись к французской моде.

К полудню наши полки овладели всей первой полосой позиции противника. Для атаки второй полосы надо было снова построить смешавшиеся в бою волны, надо было как-то наладить связь с артиллерией. А пока наши батареи отби­вали вместе с пехотными пулемётчиками контратаки врага, которые он предпринимал со второй полосы позиции.

Между тем вступили в действие артиллерийские взводы, которые, согласно плану, выслали вперед батареи 15-й Ар­тиллерийской бригады. Для их продвижения стояли у на­шей исходной позиции саперные взводы с припасенным строительным материалом; теперь они ловко и бесстрашно под огнем перебрасывали мостки через наши и вражеские траншеи, создавая дорожки, по которым могли идти эти артиллерийские взводы. Шли они с большим трудом – вся земля была изрыта „кратерами" в 1-2 метра глубины. Пуш­карям приходилось работать лопатами, чтобы сделать про­ходимыми места, где шестерка коней не могла протащить пушки. Эти взводы подошли к пехоте, связались с нею и по её заданиям открывали огонь. А батареи, видя, где ло­жатся гранаты взводов, принимались стрелять туда же. Так была поддержана пехота в атаке второй полосы (фортифи­кация которой была повреждена уже в первый день боя).

Как артиллерия ни старалась поддержать полки в штур­ме второй полосы, огневая поддержка была слабее той, ка­кую предусматривал план, оказавшийся нежизненным в пос­ледней его части.¹⁸ Это не смутило пехоту и она, с изумительной скоростью – в несколько часов – перестроилась для возобновления штурма. Часам к десяти вечера на участ­ке 15-й пехотной дивизии вторая полоса была взята. Пехота выполнила невыполнимое.

Из обстоятельств этого победного дня запомнилось ещё нечто: по плану артиллерийского боя, за полчаса до атаки наши легкие батареи должны были газовыми снаря­дами покрыть позиции вражеских батарей. Это было вы­полнено и довольно успешно: часть неприятельской артил­лерии замолчала, а пленные говорили на следующий день, что батареи понесли большие потери от газов. Но не это интересно, а интересно, что при распределении задач коман­диры батарей не соглашались стрелять газовыми снарядами: это – против офицерской совести. Потребовалась настой­чивость, чтобы преодолеть их отвращение к превращению честного боя в газовую вошебойку. А когда подошел час газовой стрельбы, то некоторые из командиров батарей просили меня спросить генерала, нельзя ли стрелять не га­зовыми, а гранатными патронами. Таково понятие русского офицера о воинской чести: воин убивает, но он не убийца-душитель.

Равно утром 24-го мая выехал я с разведчиками, чтобы указать саперам удобнейшую трассу дороги, по которой могла бы артиллерия (а за нею обозы дивизии) пройти че­рез "лунный пейзаж". Но дорожку уже протрассили пуле­мётные и патронные двуколки полков, до рассвета двинув­шихся по следам отступившего, чтобы не сказать бежавшего врага. Мне нечего было делать до подхода батарей и я, уто­мленный двумя бессонными ночами, прилег на пригорке: легли и разведчики, держа коней. Но нам не спалось: сердца ликовали. Разведчики, в восторге от победы, делились со мною своими боевыми впечатлениями. Мимо нас шли оди­ночные пехотинцы, догонявшие свои полки.

– Честь имею поздравить ваше благородие с победой! – крикнул мне один солдат.

– И тебя, молодец, поздравляю! А ты, брат, я вижу, назюзюкался.

– Никак нет. Это мы от радости. Постояли за Рассею.

А он, видимо, потому и отстал от своей роты, что в неприя­тельских окопах шарил, ища рому – этого добра в тран­шеях было много. Другой такой победитель, шагает, при­вязав к своему штыку дамские панталоны, кружевные, тон­кие.

– Где ты, земляк, этот военный трофей добыл? – кричу я ему.

– А в окопах. Там землянка стоит, вся коврами убран­ная. В ней офицерская жёнка али полюбовница жила. Теперь побегла. Свои чемайданы побросала. Вот я и узял. На штыке несу – победу нашу обозначаю!

Все радуются победе. И кажется мне, что ветерок веет радостно и солнце глядит радостно на нас, победителей; ко­ни ржут радостно; знаю, что всё это мне кажется, а радост­но, что кажется... Все мы были в таком настроении. Из поле­вого лазарета раненые солдаты без принуждения спешили в строй, чтобы не быть в тылу, а быть в своём полку-победи­теле...

Но победители нуждались в отдыхе. Нам дали дневку.


* * *

Рано утром 25-го мая потянулась колонна дивизии к Луцку. Не понимаю, как это случилось, но мы не знали, что впереди Луцка лежит третья фортификационная полоса вра­га. Мы на неё напоролись, как слепые, потому что шли без конной разведки впереди. Я, по привычке, ехал при головной заставе. Когда нас покрыл пулемётный огонь, ви­жу, что командир 4-й батареи, шедшей с авангардом, под­полковник Неводновский, склонный к быстрым, но не всегда правильным решениям, ставит свою батарею на открытую позицию – она и выстрела не сделала, как была покрыта огнём двух неприятельских батарей. Пушкари были при­нуждены прижаться к щитам; командир дал передкам сигнал возвратиться к орудиям, но запряжки, потеряв немало ло­шадей убитыми, не могли достичь погибавшей батареи. Я помчался к Неводовскому: "Не прикажите ли вы, господин полковник, орудийной прислуге окопаться? Я скачу ко 2-му дивизиону за подмогой вам". Минут через 20 батареи 2-го дивизиона вступили в единоборство с вражескими батарея­ми и дали возможность переместить потрепанную 4-ю бата­рею на благоразумную позицию. А авангард дивизии залёг под огнём пехоты врага.

После этой неожиданной увертюры боя генерал Ломновский взял в руку дирижерскую палочку и дивизия стала разыгрывать по нотам свой марш-наступление. Выяснилось, что нашим левым флангом нет смысла атаковать – упрём­ся в тупик, в реку Свирь, а правым флангом трудно атако­вать – огромнейший, солиднейшей конструкции форт не легко будет взять. Командиры полков требовали поддержки огнём тяжелых батарей по форту. Они ещё не знали, что у нас отобрали все батареи, приданные на время атаки у Пелжи. В Штабе Дивизии это отобрание тяжелых батарей счи­тали преступлением: Штаб Фронта знал, что, по овладении двумя полосами, надо будет брать третью фортификацион­ную полосу – как же её брать при помощи легких пушек?

Мы могли поддержать атаку двух правофланговых пол­ков огнём 18-ти легких пушек и 6-ти гаубиц, всегда бывших в составе дивизии. Этого было так мало, что могло быть вы­ражено словами: справляйся, пехота, сама, как знаешь! И молодецкая наша пехота стала справляться сама. Подтянула в передовую линию свои миномёты и бомбомёты и этой "тяжелой артиллерией" принялась подготовлять штурм форта.

Досадуя на своё бессилие в борьбе за форт, мы артиллеристы, реваншировались на другом фланге. 14-я Пехотная дивизия прикрывала наше левое крыло и стояла, по отношению этого крыла уступом назад. На наших глазах целая дивизия противника переправилась через Стырь и, развер­нувшись в компактный боевой порядок, пошла наступать на 14-ю дивизию. В великолепном порядке проходили эти полки мимо нашего левого фланга и тогда Командир 2-го дивизиона полковник Сивицкий попросил разрешения по­вернуть фронт его батарей и обрушиться на марширующих австрийцев. Шрапнель 2-го дивизиона поражала во фланг вражеские полки и мы видели, как целые строи падали, чтобы уже не встать никогда. Противник только несколько ми­нут мог выдержать это истребление – он побежал к пере­праве через Стырь и остатки его ушли за реку. Это было великолепное артиллерийское дело.

А в то время совершалось ещё более великолепное пе­хотное дело: 57-й Модлинский и 58-й Пражский полки после двух отбитых противником атак овладели южным фасом вражеского фронта, 4-я же Стрелковая дивизия (как и мы, лишённая тяжёлой артиллерии) ворвалась в северный фас форта и принудила противника к отступлению по всему фронту. Высоко в небе появились "журавли" – бело-розо­вые дымки австрийских шрапнелей – обычный вражеский сигнал к отходу.

Генерал Ломновский сказал Начальнику Штаба: "Иосиф Иосифович, дайте полкам приказ преследовать противника на Луцк и центральному из них овладеть мостом в городе, образовав тет-де-пон. А вы, Витт Александрович, распоря­дитесь по артиллерийской части" – обратился он к генералу Дудину. Тот подходит ко мне: "Женечка, надо бы распоря­диться". Я поставлен в невозможное положение. Дело в том, что я, как и полагается адъютанту, скрывал от всех беспо­мощность моего генерала, а тут он – в 8 шагах от Началь­ника Дивизии и всего Штаба – сам себя выдал своим "на­до бы распорядиться". Делать нечего и я немедленно стал по телефону говорить Командиру 1-го дивизиона: "Коман­дир бригады приказал бригаде идти вслед за пехотой, при­ступающей к преследованию на Луцк отступающего против­ника. Вам держать связь с 57-м и 58-м полками. От каждой батареи выслать по взводу для непосредственного сопро­вождения пехоты. Получено известие о большой победе 9-й Армии, причём там батареи в конном строю брали в плен батареи врага. Командир бригады ждет такой же лихости от высылаемых вперед взводов. Есть у вас вопросы? Нет? Я кончил". Такое же распоряжение было дано Командиру 2-го дивизиона и соответствующее Командиру гаубичной бата­реи. А после этого генерал Дудин подошёл к генералу Ломновскому и, рука под козырек, с гордостью отрапортовал: "Распоряжения по артиллерии отданы".

Этот крошечный эпизод не изгнал победной радости из душ очевидцев боя – мы на наблюдательном пункте На­чальника Дивизии были, в сущности, наблюдателями, а не участниками боя, потому что несколько десятков разор­вавшихся над нами шрапнелей не шли в сравнение с тысяча­ми снарядов, засыпавших при штурме форта нашу пехоту, участницу боя с его муками и подвигами.

Какая пехота, кро­ме нашей, русской, пошла бы брать с налета мощно укре­пленную фортификационную полосу врага? Какая бы пошла на это Измаильское дело с Измаильским оружием: штык – в эпоху воевания машинами в позиционных условиях?

К бою у Луцка не приложим упрек проф. генерала Го­ловина, что избалованные доблестью пехоты наши генера­лы злоупотребляли этой доблестью, этой пехотой. Генерал Каледин положился на доблесть 4-й Стрелковой и 15-й Пе­хотной дивизий и велел штурмовать без тяжелой артилле­рии неприступный Луцк, потому что знал, что неудача в бою неприступна к этим дивизиям.

К вечеру полки дивизии вступили в Луцк, к ночи Модлинский полк вёл в центре города бой у горящего моста. Артиллерийские взводы штабс-капитанов Щёголева и Митаки картечью отогнали пехоту противника с противополож­ного берега, пехота сквозь огонь пробежала по мосту и погналась за врагом.

Мост был потушен и полки дивизии перешли ночью Стырь.

В этот день было взято 16.000 плен­ных. Но не в них размер и значение победы, а в том, что нами прорвана вся позиционная система врага на глубину в 20 километров. Умолкните в своих похвальбах, союзнички, с вашими боевыми продвижениями в 1-5 километров и знай­те, каков "русский штык бывалый, наш измаильский штык!"


* * *

Луцк был взят, но из-за него произошел ещё один бой. В армейской диспозиции разграничительная линия между коридорами для наступления XL и VIII Корпусов была про­ложена так, что Луцк входил в цель 15-й Пехотной Диви­зии, а 4-я Стрелковая дивизия должна была переправиться через Стырь севернее Луцка. Но на полях битв города все­гда манят к себе войска, потому что взятие их прославляет.

Естественно поэтому, что 4-я Стрелковая дивизия, ворвав­шись в форт перед Луцком и преследуя врага, потянулась своим левым флангом к Луцку: один из стрелковых полков взял северное предместье города. Между тем полки 15-ой Пехотной дивизии вступили в восточное и южное предме­стья, ворвались в центр города. Ночью в Штабе Армии было получено два донесения в таком смысле: "Луцк взят. Гене­рал-лейтенант Деникин", "Луцк взят. Генерал-лейтенант Ломновский". Удивленный этим генерал Каледин стал раз­бираться в обстоятельствах и приказал левому флангу 4-й Стрелковой дивизии податься к северу от Луцка, соблюдая разграничительную линию между Корпусами.¹⁹

Утром 26-го мая состоялся торжественный вход в Луцк. Генерал Ломновский велел денщику достать из сундука шта­ны с генеральскими лампасами (которые он в поле не но­сил.), а офицерам приказал принарядиться. В сопровожде­нии генерала Дудина, полковника Жолынского, десятка офицеров, двух десятков ординарцев и моих разведчиков, казачьей сотни ехали мы по вымершим улицам города. Жи­тели попрятались: то ли не пришли в себя после ночного боя в городе, то ли стыдились своей коллаборации (приме­няю в те времена не применявшееся слово) с противником во время пребывания его в Луцке. В 12 часов состоялся в соборе благодарственный Господу за дарование победы молебен. Командиру казачьей сотни, назначенному Комендан­том Луцка, было приказано оповестить об этом граждан. Но он этого не сделал и в церкви, кроме нас, офицеров, ока­залось лишь три старушки, подобных дщери Фануиловой из колена Асирова, всегда пребывавшей в храме. Освобож­денный от врага кусочек России не возблагодарил Бога за освобождение и не помолился за души воинов, павших в Луцком сражении.

И сейчас только мы, последние оставшиеся в живых Луцкие победители, молимся о тих – Россия молиться не смеет...