Geum.ru

Название : " Проклятые "

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16
Глава 3

Милосердие проклятых


Аларих.


…Когда я проснулся на ложе Грегора, я не поверил сам себе. Но боль внизу подтверждала – да, Грегор сумел разобраться с моим псевдопредательством и наказать меня. Расправиться так же, как он изо дня в день приходил издеваться над молодым графом. Правда, для меня было сделано исключение вполне в его духе – чтобы не было слишком больно. Он напоил меня чем-то так, что я потерял голову и разум. И развлекся со мной, как с рядовой шлюшкой, не сильно церемонясь. Ночь многое меняет, да и по пьяни можно много чего натворить. Вот он и натворил… И его не остановило ни мое уродливое лицо, ни перекошенная спина. Впрочем, он всегда говорил, что морда в бабе не главное. Самое унизительное для меня в этом осознании было, что он раздевал меня и увидел то, что я всегда тщательно скрывал – мое тело без защиты одежды, все мое уродство воочию. И мне пришлось натягивать одежду у него на глазах. Иногда меня самого тошнит от вида собственного тела, представляю, каково было ему. Зато теперь он считает, что я должен быть благодарен за то, что он снизошел до своего калечного лекаря. Ненавижу его, ненавижу!!! А больше всего – ненавижу себя, свое тело, свою беспомощность, свои склонности. Ненавижу!!!


Грегор.


…Я молча поливаю себя из серебряного кувшинчика – я тоже заснул,не отмывшись толком, а это дело чреватое… Я не понимаю поведения Ала. Ну да, ну пьян был, но ведь это и ему доставило удовольствие. Если он считает, что я хотел посмеяться над его телом,то это не так. Ал красив, несмотря на изогнутую спину и заросшие неровные рубцы на лице. Они его не портят. Огромные синие глаза, искренне и немного наивно смотрящие прямо в душу, нежное тело, гладкое и белое, словно у балованной барышни. Почему он не понимает, что нравится мне, что я хочу его? Или…

Меня пронизывает леденящий холод, в грудь словно железную сосульку вбили. Я ведь ничего не знаю об обычаях их страны! Принимают ли они отношения между мужчинами? Вообще, представляют ли, что это такое? У нас почти не знают этого. И я бы не знал до встречи с молодым графом Эйвином, если бы много лет назад благородный рыцарь не нагнул меня через три дня после того, как взял к себе оруженосцем, и не объяснил, что десятилетний мальчик – самое то, чтобы ублажать своего учителя. И я смолчал, поскольку возвращаться было некуда, и три года молчал, пока не удалось вырваться от него, из подлого его мирка. Но он-то был из крестоносцев, а они многое принесли с Востока. Но Ал?.. Мы никогда не обсуждали подобного, он вообще никогда не говорил об этом. Кто он, мой лекарь? Я знаю его уже три года, знаю, что до этого он учился и путешествовал, пока не попал со своим учителем под суд нашей церкви. Но был ли он когда-нибудь с женщиной? Я не знаю. Могу только предполагать, что из-за болезни навряд ли на него заглядывались девушки, возможно, купленная за деньги близость шлюх? При его-то физической брезгливости? По крайней мере, за то время,пока он живет возле меня, из замка он уезжал всего несколько раз, и точно – не для того, чтобы поваляться на сеновале. Тут меня бросает в жар, словно жестокое солнце выжигает разум. Да ведь… Да ведь мой мальчишка мог оказаться девственным, это вполне вероятно – при его-то гордыне и мучительно переживаемом несовершенстве тела. Пресвятая мадонна, что же я сотворил-то?! Что? А я ведь даже возраста его точно не знаю – он и об этом не говорил! По виду-то он остается мальчишкой, но ведь это может быть из-за болезни… Что же я наделал-то? И что придумает он мне в отместку?

Меня словно волной выносит из покоев. Через несколько минут слуги разбегаются по всему дому. В комнате Ала нет, в подвале – тоже, я заглянул мельком… Где же он? Не выходил из замка… Но темных уголков достаточно и внутри периметра. Чтобы свести счеты с жизнью, многого не надо, и предчувствие гложет меня. Что же я натворил-то?

Я мечусь по замку едва не час, пока в мою и так сильно гудящую с похмелья голову не приходит более-менее разумная мысль. Когда Ал только появился в замке, израненный, обожженный, он довольно долго прятался, тогда на него смотреть и вправду было жутковато – шрамы были багровыми и ярко выделялись на лице. Боясь, что мальчишка что-нибудь натворит с собой, я тогда приставил к нему пару слуг, так, чтобы не скучал и был всегда у них на виду. А он от них убегал, и мы его несколько раз так же бестолково искали, пока один из ребят не заметил, как он проскальзывает в дверку, ведущую на чердак центральной башни. Там он скрывался ото всех, сидел по целым дням. Ходить туда и пытаться вернуть его вниз я запретил, но, по крайней мере, стало известно, куда он исчезает. Потом он перестал исчезать. И вот опять… Ну что ж, пора, видимо, и мне туда вернуться.

День в самом разгаре – мы и так поздно проснулись с Алом, да еще это бурное выяснение отношений. Поэтому глухая темнота чердака меня неприятно поразила. Только в самой дали ярко светилось радужное окно во всю стену – безумный бред зодчего-француза. Он хотел, чтобы замок был похож на маяк, что-то там бормотал о светоче свободной жизни. Погиб через год после постройки замка в дурацкой стычке со стражей. Мы тогда смогли выскочить из узкой горловины окружения, но из моих ребят тогда повезло далеко не всем.

На фоне радужного свечения ясно виден темный силуэт. Вот он где! Сидит у окна на полу. Ал шевелится, и холодный палец страха прижимает на мгновение мое сердце – он заслоняет окно, а значит, упирается в хрупкое стекло. Одно неверное движение, и мой лекарь вылетит из башни вслед за осколками. А внизу – вымощенный камнем двор. Шансов нет. Поэтому я очень осторожно, чтобы не напугать и не спровоцировать его на прыжок, подбираюсь сзади, то и дело наступая на разбросанные по полу подушки, пару подсвечников, какие-то книги. Похоже, чердак обжит и давно.

Ну вот, я уже рядом. Ал сидит на мягкой подушке, прислонившись лбом к стеклу. Конечно, сейчас он уже слышит мои шаги, хотя к чердаку обращена обожженная сторона со слепым глазом, а зрячим он смотрит вниз. Не могу угадать, что за выражение у него на лице, возможно, он обдумывает прыжок , и я просто на коленях придвигаюсь ближе и кладу руку ему на плечо, обнимая. Если он даже попытается выброситься, я сумею оттащить его от окна раньше, чем он рванется в пустоту. Ал только глухо вздыхает и внезапно кладет голову мне на плечо, вновь поворачиваясь необожженной стороной ко мне. Мы так сидим довольно долго. Ссора перегорела в нас. Осталась только усталость и горечь непонимания. Начни я сейчас говорить – опять ляпну что-нибудь неподобающее. Похоже, Ал это понимает, поэтому тоже молчит. Тепло его тела, сладковатый запах: перед ним разложен ларец с травами – мой подарок. Глупо было бояться, что он прыгнет вниз. Я сам преподнес ему в дар смерть – там есть и травки, способные упокоить безболезненно и навечно. Так что прыгать ему и не понадобится.

– Пойдем вниз, – голос его звучит приглушенно.

– Хорошо.

И я осторожно пытаюсь взять его на руки, Ал внезапно пытается вырваться и с размаху бьет каблуком сапожка по стеклу. Тонкий стеклянный звон, переходящий в гулкий грохот – это осколки рухнули на камни. Я успеваю дернуть его за руки и крепко прижать к себе, не давая вылететь вслед за стеклом. Он сначала трепыхается, потом как-то растерянно говорит:

– Вот это да! Никогда не думал, что оно так легко может быть разбито, ведь постоянно сидел, опираясь на него.

Завтра же велю поставить решетки, закрыть чердак. Нет, вот чердак закрывать не буду – по крайней мере, знаю, где его искать теперь.

– Ал, пойдем. Я и так чуть не свихнулся, пока тебя по всему замку искал.

Он позволяет взять себя на руки, довольно долго молчит, потом, когда я уже начинаю осторожно спускаться по лестнице , неожиданно спрашивает:

– Ты что, думал, что я топиться побегу?

Мне приходится честно ответить:

– Да…

Аларих вдруг начинает смеяться, захлебывается от хохота, приходится остановиться и ждать, пока он успокоится, иначе рухнем с узкой лестницы.

Кое-как отдышавшись, Ал выдает:

– Господин мой, Грегор, уж если я три года назад не попытался это сделать, то от чего теперь-то мне бежать? Да и грех это…

Я молчу. Говорить он может что угодно, но, если взглянуть со стороны, то от такой ночной ласки с моей стороны можно и убежать.

Ал тихо шепчет мне на ухо:

– Да и как я вас могу бросить одного? Кто будет лечить ваши болезни и ранения?

Теперь хихикнуть хочется мне.Потому что последний раз Ал лечил меня… Ну, вот не надо было таскаться по бабам в городе. Не всегда проносит. Это да…

– И все же – прости…

Мой лекарь даже вскидывается у меня на руках :

– Да за что? Чего по пьянке не сотворишь? Да и ты – мой господин, и можешь приказать.

– Ал!

Но мы уже дошли до самого конца лестницы и по очереди протискиваемся через узкую дверь в холл замка. Я осторожно ставлю его на пол.

– Пойдешь досыпать?

– Нет, пора вернуться к моим обязанностям. Пленника-то я одного еще с вечера оставил.

Глаза бы мои не видели этого пленника! Белобрысую мразь. Почему-то мне все кажется, что он все больше и больше встает между мной и Алом. Но отказываться от своей мести я не хочу.

– Ладно,иди к нему. Мне тут одним дельцем надо заняться…

Больше всего мне хочется удрать из замка. Что-то происходит в доме, что-то странное…


Аларих.


…Наше высокомерие к такому обращению не привык. То бегали с ним,как с куклой – я возился целыми днями, господин приходил развлекаться. А тут… Мы занялись своими делами. Представляю взгляд, которым он меня встретит. Хоть не видит, а облить ледяным презрением –э то мы можем и вслепую…

Все оказалось значительно хуже. С ним действительно никто не оставался на ночь, и похоже, это слепое существо попыталось выбраться из комнаты. Обнаружил я его на пороге – едва сумел дверь открыть. Полуголый пленник лежал вниз лицом, а от постели тянулась кровавая дорожка – он растревожил раны. Ну, каждый сам себе лучший слуга. Грегор не приказал сторожить его, вот и не сторожили. А то, что у него дури хватит попытаться вырваться , – никому и в голову не пришло. Или… Попытка сдохнуть не от ласк моего господина? Не знаю… Но придется исправлять то, что он сотворил.

Слуги кое-как перетащили тяжелое неподвижное тело обратно на кровать, я скинул на пол перемазанные кровью простыни – повязки он раньше, что ли, сорвал, впрочем – не мое дело, какая дурь пришла в голову нашему высокородному. Ночка, похоже, мне предстоит бурная и не в объятиях Грегора. Смешно сказать, но теперь в груди у меня теплеет при воспоминании о его отчаянно-виноватом виде,с ловно мальчишка переколотил из пращи все стекла в доме, а потом признается в этом.

Этот мечется, стонет, что-то повторяет несколько раз, я наклоняюсь к нему – просит пить. Ну да, с вечера воды ему никто не позаботился оставить. Впрочем, вина не моя – меня все-таки напоили, а не я напился до потери человеческого вида. Ладно,напоим водой. Есть-то не скоро захочет после такого… Грегор куда-то из замка исчез, так что можно будет залечивать раны без особой спешки.

Поздно ночью он все-таки приходит в себя, пытается приподняться.

– Может, хватит на сегодня, пора дать себе покой? – Ничего доброго мой голос ему не сулит. Намучился я с ним за день.

– Значит,я не сумел умереть…

Ой,как интересно!

– Нет, и я точно не ангел! Это еще господин не знает, уехал куда-то…

– А что он мне сделает, посуди сам, лекарь? Будет принуждать чаще? Ну и что? И я так делал с ним, чтобы не сопротивлялся!

– Я не хочу слушать об этом!

– Вот как? А я думал, что у Грегора служат те,кому и черт не брат. А тут такое целомудрие…

– Хватит болтать, поберегите силы…

– Ну да. А завтра приедет твой господин и все пойдет по-прежнему,так?

Убил бы без жалости!

– Как пожелает мой господин…

Он затыкается на какое-то время, потом как-то беззащитно спрашивает:

– Слушай, говорят, что ты можешь воскрешать мертвых. Это правда?

– Нет…

– А излечить болезнь, возникшую из-за проклятия?

– Глупости все это! Проклятия болезни не порождают. Всего лишь слова…

– Отец Грегора проклял наш род. Мои братья умерли все,из молодых в семье остался один я. Да и мне недолго осталось…

– Если господин прикажет – можно будет попробовать…

Надеюсь, у Грегора хватит ума не отдавать такой приказ.

– Он не знает… Он тогда был без сознания.

– Помолчали бы вы, зачем зря силы тратите!

– Да все равно уже, днем раньше, днем позже…

Я встаю с кресла, где сидел, наклоняюсь над ним. Он чувствует движение воздуха и сжимается в комок. Но я не хочу приносить ему боль. Я только рассматриваю. За эти сутки глубоко ввалились глаза, потеряли свою ясность, словно сожжены изнутри. Белоснежная кожа стала сероватой. Светлые волосы свалялись. Это мой недосмотр – надо было расчесать их. Неизвестно еще, может, господин опомнится и возьмет с его родителей выкуп.Так что товарный вид пленника – вещь не последняя. А этот – как из пыточной извлечен. Похоже, ему действительно плохо.

– Спите.Пора спать…

– Не уходи сегодня…

А вот это у нас новенькое – это после того, как кляли последними словами? Боится, что ли? Чего?

– Не уйду.

– Спасибо…

Как странно – когда он говорит это, я почти смиряюсь с его существованием на этой земле. Впрочем,все они так говорят, когда плохо.

Мы оба плохо спим этой ночью – пленник мечется, не может найти себе места, его лихорадит. Постоянно просит пить, просит открыть окно, задыхается. А как я его открою – там глухие решетки… Открытая в подвал дверь не помогает, из коридора тянет холодом и сыростью, а не ночной прохладой. Притихает ненадолго и начинает по новой. Но он не капризничает, ему плохо по-настоящему, словно своей попыткой бегства он приоткрыл хитрую такую дверку, в конце которой – Ад. Я не думаю, что ему даже чистилище светит. Если уж уйдет, то прямо туда – на горячее блюдо к дьявольскому отродью. О чем и сообщаю в момент очередного просветления его сознания. Ночь за полночь, а он все никак не даст покоя ни себе, ни мне. Немного подумав, он спрашивает:

– А ты, куда уйдешь ты, лекарь?

Я тоже задумываюсь. Потом,вспомнив наставления добрых монахов, радостно отвечаю:

– Просто во тьму. Я же проклятый и отлученный, а такие уходят во тьму…

– Тогда тебе проще – твоя судьба уже определена…

Он еще пошутить пытается. Но мгновения просветления проходят.

– Душно, открой окно, хватит меня мучить! – В голосе уже и слезы звенят, как у капризного ребенка. Ну, и что мне теперь с ним делать? Уговаривать, приласкать? Если пройти чуть вперед и подняться на десять ступеней вверх – то там выход из подвала и дверь во двор. Но на них надо еще подняться. Нет, не судьба ему вдохнуть свежий ночной воздух.

Я поднимаюсь внезапно, он тут же открывает глаза, цепляется рукой за меня:

– Ты куда?

О,пресвятая Богоматерь, теперь этот как малое дитя, не может без охраны.

– Ты же хочешь выйти из комнаты?

– Да… – В голосе – изумление.

– И хочешь простоять всю ночь у двери?

– Да я не смогу стоять.

–Поэтому надо, чтобы было куда лечь!

– Я не ребенок, как ты смеешь со мной так разговаривать!

Ага, это в нас голубая кровь взыграла.

– Так мне идти, перенести подушки к выходу, или вы будете мучиться в духоте?

– Аларих, я не смогу дойти.

Вот как, у меня и имя появилось.

- Я помогу…

И не таких приходилось ворочать, Грегор, мягко говоря, не пушинка, а иногда так плохо ему было, что приходилось помогать… Особенно, если он напивался… Или когда привозили из боя израненного. Что, кстати говоря, бывало в равных пропорциях. Квантум сатис, короче.

Поэтому я отрываю цепкие пальцы от края моего балахона, хватаю ворох подушек с пола – это Грегор притащил в первый же день из своей спальни , он знает, что я люблю сидеть на подушках или подкладывать их под спину, и волоку всю груду к запертой пока двери. Засов отодвинуть – не забота. Замок изнутри вообще практически не запирается. А смысл, если стража во дворе и на замковых стенах? Да и вообще, за те три года, что я тут, никому дури придти сюда в гости в голову не приходило, а если бы и пришла – то голова бы тут, на замковой площади, и осталась бы. Отделенная от более умного тела.

Дверь открывается с мучительным скрипом, в проем сразу вплывает огромная луна и куча звезд – ночь-то не только полнолунная, но и ясная. Леденющий воздух холодит босые ноги. Да,заморожу я графского красавчика, если вытащу просто так, придется принести одеяло. Ладно, раз уж взялся, надо доводить дело до конца.

Я возвращаюсь, критически осматриваю раненого. Перевязан-то он хорошо, повязки вряд ли спадут. Дотащить я его сумею. Вопрос в том, что на него потом накинуть, поскольку одежда в его положении – вещь лишняя и даже вредная. Решительно откидываю в сторону одеяло. Наш высокородный дергается так, словно я его убивать пришел.

– Давайте, я помогу вам сесть. А потом встанете и сделаете несколько шагов – это недалеко.

– Да…

Ну, уж покорности я от него не ждал вовсе. Сесть-то мы сели, а вот, когда он поднялся, то повис на мне всем телом – сил совсем не было, ладно, не впервой. Я обнимаю его за талию, кладу его руку себе на плечо:

– Обопритесь и попробуйте сделать шаг…

Мотнуло нас обоих после этого шага так, что я чуть его не уронил, просто я не учел, что он – незрячий, куда идти – не видит. Глупость бывает заразительна. Это я о себе. Видимо, кто-то заразил меня глупостью в эту ночь. Но мы все-таки дошли до ступенек, я свалил его в подушки, сбегал за одеялом. И услышал блаженный вздох. Наше высокомерие нежилось в лунном свете, как привидение. Поток холодного воздуха убрал жар, укрыт он был надежно.

- Все, а теперь спите до утра. Немного ночи еще осталось…-

–Да… – И такое блаженство в голосе, словно в райские кущи попал, а не к выходу на задний двор замка Бастарда.

Спите-спите, и я сосну рядом, пожалуй. Ну, надо же, этот малахольный с голубой кровью крепко сжал в ладони мою руку. Чтобы не убежал, что ли? Надо будет завтра поутру успеть оттащиться обратно, а то, если Грегор поймает нас за таким интересным занятием, не избежать его высокомерию изнасилования по всем правилам рыцарской чести, да, боюсь,что не одного. «И аз воздам…» Не надо было терзать Бастарда, ничего и не было бы. А теперь… Грегор не десница Господня, скорее, наоборот,к ак и все мы в этом замке, но искупление –вещь вообще сложная. И долгая…


Грегор.


…Разговор у меня с моим дружком не получался… Это я про себя так его называл: «Мой дружок», подразумевая и другое значение этого слова. А вслух : «Господин бургомистр». А что ж вы думаете, почти пять лет разбойничать невозбранно, это все просто так? Король далеко, королевские войска приходят и уходят, шериф может гоняться за мной всю оставшуюся ему или мне жизнь, а вот городки возле леса – они же должны как-то жить. Ну вот, как шлюхи, и угождают и тем , и этим, и я тоже не лучше – содержу их, кой-что подкидываю из деньжат, не даю появляться на дорогах настоящим душегубам. Мои-то твердо знают, что тронут бабу или ребенка – прикончу на месте. Да и денег мои немало оставляют по кабакам. Девки в округе тоже не обижены. Одно плохо – в церковь мы строем не ходим, церковную десятину не платим, да немного грабим сильно богатеньких. Поэтому отношения у нас – осторожный нейтралитет. Я могу причинить большие беды, но и они могут тому же королю нажаловаться на то, чего не было. Последствия же могут быть разными.

Поэтому приходится прислушиваться к речам лжеца…

– Господин Грегор, вы же знаете, что мы никогда не были на вас в обиде…

-– Знаю, что дальше?

– А тут – такая беда, такая беда! Вы же захватили начальника отряда королевских войск, посланного для охраны провинции.

– Ну, захватил, а вам-то какая от этого беда? Значит, такой отряд послали, что можно его начальников захватывать в одних портках…

«Вот это я зря – Эйвин, по рассказам ребят и судя по ранам на теле,сопротивлялся отчаянно, хотя взяли его в благородном доме, в гостях у его возлюбленной».

– Да ведь, господин Грегор, пока за вами гонялись местные вояки, это было дело наше, домашнее, провинциальное, даже когда он вас захватил, вам бежать удалось, – это было дело семейное. Но сейчас-то задета гордость королевских войск. И наш справедливый король не замедлит решить вопрос о посылке войск для вызволения графа Эйвина и вашего усмирения! А это же чистая беда! Постои, фураж, грабежи, нам столько солдат просто не прокормить!

« Растряси свою мошну – прокормишь пару полков в течение нескольких лет!»

– Да вам-то что за беда? Постой – у крестьян, фураж – оттуда же, ну, местные помогут. В чем дело?

– Да ведь король направит свой яростный взор на нас, грешных, и не отступится, пока не сочтет плату за оскорбление достаточной!

«А вот это вряд ли! Львиная доля никогда достаточной не бывает…»

– И тогда – кто знает, как повернется все…

– И что теперь?

– Да вся загвоздка-то как раз в молодом графе. Вот не было бы его или увезли бы вы его куда подальше от нас, грешных, король бы гневался на вас, но никак не на провинцию.

– Не было – это как?

– Нуу…

Хитрые глазки умной крысы в человеческом обличье масляно поблескивают. Если я правильно понял «моего друга», то живой граф Эйвин для них угроза пострашнее моего гнева. А если он исчезнет, то провинция , и правда, не при чем. Бастард, проклятое отродье, не пощадил самого дорогого у престарелых родителей – их сына и наследника. Мальчик погиб во цвете лет от руки демона… И вот тогда мне мало не покажется. Травить будут по всем правилам псовой охоты, не вырваться. Уже было дело, попадал под такую травлю, правда, тогда у нас был опытный вожак, выскочили, но пришлось убираться с насиженных мест и сам-то вожак не сумел уйти – погиб.

– Ну да, я его прикончу за просто так? Вообще-то я на выкуп рассчитывал!

– Ой, милостивый господин, да какой же выкуп с этого голодранца! Ведь только спесь графская, а родители-то совсем разорены, земля заложена. Да и род почти весь повымер – за него даже вступиться, кроме короля, некому…

Безумно хочется врезать по жирной гладкой роже за «голодранца». Похоже, что из чувства рыцарской чести. Впрочем, какая у разбойника рыцарская честь? Да и крыса эта мне нужна. Поэтому смирим гордыню и подумаем холодной головой.

– Но, если вы так боитесь королевских войск, почему бы вам самому не выкупить у меня графа? Недорого возьму за белую кость и голубую кровь…

«Так я тебе и отдал свою игрушку! Он еще сполна не получил!»

Мой собеседник начинает ныть, жалуясь на бедность.

– Ладно, успокойся. Пока весть дойдет до столицы, пройдет не менее трех месяцев. Да еще и неизвестно, что король скажет – вроде, грядет война на Востоке, захочет ли он заниматься тем, у кого нет ни денег,ни родни?

– Мой господин, пути господни неисповедимы. Все может быть.

Пути-то – да, неисповедимы, а на востоке уже светает, пора возвращаться в замок. Нечего днем шляться по центральным улицам.

– Ну, мое предложение относительно выкупа графа – в силе. Об остальном я подумаю. Вы меня расстроили – я думал,ч то он богат!

– Ой, да что вы! Поговаривают, что лет двенадцать назад папаша нашего графа вроде бы убил своего соседа, нет, на поединке, все честь честью, как у благородных, да только противник оказался не промах – когда понял, что отдает богу душу, проклял их род. Да так ласково пожелал, что шестеро молодых отпрысков перемерли, не достигнув двадцати лет, у самого старшего родилось двое нежизнеспособных уродов, а удача покинула рыцарей рода. Так что держатся они на своих землях последние годы – младшая ветвь уже глаза завидущие точит. Если же граф умрет, а поговаривают, что он тоже очень болен, никто и не дрогнет – такова судьба .

«Ага, а если я буду держать его у себя, то вся эта история будет всплывать раз за разом, и захват выморочных земель состоится нескоро. Да уж, батюшка отомстил за себя! Вот только не помогло – наши земли проглотили, не поморщились».

– Мне пора!

Довольно быстро распрощавшись, я покидаю городок и направляю коня к кромке леса. Ну кто может подумать, что разыскиваемый Бастард вот так, в одиночку, без охраны, позволяет себе выбираться из – как они его там называют? – а, логово непристойного разврата. М-да…

В лесу еще совсем темно, тяжелые лапы елей преграждают дорогу. Где-то тут тайные посты моих парней, но меня они узнали и пропустят, а устраивать смотр я не хочу. Хочу домой, хочу Ала потискать… Может, он сменит гнев на милость и даст поцеловать в щечку? Вот только подарка я не припас – не до этого было.

Ворота в замок отворяют медленно и бесшумно, нечего зря шуметь у глухом лесу. И я торопливо спешиваюсь и веду коня к конюшне, каждый сам себе лучший слуга. Потом можно будет пройти мимо запасной двери в подвал и войти в мой дом…

М-да,подарочка я не привез, зато меня самого ждал необыкновенный подарочек –дверка открыта, и на ступеньках сладко спят Ал и его графское отродье, причем Эйвин держит Ала за руку. Выглядит он вполне хорошо, вот тебе и умирающий.

– Аларих,что еще это такое?

Сильно вздрагивает во сне мой высокопородный, а мой лекарь, друг и спаситель растерянно смотрит мне в лицо, яркое утреннее солнышко его слепит, и он неуверенно и как-то жалко мигает. Убью тварь, холоднокровную и мерзкую. Убью! И тогда все закончится само собой. И не надо будет бежать. Убью!!!


Аларих.


…Господин мой, Грегор, что же я натворил-то!!! Я даже оправдываться не пытаюсь – это просто смешно, ведь и не было ничего, просто молодой граф измучился в подвале. Бастард смотрит на меня странными глазами – они у него и так темные, а когда он бесится от ярости или боли, зрачки расходятся во всю ширину, и они становятся угольно-черного цвета, как у дьявола. Вот сейчас он и глядит молча именно такими, непроницаемо-темными глазами. И ведь сейчас полыхнет, он не будет сдерживаться…


Грегор.


Я довольно грубо отрдвигаю Ала в сторону, перехватываю закутанное в одеяло тело моего врага – он проснулся, но не понимает, что произошло, и волоку его обратно, в темноту подвала, швыряю со всей силы на ложе, он только коротко стонет от боли…

– Господин! – Ал вскрикивает, и я с болью слышу тревогу в его голосе. Да тут, похоже, без меня и не скучали. Ладно, и это припомню.

– Вон отсюда, пошел вон! И не смей возвращаться в эту комнату, пока не позову. Вон!!!

Я в жизни даже не помышлял о том,что могу ударить Ала. Но сейчас мне более всего хотелось раскровянить перепуганное растерянное красивое лицо, своротить скулу, чтобы кровью умылся. «Без тебя нашлись охотники. И кровью умылся, и огнем очистился!» В голове почему-то всплывают эти слова, и я сжимаю кулаки, чтобы действительно не причинить Алу боль.

– Вон поди! Надо будет – позову!

– Нет!

– Вон, я сказал!

Наша милость пришел в себя и вперил свой взор в меня – ну да, я же ору, Ал едва шепчет.

– Грегор, мальчик ни в чем перед тобой не виноват!

А вот этого говорить не надо было. Совсем не надо. Тебя-то бить я не зарекался. От удара по лицу мое графское отродье тихо стонет, он уже понял, что крики не помогут, я все равно не остановлюсь. По тонкому телу проходит судорога боли. Ну ладно, а теперь я сделаю тебе так же больно, как пытаешься сделать мне ты, соблазняя моего мальчишку!

Он молчит. Мне хочется вырвать из его губ хоть один крик, но его высокомерие молчит. Я грубо выворачиваю ему руки, переворачиваю на живот, не могу сказать, почему, но сегодня мной овладевает злобное и жгучее желание. И я просто и грубо вламываюсь в его тело, делая это с таким же радостным энтузиазмом, с каким в завоеванном городе солдаты отлавливают женщин. Все равно каких, лишь бы утолить неуемное желание. Он рвется из последних сил, но молчит. А мне хочется принести ему такую же боль, какую чувствую сам. И наши совместные игры в любовь продолжаются. Я рывком выхожу из его тела, переворачиваю на спину, случайно задеваю повязки, он только содрогается всем телом, но… ни звука! И я вламываюсь снова, просто потому, что хочу получить с него все, что причитается. И непременно сегодня. И… содрогаюсь от внезапно наступившего пика. С ним каждый раз так – я не чувствую, когда смогу кончить. И ощущаю содрогание под собой – он ответил на мои игры, хотя я вовсе этого не хотел. Тонкое незрячее лицо обращено ко мне, и он не может скрыть ни судорогу удовольствия, чуть покривившую его губы, ни яркого румянца на щеках. О,свинячья Мадонна, да что же это такое? Почему?

И внезапно за спиной слышу шум падения тела. Оборачиваюсь – Ал валяется на полу, без сознания, широко раскинув руки. О Госсподи, похоже, он не подчинился и не ушел. И увидел то, что для его глаз никак не предназначалось. И увидел меня, обуреваемого животным желанием и ненавистью.

– Как же я ненавижу тебя, тварь!

И вижу гордую улыбку, полную ненависти, на осунувшемся лице,покрытом синяками. Похоже, попытки сломить его приводят к тому, что я доламываю свою жизнь, то, что осталось от нее.

– Ненавижу!!!

Я отбрасываю его от себя как сломанную игрушку,встаю,накидываю на себя подобранное покрывало,склоняюсь над моим завоевателем. Ал в глубоком обмороке. Его душа не выдержала наших игр.


Аларих


…Я…Я захотел посмотреть, как это бывает между мужчинами, понять, что делал Грегор со мной прошлой ночью – я ведь так ничего и не смог вспомнить. То,что я увидел… Смешение мерзости и грязи, похоти, ненависти… И судорога удовольствия, прошедшая по телу высокородного ублюдка, и лицо Грегора на пике наслаждения, – гордое, прекрасное, удовлетворенное. Лицо победителя… Он любит того, кого называет тварью. Он будет ласкать меня, а думать о нем. Ненавидеть его, не понимая, что это просто влечение. А я… Я буду игрушкой для него, милой, нежной игрушкой. Которую не любят, но ласкают, чтобы не обидеть. Мне надо было это увидеть… Иногда смерть бывает милосердна. Я хочу уйти во тьму, прямо сейчас. Чтобы не видеть Грегора –победителя…

Грегор.


– Мне холодно!

Голос высокородной дряни звучит требовательно. И я подчиняюсь, сам не совсем понимая, почему. И возвращаюсь к его ложу, поднимаю с пола сброшенное туда в горячке любви одеяло, накидываю на него. Эйвин смотрит на меня – именно смотрит, – с неприкрытым презрением.

– Грегор, я тебе – враг, и ты можешь обращаться со мной так, как я того заслуживаю. Но зачем терзать мальчишку?

«Мальчишку?» Ал даже по виду – юноша, а не ребенок. Ах, да, голос, он же Ала не видел никогда.

Мне хочется еще и еще раз ударить его по лицу, чтобы оно перестало быть таким непримиримо яростным. Но… это позже, сейчас у меня другие заботы.

Я молча поворачиваюсь и иду к лежащему на полу Алариху – помощь нужна ему, а с его милостью разберемся позже.

Уже у самой двери, держа Ала на руках, я говорю, не оборачиваясь:

– Я пришлю кого-нибудь присмотреть за тобой, чтобы ты не сдох преждевременно.

И слышу за спиной странный смешок. Не мое дело, он мне не нужен. Алу плохо сейчас…