С. В. Куликов Государственноправовой дискурс, императорское правительство и думская оппозиция в начале ХХ в

157 Россия, писал Б.А. Кистяковский в 1908 г., «совершила в данный момент переход к формам правового государства. Если у нас конституционный строй далеко еще не осуществлен полностью, то с каждым годом, и даже с каждым месяцем он будет и должен осуществляться» (Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 419). Акты, отнесенные Основными законами к компетенции монарха как главы исполнительной власти, по мнению А.С. Алексеева, «входят в специальную компетенцию правительства во всех государствах, принадлежащих к типу правового государства безотносительно к форме их правления» (Алексеев А.С. Указ. соч. С. 118). По наблюдениям П.Е. Казанского, «на то, что в самодержавном режиме нет никаких непримиримых противоречий с идеями гражданской и политической свободы, много раз указывалось и с весьма компетентных сторон» (Казанский П.Е. Указ. соч. С. 464). В.М. Гессен признавал обновленную монархию правовым государством, хотя и оговаривался, что Россия – «наименее правовое из всех правовых государств» (Гессен В.М. Указ. соч. С. 412).

158 Н.И. Лазаревский подчеркивал, что «гранью между абсолютизмом и конституцией надо считать не торжество правопорядка, а появление народного представительства с отведением ему роли, указываемой конституционною теорией, т.е. с предоставлением ему решающей роли в законодательстве» (Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. Конституционное право. СПб., 1917. С. 176).

159 «Наши Основные законы, - по мнению С.А. Котляревского, - в еще большей степени, чем многие европейские конституции, предполагают определенное материальное содержание закона» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 21).

160 Подразумевая период после 1906 г., А.А. Алексеев писал: «Наше право ясно и отчетливо отмежевывает теперь закон от административного распоряжения, устанавливая особые органы для издания того и другого» (Алексеев А.А. Указ. соч. С. 113). В.М. Грибовский считал, что «различие между законом и указом оказалось возможным в России установить лишь после манифеста 17 октября 1905 г. и после реализации его в новых Основных законах, с какого времени стало возможным также различие между законом в формальном и материальном смысле» (Грибовский В.М. Указ. соч. С. 108). В Основных законах С.А. Котляревский видел «поистине великий результат государственной реформы: установление совершенно точного формального критерия, отличающего закон и указ» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 206).

161 По наблюдениям В.В. Ивановского, согласно Основным законам, «верховное управление есть деятельность подзаконная, она проявляется в соответствии с законами, является логическим выводом из законов и не должна, следовательно, стоять в противоречии с законами» (Ивановский В.В. Указ. соч. С. 396). По мнению А.А. Алексеева, государственное право России после 1906 г. выставляло «требование, чтобы административная деятельность государства была согласована с законами. Законодательная власть принадлежит теперь не единолично монарху» (Алексеев А.А. Указ. соч. С. 113). Как отмечал Н.И. Палиенко, «наше преобразованное государственное право восприняло» «основной принцип конституционного государства», поскольку нормы конституции 1906 г. установили «раздельность законодательной власти между монархом и законодательными палатами и необходимость соответствия актов управления, в том числе и актов верховного управления, законам. Таким образом, юридически признано верховенство права, законов в государстве, в качестве норм, юридически обязывающих не только подданных, но и все без исключения органы государства», т.е. и монарха (Палиенко Н.И. Основные законы и форма правления в России. Харьков, 1910. С. 61, 71). В.М. Грибовский подчеркивал, что, «как бы ни была широка по объему власть российского монарха в сфере управления, тем не менее, она должна носить строго подзаконный характер», поскольку в 11 статье Основных законов «вполне ясно выражается» «подзаконный характер актов верховного управления» (Грибовский В.М. Указ. соч. С. 64, 111).

162 «Большевистские порядки, - подчеркивал либеральный сенатор С.В. Завадский, - разумеется, заставляют и царское время признавать временем свободы» (Завадский С.В. На великом изломе (Отчет гражданина о пережитом в 1916 – 1917 гг.). // Архив русской революции. Т. 11. Берлин, 1923. С. 19). «Мы, - вспоминала А.В. Тыркова, - уверяли себя и других, что мы задыхаемся в тисках самодержавия. На самом деле в нас играла вольность, мы были свободны телом и духом. Многого нам не позволяли говорить вслух. Но никто не заставлял нас говорить то, что мы не думали. Мы не знали страха, этой унизительной, разрушительной, повальной болезни ХХ в., посеянной коммунистами. Нашу свободу мы оценили только тогда, когда большевики закрепостили всю Россию. В царские времена мы ее не сознавали» (Тыркова А.В. Указ. соч. С. 288). Перед «коммунистической деспотией», писал социолог Н.С. Тимашев, сын предпоследнего царского министра торговли и промышленности, «старое самодержавие начинает казаться царством свободы и справедливости» (Тимашев Н.С. Роль П.А. Столыпина в русской истории. // Бок М.П. Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине. Нью-Йорк, 1953. С. 8). По свидетельству датчанина К.А. Кофода, при царизме «население в целом никоим образом не было порабощено; в старой России жили свободно… Царскую Россию можно считать раем по сравнению с любой другой европейской диктаторской страной, появившейся между двумя мировыми войнами» (Кофод К.А. 50 лет в России. 1878 – 1920. М., 1997. С. 255).

163 «Наше министерство, - писал С.А. Котляревский, - политически вполне независимо от Государственной думы и Государственного совета, и эта независимость как бы утверждается Основными законами». «Политическая ответственность министерства перед законодательными органами, - по его мнению, - совершенно чужда нашим Основным законам: авторы последних, очевидно, принципиально ее отвергали» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 107, 212). «В России, - писал С.А. Корф, - парламентаризма не существует» (Корф С.А. Указ. соч. С. 303).

164 Полемизируя с теми, кто утверждал, что «государственное управление совсем не регулируется Государственным советом и Государственной думой», Б.А. Кистяковский писал: «Даже помимо того, что управление у нас осуществляется на основании тех законов, которые издаются с их согласия, им предоставлен целый ряд законных средств влиять на то, чтобы правительство управляло страной так, как это, по их мнению, желательно и полезно». К числу этих средств Б.А. Кистяковский относил утверждение бюджета, упразднение и создание в законодательном порядке учреждений и должностей подчиненного управления и право запросов (Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 526). «В юридическом отношении, - по мнению Л.А. Шалланда, - не совсем верно утверждение статьи 10 [Основных законов], что «власть управления во всем объеме принадлежит государю императору», так как народному представительству также принадлежат некоторые функции управления» (Шалланд Л.А. Указ. соч. С. 63).

165 Передавая содержание лекции, с которой В.А. Маклаков выступил 4 апреля 1907 г., жена А.А. Кизеветтера записала, что, по мнению лектора, в «Основных законах можно даже подметить зачатки идеи об ответственности министерств». «Дума, - полагал он, - отлично может действовать и много может сделать в пределах, отведенных ей законом» (Революция 1905 – 1907 гг. глазами кадетов (Из дневника Е.Я. Кизеветтер) [Публикация М.Г. Вандалковской и А.Н. Шаханова]. // Российский архив. Т. 5. М., 1994. С. 400). Как указывал С.А. Котляревский, «народное представительство все глубже входит в морально-политический обиход, и первоначальные постановления конституций становятся практически менее существенными, так как вокруг них вырастает постепенно новое обычное право; управление без народного представительства делается невозможным, прежде всего именно как нечто несовместимое с морально-политическим обиходом». По мнению С.А. Котляревского, «формально самая неограниченная власть оказывается связанною известной логикой создавшихся положений, которые неизбежно суживают ее возможности». «Самое обсуждение действий должностных лиц, - отмечал он, - неизбежно укрепляет взгляд, отвечающий в конце концов глубоким основам монархического чувства: безответственность монарха содержит признание необходимости действительной ответственности правительства, - ответственности, которая если не прямо, то косвенно должна быть устанавливаема народным представительством» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 117 – 118, 158, 210).

166 «Парламентское правление», полагал Б.Н. Чичерин, «не может считаться безусловным правилом для всех конституционных государств; случайное или ничтожное большинство не имеет права требовать, чтобы правительство непременно сообразовалось с его взглядами» (Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. В 3-х чч. Часть 3. Политика. М., 1898. С. 246).

167 В современной историографии сторонником учения М. Вебера о псевдоконституционализме является А.Н. Медушевский, который на основе этого учения выработал собственную концепцию истории российского либерализма (Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М., 1998).

168 Выступая 4 апреля 1907 г. с лекцией, В.А. Маклаков охарактеризовал наблюдавшееся год назад отношение съезда Конституционно-демократической партии к Основным законам как «возмущение и негодование всех, но такое отношение, - подчеркнул он, - диктуется политическим моментом, а не юридическим анализом». В.А. Маклаков полагал, что «коварные и ненавистные Основные законы не так уж коварны с юридической точки зрения». «Он, - сообщала Е.Я. Кизеветтер, - перебирает разные статьи и, в конце концов, оказывается только одна 87 статья опасна и неприятна» (Революция 1905 – 1907 гг. глазами кадетов… // Российский архив. Т. 5. М., 1994. С. 400).

169 По мнению В.В. Ивановского, «порядок обнаружения воли государственной власти», установленный Основными законами, при котором император законодательствует совместно с палатами, «принято в науке называть конституционным, в противоположность самодержавному» (Ивановский В.В. Указ. соч. С. 371). «Как только мы имеем в государстве участие, в той или другой мере, народа в законодательстве, - писал С.А. Корф, - так мы имеем дело с государством конституционным. Отличительным признаком последнего, стало быть, является наличие участия народа (или народного представительства) в законодательстве; таковое участие может быть также названо конституционным принципом, который, вместе с тем, есть единственный характерный признак данной формы государственности» (Корф С.А. Указ. соч. С. 51 – 52). «Конституционным, - указывал В.М. Гессен, - является государство, в котором народ или народное представительство принимают решающее участие в осуществлении законодательной и учредительной власти». По его мнению, «в конституционных монархиях обособление властей является несомненным фактом. Законодательная власть осуществляется сложным органом, «королем в парламенте», правительственная – простым и единоличным, монархом» (Гессен В.М. Указ. соч. С. 31, 34). Точку зрения, согласно которой с образованием законодательной Думы в России появилась конституционная монархия, впоследствии разделяли западные историки (Wren M. Op. cit. P. 220).

170 По мнению Н.И. Лазаревского, «и потому, что они отличаются по своей юридической природе от остальных законов особо затрудненным условием своего пересмотра, и по общему характеру своего содержания наши Основные законы 23 апреля 1906 г. вполне подходят под тип конституционных законов, как он выработан практикою западных держав» (Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. Конституционное право. СПб., 1917. С. 164).

171 Как отмечал Б.А. Кистяковский, «отсутствие слова “конституция” не имеет принципиального значения. В некоторых других конституционных государствах это слово также не употребляется». «Отсутствие слова “конституция”, - заключал он, - не означает еще, что у нас нет конституции» (Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 518). «Очевидно, наши Основные законы, - констатировал С.А. Котляревский, - принадлежат к классу писаных конституций. В этом законы 23 апреля 1906 г. не представляют ничего оригинального, и то обстоятельство, что они не называются конституционными, нимало не меняет сущности дела». «Мотивы, по которым авторы наших Основных законов не сочли возможным употребить термин “конституция” или “конституционный”, - подчеркивал С.А. Котляревский, - здесь безразличны» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 6). «Конституцией наши Основны законы не именуются, - писал Н.И. Лазаревский. - Само собою разумеется, что не в имени дело. Да и установившаяся практика не требует непременно именно этого названия… Юридически существенно то, что в нашем законодательстве появился отдел, по юридической силе и по содержанию своему вполне аналогичный тому, что на Западе называется конституциями» (Лазаревский Н.И. указ. соч. С. 164). Прецедентами, подтверждающими мнение о том, что Основные законы – российская конституция, государствоведы считали факты официального наименования французской конституции Людовика XVIII – хартией, итальянской – статутом, шведской – формой правления, а австрийской, как и российской, – основными законами.

172 «Меня, - вспоминал П.Н. Милюков, подразумевая свое отношение к слову “конституция”, - очень упрекали мои критики, что я так цеплялся за “слово”, когда “содержание” его было уже уступлено. Но в том-то и дело, что уступлено оно не было и что самое сокрытие “слова” это доказывало, а все последующие события это подтвердили». Достаточно сопоставить это мнение с оценками государствоведов, являвшихся кадетами, чтобы не согласиться с П.Н. Милюковым. Содержание слова «конституция» он, по собственному признанию, «сделал целью своей политической борьбы. Без него она теряла смысл, превращалась в какую-то игру» (Милюков П.Н. Воспоминания. В 2-х тт. М., 1990. Т. 1. С. 331 – 332). Но, в конечном итоге, игнорируя положительные выводы государствоведения, П.Н. Милюков превратил свою тактику именно в игру. Его упорство характерно тем более, что другие кадетские лидеры считали, что конституция в России все таки существует. Патриарх кадетизма И.И. Петрункевич утверждал, что с 17 октября 1905 г. в России «автократия умерла и ее место немедленно заняла конституционная монархия» (Петрункевич И.И. Министерство графа Витте. // Полярная звезда. № 1. 1905. С. 58).

173 В русском государственном праве традиция разведения терминов «неограниченный» и «самодержавный» шла еще от графа М.М. Сперанского (Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 1845. С. 50, 55). «Название “неограниченный”, - по мнению А.Д. Градовского, - показывает, что воля императора не стеснена известными юридическими нормами, поставленными выше его власти». «Выражение “самодержавный”, - писал тот же автор, - означает, что русский император не разделяет своих верховных прав ни с каким установлением или сословием в государстве, т.е. что каждый акт его воли получает обязательную силу независимо от согласия другого установления» (Градовский А.Д. Указ. соч. С. 1, 2). Впоследствии мнение о разнице между терминами «неограниченный» и «самодержавный» разделяли В.В. Сокольский (Сокольский В.В. Русское государственное право. // Записки Императорского новороссийского университета. Т. 54. Новороссийск, 1890. С. 62, 63), Б.Н. Чичерин (Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. В 3-х чч. Ч. 1. Общее государственное право. СПб., 1894. С. 134), В.В. Ивановский (Ивановский В.В. Русское государственное право. Т. 1. Ч. 1. Казань, 1895. С. 64), А.С. Алексеев (Алексеев А.С. Русское государственное право. М., 1897. С. 221 – 224), Н.О. Куплеваский (Куплеваский Н.О. Русское государственное право. Т. 1. Харьков, 1902. С. 55). На соединенном совещании Петербургского и Московского отделений октябристского ЦК 8 января 1906 г. выдающийся адвокат Ф.Н. Плевако говорил, что «в русском понимании слово “самодержавие” не отождествляется с понятием о деспотизме и самовластии. Согласно нашему Основному закону, - заметил он, - император именуется монархом самодержавным и неограниченным. Помещение этих двух слов рядом свидетельствует, что они не синонимы» (Журнал соединенного совещания С.-Петербургского и Московского отделений ЦК «Союза 17 октября», происходившего в Москве 8 и 9 января 1906 г. // Партия «Союз 17 октября»… Т. 1. 1905 – 1907 гг. М., 1996. С. 49). Считая, что «наши действовавшие Основные законы различали понятия самодержавия и неограниченности», Н.И. Палиенко писал: «Поскольку мы, следовательно, выясняя содержание этих понятий в Основных законах, должны, прежде всего, иметь в виду именно терминологию самих Основных законов, а не сложившееся затем словоупотребление, мы не можем отождествлять самодержавие и неограниченность» (Палиенко Н.И. Указ. соч. С. 28). По мнению С.А. Котляревского, слово «самодержавие» – это слово, «отличающееся от неограниченности» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 154). «Признать правильным учение, что самодержавие означает власть неограниченную, совершенно невозможно, - констатировал П.Е. Казанский. - Не говоря уже об их прямом словесном смысле, мы видим, что оба эти выражения всегда различались в наших законах» (Казанский П.Е. Указ. соч. С. 425).

174 «До издания манифеста 17 октября 1905 г., - по мнению В.В. Ивановского, - выражение “самодержавный” было вполне уместно при определении существа государственной власти в России; оно обозначало то, что русский император в одном себе сосредотачивал всю эту власть, вне связи с какими бы то ни было другими установлениями. После издания манифеста 17 октября и Основных законов 23 апреля 1906 г. это выражение потеряло уже свой прежний смысл, так как наряду с властью императора стала теперь законодательная власть Государственной думы и Государственного совета» (Ивановский В.В. Учебник государственного права. Казань, 1908. С. 371). Подчеркнув, что «титулам “самодержавный” и “самодержец” в различное время придавали совершенно различное значение», Б.А. Кистяковский констатировал: «Ясно, что как раньше они подвергались известной эволюции и в разные эпохи в них вкладывалось различное содержание, так и теперь, после издания новых Основных законов и учреждений Государственной думы и Государственного совета, в них должно быть вложено другое содержание» (Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 530). По мнению С.А. Котляревского, «самодержавие» – это слово, «как-то изменившееся по сравнению со старым его пониманием» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 154). Слово «самодержавие», соглашался В.М. Грибовский, «в старом русском законодательстве действительно отождествлялось со словом “неограниченность”, но в новых законах, в виду изменившегося положения вещей, должно было изменить свой смысл. Иначе оно стало бы в непримиримое противоречие как с Манифестом 17 октября, так и с вышеприведенными 7, 86 и 11 статьями Основных законов 23 апреля. Очевидно, законодатель не мог желать такого противоречия и придавал в новых Основных законах слову “самодержец” новый смысл» (Грибовский В.М. Указ. соч. С. 24 – 25).

175 «Выражение “самодержавный”, - по мнению В.В. Ивановского, - могло бы остаться в титуле, указывая на высокий ранг, занимаемый русским императором; наряду с другими предикатами, упоминаемыми в титуле, и предикат “самодержавный” мог бы иметь определенное политическое значение» (Ивановский В.В. Указ. соч. С. 371). Подразумевая титулы «самодержец» и «самодержавный», Б.А. Кистяковский писал: «Эти титулы чересчур тесно и неразрывно связаны со всем развитием у нас монархической власти; ни один русский монарх не может отказаться от них, и в них наиболее типично выражается характер нашей конституции как конституции дарованной. Однако сами по себе титулы не могут иметь не только решающего значения для государственного строя, но и быть показателем его. Не государственный строй определяется ими, а они определяются государственным строем» (Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 530). Ситуация, похожая на российскую, наблюдалась на Западе, в германских государствах – Баварии, Брауншвейге, Вюртемберге и Саксонии. В конституциях перечисленных государств было слово «souveraner», аналогичное слову «самодержавная». Тем не менее, ни у кого никогда не возникало сомнения в том, что в этих государствах отсутствует абсолютизм и существует конституция.

176 Императору, подчеркивал Б.А. Кистяковский, «теперь принадлежит только верховная, самодержавная власть, но не неограниченная, как это было раньше». После 1906 г. титулы «самодержец» и «самодержавный» «не могут больше обозначать неограниченной власти государя императора, а лишь ее верховенство» (Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 525, 530). По Н.И. Палиенко, термин «самодержавный» «в наших новых Основных законах, как и в прежних, не может означать ничего иного, как только идею своеобразного верховного положения монарха в государственном строе России, т.е. так называемое начало монархического суверенитета, но уже без признания этого суверенитета абсолютным». «Самодержавие», полагал Н.И. Палиенко, означало в новых Основных законых «не абсолютизм, неограниченность власти, а идею верховенства» (Палиенко Н.И. Указ. соч. С. 33, 74). По В.М. Грибовскому, «под “самодержавием” законодатель желал выразить особое положение российского императора как главы государства» (Грибовский В.М. Указ. соч. С. 25).

177 Согласно Н.И. Палиенко, самодержавие означает «полноту прав непроизводной власти монарха, в силу чего монарх является по этой идее носителем всех верховных полномочий государственной власти» (Палиенко Н.И. Указ. соч. С. 33, 74). В самодержавном императоре В.М. Грибовский видел «носителя государственной власти, все функции которой замыкаются в его особе» (Грибовский В.М. Указ. соч. С. 25). «Самодержавной в современном русском государственном праве, - писал С.А. Котляревский, - называется власть, которая служит источником для всякой другой власти в государстве. Осуществляться она может в известных установленных пределах, но это ограничение – временное или постоянное – есть всегда самоограничение» (Котляревский С.А. Указ. соч. С. 155, 156).