С. В. Куликов Государственноправовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в

178 Подразумевая новые Основные законы, Л.А. Шалланд утверждал: «Понятие самодержавия употреблено не в прежнем смысле – неограниченности, а в смысле отсутствия внешней зависимости, так как и самый термин “неограниченный”, имевшийся в статье 1 прежних Основных законов, теперь сознательно опущен» (Шалланд Л.А. Указ. соч. С. 22).

179 «Так как в России народное представительство существует, и так как ему предоставлена именно та роль в законодательстве, какая указывается конституционной теорией, - отмечал Н.И. Лазаревский, - то и надо считать, что Россия перешла к конституционной форме правления, и ни недостаточное проведение конституционных начал в Основных законах, ни сохранение силы старых законов, по духу своему своейственных только абсолютной монархии, ни правительственная практика, отступающая от духа и даже от буквы новых законов, не опровергают того, что этот переход уже совершился: эти явления свойственны всем странам, только что покончившим с абсолютизмом, и в постепенном устранении этих явлений во всех государствах и состоит главная задача народного представительства» (Лазаревский Н.И. Указ. соч. С. 176 – 177).

180 В начале 1906 г. Николай говорил В.Н. Коковцову, что манифестом 17 октября народу дано «право законодательной власти в указанных ему пределах» (Коковцов В.Н. Указ. соч. Т. 1. С 123). По свидетельству А.А. Спасского-Одынца, сотрудника газеты «Русское государство», созданной С.Ю. Витте «для единственного читателя – самого царя», который предварительно прочитывал передовицы этой газеты, премьер, очевидно – с ведома Николая, поручил упомянутому сотруднику «в качестве важнейшей темы» «обсуждавшиеся проекты Основных законов. «Центром той темы, - вспоминал А.А. Спасский, - было сохранение в полной неприкосновенности самодержавия при отсутствии его неограниченности, точнее сказать, при ограниченности его законодательной властью Думы и Государственного совета. Тема, очень обострившаяся ко времени рассмотрения Основных законов» (Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Указ. соч. С. 338). В конце апреля 1906 г., при обсуждении новых Основных законов под его председательством, Николай согласился на устранение из них упоминания о неограниченности самодержавной власти (Царскосельские совещания. Протоколы Секретного совещания в апреле 1906 г. … // Былое. № 4. Пг., 1917. С. 245).

181 Публикуя Основные законы 23 апреля 1906 г., царь отметил особо, что манифестом 17 октября возвестил об осуществлении монархом законодательной власти «в единении с представителями народа», «установив новые пути, по которым будет проявляться самодержавная власть всероссийских монархов в делах законодательства». Основные законы, по словам Николая, были дополнены «положениями, точнее разграничивающими область принадлежащей нам нераздельно власти верховного государственного управления от власти законодательной» (1906 г., апреля 23 высочайше утвержденные Основные государственные законы. // Российское законодательство Х – ХХ вв. В 9-ти тт. Т. 9. Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. М., 1994. С. 44). Таким образом, император открыто признал, что, в отличие от исполнительной власти, законодательная власть принадлежит ему «раздельно», т.е. что она ограничена.

182 В апреле 1906 г., при обсуждении проекта Основных законов, Николай сообщил, что получает «ежедневно десятками телеграммы, адреса, прошения со всех концов и углов земли русской от всякого сословия людей». «Они, - говорил император, - изъявляют мне трогательные верноподданнические чувства вместе с мольбою не ограничивать своей власти и благодарностью за права, дарованные манифестом 17 октября. Вникая в мысль этих людей, я понимаю их так, что они стремятся, чтобы акт 17 октября и дарованные в нем моим подданным права были сохранены, но чтобы при сем не было сделано ни шага дальше, и чтобы я оставался самодержцем всероссийским. Искренно говорю вам, верьте, что если бы я был убежден, что Россия желает, чтобы я отрекся от самодержавных прав, я бы для блага ее сделал это с радостию». Николай понимал, что сохранение слова «неограниченный» для него политически невыгодно. «Но, - тут же оговаривался царь, - надо уразуметь, с чьей стороны будет укор. Он, конечно, последует со стороны всего, так называемого, образованного элемента, пролетариев, третьего сословия. Но я уверен, что 80% русского народа будут со мною, окажут мне поддержку и будут мне благодарны за такое решение. Еще сегодня я получил из Могилевской губернии трогательную мольбу не отрекаться от своих прав, вместе с благодарностью за манифест 17 октября» (Царскосельские совещания. Протоколы секретного совещания в апреле 1906 г. … // Былое. № 4. Пг., 1917. С. 204 – 205). Следовательно, даже революция не разуверила царя в том, что подавляющее большинство народа выступает за сохранение неограниченного самодержавия.

183 В декабре 1905 г. А.П. Саломон подчеркивал, что термин «неограниченный» «несовместим с предрешенным манифестом 17 октября участием Государственной думы в осуществлении законодательной власти» (Новые материалы к истории создания Основных государственных законов… // Русское прошлое. Кн. 8. СПб., 1998. С. 111). Характерны мнения, прозвучавшие в апреле 1906 г., при обсуждении, под председательством императора, проекта Основных законов. Полемизируя с теми, кто утверждал, что «вы, государь, - обращался С.Ю. Витте к императору, - ограничили вашу законодательную власть, а не верховную, которая, будто, неограниченна», премьер заявил: «С этим я не согласен. Есть основная статья, гласящая, что Российское государство управляется на твердом основании законов. Раз такая статья есть, то толкование о неограниченной власти управления отпадает, ибо в действительности верховная власть подчиняется закону и им регулируется». Член Государственного совета граф К.И. Пален высказался за устранение слова «неограниченный», поскольку царю «было угодно ограничивать свою власть». Министр юстиции М.Г. Акимов заметил: «17 октября ваше величество добровольно себя ограничили в области законодательства; за вами осталась власть только останавливать неугодное вам решение Думы и Совета. Там, где законодательная власть не принадлежит полностью императору, там монарх ограничен». «Понятие о неограниченной власти, - полагал член Государственного совета А.А. Сабуров, - находится с актом 17 октября в прямом противоречии». Министр внутренних дел П.Н. Дурново подчеркнул: «После актов 17 октября и 20 февраля [о реформе Государственного совета] неограниченность монарха перестала существовать. Никто в России не может единолично издавать законов. Понятие верховного управления нельзя обнять словом “неограниченный”». «Нельзя, - полагал обер-прокурор Синода князь А.Д. Оболенский, - чтобы Основные законы появились в новом издании со словом “неограниченный”. Да этого народу и не надо, ему нужно слово “самодержавный”» (Царскосельские совещания. Протоколы секретного совещания в апреле 1906 г. … // Былое. № 4. Пг., 1917. С. 206, 207, 208).

184 В начале 1916 г. министр иностранных дел С.Д. Сазонов говорил французскому послу Ж.М. Палеологу, что «император установил пределы своего самодержавия и ограничил его, издав в 1906 г. Основные законы» (Палеолог Ж.М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 33). По мнению последнего царского министра торговли и промышленности, статьи 4, 7, 9, 84 и 86 Основных законов «означают точно и ясно ограничение власти монарха» (Шаховской В.Н. Sic transit gloria mundi. 1893 – 1917 гг. // Русское возрождение. Кн. 64 – 65. Нью-Йорк – Москва – Париж, 1995 – 1996. С. 132, 133 – 134)).

185 Член Государственного совета А.А. Половцов записал 18 октября 1905 г., что словами манифеста 17 октября о непринятии законов без Думы «категорически даруется конституция» (Дневник А.А. Половцова. // Красный архив. Т. 4. М. – Пг., 1923. С. 78). Красноречивый обмен мнений состоялся в феврале 1906 г., во время обсуждения под председательством императора проектов учреждений Думы и Государственного совета. «Что такое конституция? - рассуждал К.И. Пален. - Граф Витте сказал, что в манифесте 17 октября никакой конституции не содержится. Не подлежит, однако, никакому сомнению, что Россия будет управляться по конституционному образцу». Член Государственного совета Ф.Г. Тернер заметил, оппонируя С.Ю. Витте, полагавшему, что в России нет конституции, поскольку царь ей не присягал: «Присяга вовсе не составляет обязательной принадлежности конституции. Прусская, например, конституция вовсе ее не требует». По мнению Н.С. Таганцева, «никогда конституция не заключалась в присяге. Отличительные признаки ее – участие в законодательстве трех факторов, и у нас они налицо» (Царскосельские совещания. Протоколы секретного совещания в феврале 1906 г. под председательством бывшего императора по выработке учреждений Государственной думы и Государственного совета [Публ. В.В. Водовозова]. // Былое. № 5 – 6. Пг., 1917. С. 307, 308). Н.С. Таганцев передавал точку зрения Б.Н. Чичерина, согласно которому «конституционное правление всегда слагается из трех властей, из короля и двух палат, верхней и нижней» (Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М., 1899. С. 181). Впоследствии С.Ю. Витте признавал, что России «была дана очень умеренная и очень консервативная конституция» (Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 591). Кадеты «и левее их стоящие, - вспоминал В.Н. Шаховской, - считали, наперекор здравому смыслу, что у нас не было конституции и даже называли ее лже-конституцией». Однако статьи Основных законов «составляют несомненную конституцию. Другого толкования быть не могло, и оно никогда сомнения не вызывало» (Шаховской В.Н. Указ. соч. С. 132, 133 – 134).

186 «Преобразованное по воле монарха отечество наше, - говорил П.А. Столыпин 6 марта 1907 г., выступая в Думе, - должно превратиться в государство правовое, так как, пока писаный закон не определит обязанностей и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, то есть не будут прочно установлены» (Столыпин П.А. Указ. соч. С. 51). В 1916 г. С.Д. Сазонов полагал, что после 1906 г. «царский режим, оставаясь при божественном своем происхождении, приблизился к правовому строю современных государств» (Палеолог Ж.М. Указ. соч. С. 34).

187 По мнению В.Н. Шаховского, оставшееся в статье 4 Основных законов понятие «самодержавная власть» являлось «лишь «титулом» (Шаховской В.Н. Указ. соч. С. 134). В декабре 1905 г. автор одного из проектов Основных законов А.П. Саломон полагал, что понятие это указывало «скорее на источник верховной власти, чем на образ действия ее» (Новые материалы к истории создания Основных государственных законов… // Русское прошлое. Кн. 8. СПб., 1998. С. 111). В апреле 1906 г., при обсуждении проекта Основных законов, С.Ю. Витте заметил: «Самодержавная власть или монарх самодержавный – это разница. Если вычеркнуть слово “неограниченный”, то надо вместо “самодержавный” сказать “самодержавная власть”». Одно из двух – или самодержавный и неограниченный, или самодержавная власть» (Царскосельские совещания. Протоколы секретного совещания в апреле 1906 г. … // Былое. № 4. Пг., 1917. С. 209).

188 В этом они следовали за В.О. Ключевским и его учеником С.А. Князьковым, который в трактате, написанном по заказу С.Ю. Витте, подчеркивал, что «самодержавная власть в основе своей, в своем историческом происхождении, ограничения не избегала и, поставив себе новые пределы, права называться самодержавной не теряет» (Князьков С.А. Самодержавие в его исконном смысле. СПб., 1906. С. 37).

189 Обосновывая нежелательность его устранения из действовавшего законодательства, А.П. Саломон подчеркивал, что «существительное “самодержец” непременно должно быть сохранено, как драгоценное наследие исторического прошлого России и неотъемлемая принадлежность императорского титула» (Новые материалы к истории создания Основных государственных законов… // Русское прошлое. Кн. 8. СПб., 1998. С. 111). С.Д. Сазонов, беседуя с Ж.М. Палеологом в феврале 1916 г., заявил, что слово «самодержец» является только титулом, сохраненным «лишь для того, чтобы соблюсти престиж верховной власти» (Палеолог Ж.М. Указ. соч. С. 34).

190 «Самодержавие московских царей, - говорил П.А. Столыпин в ноябре 1907 г., - не походит на самодержавие Петра, точно так же, как и самодержавие Петра не походит на самодержавие Екатерины Великой и царя-освободителя. Ведь русское государство росло, развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ним, конечно, видоизменялась и развивалась и верховная царская власть» (Столыпин П.А. Указ. соч. С. 107).

191 Разделяя подобные взгляды, сановники следовали за В.О. Ключевским и его учеником С.А. Князьковым, который в работе, написанной по заказу С.Ю. Витте, писал, что самодержавие – это не абсолютизм, а «независимость государя и государства» и «самостоятельность монарха, властвующего по собственному праву, унаследованному от предков, и олицетворяющего идею верховной власти в стране» (Князьков С.А. Указ. соч. С. 37). «Высочайший акт 17 октября 1905 г., - выражал эту аксиому князь М.М. Андроников, наставляя в апреле 1914 г. дворцового коменданта генерала В.Н. Воейкова, - не является еще, как многие думают, ущербом самодержавной монархической власти в России. Дарованные этим актом свободы не расшатывают еще верховной царской власти» (Куликов С.В. Правительственный либерализм нач. ХХ в. как фактор реформаторского процесса. // Империя и либералы (Мат. межд. конф.). СПб., 2001. С. 100 – 101).

192 В апреле 1906 г., при обсуждении, под председательством императора, новых Основных законов, очерчивая компетенцию народного представительства, Э.В. Фриш указал на то, что «Думе подлежат законодательные дела и ни одного дела управления». Тогда же, характеризуя природу царской власти И.Л. Горемыкин утверждал, что «в области законодательной она ограничена, а в управлении она не ограничена», поскольку реформаторские акты 1905 – 1906 гг. «коснулись только порядка издания законов, а в области управления ими ни одного ограничения не установлено» (Царскосельские совещания. Протоколы Секретного совещания в апреле 1906 г. ... // Былое. № 4. Пг., 1917. С. 203, 205). Те же взгляды И.Л. Горемыкин разделял и впоследствии, находясь на премьерском посту вторично. В августе 1915 г., намекая на оппозиционеров, которые выступали за его отставку и фактическое введение парламентаризма, И.Л. Горемыкин полагал, что «сейчас, - передавала мнение премьера царица, - его не следовало бы удалять, ибо это-то им и желательно, и если им сделать эту уступку, то они станут еще хуже». И.Л. Горемыкин рекомендовал Николаю уволить его «по собственному почину и притом несколько позже», поскольку император – «самодержец» (Александра Федоровна – Николаю II. 28 августа 1915 г. // Николай II в секретной переписке. М., 1996. С. 193). Очевидно, премьер, опасался, как бы его немедленная отставка не стала прецедентом, ведущим к установлению парламентаризма, т.е. ограничению самодержавия в управлении.

193 В ноябре 1907 г. П.А. Столыпин утверждал, что «строй, в котором мы живем – это строй представительный, дарованный самодержавным монархом» (Столыпин П.А. Указ. соч. С. 103). Указывая на сердцевину политического миросозерцания Б.В. Штюрмера, княгиня Е. Радзивилл отмечала, что он мечтал о «самодержавии, находящемся в комбинации с конституционным режимом» (Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке. [С]Пб., 1921. С. 809).

194 П.Д. Святополк-Мирский, а значит и С.Е. Крыжановский, исходили «из убеждения, что свободное развитие каждой отдельной личности» «ни в чем не противоречит началу самодержавия русских государей, вполне с ним совместимо и не нуждается в каких-либо гарантиях» (Всеподданнейший доклад министра внутренних дел П.Д. Святополк-Мирского 24 ноября 1904 г. // Река времен. Кн. 5. М., 1996. С. 227). Автором этого доклада был С.Е. Крыжановский. См.: Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 г. Реформы и революция. СПб., 1991. С. 27. Альфой и омегой политического миросозерцания С.Е. Крыжановского, было положение о том, что «правовой строй, необходимый для развития и общества, и государства, вполне совместим с самодержавием» (Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора. // Вопросы истории. № 2. М., 1997. С. 120).

195 Организация власти, предусмотренная Основными законами, подчеркивал А.П. Извольский, «давала России полную конституционную систему, которая, несмотря на некоторые недостатки, являлась, тем не менее, решительным шагом вперед» (Извольский А.П. Указ. соч. С. 22). В 1915 г. последний царский министр финансов П.Л. Барк и его единомышленники по Совету министров полагали прямо, что «у нас введен» «парламентский режим» (П.Л. Барк – А.А. Риттиху. 9 сентября 1922 г. // Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка) [Публ. Р.Ш. Ганелина, С.В. Куликова, В.В. Лапина, М.Ф. Флоринского при участии Н. Хеймсон и Р. Уортмена]. СПб., 1999. С. 435). Беседуя в 1916 г. с Ж.М. Палеологом, преемник А.П. Извольского С.Д. Сазонов заявил, что после 1906 г. «русский народ сам стал одним из органов, управляющих государством» (Палеолог Ж.М. Указ. соч. С. 34). О парламентаристах см.: Куликов С.В. Указ. соч. С. 77 – 83.

196 В апреле 1906 г., при обсуждении проекта Основных законов, К.И. Пален заявил: «Надо надеяться, что с учреждением Думы министры не будут назначаться и увольняться по желанию ее большинства. Ведь, его величество король датский 30 лет держал министерство, находившееся в оппозиции с парламентом. То же самое было и в Пруссии. Я надеюсь, что у нас никогда не будет того, что делается во Франции» (Царскосельские совещания. Протоколы секретного совещания в апреле 1906 г. … // Былое. № 4. Пг., 1917. С. 221). Основные законы, подчеркивал С.Ю. Витте, «установили конституцию, но конституцию консервативную и без парламентаризма» (Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 306). «Государственная дума Российской империи, - писал в 1915 г. директор Канцелярии министра путей сообщения Н.И. Туган-Барановский в записке, адресованной фактическому премьеру А.В. Кривошеину, - является учреждением чисто законодательного характера». «В России не было парламентаризма, - подчеркивал тот же автор. – Власть принадлежала и принадлежит государю императору» (Куликов С.В. Записки Н.И. Туган-Барановского А.В. Кривошеину и С.В. Рухлову (1914 – 1915 гг.). // Английская набережная, 4. Ежегодник С.-Петербургского научного общества историков и архивистов. СПб., 2001. С. 332). По наблюдениям С.А. Котляревского, «в глазах официальных и официозных истолкователей самое понятие “думское министерство” есть нечто, противоречащее установленному строю» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 108). О дуалистах см.: Куликов С.В. Правительственный либерализм нач. ХХ в. как фактор реформаторского процесса. // Империя и либералы (Мат. межд. конф.). СПб., 2001. С. 86 – 93.

197 Он вырос из политического салона, основанного членом Государственного совета Б.В. Штюрмером в феврале 1905 г., непосредственно после царского рескрипта А.Г. Булыгину. Посетителями салона стали коллеги Б.В. Штюрмера по Государственному совету, сенаторы и чиновники, находившиеся на службе преимущественно в МВД, в том числе – граф А.А. Бобринский, А.Д. Зиновьев, А.А. Киреев, Д.Н. Любимов, Н.А. Павлов, А.С. Стишинский, А.Н. Столпаков, А.П. Струков, граф С.А. Толь, князь А.А. Ширинский-Шихматов. Гостями Б.В. Штюрмера бывали деятели Славянского общества – А.А. Башмаков и П.А. Кулаковский, а также лица, посещавшие консервативно-либеральный салон К.Ф. Головина, ядро которого составляли С.С. Бехтеев, А.А. Нарышкин, А.Д. Поленов, Н.А. Хвостов, а более или менее частыми посетителями являлись А.Н. Брянчанинов, граф П.А. Гейден, князь Павел Д. Долгоруков, А.В. Евреинов, Н.А. Хомяков и П.Х. Шванебах. Всего на квартире у Б.В. Штюрмера собиралось до 30 – 40 человек. Таким образом, салон посещали деятели самых разных взглядов, от ортодоксальных консерваторов до принципиальных оппозиционеров. Из-за тесноты квартиры Б.В. Штюрмера салон переместился сначала к С.А. Толю, а затем – к А.А. Бобринскому, которого выбрали председателем Президиума Отечественного союза. Его заместителем оказался А.П. Струков (Гурко В.И. Указ. соч. С. 449 – 450, 451). О салоне Б.В. Штюрмера см., также: Куликов С.В. Назначение Бориса Штюрмера председателем Совета министров: предыстория и механизм. // Источник. Историк. История. Сб. науч. раб. Вып. 1. СПб., 2001.

198 Программа «Отечественного союза». // Полный сборник платформ всех русских политических партий. М., 2001. С. 119 – 123.

199 Черносотенцев С.Е. Крыжановский, по его признанию, считал «сумасшедшими» (Допрос С.Е. Крыжановского. 10 июля 1917 г. // Падение царского режима… Т. 5. М. – Л., 1926. С. 435). Подразумевая черносотенных лидеров, Б.В. Штюрмер еще в феврале 1906 г. говорил, что «теперь только жалко и смешно слышать все эти разговоры Грингмута, Никольского (Бориса) и других, с пафосом ратующих за самодержавие, все это – “рыцари печального образа”, Дон-Кихоты» (Богданович А.В. Указ. соч. С. 370). В апреле 1909 г. принципиальное отличие «правой бюрократии» от «представителей крайних правых течений общественных», т.е. черносотенцев, Б.В. Штюрмер видел в том, что она «вовсе не задается задачей, во что бы то ни стало, идти против тех требований, которые предъявляет жизнь стране» (Львов Л.М. «Новый курс» (Из бесед). // Речь. СПб. 10 апреля 1909 г.). «Отдельным лицам, - обрисовывал собственное отношение к черносотенцам И.Г. Щегловитов, - я сочувствовал, но вообще к этим организациям не принадлежал» (Допрос И.Г. Щегловитова. 26 апреля 1917 г. // Падение царского режима... Т. 2. М. – Л., 1925. С. 353). Взвешенную оценку отношений правительства и черносотенцев дали Р.Ш. Ганелин и М.Ф. Флоринский. «Многие администраторы в столице и в провинции, - подчеркивали они, - относились к выступлениям “неумеренно правых” скептически и настороженно, особенно это относилось к их общеполитическим лозунгам и требованиям как несовместимым с правильно понимаемыми государственными интересами. Было бы неправильно, поэтому, искать в правительственной политике непосредственные отклики на призывы, раздававшиеся из этой среды» (Ганелин Р.Ш., Флоринский М.Ф. Российская государственность и Первая мировая война. // 1917 г. в судьбах России и мира. Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 27).