Федерации не только закрепила федеративный характер государства, но и определила конституционно-правовую природу участников Федерации как равноправных субъектов

Вид материала

Содержание

Конституционно-правовые основы танатологии
Конституция россии и современный российский конституционализм
Современный российский конституционализм
Ценность Конституции России
С. Н. Смирнов, Т. И. Любина

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

КОНСТИТУЦИОННО-ПРАВОВЫЕ ОСНОВЫ ТАНАТОЛОГИИ

В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Человек является объектом исследования многих наук. Юриспруденция имеет свой раздел и занимается изучением его правового статуса. Долгое время в России человек не находился в центре правового регулирования, к нему относились как к винтику большой советской государственной машины, который всегда в случае неисправности можно безболезненно заменить.

К регулированию прав гражданина государство нередко подходило упрощенно. Сейчас Конституция России, по образному выражению профессора А. И. Ковлера, перевернула «пирамиду ценностей советского конституционализма»^⁵¹. Статья 2 Конституции РФ (находясь к тому же в «защищенной» главе «Основы конституционного строя») провозглашает, что человек, его права и свободы – высшая ценность. Их признание и защита – обязанность государства. В то же время научные знания не стоят на месте, они развиваются. Большой прорыв наметился в области медицины, одной из сфер которой стала танатология (от древнегреческого θάνατος - смерть и λόγος – учение). Долгое время учение о смерти было исключительно проблемой медиков. Юристы обращались к ней исключительно после констатации данного факта, когда, например, требовалась либо оценка поступка, приведшего к гибели человека, либо последствия судьбы имущественных прав после умершего. Сейчас мы можем с уверенностью говорить, что танатология в праве занимает принципиально иное место. Так, в юриспруденции вводится такое понятие, как «право на смерть». Сторонники его появления исходят из полной свободы волеизъявления личности в любых отношениях и считают, что оно черпает себя в праве на жизнь (ст. 20 Конституции РФ). «Право человека на жизнь и его право на смерть столь тесно между собой связаны, что являются, можно сказать, двумя сторонами одной медали, – пишет С. Тасаков. – Возможность самостоятельного распоряжения своей жизнью, в том числе решение вопроса о ее прекращении, является одним из правомочий права человека на жизнь»^⁵². Ряд авторов более подробно анализируют структуру права на жизнь, выделяя такой элемент, как право-распоряжение. Жизнь обозначается как объект субъективного права, значит, гражданин может распоряжаться жизнью по собственному усмотрению. «Если человек имеет право на смерть, то никто не может воспрепятствовать ему в осуществлении данного права. Например, врач, прочитавший записку о добровольности ухода из жизни, не вправе пытаться спасти человека, принявшего смертельную дозу лекарства, даже если его ещё можно спасти. С другой стороны, смертельно больной человек вправе рассчитывать на врача, который поможет осуществить ему право на смерть (естественно, в рамках установленной законом процедуры)», – указывает А. Малиновский^⁵³. С. А. Бояров также выделяет право на распоряжение жизнью: «Право на распоряжение жизнью, реализующееся через самоубийство и эвтаназию, соизмеряется с этическими проблемами его обеспечения»^⁵⁴. Следует отметить, что аналогичные выводы достаточно распространены в российской юридической науке (как, впрочем, и за рубежом). Не соглашаясь в целом с приведенными высказываниями, основываясь на том, что все они, по выражению Иоанна Павла II, являются проявлениями «культуры смерти», «заговора против жизни»^⁵⁵, обозначим, что они породили такое явление как эвтаназия, которое, безусловно, должно находиться в центре изучения юридической науки. Статья 45 Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан^⁵⁶ гласит: «Медицинскому персоналу запрещается осуществление эвтаназии – удовлетворение просьбы больного об ускорении его смерти какими-либо действиями или средствами, в том числе прекращением искусственных мер по поддержанию жизни. Лицо, которое сознательно побуждает больного к эвтаназии и (или) осуществляет эвтаназию, несет уголовную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации». Данная норма соответствует международным установлениям. «Эвтаназия как акт преднамеренного лишения жизни пациента, даже по просьбе самого пациента или на основании обращения с подобной просьбой его близких не этична», – говорится в Декларации об эвтаназии (принята 39-й Всемирной Медицинской Ассамблеей, Мадрид, Испания, 1987 г.). Принцип, изложенный в документе, носящем этический характер, подтверждается в ряде решений, принятых в рамках Совета Европы. В Рекомендации ПАСЕ 779 (1976 г.) «О правах больных и умирающих» отмечается, что врачи не имеют права даже в самых безнадежных случаях преднамеренно ускорять естественное наступление смерти. В Рекомендации 1418 (1999 г.) «Защита прав и достоинства безнадежно больных и умирающих» Парламентская Ассамблея предложила Комитету Министров рекомендовать государствам-членам Совета Европы установить запрет преднамеренного лишения жизни данных лиц, учитывая, что их право на жизнь гарантировано статьей 2 ЕКПЧ. Желание этих лиц умереть не может рассматриваться как юридически обязательное требование для других лиц или как юридическое оправдание действий, способствующих их уходу из жизни (п. 9 (с)). Специально подчеркивается, что все сомнения относительно указаний больного о приемлемости того или иного варианта лечения должны разрешаться в пользу поддержания и продления жизни (п. 9 (b)(iv)). При отсутствии соответствующих пожеланий больного лечение, нарушающее его право на жизнь, не должно применяться^⁵⁷.

В то же время эвтаназия обосновывается не только высокими принципами нерушимости права на смерть, но и вполне банальными причинами экономической целесообразности. Ряд заболеваний носит особо затратный характер. Многие из них имеют с высокой степенью вероятности неблагоприятный исход. Тогда зачем тратить существенные финансовые ресурсы на лечение больных, чей прогноз и так ясен?

Проблема эвтаназии порождает утрированное отношение к жизни, которое, в свою очередь, предопределяет изменение общей шкалы ценностей. Если человек бесполезен, то в чем смысл его жизни? По каким критериям следует оценивать социальную отдачу жизни человека? Допустимы ли любые средства для продления человеческой жизни? Можно ли положить на алтарь одну жизнь ради спасения другой?

По-новому звучит проблема самоубийства. Государство сейчас не преследует родственников самоубийц, не лишает их права наследования и других прав. Осуждается не самоубийца, а самоубийство. Но сейчас раздаются высказывания, что прекращение собственной жизни есть проявление свободы и оно не должно быть ограничено государством. Еще в 1987 г. 23 профессора (юристы и медики) выступили инициаторами закона о помощи умирающим, в котором подчёркивалось, что не существует обязанности предотвращать самоубийства^⁵⁸. Российское законодательство, к сожалению, вообще умалчивает о суициде как явлении. Основы законодательства РФ об охране здоровья граждан не имеют специальной статьи, посвящённой этой проблеме. Закон РФ от 2 июля 1992 г. № 3185-1 «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании»^⁵⁹ предусматривает, что психиатрическое освидетельствование и госпитализация лица могут быть проведены без его согласия или без согласия его законного представителя в случаях, когда по имеющимся данным обследуемый совершает действия, дающие основания предполагать наличие у него тяжелого психического расстройства, «которое обусловливает его непосредственную опасность для себя…» (ст. 23, 29). Но самоубийство как психическое расстройство рассматривалось в XIX в., сейчас же психиатры констатируют, что природа самоубийства так до конца и не изучена. Можно выделять только факторы, способствующие самоубийству.

Что есть жизнь и что есть смерть воплотилось и в такой проблеме, как клонирование, символом которого стала овечка Долли, доказавшая, что объектом генетических манипуляций может стать и человек. Это породило запретительное отношение к репродуктивному клонированию во всем мире: дополнительный протокол к Конвенции о защите прав и достоинства человека в связи с применением достижений биологии и медицины (Конвенция о правах человека и биомедицине, Овьедо, 1997 г.), Декларация ООН от 8 марта 2005 г. о клонировании человека. В России в мае 2002 г. был принят Федеральный закон «О временном запрете на клонирование человека»^⁶⁰, которым был введён сроком на пять лет (срок моратория, как видно, истек), мораторий на подобные манипуляции с человеком. В то же время клонирование породило немало юридических проблем: является ли клон субъектом права или это собственность «прародителя»? Возможно ли использование клона в качестве набора органов – запасных частей? Для того чтобы проводить эксперименты по клонированию, необходимо использовать человеческие эмбрионы, следовательно, можно ли считать уничтожение эмбрионов убийством человека? Необходимо отметить, что в Западной Европе популярны идеи технологического отношения к жизни. Так, А. Бард и Я. Зодерквист провозгласили идею нетократии: «То, что неэтично сегодня, завтра будет принято повсеместно». И как следствие: «Этика нетократии – это гипербиологический прагматизм». Авторы несколько иначе предвидят будущее клонирования: «Эти слегка отредактированные копии могут даже выступать в роли живых хранилищ резервных органов на тот случай, если нам вдруг понадобится свежая, не затронутая воздействием алкоголя печень»^⁶¹. Подчеркнем, что идеи нетократии находят благоприятствующие отклики в умах части российской политической элиты. Однако если клон – всего лишь набор органов, значит и причинение ему смерти не должно рассматриваться как убийство. С другой стороны, бесчеловечность такого отношения к жизни можно проиллюстрировать историей А. Дюма о Железной маске. В том случае произошла подмена одного близнеца, скрываемого под маской, на другого, короля. А что будет, если произойдет подмена прародителя на клонированное существо?

Новые достижения в области танатологии влияют на юриспруденцию и в такой сфере, как определение смерти человека. Если момент прекращения человеческой жизни до недолгого времени определялся достаточно просто: врач подносил зеркальце к лицу больного, и если зеркало запотевало, то он ещё считался живым, если нет – то мёртвым. Сейчас к смерти следует относиться как к сложному процессу, разделенному на стадии. Традиционно выделяются два вида смерти: клиническая и биологическая. Клиническая смерть сопровождается остановкой сердца. Но современная медицина с помощью проведения реанимационных мероприятий может «вернуть человека к жизни». Иными словами, клиническая смерть может и не стать необратимой. Соответственно лицу, находящемуся в таком состоянии, должна оказываться помощь. Более того, в Уголовном кодексе РФ устанавливается специальная ответственность за неоказание помощи больному (ст. 124), к которой и возможно привлечение медицинского работника, отказавшегося от проведения реанимационных мероприятий. В настоящее время наука продвинулась к тому, что при фактической смерти головного мозга внешние функции организма могут поддерживаться специальными препаратами бесконечно долго. Биологическая смерть (церебральная) определяется традиционно по пяти признакам:

– полное отсутствие сознания и спонтанной активности;

– полное исчезновение спонтанного дыхания даже при гиперкапнии (избыток углекислого газа в крови);

– фиксированный, с отсутствием рефлексов двусторонний мидриаз, неподвижность глазных яблок;

– исчезновение рефлексов от мозгового ствола;

– ровная («нулевая») электроэнцефалограмма, т. е. полное отсутствие электрического сигнала на двух записях в течение не менее шести часов^⁶².

Нетрудно увидеть, что установление биологической смерти человека по указанным признакам невозможно без специальной аппаратуры и медицинских знаний. В настоящее время право выделяет момент смерти как юридическую фикцию. Как отмечают Я. Дргонец, П. Холлендер, «для права неприемлемо постепенное угасание личности человека, постепенная утрата его правоспособности, постепенное исчезновение его личных, лично-имущественных и имущественных прав. Поэтому юриспруденция не придерживается медицинских критериев, а создает для своих потребностей юридическую фикцию, которая отождествляет смерть с моментом»^⁶³. При таком подходе возникают пограничные ситуации, становящиеся предметом судебных разбирательств.

С 1967 г. в США в состоянии глубокой заморозки находятся несколько тел под наблюдением врачей. Некоторым из подвергнувших себя добровольному эксперименту был поставлен смертельный диагноз. Их надежда состоит в том, что в будущем общество найдет необходимые методы лечения. Однако в настоящее время специалисты не могут даже сказать, возможна ли их «разморозка», при которой они останутся живыми. Но возникает невольный вопрос: живы или мертвы эти замороженные люди?

Следует ли считать умершими лиц, находящихся в коматозном состоянии? Врачи знают такое явление, как «синдром изоляции» (locked-in syndrom). В этом случае сохранена способность к самостоятельному дыханию, артериальное давление удерживается на достаточном для жизни уровне, больной может реагировать на окружающее и отвечать движениями глаз^⁶⁴. При искусственном кормлении человек может жить очень долго, но есть ли это жизнь? В ноябре 2008 г. средствами массовой информации всего мира обсуждался случай с Элуаной Энгларо, итальянкой, пролежавшей в коме после автокатастрофы более 17 лет. Отец девушки обратился в суд с просьбой об отключении ее от аппаратуры жизнеобеспечения. Апелляционный суд удовлетворил просьбу, однако против такого решения высказался глава правительства Италии Сильвио Берлускони. Специальным декретом врачам запретили отключать аппарат. В свою очередь президент Италии Джорджо Наполитано выступил на стороне родственников Элуаны и отказался подписывать документ, вводящий запрет на отключение аппарата. Но уже в момент судебного разбирательства количество питательных веществ, поступающих в кровь Элуаны через капельницу, было сокращено вдвое. Точку в споре поставил Верховный суд Италии, подтвердивший принятое ранее Апелляционным судом страны решение об отключении Элуаны от аппаратуры.

Д. Бьюдженталь идет еще дальше, приводя случаи из психиатрической практики, когда больной-параноик убежден, что он не тот человек, который обозначен в документах. Он приводит также пример другого человека, чья жизнь расписана поминутно, и каждый последующий день похож на предыдущий и так на протяжении большого количества лет. Автор в отношении каждого задает один и тот же вопрос: в какой степени он на самом деле жив?^⁶⁵

Вышеизложенное позволяет сформулировать общий вывод. Право на жизнь – многогранное явление, обусловливающее изучение смерти, формулирование выводов, на основе которых следует совершенствовать российское законодательство. Проблемы эвтаназии, суицида, клонирования, определения момента смерти человека – лишь вершина айсберга, нуждающаяся в правовом регулировании. При том, что в российских нормативных актах есть некоторая определенность по отношению к эвтаназии (ее полный запрет) и к определению момента смерти человека, суицид и клонирование находятся вне рамок российской правовой системы. Такое положение нельзя считать приемлемым.

Примечания

Р. А. Ромашов ^{^}

КОНСТИТУЦИЯ РОССИИ И СОВРЕМЕННЫЙ РОССИЙСКИЙ КОНСТИТУЦИОНАЛИЗМ

Проблемы современной российской конституции и российского конституционализма могут быть обозначены в нескольких тезисах:

Конституция России: определение понятия
Современный российский конституционализм
Ценность Конституции России

Конституция России: определение понятия

Конститу́ция (от лат. constitutio – установление, устройство) в праве - основной закон государства, определяющий его общественное и государственное устройство, избирательную систему, принципы организации и деятельности органов государственной власти и управления, основные права и свободы граждан. В биологии – индивидуальные физиологические и анатомические особенности человека (животного), складывающиеся в определенных социальных и природных условиях и проявляющиеся в его реакции на различные воздействия^⁶⁶.

Получается, что конституция в собственном смысле – это прежде всего структурная характеристика того или иного явления. В подобном понимании любое государство имеет свою конституцию. При этом форма государства (прежде всего форма политического режима) не имеет значения. Определенным устройством политической организации обладают все государства без исключения.

Понимание конституции в качестве закона в свою очередь актуализирует вопрос о том, что такое закон.

Закон в современном русском юридическом языке понимается в нескольких смыслах:

- как название нормативно-правового акта, обладающего высшей по сравнению с другими нормативно-правовыми актами юридической силой (федеральный закон – в смысле отдельный закон (Конституция, закон «О государственной тайне»), закон субъекта федерации);

- как собирательное понятие, обозначающее совокупность источников права – нормативно-правовых актов, регламентирующих ту или иную сферу правового регулирования (федеральный закон – в смысле законодательство: п. 1. ст. 120 Конституции РФ – «Судьи…подчиняются только…федеральному закону)», УК РФ - уголовный закон и т.п.). В данном контексте понятие закон тождественно понятию законодательство.

При рассмотрении соотношения понятий «право» и «закон», следует иметь в виду следующие подходы.

Во-первых, эти понятия воспринимаются как тождественные категории. В данном случае используются термины «позитивное право» и «законодательство». И в том, и в другом случаях имеют в виду управленческие системы, посредством которых централизованно упорядочиваются и охраняются наиболее значимые общественные отношения.

Во-вторых, закон воспринимается в качестве элемента системы формально-юридических источников права – вида нормативного правового акта.

В-третьих, право и закон соотносятся как содержательная субстанция и юридическая форма. Именно подобное понимание названных категорий предопределяет вопросы о том, может ли закон быть не правовым и может ли право существовать, не будучи выраженным в законе (в законодательстве). Попытки однозначного ответа на поставленные вопросы заведомо бесперспективны и обусловлены прежде всего тем, что при одних обстоятельствах мы воспринимаем слова «право» и «закон» как тождественные категории, а при других эти же слова противопоставляем. Как правило, проводимое противопоставление основывается на достаточно примитивной логике, в соответствие с которой закон может быть как «хорошим» (правовым), так и «плохим» (не правовым), но при этом право в любом случае выступает как неизменное (с точки зрения социальной ценности) мерило добра и справедливости^⁶⁷. Подобный подход в большей степени свойствен теологии, апеллирующей к Божественной благодати, нежели к юриспруденции, в основу которой положены не столько категории борьбы добра со злом (греха с добродетелью), сколько принципы состязательности позиций сторон, каждая из которых настаивает на собственной правоте. Законы (в смысле законодательные акты) пишут, принимают и применяют живые люди, следовательно, разговоры о правовой/не правовой природе законов прежде всего предполагают наличие/отсутствие правовой культуры у законодателей, законоприменителей и законоисполнителей. Но в подобном понимании слово «закон» утрачивает свой изначальный смысл – объективность^⁶⁸. Если то, что мы называем законом, по сути своей субъективно и зависит от воли конкретного человека (группы людей), то это не закон в собственном смысле, а установленное (путем индивидуального либо коллективного волеизъявления) правило поведения, которое в зависимости от обстоятельств может быть исполнено тем, к кому оно адресовано, либо нет. В предлагаемом контексте речь следует вести не о законе как таковом, а об актах указного нормотворчества, обеспечиваемых гарантиями и санкциями со стороны «центра публичности», принимающего соответствующий документ от имени государства (нации).

Обобщая изложенное, следует сделать следующий вывод. В современном русском языке имеет место смешение лингвистических (речевых) и субстанциональных (сущностных, содержательных) нагрузок терминов «право» и «закон». В зависимости от обстоятельств эти слова используются в разных смыслах, что в конечном итоге обусловливает «неразрешимость» проблемы их соотношения. Представляется, что снять остроту дискуссии можно, если развести смысловые нагрузки данных слов и в дальнейшем сравнивать лишь однопорядковые категории. В частности, говоря о праве, следует различать право объективное (право, действующее в отношении субъектов независимо от воли субъектов) и субъективное (право на притязание, определяемое волей субъекта), право как единую систему (российское право) и право как отраслевой элемент системы (уголовное право, гражданское право, административное право), национальное право как продукт внутригосударственной деятельности и международное право, позитивное (создаваемое посредством нормотворческой деятельности) и естественное (существующее вне зависимости от юридического оформления и государственного санкционирования) право. При использовании слова «закон» следует различать значения закона как объективного позитивного права (судьи подчиняются федеральному закону), источника отраслевого регулирования (уголовный закон), типа нормативно-правовых актов (при этом наряду со словом «закон» для наименования ЗАКОНОВ Российской Федерации» используются такие слова, как «устав», «кодекс», «указ» и др.).

Возникает вопрос, можно ли говорить о действующей Конституции Российской Федерации как о законе? Казалось бы ответ очевиден: Конституция – основной закон государства, однако в тексте самой Конституции такая формулировка отсутствует. Более того, неоднократно слова «конституция» и «закон» используются в контексте перечисления нормативных средств правового регулирования, что в принципе можно понимать как их дифференциацию^⁶⁹. По мнению С. М. Шахрая «конституция – это правовой акт (курсив мой. – Р. Р.), обладающий высшей юридической силой и регулирующий основы организации государства и общества, а также основы взаимоотношения государства и гражданина … юридическая сущность конституции проявляется в том, что ее нормы имеют приоритет над нормами законов и подзаконных актов»^⁷⁰. Из приведенной характеристики не вполне ясно, можно ли говорить о конституции как об особом, но все же законе, или нет. По моему мнению, конституция – это одновременно закон, «квинтэссенция»^⁷¹ национального права и вместе с тем политическая и идеологическая доктрина государства.

Как закон конституция обладает прямым действием и может применяться в процессе правового регулирования при разрешении конкретных юридических дел.

Рассмотрение конституции в качестве квинтэссенции национального права предполагает, что в ней в концентрированном виде сосредоточены основные ценности и принципы как позитивного, так и естественного права. В таком понимании конституция действительно представляет собой ядро правовой системы и может рассматриваться в качестве субстанциональной составляющей всякого закона (подзаконного акта).

Как политическая доктрина конституция отражает определённое соотношение политических сил в государстве и обществе, складывающееся на определенном этапе социо- и политогенеза.

Как идеологический документ конституция выражает определённое мировоззрение, декларирует важнейшие ценности, «задающие» приоритетные направления социально-политического развития.

Современный российский конституционализм

Для современных демократических государств в качестве оптимальной признается система, в рамках которой социально-политическое устройство и наиболее значимые общественные отношения строятся в соответствии с теоретической моделью конституционализма. Данная модель предполагает понимание конституционализма в трех смысловых значениях. Во-первых, конституционализм рассматривается в качестве совокупности закрепляемых на конституционном уровне ценностных детерминант, с признанием и уважением которых связывается оценка общества в качестве цивилизованного. Во-вторых, конституционализм представляется как политико-правовой режим, включающий в качестве составных элементов закрепляемые на конституционном уровне общезначимые правила, в соответствии с которыми осуществляется формирование и функционирование аппарата государственной власти, а также юридические механизмы посредством которых обеспечивается подчинение действующим правилам всех субъектов социально-политических отношений, в том числе и самих представителей государственной власти. Наконец, в-третьих, конституционализм выступает в качестве идеальной модели взаимодействия государства и общества, в рамках которой обеспечивается достижение баланса публичных, частных и корпоративных интересов и определяются перспективные направления прогрессивного развития социально-политической организации сообщества.

В подобном плюралистическом «ракурсе» конституционализм рассматривается преимущественно в западной политико-правовой науке. Что же касается отечественной юриспруденции, то для нее характерно представление о конституционализме как о системе взглядов на структуру и содержание конституции, место и роль конституции в системе источников права, а также о юридическом механизме разработки, принятия и реализации Основного закона государства. Не отрицая важность и научную значимость данного подхода, все-таки, следует отметить его узость, поскольку сведение конституционализма к совокупности знаний о конституции не позволяет либо по крайней мере существенным образом усложняет комплексную характеристику данного феномена.

В современной России сформировалась модель конституционализма, в большей степени присущая не странам западной демократии, а народно-демократическим режимам, имевшим место в условиях советского периода. К примеру, в условиях ГДР и ПНР наряду с партиями - монополистами коммунистического типа существовали и карликовые партии, которые не могли претендовать на сколько-нибудь серьезные властные полномочия, однако позволяли говорить о наличии многопартийной системы. Сложившаяся ситуация для России, как это ни парадоксально, является скорее прогрессом, нежели регрессом. Просто история в очередной раз доказала невозможность «большого прыжка» в области пресловутой социальной ментальности. Общественное сознание большинства россиян, сформировавшееся в условиях «казарменного социализма», не только не готово к жизни в условиях реальной демократии, но и боится этой жизни, воспринимая ее идеологов как преступников, виновных в расхищении общего богатства и, как следствие, массовом обнищании населения. Соответственно борьба с олигархами (равно как и с коррупционерами) становится традиционной пиаровской акцией предвыборного периода. Вместе с тем невозможность «большого прыжка» не должна рассматриваться как доказательство неудачи демократических преобразований. В современной России в настоящий момент сложилась система, которая с определенной долей условности может быть названа «постсоциалистическим конституционализмом». Характерными чертами данной системы является сочетание признаков «казарменного социализма» и либеральной демократии. От первой системы мы в настоящий период имеем огромный бюрократический аппарат, представители которого, наделенные многочисленными льготами и привилегиями, используют свои властные полномочия в основном для того, чтобы сохранить и приумножить собственную власть, рассматривающуюся в качестве действенного средства реализации собственных эгоистических интересов и, что тоже не маловажно, обеспечивающую юридический иммунитет соответствующих субъектов. Сюда же можно отнести громоздкую слабоуправляемую армию, а также иные силовые структуры, задействованные в обеспечении государственного принуждения. Кроме того, наследием социалистической системы является общественное сознание, ориентированное на социальный паразитизм, когда государство начинает рассматриваться как некая отстраненная от рядового гражданина абстракция, к которой обращены надежды и чаяния населения: «государство должно обеспечить, защитить, гарантировать» и т. п. Вместе с тем наряду с «пережитками социализма» в современной России существуют и прогрессивные тенденции, прежде всего связанные с капитализацией хозяйственных отношений, формированием гражданского общества и вхождением страны в мировое сообщество. Сочетание в рамках современного отечественного конституционализма двух противоположно направленных тенденций предполагает выделение двух возможных направлений эволюции данного феномена.

В качестве основных направлений развития современного российского конституционализма могут с примерно одинаковой вероятностью рассматриваться два варианта.

1). Постепенное «сворачивание» фактической демократии и формирование в стране «корпоративно-бюрократического капитализма». Для данной формы характерным будет наличие не общегосударственной (как в условиях «казарменного социализма»), а корпоративной собственности, сосредоточенной непосредственно у обладающей властными полномочиями бюрократической элиты и обеспечиваемой всей силой государственного принуждения.

2). Сохранение и постепенное расширение демократических преобразований, связанное прежде всего с формированием и укреплением гражданского общества как социально-правового основания либеральной демократии западного типа.

Ценность Конституции России

«Конституция есть выражение основных юридических ценностей, таких, как права и свободы человека; верховенство права; справедливость и равенство; демократическое, федеративное, правовое и социальное государство; разделение властей, парламентаризм; правовая экономика… Конституция позволяет стране находиться на столбовом пути всемирной истории, а не на ее задворках»^⁷². Вряд ли найдется тот, кто попытается оспорить мнение о Конституции России, высказанное Председателем Конституционного Суда Российской Федерации В. Д. Зорькиным. Однако при более пристальном рассмотрении выясняется, что в реальности ценность Конституции в современной России подвергается существенной девальвации:

- в 2004 г. День Конституции - 12 декабря утратил статус государственного праздника и стал памятной датой, значимой для достаточно узкого круга представителей юридической общественности (скажите, когда отмечается День танкиста, День строителя, День железнодорожника? Лично я затрудняюсь ответить. Думаю, что с подобным же затруднением рядовой гражданин столкнется при ответе на вопрос о том, когда отмечается День конституции);

- в 2000 г. Конституция была исключена из числа официальных символов президентской власти. За сутки до своей инаугурации, назначенной на 7 мая 2000 г., исполняющий обязанности Президента РФ Владимир Путин отменил ссылка скрыта. Специальный экземпляр текста Конституции был лишен официального статуса символа президентской власти. В настоящий период такими символами являются Штандарт и Знак Президента;

- по статистике с полным текстом Основного закона страны знаком только каждый десятый россиянин. Каждый третий российский гражданин, по данным ВЦИОМ, не только не читал Основной закон, но и не помнит, что ныне действующая Конституция России принималась в 1993 г. по итогам всенародного референдума;

- главный гарант Конституции – Президент - выступил в качестве инициатора внесения поправок, касающихся увеличения срока полномочий Президента и депутатов Государственной думы в текст Основного закона. Федеральное Собрание стремительно (в прямом смысле слова) приняло закон об изменениях в Конституции, а законодательные собрания субъектов федерации вступили в соревнование друг с другом в том, кто быстрее этот закон одобрит^⁷³. Легкость, с которой в конституционный текст были внесены очень важные и далеко не однозначно воспринимаемые обществом поправки, свидетельствует о том, что Конституция утратила жесткость и что в настоящий период ее изменение представляет собой сугубо техническую проблему^⁷⁴.

Ранее уже упомянутый В. Д. Зорькин дает своеобразное определение конституции в качестве «закодированного правовым языком государства»^⁷⁵. Лично мне не хотелось бы ощущать себя гражданином «закодированного государства», поскольку демократия - это прежде всего осознаваемая свобода и взаимная ответственность власти и личности. Не может не вызывать обоснованных опасений то, что в современной России, как и на предшествующих этапах ее развития, «конституционным кодом», а значит и «закодированным» при его помощи государством, можно достаточно свободно манипулировать. К каким трагическим последствиям произвольные манипуляции с разного рода «кодировками» могут привести, указывает недавняя трагедия на подводной лодке «Нерпа», когда (как свидетельствует официальная версия следствия) матросом была случайно запущена гибельная для жизни людей охранная система.

Перечисленные факторы свидетельствуют прежде всего о снижении ценности конституции в качестве юридической формы позитивного права. Конституция как юридический текст все чаще воспринимается не как нормативно-правовой акт прямого действия, оказывающий реальное регулятивно-охранительное воздействие на общественные отношения, а как документ доктринального характера, включающий по большей мере не поведенческие, а специализированные нормы (принципы, цели, ценности). Опять же лично для меня это не является свидетельством утраты конституцией ценности как таковой, а наглядно демонстрирует лишь «дефетишизацию» и «десакрализацию» текста Основного закона, который, переставая восприниматься в качестве всеисцеляющей панацеи и непререкаемой догмы, вместе с тем сохраняет свойства идейно-правового основания демократического политического режима.

Конституция не священное писание, а документ, созданный конкретными людьми в достаточно сложной социально-политической ситуации и содержащий немало внутренних противоречий. Соответственно и Президент государства, и члены Конституционного Суда – это не жрецы, служащие конституции подобно тотемному символу и обладающие сверхъестественными возможностями общения с лишь им доступным «конституционным духом», а работающие на определенных должностях чиновники, наделенные в силу своего должностного положения компетенциями, позволяющими осуществлять специфическую правотворческую, правоинтерпретационную и правоприменительную деятельность в конституционной сфере.

Подобное восприятие конституции означает, что заложенные в ней положения приобретают действенный характер только в том случае, если ими руководствуются люди, относящие себя не к подданным, а к гражданам государства, для которых свобода и право перестают быть не имеющими реального субъективного значения абстракциями. Когда эти люди начинают объединяться и отстаивать свои права и свободы посредством средств и технологий, закрепленных в конституции, то это свидетельствует о том, что в стране постепенно складываются условия для формирования реального конституционализма.

К таким условиям можно отнести свободу слова, собраний, митингов и шествий, существование легальной оппозиции, многообразие форм собственности и хозяйственных укладов, признание приоритета международного права по отношению к национальному законодательству, возможность защиты прав и свобод человека и гражданина в межгосударственных органах в случаях, если исчерпаны все имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты.

Конечно, свободных людей, сверяющих свои слова и поступки не с УКАЗаниями различного рода «верхов», а непосредственно с конституцией (в этом смысле действительно оказывающей прямое правовое воздействие) во все времена (и нынешний период не исключение) в России было меньше, чем тех, кто во имя личного спокойствия, удобства и безопасности предпочитал занимать соглашательскую позицию. Вышеперечисленные условия реального конституционализма существуют в современной России в ограниченном объеме и зачастую подвергаются существенным ограничениям со стороны государственной администрации. Однако уже сам факт их существования является свидетельством того, что конституция не утратила своей ценности в глазах тех, кто готов сверять свою жизнь с ее положениями и руководствоваться ее принципами и ценностями в своей повседневной жизнедеятельности. Хочется верить, что число таких людей в России возрастает.

Конституция – это не «закодированное правом государство», а Гимн правового государства. Можно менять слова, но нельзя изменить суть, можно заставить выучить и петь, но нельзя заставить верить. Конституция не изменяет государство и граждан, просто ее наличие необходимо для того, чтобы граждане поверили в то, что они могут изменить собственную жизнь и жизнь своего государства. Именно в этом для меня как Гражданина Российской Федерации основная ценность современной российской Конституции.

Примечания

С. Н. Смирнов, Т. И. Любина^{^}

Blog

Содержание