Geum.ru

Михаил Мухамеджанов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   47


-2-

По этой тропе однажды водил дед Ниязи своего шестилетнего внука в гости к своему другу–старейшине памирцев. Памирцы приняли их радушно. Этот гордый, немногословный, храбрый и красивый народ жил своей трудной и суровой жизнью.

Они остановились в доме его друга, пира Али хана, низкорослого, худощавого мужчины лет сорока с небольшим с очень выразительными, мудрыми и удивительно добрыми глазами. Ибрагима удивило, что для звания вождя тот был относительно молод и очень прост, потому что в поселке было много мужчин значительно старше и солиднее. Дед объяснил, что имамов, пиров и халифов у памирцев выбирают не по старшинству и знатности, а по делам, уму и самым лучшим человеческим качествам, главное, чтобы человек был достоин этого высокого звания.

Пир Али хан на самом деле оказался очень добрым, мудрым, справедливым и отзывчивым человеком. За то недолгое время, пока они с дедом гостили у него, Ибрагим видел, как к нему приходили люди со своими заботами и проблемами, а он помогал, чем мог, иногда отдавая даже то, что принадлежало ему, и было еще очень даже нужным. Ибрагим случайно услышал, как его жена спросила, куда делся самый удобный топорик для рубки хвороста, на что Али хан ответил, что отдал его соседу, потому что у того сломался свой. Нужно срочно обогреть дом, в котором хворал маленький ребенок.

Дом Али хана ничем особенным не отличался от других домов жителей поселка. Обычный добротный, каменный снаружи; скромный, аккуратный, чисто убранный внутри, и абсолютно никакой изысканной роскоши. Единственное его отличие заключалась в том, что вдоль стен стояли высокие стеллажи с книгами. Вообще, памирцы жили скромно и дружно, поровну деля на всех трудности и радости их нелегкой жизни. Их простодушие, прямота в обращении и некоторая наивность поразили Ибрагима. И они, и сам Али хан ему очень понравились.

Аллаха они называли «Худо-Парвадигэр»*, что означало Бог – создатель. По их поверьям он мог в разных воплощениях появляться на земле и контролировать поступки людей. Сразу после рождения люди получали от него добрых духов – «фаришта», чтобы они охраняли их от злых духов – «дэвов». Близкими к «фаришта» считались «пери» – покровители семейного очага, невидимые хранители стад и пастухов.

Своими святыми они считали самого пророка Мухаммеда, его дочь Фатиму, зятя Али, внуков Хасана и Хусейна, поэтому их религия называлась «Дини панджтани»* - религия «пяти особ». Символическим знаком у них была «Раскрытая правая ладонь». При этом они совершали свои религиозные обряды и у многочисленных «мазаров» - мест, где были похоронены другие святые.

Али хан рассказал, что его дом, как и все остальные в поселке, называется чидом* и включает в себя пять «сотунов»* – столбов, символизирующих семью пророка Мухаммеда.

Первый столб назывался «Ша–Сотун» и символизировал самого Мухаммеда. Он располагался в самом центре дома, являлся главной его опорой и олицетворял мужскую власть. Здесь происходил обряд укладывания в колыбель новорожденного мальчика – будущего хранителя дома и его опоры.

Этот столб считался самым главным и особо почитаемым. Его еще называли царским. На него ничего не разрешалось вешать кроме национального музыкального пятиструнного рубаба. И то, только потому, что этот инструмент считался прибывшим из рая.

Второй столб - «Возгнех-Сотун*» символизировал основу религии – Али. У него происходил обряд открывания лица невесты – «пицпачид*».

Третий - «Кицор-Сотун*» символизировал дочь пророка и жену Али - Фатиму. Здесь происходил обряд одевания невесты. Слово «кицор*» означало очаг, поэтому здесь располагалась печь.

Четвертый - «Пойга-Сотунн*» олицетворял старшего сына Али – Хасана, не давшего потомства и не избранного имамом.

Пятый - «Барнех-Сотун*» носил имя имама Хусейна, считающегося родоначальником всех исмаилитских имамов. Здесь происходили все религиозные обряды: ежедневный двухразовый намаз, чтение молитв и религиозных текстов.

Очень интересно был устроен потолок. В центре его друг на друга были наложены четыре последовательно уменьшающихся квадрата и оставлено отверстие, застекленное наподобие форточки – «чоорхона»*. На день оно открывалось специальной деревянной палкой. Кроме того, что оно служило для естественной вентиляции, через него лучи солнца, падая на накрытый стол, показывали время обеда.

В жаркие дни обитатели дома и гости собирались в пешвозе. Так называлась своеобразная крытая терраса около 20-ти квадратных метров. Она примыкала к дому, вернее, являлась его продолжением. По крайней мере, фундамент под ней был таким же, как и подо всем домом. Это сооружение имело свою капитальную крышу, которую поддерживали стена дома и два деревянных столба. Поэтому все остальные три стороны были открыты. Пол устилал огромный ковер, другой поменьше висел на единственной стене. На случай сильного ветра открытые стороны закрывались плотной полотняной занавеской, висящей на карнизах, наподобие плотных штор в российских городских квартирах. В жаркие дни и душные ночи в пешвозе еще и спали.

На постройку чида наваливались всем кишлаком, приезжали помогать даже дальние родственники, поэтому он возводился дружно и сравнительно скоро. При этом никто не забывал о его надежности и уюте. Каждый, включая женщин и детей, вносил в его постройку свою лепту, оставляя здесь часть души. Наблюдая за тем, с какой самоотдачей трудятся здесь люди, можно было смело говорить о том, что памирцы недаром считаются одними из самых дружных народов на земле.

Когда Ибрагим с дедом возвращались, дед сказал:

- Эти люди, которых ты видел сегодня, живут нелегко, но очень дружно и счастливо. Они как-то странно верят в Аллаха, поэтому, наверное, он на них насылает больше испытаний, чем на нас. Они поклоняются Ему у мазаров*, что кажется кощунственным, и все же они мне нравятся намного больше, чем наши с тобой соотечественники. Они честны, горды, свободолюбивы и помогают просто так, не ожидая награды или выгоды. В горах иначе нельзя. А Бог один. Как Его ни назови. Русские называют Его как-то странно: «Отец, Сын и Святой дух». Китайцы, корейцы и индусы говорят: «Будда». Даже евреи называют Его по-своему. А Он для всех един. Возможно, памирцы не знают этого, но Он-то знает и помнит всех своих детей, даже тех, кто в Него не верит. И помогает им. Предоставляет право выбора. А все остальное уже решает сам человек. И все же лучше, когда веришь в Него. И на душе твоей спокойней, и Ему спокойней, когда она не мается, не блуждает в потемках в поисках света. Вот и эти дети гор верят в него и свою веру пронесли с гордостью через много веков. И с них стоит брать пример и учиться у них жить, ценить жизнь и все, что она дает.

Ибрагим уже позже узнал, что на Памире есть еще и суннитская община, и она тоже исламская. Она, в свою очередь, немного отличалась от веры исмаилитов, но у них тоже существовала практика поклонения у «мазаров»*, культ «горного козла»* и почитание природных явлений.

Из-за этой мешанины трудно было понять, кто же истинно придерживается традиций ислама? Ислам в горных условиях подвергся своеобразной трансформации, а народы, его исповедующие, старались сохранить свои этнические особенности, традиции и культуру. Безусловно, все это происходило не только с исламом. И христианство, и буддизм в процессе развития тоже получили множество направлений, отличающихся друг от друга.

Важно было одно. Истинная вера всегда помогала человеку в этом нелегком, подчас суровом и жестоком мире.


Умер дед Ниязи странной, но видно только ему присущей смертью, когда Ибрагиму исполнилось семь лет. Как человек независимый и гордый, дед не желал, чтобы кто-то видел его предсмертные страдания и муки. Многие животные в предчувствии близкой кончины исчезают из дома. Так и он однажды ушел в горы и не вернулся.

Его искали месяца два, пока дед Мансур случайно не наткнулся на его уже изрядно иссушенное солнцем тело, на гребне склона, недалеко от источника. Даже животные не посмели тронуть его останки. Рядом с ним лежали хурджумы с мертвыми змеями. По всему было видно, что дед прилег отдохнуть, но встать уже не смог.

Об этом восьмилетнему Ибрагиму рассказал дед Мансур, вручая дедову саблю, кетмень, мешочек с золотыми монетами, самородками, драгоценными камнями, увесистой пачкой советских денег и несколькими исписанными ученическими тетрадями. Оставив себе тетради, все остальное Ибрагим отдал отцу и тетушке.

Равнодушие к золоту, драгоценным камням и деньгам он тоже унаследовал от деда, учившего его, что все зло на свете происходит от излишнего богатства. Путешествуя по горам, он находил золотые самородки и драгоценные камни. Иногда в нем возникало желание взять какой-нибудь особо приглянувшийся камень или самородок, но он тотчас гасил в себе эту пагубную, как он считал, страсть, чтобы не навлечь на себя гнев Всевышнего. Слишком живую, яркую, кровавую картину рисовало ему его богатое воображение, где обезумевшие люди превращались в зверей и убивали друг друга, почему-то обязательно перегрызая друг другу глотки. Начитавшись любимого Джека Лондона и Мамина – Сибиряка, он и вовсе стал шарахаться от этих соблазнов, как от чумы.

Уже потом, повзрослев, он иногда начинал думать, что стоило бы отступиться от своих детских страхов, вернуться в горы и насобирать хотя бы небольшую часть того, что осталось нетронутым его рукой. Ведь это значительно бы улучшило благосостояние семьи. Он был уверен, что родные горы не откажут ему в щедрости. Однако чувство собственного достоинства снова брало верх, заставляя изживать в себе даже мысли об этом. И теперь он уже не так боялся Аллаха, как не хотел навлечь гнев и недовольство своих дедов, особенно деда Ниязи, который, как ему казалось, остался жить в горах и охранять их от посягательств алчных безумцев. Внук хотел быть достойным и его, и второго своего деда Саида.


- Твой дедушка был великим человеком и умер достойно, – сказал дед Мансур в конце своего рассказа. - Даже орлы не посмели тревожить его вечный сон. Его уважали все, даже они. Перед тем, как в последний раз уйти в горы, он долго говорил о тебе и сказал такие слова: «Ибрагим честный и добрый мальчик. Да поможет ему Всемогущий и Всемилостивейший Аллах преодолеть все беды и невзгоды, что выпадут на его голову. В нем есть сила и гордая, чистая душа. К счастью, он отличается от всех моих детей, которых Аллах послал мне в наказание за все мои грехи. А когда появился он, я понял, что теперь могу спокойно закрыть свои глаза и предстать перед Аллахом. Если Он призовет меня, помоги Ибрагиму. Да поможет вам Аллах»!


-3-

До встречи с дедом маленький Ибрагим побаивался гор, их жителей, да и самого деда тоже.

Их многочисленная родня, в основном состоявшая из долинных таджиков, предпочитала любоваться горами издали, изредка наезжая сюда отдохнуть и поправить здоровье. Не очень лестно отзывалась они и о горцах, считая их убогими и презирая за нелюбовь к цивилизации.

Деда, который в отличие от родственников, горы любил и дружил с памирцами, считали человеком странным, чудаковатым, в какой-то степени выжившим из ума.

Высокий, стройный, с европейскими чертами лица и белой кожей он был похож скорее на скандинава, чем на таджика. Седые вьющиеся волосы, такая же абсолютно белая борода, спокойный, вдумчивый взгляд придавали ему вид ученого. Он всегда был подтянут, опрятен и строго следил за своей внешностью, несмотря на то, что покидал горы очень редко. Ибрагиму несколько раз удавалось видеть, как тот искусно штопал свой чопан, приводил в порядок свои очень удобные, сшитые им же, кожаные сапожки и ловко орудуя большими ножницами, без зеркала, подстригал волосы на голове и бороду.

В молодости дед был богатым, зажиточным ремесленником, имел несколько гончарных мастерских, разбросанных по всему Туркестану, за что потом и валил в тайге лес.

Вернувшись из заключения, он увидел, что вся его многочисленная семья дружно приняла советскую власть и активно включилась в построение коммунизма, а трое его родственников, включая старшего сына, даже стали ответственными работниками так ненавистного ему НКВД. Несмотря на то, что именно им он был обязан своей свободой, дед понял окончательно, что с ними и с этой властью ему не по пути. Прожив еще какое-то время в родовом имении, он неожиданно для всех уехал в горы и не вернулся. Какое-то время его даже считали погибшим, но оказалось, что он обосновался в труднодоступном горном районе, не желая возвращаться в долину. Он считал, что так будет лучше для всех, по крайней мере, уже не нужно было оспаривать свою точку зрения на ту «вакханалию», которая, по его мнению творилась на родине.

Как потом оказалось, он поступил верно, чем спас свою жизнь. Всех троих родственников-чекистов не миновали «ежовские рукавицы». Старший сын и родной брат были расстреляны, как враги народа, другой брат пропал без вести, а за самим дедом снова пришли чекисты. Служивым не повезло. Они больше месяца гонялись за ним по горам, караулили у дома и родственников, хотя он все это время был у них на виду, пытаясь отыскать могилы погибших родных. Аллах не позволил этим нелюдям свершить злодеяние. Скоро и сам грозный глава НКВД сгинул вслед за своими замученными жертвами.

Наступившее относительное спокойствие не удержало деда дома, и он снова уехал в свою резиденцию.

Он мало с кем разговаривал и регулярно уходил в горы даже тогда, когда к нему приезжали погостить его дети. Особо он не жаловал дочку Наргиз за то, что она полюбила власть и деньги, называя ее «кошмаром в платье». При этом Ибрагим несколько раз наблюдал, как дед плакал, рассматривая фотографии своих детей. Было видно, что он любит их всех девятерых, и его сердце разрывалось от боли за них. Больше всего его взгляд задерживался на трех дочерях. Однажды он признался внуку, что считает себя виноватым за их нелегкую судьбу, особенно за несчастье, постигшее Наргиз.

Иногда к деду приезжали его друзья, такие же измученные и умудренные жизнью старики. Только с ними он вел долгие, неторопливые беседы. Единственный житель поселка, с кем он подолгу проводил время, был одинокий подслеповатый Мансур.


Дед Мансур не от хорошей жизни попал в горы и в этот поселок. Как и Ниязи, он вернулся из десятилетнего заключения, куда попал случайно, как и многие тогда. Он был моложе Ниязи, поэтому во всем его слушался.

Если у Ниязи были причины сводить счеты с советской властью, то у него, бедного дехканина, их не только не было, наоборот он должен был бы ее приветствовать. Смутные времена загнали их в один лагерь. И, если бы не сильный, волевой Ниязи, ему бы пришлось очень туго. Совершенно не зная русского языка, он часто попадал в различные тюремные передряги, а однажды чуть не стал «консервами» для блатных, которые готовили побег.

Вернувшийся домой, он обнаружил, что уже давно считается погибшим. Жена снова вышла замуж, детям он тоже оказался не нужным. Да и кому был нужен неграмотный, нищий, искалеченный, хлопающий глазами от удивления отец, да еще бывший зек?

Погоревав, он вспомнил про предложение Ниязи. Друзья обрадовались друг другу и стали жить вместе. Со временем они выстроили уже второй, теперь уже собственный, добротный, каменный дом Мансуру, посадили фруктовый сад и виноградник. Собственно, эти два дома с постройками и положили начало поселка.


-4-

Маленького Ибрагима дед Ниязи неожиданно для всех выделил и стал брать с собой в горы. Любознательность пересилила во внуке страх перед горами, дедом, и их потянуло друг к другу.

Дед оказался очень интересным, добрым и мудрым человеком.

Он очень рано вставал, поздно ложился и весь день находился в постоянном движении, часто жалуясь, что на все не хватает времени. Ибрагима удивляло, сколько же дед успевал переделать за день? Прежде всего, нужно было уделить внимание своему сложному домашнему хозяйству: дому, постройкам, саду, многочисленным животным, соответственно и себе. Затем нужно было заниматься еще и другими, не менее важными делами. А это и обязательный поход в горы, изучение и чтение различной литературы. Дед много читал и записывал свои наблюдения. А кроме всего требовалось найти время на весь поселок, помочь по хозяйству соседям, тому же деду Мансуру и двум женщинам Сайэ.

У каждого постоянного жителя поселка был свой дом с садом, в которых, считал дед Ниязи, они могли себя чувствовать настоящими, свободными и независимыми ни от кого хозяевами. Если свой первый дом он строил практически в одиночку, то остальные дома были построены уже на его деньги, скопом, да еще с помощью памирцев, которые с радостью откликнулись на призыв друга.

Все дома были добротны, просторны, имели по несколько комнат, мужскую и женскую половины, обязательную печку, два-три худжера* - кладовых и веранду - пешвозу. Они мало чем отличались друг от друга и очень походили на дома памирцев. Главным и единственным их отличием, особенностью и гордостью служило то, что все они были искусно облицованы обожженными глиняными изделиями. Крыши были крыты настоящей черепицей, печи – изразцами, а стены в большом зале, в кухне и кладовых в подполе - сравнительно тонкими обожженными глиняными пластинами. Как-никак дед Ниязи был потомственным гончаром. Поэтому все остальные постройки: дувалы, сараи, загоны для животных, даже туалеты были возведены из камня, глины и так же искусно облицованы. К тому же в них, как и во всех домах, присутствовало много добротного дерева, которое здесь, в горах ценилось на вес золота.

Конечно же, такое огромное количество добротного жилья было даже излишним. Женщины облюбовали небольшую комнату в пристройке, больше похожую на чуланчик, а дед Мансур постоянно ночевал в доме друга. Несмотря на это, дед Ниязи четко отслеживал, чтобы все помещения содержались в порядке, ежедневно убирались и проветривались. Так он старался оберегать независимость своих друзей-соседей, выражая им глубокую признательность за то, что они разделили с ним одиночество.

Через несколько лет после возведения первого, когда в поселок стали наведываться в гости его родственники, был специально построен пятый, гостевой дом, в постройке которого участвовали его дети, внуки и несколько друзей памирцев. Это был самый большой и просторный дом в поселке, с восемью комнатами, где даже присутствовал зал метров восьмидесяти, специально построенный для проведения больших праздников, того же Навруза.

Поддержание такого большого хозяйства требовало сил и средств, поэтому дед подключил Мансура к делу, которое освоил здесь в горах, и оно стало с лихвой покрывать все расходы. Вдвоем они собирали редкие целебные травы, ловили змей, пауков, короче все то, что представляло ценность, и сдавали все это заезжим зоологам в близлежащих кишлаках и поселках, зарабатывая неплохие деньги. В результате в поселке произошло естественное распределение обязанностей: мужчины стали добытчиками, а женщины занялись хозяйством.

Так прошли лет пять, пока не случилось несчастье. Деда Мансура ужалил каракурт, и он стал слепнуть. Понятно, что охотником-собирателем он стал никаким.

Но, как говорится, нет худа без добра. Аллах милостив и справедлив. Отнимая одно, он обязательно что-то дает взамен. Открылось, что дед Мансур обладает каким-то особым даром исцеления. Он довольно быстро и точно ставил диагноз заболевания, а затем находил способы его исцеления. Сначала он исцелил двух Дойе. У одной перестала сохнуть рука, вернулась утраченная подвижность ног, а другую перестали мучить изнуряющие боли в голове. Затем он поправил здоровье нескольким друзьям деда Ниязи – памирцам из соседнего Кишлака. Слава быстро облетела округу, и в поселок потянулись потоки людей, страдающих различными недугами.

«Резиденция деда» довольно быстро стала превращаться в настоящую лечебницу. В поселке снова произошло разделение обязанностей. Дед Мансур, соответственно, стал народным лекарем, дед Ниязи – организатором и собирателем снадобий, а две женщины взяли на себя роли медсестер-санитарок. Наконец-то пригодился и чудодейственный источник, который своевременно дополнял исцеление. Построенное жилье тоже нашло свое применение и использовалось, как гостиница. Многие больные стали приезжать сюда на долгое время. Обитателям поселка пришлось взвалить на себя еще обязанности по обеспечению их продуктами питания, бельем и т.д. В среднем больных вместе с провожатыми скапливалось до двадцати человек в день, а в иные дни их количество доходило и до пятидесяти. И всю эту ораву нужно было накормить, обогреть, ну и, конечно, вылечить.

Следует заметить, что больные с провожатыми приезжали не с пустыми руками, не отказывая в помощи по хозяйству хозяевам. Поэтому атмосфера в поселке сложилась дружелюбной, демократичной и душевной. Поселок стал оживать, расцветать и богатеть, несмотря на то, что дед Ниязи старался лишнего не брать, даже серьезно обижался, если кто-то благодарил сверх меры. В результате была установлена своеобразная плата. Каждый вновь прибывший должен был внести определенную лепту в развитие поселка. Достаточно было привести с собой живую курицу или цыпленка, но допускалась замена на саженцы плодовых деревьев, какой-либо домашний скарб и утварь, ткани, в крайнем случае, бралась плата деньгами, но не больше стоимости курицы на базаре. С нескольких больных в дар принималось животное покрупнее, например, с двух - баран или коза, с трех – теленок, ослик или жеребец. При этом все это четко отслеживалось. Если один больной приносил двух кур и больше, остальные ему возвращались или оплачивались по базарной стоимости. То же самое происходило с другими животными или дарами. Ежели благодарный больной отказывался от этих условий и пытался спорить, дело могло дойти до серьезного скандала, вплоть до отказа в лечении и ночлеге. И это было серьезно и железно.

Дед считал, что лишнее может испортить все дело, потому что разгневанный Аллах мог отказать поселку и его обитателем в милости. Единственное, что принималось без ограничений, так это помощь в виде личного труда. Растущее хозяйство требовало все больше человеческих рук. За одной только домашней скотиной, количество которой росло в геометрической прогрессии, требовался уход и кормление. Часто случалось, что с кого-то принималась только плата в виде труда, а кого-то освобождали даже от этого. Более того самым немощным и больным на обратную дорогу вручались пайки и небольшие деньги.