Geum.ru

Михаил Мухамеджанов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   47

Все это продолжалось около восьми лет и мгновенно завершилось со смертью деда Ниязи. Все попытки продолжить и возродить это, как оказалось, довольно выгодное, прибыльное и благородное дело бесславно проваливались. А продолжить его пытались многие, в том числе несколько медиков, среди которых был даже доктор медицинских наук. Оказалось, что со всем этим мудро и справедливо мог справиться только дед Ниязи. Именно ему удавалось быть его идейным вдохновителем, мудрым руководителем и хорошим организатором. В результате все последователи в погоне за быстрой прибылью измучили несчастного Мансура, превратив еще крепкого шестидесятипятилетнего мужика в абсолютную развалину, совершенно не уделяли внимание домашнему хозяйству, чуть не загубили источник и исчезали один за другим, прихватив наличные деньги.

К счастью, в это решительно вмешалась тетушка, прекратившая это «форменное безобразие». В память об отце она запретила трогать поселок и его обитателей, повыгоняв оттуда всех, как она считала, паразитов и приживалок, которые уже давно здесь не лечились, а самым настоящим образом паразитировали на хозяевах не только сами, но и приглашали к «обильному пиршескому столу» своих родственников.

Несмотря на усилия «горе – последователей», поселок продолжал свое безбедное существование. За двадцать с лишним лет правления деда он расцвел и разбогател так, что всего этого без значительной подпитки хватило на многие годы. По крайней мере, домашняя живность в виде кур, гусей, баранов, коз, коров и лошадей продолжала вдоволь кормить как самих жителей поселка, так и приезжающих погостить сюда родственников, аж до совершеннолетия Ибрагима. При этом поселок нередко еще и поставлял мясомолочные продукты к столам родни. Даже тогда, когда животные в поселке исчезли, попросту говоря, их съели, поставки фруктов, овощей и орехов все равно продолжались


Попав в поселок впервые, пятилетний Ибрагим не сразу проникся симпатией ко всем его обитателям, включая самого деда. Самое интересное, что этот строгий и неразговорчивый старик ему показался самым недобрым. Первыми, кто растопил его сердце, были тетушки Сайе, вначале признанные им как «злобные колдуньи». Еще бы, их вид мог испугать кого угодно. Несмотря на то, что они были тетушкиными ровесницами, она сама называла их древними старухами и вздрагивала при их внезапном появлении. Что стоили одни только их беззубые улыбки, больше похожие на обезьяньи гримасы. На установление дружеских отношений с ними потребовалось около двух недель.

К деду он приглядывался почти полгода. Только уже во второй приезд он подошел к нему и признался, что ошибался все это время и теперь просит прощения за неучтивость.

- А ты это решил сам? – строго посмотрел на него дед и усмехнулся. – Может тебя родители или тетя заставили побороть свой страх перед свирепым дедом? Так ты меня называл, кажется?

- Да, дедушка, я вас так называл! – признался Ибрагим и поднял глаза на деда. – И тетушка с родителями меня просили, чтобы я был почтителен к вам, но подойти к вам я решил сам.

- Это почему же? – спросил дед и в его глазах появились лукавые искорки. – Чем же это я удостоился такой милости?

- Не нужно смеяться, дедушка! - обиделся Ибрагим. – Я ведь серьезно говорю и прошу у вас прощения.

- Ну, хорошо! – согласился дед, и глаза его потеплели. – Не буду смеяться и выслушаю тебя серьезно.

- Спасибо, дедушка! А то мне очень трудно говорить, а для меня это очень важно. Я все время думал, почему я так плохо поступаю, и теперь понял, что так делать было не нужно.

Увидев, что дед его не перебивает и внимательно слушает, он успокоился и продолжил свое объяснение.

- О вас, дедушка, я слышал, что вы странный и тяжелый человек. Говорили, правда, что вы хороший, добрый и справедливый, но когда я вас увидел первый раз, я вас, простите, испугался. Вы были таким сердитым и ругали тетушку. Мне все это не понравилось, поэтому я не увидел всего того, что вы здесь сделали сами, своими руками. Только потом тетушка и отец рассказали, как вам трудно было все это строить, как трудно здесь жить и как вам тяжело все это достается. И тогда я понял, что вас нужно не бояться, а гордиться вами, учиться у вас жить и все это делать. Все наши родственники гордятся, что они потомственные гончары, но никто из них нечего не может мне показать, как правильно приготовить глину. Я уже не говорю о том, чтобы обжечь ее в печи. Тетушка с отцом разрешили мне входить в ваши мастерские, но даже они не решаются подойти к кругу. Тетушка говорит, что никогда сама глину не готовила, а папа вечно занят на работе. Я пытался что-то сделать сам, но чуть не сжег мастерскую в Канибадаме. У тетушки в доме тоже стоит печь, но зажечь ее уже побоялся. Там печь совсем развалилась, сама мастерская маленькая, а еще стоит рядом с домом, хотя тетушка показала, как ее разжигать до нужной температуры. Она мне пластилин подарила в коробке, разноцветный, но он даже на солнце расползается. Как его в печку засунешь? И лепить я толком не умею, никто мне даже этого показать не может. А мне очень захотелось, хотя бы попробовать что-то вылепить. Тетушка водила меня в мастерские, даже обещала оставить там, чтобы я поучился, но нам обоим не понравилось то, что они изготавливали и как. Стенки у пиалок толстые, неровные, их даже нельзя на стол поставить, они качаются. Тетушка сказала, что таких мастеров, как вы, не осталось, и решила просить вас, чтобы вы меня обучили этому прекрасному делу. Я и сам видел ваши блюда, и это просто чудо. Когда приехал сюда, увидел, что вы продолжаете радовать всех своим трудом. Поэтому я попросил тетушку не говорить с вами, а прийти самому, попросить прощения и просить вас, научить меня делать посуду. Я не знаю, стану ли мастером, я бы хотел стать музыкантом, но кто-то из нашего рода должен знать, как делается такие красивые вещи. Я знаю, что вы пытались кого-то научить, того же папу, но он ушел на войну, дядю Усмана, но он стал прокурором. Может, у меня получится? Я очень постараюсь. Если даже не получится, попробую передать ваши секреты кому-то из наших. Если вы, конечно, будете не против.

- Значит, ты решил освоить секреты этого ремесла? – спросил дед, улыбаясь во все лицо. – И я тебе совсем не страшен? Ведь я же свирепый.

- Нет, дедушка, вы не злой. Я же глупый был, потому и думал глупости. А то, что вы строгий, так это даже хорошо. Хороший учитель должен быть строгим и серьезным, у такого быстрее научишься. Поэтому я бы хотел у вас учиться.

- А почему же ты все-таки отказался от тетушкиного заступничества, то есть протекции? Знаешь, что означает это слово?

- Знаю очень хорошо, потому и отказался. Меня все время называют тетушкин протеже. А я не хочу, чтобы за меня кто-то просил, даже она.

- Интересно, почему?

- Потому что хочу быть настоящим мужчиной. Та же тетушка все время говорит, чтобы я стал им, учит меня, быть ответственным за все свои поступки, а сама все время меня опекает, боится, чтобы я не наделал глупостей и ошибок. Но ведь я все равно их делаю, как бы она и отец не старались. Они же не могут узнать, что я буду делать в следующий раз? Вот и получается, что лучше, когда я сам договариваюсь, сам делаю, сам отвечаю. Они и краснеть не будут, когда у меня что-то не получится. Короче, все это только мешает делу.

- Ты это сам придумал?

- Нет, прочитал.

- Та ты и читать умеешь?

- Плохо, почти по слогам.

- В какой же книге ты такое вычитал?

- У Абу Али ибн Сина.

- Ты читал Авиценну?

- Да, дедушка. У тетушки много таких книг.

- И ты разобрал арабскую вязь?

- Нет! – вздохнул он. – Я читал по-русски. Арабскому языку меня тетушка чуть-чуть обучает, я его совсем не понимаю.

- Твоя тетушка сама арабского языка не знает. Она на фарси еле-еле пишет, правда, только на арабской вязи. Так, все понятно. Ну, ты меня, внучек дорогой, просто убил. Авиценну читает, арабскую вязь разбирает, да еще русский язык по слогам читает. И зачем же тогда тебе еще гончарное дело? Оно же грязное, трудное, давай я тебя к деду Максуду определю, будешь людей целить, как Абу Али ибн Сина. Что скажешь?

- И это тоже интересно, мне все интересно, но прежде я хотел бы обучиться гончарному делу. Я уже его начал и не могу так просто оставить. Какой же я буду мужчина, если брошу начатое на половине дороги?

- Ну, раз ты такой мужчина, тебе отказать трудно, - улыбался довольный дед. – Беру тебя и в ученики, и в любимые внуки тоже. Только уж, чур, не плакать и не жаловаться. Хотя какие уж тут жалобы, да и кому? Ты же сам за все отвечаешь, с тебя и спрос. И учить я тебя буду всему, что знаю сам. И гончарному ремеслу постараюсь обучить и еще чего другому. Вижу, ты всем интересуешься. Я ведь тоже многим интересуюсь. Мы же теперь с тобой коллеги. Знаешь такое слово? Хотя вижу, знаешь. Ты вообще-то много чего знаешь. Я у тебя тоже учиться буду. И поэтому прошу называть меня на - ты. Согласен?


После такого разговора были установлены самые теплые и крепкие отношения. Дед и внук влюбились друг в друга и, как настоящие влюбленные, перестали замечать других. Теперь уже внук старался не отходить от деда ни на шаг, но тот сразу же определил его к деду Мансуру, а сам, как обычно, ушел в горы.

Целительством Ибрагиму дали заниматься недолго, хотя какими-то навыками он и овладел. По крайней мере, маме и тетушке он довольно лихо снимал головные и поясничные боли.

Скоро из таких желающих подлечиться у новоиспеченного лекаря стала расти очередь, и тетушка решила положить этому конец. На очередном общем собрании родственников она заявила, что не допустит, чтобы ее воспитанник превратился в развалину, как дед Мансур. И если кто-нибудь еще раз попробует обратиться к Ибрагиму с подобной просьбой, займется лечением она сама лично, после чего у заболевшего лечить уже будет нечего, так как будут применены самые радикальные меры, например, все недуги будут напрочь оторваны вместе с болезнью. Понятно, что после этого все недужившие мгновенно исцелились сами. Тетушка просто так слов на ветер не бросала. При этом она перестала обращаться к племяннику сама, разрешив ему изредка подлечивать маму, отца, братишку и бабу Иру. Она понимала, что никакими запретами упрямого племянника не остановишь, а отец с бабой Ирой сами никогда к нему не обратятся.

Было еще второе обстоятельство, убедившее ее принять это решение и поставить крест на карьере доктора. Племянник совершенно не переносил вида крови и терял сознание. Кровопускание, которыми два деда часто снимали головные боли у больных, приходилось делать втайне от него.

Оставив целительство, он полностью переключился на то, чем непосредственно занимался дед Ниязи. Деду это тоже понравилось, и он охотно стал делиться с внуком своими знаниями и опытом. Внук быстро осваивал, как различать, собирать травы, готовить отвары, снадобья и все настойчивей просил учителя взять его на охоту за змеями. Учитель особо не возражал, но потребовал особого прилежания и внимательности, наивно полагая, что понадобиться много времени для подготовки и тренировки ученика к этому опасному и сложному занятию. Скоро, что называется, ученик стал наступать на пятки.

Кисти рук его оказались довольно цепкими, он часами мог висеть на скалах и деревьях, цепляясь одними пальцами, даже подтягиваясь и переползая на одних руках довольно приличные расстояния. Одновременно с этим выяснилось, что испугать его так, чтобы он разжал руки, тоже не так-то просто. Его нервная система неплохо выдерживала все хитрые и весьма сложные проверки.

Учитель был вынужден признать, что это опасное дело у ученика может получиться намного лучше, чем у него самого, и если не разрешить, этот упрямец и в самом деле начнет его сам. Как говорится, уже было сказано – а, когда эти детские внимательные и горящие глаза уже не раз видели, как происходит ловля этих ядовитых пресмыкающихся. Нужно было решаться и говорить – б. И ведь что интересно, в этих глазах абсолютно не было страха, только интерес охотника и огромное желание схватить добычу. И учитель, в конце концов, сдался. Пусть уж лучше нетерпеливая молодость пробует свои силы под наблюдением.

Скоро стало ясно, что учитель сделал правильно. Ученик действительно оказался весьма способным, а что-то стал делать даже лучше учителя. Например, предложил делать обманное движение не левой, а правой рукой, да еще защищенной плотным хурджумом. Учителю пришлось согласиться. Молодость оказалась умнее и осторожнее. Как выяснилось, это оказалось безопасней и давало охотнику дополнительное преимущество перед добычей. Правая рука, естественно, была более проворной, правда, требовалось до автоматизма натренировать левую кисть. Еще через неделю учитель окончательно убедился, что воспитал достойную смену и может этим гордиться.

Ибрагиму самому казалось странным, что он занимается этим. До пяти лет он вообще боялся приближаться к чему-то непонятному, движущемуся, а уж змеи, пауки и скорпионы просто доводили его до обморочного состояния. Этот неожиданный перелом в его сознании наступил после того, как дед начал рассказывать ему о представителях фауны и флоры здешних мест, их особенностях, опасности, которую они представляют, полезности, а главное, терпеливо ждал, когда внук сам перестанет вскрикивать от ужаса при виде какой-нибудь безобидной змейки, ящерки или паучка.

Однажды, заметив, как внук застыл, наблюдая за небольшой змеей-стрелой, охотившейся на мышку, он поймал ее, взял в руки и стал ей нашептывать ласковые слова, словно бы успокаивая. Животное яростно сопротивлялось, даже не пытаясь укусить, было видно, что оно желает только одного – свободы. В Ибрагиме вспыхнули одновременно два чувства: ужас перед этим мифическим существом, способным прыгнуть и своей стреловидной головой пронзить человека, и жалость к этой, как оказалось, безобидной, несчастной и еще более напуганной, чем он, жертве.

Одержала победу жалость, было видно, что змея уже измучена и вот-вот погибнет от неволи. Он попросил деда сжалиться и отпустить пленницу на свободу. Тот улыбнулся, согласился и предложил, чтобы свободу ей подарил он. Переборов страх любопытством, он осторожно взял в руки уже почти успокоившееся, но еще напряженное, довольно сильное тело змеи, разжал ладони и вскрикнул. Почувствовав свободу, невольница неожиданно снова напрягла тело и мгновенно скрылась за камнем. Увидев одобрительную улыбку деда, он опустил свое смущенное от испуга лицо и прижался к его халату. Оба были безмерно счастливы: все-таки внуку удалось побороть страх, подарив свободу живому существу.

Потом дед показал внуку, как добывается очень ценное снадобье - мумие.

У птенцов майны ломали лапки, тогда мать находила его в горах и приносила в гнездо, где оно у нее тотчас же отбиралось. Птенцы, как правило, погибали, а несчастная птица все летала и летала по горам, принося по капельке это чудодейственное вещество, пока не погибала от мук и голода сама.

От такого варварства внук пришел в ужас, умолял деда, прекратить истязание птиц, рыдая над погибшими птенцами, и неделю ходил убитый горем. Через неделю пришлось просить у деда прощения. Тот за два дня вылечил сломанную в двух местах руку его двоюродного брата Тахира. Врачи предлагали наложить гипс и месяц наблюдать в больнице, а Тахир уже через неделю носился с ребятами по футбольному полю, даже без повязки. Через месяца два Ибрагим был уже одним из лучших собирателей этого чудодейственного и качественного снадобья.

Домашних его увлечение приводило в ужас, ему частенько перепадало от матери, бабушки и тетки. Слишком часто они стали натыкаться на мешки со змеями, банки, садки с пауками. Всех тревожило, что когда-нибудь это добром не кончится. Его часто жалили скорпионы, дважды кусала фаланга, а однажды, восьмилетнего все-таки укусила гюрза.

Произошло это в Канибадаме*, когда деда уже не было в живых. К счастью, это случилось недалеко от дома. В этот раз он возвращался с богатым уловом. Все шесть мешков были заполнены змеями, и уже около самого дома, на пустыре он заметил гюрзу, охотившуюся на цыпленка. Упускать такую крупную и по его подсчетам дорогую добычу не хотелось, поэтому он снял рубашку, завязал на ней рукава, горловину, смастерив подобие мешка, куда и посадил пойманное животное. Ну и, конечно же, змея выбралась через отверстие между пуговицами и вонзила свои зубы в левую кисть руки. Получилось, что его сгубила жадность, а ведь дед предупреждал, да и сам он уже отлично знал, что гюрза опасна тем, что готова прокусить даже свою нижнюю челюсть, чтобы ужалить врага.

Высосав яд из ранки, и наложив жгут, как учил дед, он перевязал руку, но пока добирался до дома, она онемела и опухла. Уже парализованного на всю левую сторону, его привезли в больницу, где врачи почти неделю боролись за его жизнь.

Все думали, что хотя бы этот случай его образумит, ведь если бы рассвирепевшее животное выпустила яд в шею и лицо, он не смог бы уже дойти до жилья. Но, увы, даже это его не остановило. Уже на третий день после выписки из больницы он снова ловил змей недалеко от Исфары уже в семь мешков, довольный, что в его кармане лежат шприцы и ампулы с противоядием, которые он стащил у медсестры. Время, проведенное в больнице, не пропало даром. Он научился пользоваться шприцем, еще раз перечитал литературу о змеях, получил квалифицированную консультацию у трех ужаленных, один из которых был профессиональным змееловом. Поэтому нужно было спешить, сезон охоты на змей заканчивался. Ведь заработок от этого дела не шел ни в какое сравнение с теми, какими мог похвастаться обычный среднеазиатский мальчишка.

За среднего скорпиона, как правило, платили копеек двадцать, за хорошего каракурта или тарантула можно было получить около рубля, а за змей, например, ту же гюрзу до пяти, в зависимости от размера, возраста и подвижности. Причем, такие цены на этот живой товар соблюдались в провинции, и очень глубокой, куда заезжали так называемые собиратели – зоологи. В районных центрах, не говоря уже о Душанбе, все это стоило в несколько раз больше. А если учесть, что за один раз можно было наполнить до семи хурджумов, сумок, смастеренных из старых ковров специально для ловли змей, то нетрудно себе представить, сколько можно было заработать за один-два дня, если за небольшую кобру в том же Ленинабаде платили минимум десять рублей.

Можно было, конечно, заняться и менее опасным промыслом. Например, за рубль целую ночь охранять товар на базаре, причем, половину нужно было отдавать своему предводителю, иначе, следующие ночи товар охраняли бы уже другие. Чуть больше зарабатывали ребята, разносившие горячие лепешки, молоко и другие продукты, но за эту работу нужно было, что называется, держаться зубами и всем, чем только можно. Здесь конкуренция была еще жестче.

Вот и думай после этого, чем лучше заниматься? Ведь за те же наркотики можно было спокойно загреметь по этапам, даже лишиться жизни, не говоря уже об остальных невеселых делах, а деньги и там все равно не дотягивали до этих, змеиных. А всего-то и дел. Научиться, не бояться этих умных животных, даже с ними подружиться.

И Ибрагим уже не выбирал, что делать. Он просто делал это нужное, полезное себе и людям дело.

Со временем он стал выбирать только те особи, которые неплохо ценились. Действительно, зачем забираться далеко за маленькими змеями, когда их можно наловить даже возле дома? Так что маленькая добыча могла спокойно ползать перед его носом. Такая участь ожидала и щитомординков, за которых платили копейки, да и то не всегда. К ним он стал равнодушен. Другое дело, гюрза, эфа, кобра, но только взрослые, крупные и подвижные. Правда, эфа водилась в песках, но за нее платили столько же, если не больше, но весила меньше. А пауков можно было прихватывать так, для приварка. Они вообще ничего не весили, особенно черная вдова, но платили тоже и неплохо. Не отказываться же от ползающих под ногами денег, хотя со временем даже они перестали иметь для него значение. Все чаще возникал азарт – поймать что-то крупнее и опаснее.


Благодаря этому занятию Ибрагим практически объехал, обошел и облазил почти весь Таджикистан, попадая даже в Узбекистан или Киргизию. Пожалуй, единственное место, где он не ловил живность и не собирал травы, был Хорогский Ботанический сад*, расположенный на двухкилометровой высоте над уровнем моря только потому, что там это было просто запрещено.

В Таджикистане железнодорожный транспорт не развит из-за трудностей с ландшафтом, поэтому основными средствами передвижения для простых смертных являлись такие как автобус, попутная автомашина, лошадь и ишак. Правда, Ибрагиму несколько раз удавалось преодолевать расстояния на местных самолетах, даже на вертолете.

Естественно, что он охотно пользовался всеми этими видами преодоления расстояний потому, что это было удобно, берегло его силы, а, главное, сокращало время отлучек из дома, за которые ему и так доставалось от взрослых. Мама плакала, сердилась, устраивала взбучки, отец - ворчал, а братья сторонились. Больше других ужасалась баба Ира. От тетушки частенько тоже здорово доставалось, но никаких серьезных мер не принималось. Ей в какой-то мере даже нравилось, что он такой непоседливый, любознательный и смелый, хотя и обзывала его «несносным бродягой». Окружающим все это тоже не нравилось, а порой так же, как и домашних, приводило в ужас. Поэтому он старался никому не рассказывать, чем он занимается и что возит в своих хурджумах.

На вопросы любопытных он привык отвечать, что это гостинцы от бабушки или для бабушки. Взрослые умилялись и хвалили заботливого внука, который навещал свою бабушку один, без взрослых, да еще вез столько подарков ей и своим братьям.


Однажды веселый немолодой шофер грузовика, подвозивший его от Новобада до Душанбе, заметив, как неожиданно зашевелился один из хурджумов, поинтересовался его содержимым. Ибрагим пояснил, что там цыпленок – подарок бабушки. Водитель предложил не мучить животное и выпустить его в кабине, чтобы тот погулял долгой дорогой. Внук отшутился, что этого делать не стоит, потому что во всех остальных хурджумах тоже сидят куры, и, если их выпустить, кабина превратится в курятник. Водитель покачал головой, поругал за такое жестокое обращение с творениями Аллаха, и предложил выпустить их всех в кузове, привязав каждую курицу за лапку. Мальчик категорически отказывался. Тогда водитель остановил машину, решительно вылез из кабины, обошел ее, открыл дверцу взял хурджум в руки и попытался развязать узел. Слава Аллаху, что он почувствовал, что в нем сидит явно не курица, остановился и вопросительно посмотрел на немного растерявшегося спутника.