Название : " Проклятые "
| Вид материала | Документы |
- Литературе "проклятые вопросы" и предлагает свои варианты ответов, 6918.49kb.
- Списки летнего чтения по истории Русь и Византия., 29.61kb.
- Название зачеркнуто, 3503.04kb.
- Отчет о прохождении преддипломной практики в (название организации), 41.94kb.
- 40-е 50-е поиск ответов на «проклятые» вопросы эпохи история как трагедия, история, 27.25kb.
- Сильвия Браун Бог, творение и инструменты для жизни, 3072.68kb.
- Темы: Премьера на «Домашнем»! Сериал «Проклятые короли», 120.64kb.
- Книга 1 Серия: Атлант расправил плечи 1 «Атлант расправил плечи. Книга, 5440.13kb.
- Название проекта, 1045.5kb.
- Название учреждения, 420.86kb.
Битва заблуждений
Эйвин.
…Главное – не дать уловить этому слуге весь ужас, охвативший его при подобном спокойном известии. Не закричать в голос, поняв, что проклятый ублюдок забрал не только свободу, не только гордость, но и возможность хоть какой-то независимости на тот отрезок жизни, который отпущен. Что теперь – покорно ждать, пока Грегор придет развлечься в очередной раз, чтобы отомстить? Прекратить есть, попытаться сорвать повязки? Что делать-то?
Тот же почтительно-ледяной голос словно отвечает на бешено мечущиеся мысли пленника:
– Умереть я вам не дам, господин… Пока не прикажет господин Грегор. А он не прикажет, я думаю.
– Ты, ты, ты!!! Замолчи, ублюдок!!!
Ехидный смешок в ответ:
– О, мой господин! Вы не видите меня, а значит, не знаете, чем можете оскорбить по-настоящему. Остальные же слова – лишь шелуха, осенние листья…
Пленник замолкает. Лицо мучительно кривится от боли и страха. Горбун бесстрастно рассматривает искаженные черты. Он красив и сейчас, этого не отнять.
Аларих.
«Если бы господин Грегор захотел его смерти, то я преступил бы любую клятву, и «не навреди» превратилось бы в «уведи в Ад без мучений». Но он не захочет, по крайней мере, сейчас. А я… я не посмею сделать это без его повеления».
– Эй, Аларих, вы еще не умерли за ночь? Как ты?
Громкий торжествующий голос Бастарда может поднять и мертвого. Лекарь с облегчением вздыхает, прерывая поток темных мыслей.
– Доброе утро, мой господин! Мы оба живы, хотя, по вашей милости, я ночь не спал…
– Ладно-ладно, я ему сиделку приволок – скажешь,что делать, и можешь идти отсыпаться!
– Ну и хорошо. Ему сейчас надо будет немного успокоиться, я сказал, в чем причина тьмы в его глазах…
– Ладно, мой сладенький, извини… Зря сказал, конечно, он теперь от своей гордыни задушится просто…
Грубое ругательство, произнесенное с безупречным аристократическим произношением, заставляет замолчать и Грегора, и лекаря, и повернуться в сторону ложа – полуголый пленник пытается приподняться на подушках, срывая повязки. Горбун тяжко вздыхает :
– Я же говорил, что умереть не дам.
Пара пощечин доводит высокородного до яростного исступления, он что-то хрипит, но справиться с жестокими обожженными руками не может, и выплюнуть то, что сунул ему в рот горбун – тоже. Через краткие мгновения пленник затихает.
– Ты поосторожней, не отрави его этими заморскими штучками.
– Да ладно, я же и тебе их давал. Просто убирают боль и дают блаженство… На короткое время. Господин мой, Грегор! Тебе так необходимо делать с ним то, что ты сделал вчера?
Бастард оборачивается, зло смотрит в синие, молящие о пощаде глаза:
– Да…
Горбун закусывает губу, пытается подавить вздох.
– Ал, ты же помнишь, каким я вернулся. Я хочу, чтобы он прошел такой же путь…
Юноша только печально качает головой.
«Да, я знаю, что ты осуждаешь меня за жесткость. Ал, неужели ты так никогда не повзрослеешь, не научишься делить людей на достойных твоей помощи и тех, которые спасения не заслуживают? Если бы твои мучители нуждались в помощи, стал бы ты им помогать? Даже тебе я не могу рассказать, хотя, конечно, ты знаешь, все знаешь…»
– Дай хотя бы небольшую передышку, ему надо хоть немного окрепнуть… – «И я не хочу, чтобы ты был с ним, касался его тела. Я этого не хочу!»
Грегор как-то легкомысленно пожимает плечами:
– Хорошо, пару дней.
– Спасибо…
– А теперь иди спать, за ним присмотрят…
– Не надо, я посплю рядом. Обычной сиделке с его припадками ненависти не справиться.
– Ну, как хочешь… Да, раз ты не разрешаешь мне развлекаться в замке, я хочу съездить на эти дни в деревню. Тебе что-нибудь привезти?
«Как странно: «съездить в деревню» для него – пройтись по шлюхам. Я это отлично знаю. Но почему как раз это знание для меня безболезненно? Словно старший брат делится своими планами на дни карнавала, когда позволено все… Не понимаю…»
– Вернись хотя бы целым и не с дурной болезнью!
– Ну,ты и добрый, Аларих. Такое напутствие вослед! Ладно, я постараюсь быть благоразумным.
«Я был безмерно рад, когда он вырвался по своим шлюхам три месяца назад, после того, как я сумел залечить его тело. Это было хорошим признаком – он начал забывать… Оказывается – нет, он только терпеливо ждал момента. И, подставив в очередной раз свою голову, сумел вырвать у судьбы то, что захотел – молодого графа. Вот только зачем? Или я слишком понадеялся на действие редких трав, а боль в его душе не смог излечить? Пресвятая Богородица, если бы я был красив, как этот граф! Грегор на него тогда даже и не взглянул бы. Он думает, что им движет месть… Глупый прекрасный мой архангел! И я ничего не посмею сделать без его ведома – быстрее руки себе отсеку».
– Что же ты хочешь, какой подарок?
– Не знаю… – «Ты не в силах подарить мне то, что я хочу, мой господин!» – Привези что-нибудь сладкое!
– Ну уж, мой сладкоежка! Хорошо, будет тебе сладенькое. А ты сохрани для меня эту тварь живой, хорошо?
– Да…
Легкое прикосновение губами к пушистым мягким волосам. Грегор всегда так прощается со мной, с самых первых дней, когда я начал осознавать себя в его замке. Любимую собаку так целуют, теплого мурлыку-кота с полосатой спинкой. Ребенка…
Грегор.
…Мне надо было покинуть замок хотя бы на несколько дней, чтобы немного охладить голову. Иначе бы… Иначе бы добром это не кончилось. Я бы дошел до банальных пыток и истязаний этой горделивой мрази, только чтобы рассчитаться с ним по полной. Это графское отродье даже не понимает, что обязан своим относительно благополучным существованием на эти два дня Алариху, его сердитому и укоризненному виду. Мне все равно, что орут обо мне на площадях курятников, называемых городами, и что помпезно провозглашают с амвонов, называя меня отродьем дьявола. Но вот разочаровать своего сладенького я не могу. Он, прожив в самом что ни на есть разбойничьем логове три года, сохранил веру в то, что я –благородный рыцарь в изгнании, и мне будет очень больно, если его искренняя вера будет подорвана.
Да уж, да уж, Аларих, я – благородный рыцарь в изгнании… И что с того, что папенька славно поживился на Святой Земле и, вернувшись, оттяпал у курицы-вдовицы половину наших земель? Что с того, что зачат я был рабыней и далеко не по любви – просто так вышло, папеньке понравилась молоденькая смуглянка, а у нее никто и спрашивать не собирался, потом что-то делать было поздно. До сих пор не понимаю, почему он пожелал признать меня. Даже с косой полосой на гербе, я все-таки был дворянином, а не землей под ногами таких, как Эйвин. Хотя… грязью под их ногами я все-таки стал. И понял только одно – силу можно только пересилить. На каждую жестокость можно найти еще более жестокий ответ, бьющий в самое сердце. И только так можно выжить. Или достойно умереть.
Ты – блаженный, Аларих. Богом помеченный. Таких, как ты, я никогда более в своей жизни не встречал. Малахольный ты мечтатель и книжник, любящий сладкое. Чтобы ты продолжал жить в своем мире, я перерву глотки всем, кто только попытается вытащить тебя из твоей прекрасной перламутровой раковины…
Аларих.
Ну вот, мой господин уехал. Из окна этой комнаты только и видно, что камни вымощенной площади перед главным входом. Вот и погасло мое солнышко. Лучи его освещают подвал только рано утром и потом – в самом конце дня. Так уж постарался тот веселый зодчий, что строил этот замок, похожий и на зажиточный крестьянский дом и на казарму одновременно. И неприступный, и скрытый от людских глаз. Идеальная тюрьма и идеальный склеп для защитников, если что… Очень хочется спать. Заснуть и проснуться бы сразу через два дня, перед самым возвращением Бастарда… Нельзя – этот докучливый гордец проснется раньше, к вечеру, и снова начнет лелеять свою растерзанную гордыню. И боль от ран только будет усугублять полученные душевные повреждения. Ладно, пока это лихо ведет себя тихо, надо соснуть немного…
Тюрьма.
Эйвин проснулся сразу, словно вынырнул из-под воды. Точнее, наоборот – яркие цветные блаженные сновидения сменились угрюмой тьмой, ударом боли и отчаяния. Пришлось прикусить губы, чтобы не вскрикнуть.
– Вы проснулись, господин? Вам надо бы немного поесть и попить – я не давал вам воды со вчерашнего вечера…
Ровный спокойный монтонный голос раба. Да, вот сейчас с радостной улыбкой примусь есть и пить, чтобы твой господин потом чуть позже позабавился со мной всласть. Так, гаденыш?
Хмурая усмешка в ответ:
– Отказаться от еды и питья вам не удастся, но насильно я заставлять вас не хочу. Поэтому подумайте о благоразумии. Мой господин вернется только через два дня.
Можно подумать, что отсрочка исполнения приговора очень обрадует. Сейчас, завтра, через два дня – суть ублюдка не изменится.
– Я уже говорил, что не надо оскорблять моего господина!
Впервые сквозь ледяную поверхность приличий прорывается гнев.
И что, что ты сделаешь мне? Ударишь, попытаешься морить голодом и терзать жаждой? Как ты можешь наказать меня, ты, ничтожный раб ничтожного господина! Ты…
– Благородному господину не идет браниться,как простому рыбаку!
– Да ты…
Две симметричные пощечины – сначала с одной стороны, потом с другой. Незрячие глаза становятся растерянными и по-детски беспомощными – он не привык, чтобы так обращались с его голубой кровью.
– Должен вам заметить, что вы находитесь в полной власти моего господина. И , если он и будет соблюдать какие-то рыцарские правила по отношению к вам, то мне такой приказ отдан не был. Мой господин хочет, чтобы вы были живы – и умереть я вам не дам. Какими методами воспользоваться мне для этого – решать вам. Что вы изберете – так я и буду с вами обращаться.
Маленький ублюдок! Грегор хорошо выучил свою челядь! Впрочем, про его лекаря легенды ходили… Он много чего мог. В том числе, и составлять яды – так поговаривали кумушки.
– Я же не нравлюсь тебе, так почему не отравишь или не убьешь – твой господин, похоже, тебе все простит!
«Если бы вы знали, молодой граф, как искушаете сейчас… Грегор – простит, конечно. И я не буду мучиться, глядя в ваше прекрасное лицо. Но… прощу ли я сам себя? Я не хочу причинять напрасную боль».
– Мой господин не отдавал мне такого приказа! И все же – давайте, я напою вас. Вы ведь хотите пить?
Пересохшие губы отчаянно саднят и просят о пощаде. Но уступить сейчас – это значит поддаться Бастарду, показать свою слабость.
В ответ звучит легкий , как звон колокольчика, смех:
¬– Слабость далеко не в этом, господин! И прошу вас, избавьте меня от необходимости насилия над вами. Просто надо немного выпить воды.
– С твоими колдовскими средствами?
– Нет. Пока ваше состояние не так плохо, чтобы губить вашу душу.
Эйвин мрачно усмехается – о душе ли тут думать? То, что он, приняв прикосновения давно проклятого раба, еще и губит свою душу, он просто не подумал. Да и душу он погубил значительно ранее… В тот день, когда в ярости решился сломить насилием Бастарда. А вот сейчас платит в полной мере по всем счетам. По каждому в отдельности, за каждое прикосновение. И все же – почему память услужливо подсовывает не момент, когда Грегор вломился в его тело, а лицо Бастарда тогда, в плену, когда оно становилось беззащитным? И яростный огонь словно притихает при этом воспоминании?
Жестковатые руки приподнимают его голову, подносят к иссохшим губам носик поильника. И надменное существо, пронизанное болью и ненавистью, покорно принимает капли влаги, смачивающие пересохший рот.
– Ну вот, еще,еще немного…
Словно не было угроз только что.
– Есть будете?
– Нет. Тошнит.
– Ну,хорошо. А теперь вам надо успокоиться и немного поспать. Это от удара по голове .Через пару дней пройдет. Чем больше будете спать – тем быстрее пройдет тошнота.
Грубое ругательство в ответ.
– Хорошо, я оставлю вас одного, раз так раздражаю вас. Приду вечером...
Пусть побудет немного в полном одиночестве. Насколько я знаю людей подобного сорта – он не сможет лелеять свою спесь и гордыню без свидетелей. Да еще тьма в серых глазах. Непроглядная тьма…
Аларих.
Спать уже не хочется, и я решаю немного побродить по замку. В свою комнату идти не хочу… Есть у меня такое тайное место – на самом верху башенки, под высокой крышей что-то вроде чердака. Зодчий Грегора почему-то решил, что оттуда очень удобно вести наблюдение и сделал оконный проем почти до пола. А Грегор потратил немеряные деньги и вставил в него прозрачное стекло. Правда, из-за неровностей оно переливается радужными полосами и искажает предметы, но так интересно смотреть сверху через это странное отверстие. Я часто сюда прихожу, когда Грегор в набеге. Тут хорошо думается, и мое отражение, искаженное в блестящей лжи, не пугает глаза. Ложь во благо – это искажающее реальность окно в мир.
Вот и сейчас я пристраиваюсь на вышитую подушку, поджимаю удобнее ноги, прислоняюсь плечом к отполированной за долгое время моим телом раме. Сверху видно, как по двору неторопливо бродят люди Грегора, кто-то пытается тренироваться в стрельбе из лука, пара парней бегает друг за другом с мечами. Поскольку жесткого взора их предводителя нет, то делается все это весьма лениво. Да и пусть их. Лишь бы лбы себе не порасшибали. Незаметно меня охватывает сонное безразличие, и я засыпаю, привалившись прямо к стеклу. Солнце проникает сюда, освещая верхушки елей, и согревает ласковым теплом мое скрюченное тело…
Сладкое безразличие сна прерывается внезапным холодом – это солнышко зашло за горы, и холод охватывает ночной мир и прожигает насквозь мои чувствительные кости. Ладно, пора вниз…
Граф, вопреки ожиданиям, не спит, но лежит молча, периодически приподнимая руку и пытаясь рассмотреть ее очертания в неверном свете заката. Я не думаю, чтобы он что-то видел сейчас, но у меня есть слова утешения для него – при таких ранениях слепота редко бывает фатальной, она со временем исчезает. Как рана – рубцуется, так и подобное несчастье – излечивается. Правда, если будет хорошее питание, уход, покой, отсутствие тяжелых переживаний. Да вот только утешать мне его не хочется. Этого высокомерного ублюдка мне не хочется утешать и давать ему надежду. Да чтоб он вечно пребывал во тьме за все его прегрешения! И не надо говорить, что Грегор – тоже мучитель и убийца! Не так это…
Наконец, его высокомерие поворачивает голову на шуршание моей одежды:
– Ты пришел, лекарь? Я хочу есть…
Тон весьма повелительный, но я лишь улыбаюсь про себя – надо ведь будет еще проверить его повязки и на груди, и там, пониже, где мой господин прошелся немилосердно. Ну, вот от этого еще никто не умирал, если вовремя остановить кровь. Ничего, привыкайте, ваша милость. Еще не к такому привыкнете…
– Хорошо…
Ну вот, а сейчас мне придется кормить вас с ложечки, как ребенка. Что, хочется кушать? И орать уже нет желания? Вот и хорошо…
– Холодно…
Я иронично пожимаю плечами, но потом спохватываюсь – он же не видит. Ладно, придется затопить камин. Да, он прав, вечером в лесу очень холодно, несмотря на то, что еще длится лето.
Пламя весело разгорается, поленья чуть потрескивают, вспыхивая яркими огоньками. Он поворачивает лицо на звук, пытается вглядеться, увидеть огонь. Судя по тому, как меркнет надежда в его глазах – попытка неудачная.
– Вы согрелись?
– Да…
– Вы позволите осмотреть повязки?
Мгновенный рывок в сторону, лицо искажается страхом. Он не может контролировать себя. Или не считает нужным скрывать эмоции перед низшим. Я молча жду, присев на кровать. Он чувствует мою тяжесть и тепло тела возле себя. Понимает, что я рядом.
– Да…
Я встаю и резко откидываю одеяло в сторону. И улавливаю трусливое желание – не смотреть на прекрасное тело, чтобы не сравнивать со своим. Ну, это глупость – так же, как не сравнивают прекрасный храм и жалкую лачужку. Вообще говоря, господин мой немало постарался, чтобы покалечить его, я не зря ворчал. Впрочем, до состояния, в котором вернулся мой архангел, еще очень далеко. Все неплохо: повязки на груди и плече сухие, на животе и боках ссадины и царапины уже чуть поджили. Ну вот, а сейчас будет самое интересное.
Я забыл предупредить его, что переверну на живот, и первое же мое движение вызывает отчаянное сопротивление и вскрик протеста.
– В чем дело? – Я позволяю себе проявить недовольство, и, наученный горьким опытом, молодой граф только сжимается, подавляя рефлекторный страх. Можно подумать, что… Ладно, чего уж там…
– Вот и все…
Я прикрываю его одеялом, даже поправляю подушку, чтобы было удобнее. Убил бы, если бы мог! Каждое прикосновение к нему – это воспоминания о теле Грегора, о том, как я не смел лишний раз повернуть его, о жутких бессонницах, бешеной, не имеющей выхода агрессии. Он ни разу не позволил себе сорваться на меня, а вот его руки были вечно искусаны и чашки-плошки летели на пол до бесконечности.
А теперь надо дать ему немного покоя. И объявить временное перемирие… Вот это да! Да красавчик-то заснул! Так славно сопит, вжавшись в подушку. Ну вот и хорошо, и я могу нормально выспаться. Грегор, где ты?..
Дни тянулись медленно, заполненные обычными обязанностями: накормить, проверить повязки, вовремя перевернуть, чтобы не затекало тело. Дать лекарство. Не знаю, что случилось с его высокомерием, но он упорно молчал, не желая разговаривать, но и не оскорблял. А я считал часы, ожидая возвращения господина…
Грегор как всегда ворвался в ворота замка с грохотом, хохотом, встревоженным лаем собак. Я подскочил к окну – да, вот его сапоги коснулись замковых камней. И я рванулся встречать своего владыку.
– Ну что, не замучил тебя пленник?
– Нет. Здравствуйте, мой господин!
– Иди сюда, я же выполнил свое обещание – вот подарок!
– Ох!
Просил сладостей, а получил… Драгоценную шкатулочку, заполненную остро пахнущими травками. Стоит подобное очень дорого, поскольку привезено Бог знает откуда, из-за какого моря. Но каждая такая травка – избавление от смерти и боли. Хитрая такая шкатулочка. Я давно мечтал о подобном, но это – такая редкость!
– Угодил? – Грегор явно доволен.
– Да!!!
Я бы повис на его шее, болтая от радости ногами, и поцеловал бы его, так же я поступал со своим отцом и старшим братом, но … Кому понравятся объятия уродца?
– Ладно, идем в дом. Есть хочу, хочу искупаться, хочу выспаться!
– Что, девчонки спать не давали?
– Да уж, – и опять довольно хохочет. Люблю, когда он такой. Прежний…
Солнце уже садится, а Грегор торопливо жует в трапезной и пытается еще что-то мне рассказывать. Он не отпускает меня ни на минуту – видимо, тоже соскучился. Обсуждает сомнительные достоинства своих крестьяночек, на что получает от меня ехидную шпильку про то, что последствия глупости не все излечимы, бывают и непреодолимые обстоятельства.
– Да ладно, когда хороший мальчишка был лишним в деревне! Так что тебе точно вмешиваться будет не надо!
Я лишь пожимаю плечами. Надеюсь, завести семью и наследника ему в голову придет еще не скоро. Хотя… здешние папаши давно смотрят на него как на оленя, которого надо загнать на ловитве. Правда, еше никому подобного не удавалось. Грегор любит удовольствия, но близко его душу никто не сумел затронуть. Впрочем, наличие четырех-пяти перезрелых девок в доме в этом краю заставит отдать их хоть всем скопом кому угодно, даже дьволу, проклятому церковью, такому, как Грегор. Вот он-то как раз не еретик. Просто как-то ограбил церковный обоз с собранной десятиной. Скандал был!!!
– Ладно, а как поживает высокородный ублюдок?
Я ждал этого вопроса.
– Все неплохо. Раны чуть схватились, воспаления нет.
– Отлично! Я как раз думал, чем занять себя вечером!
«Нет, нет, нет, только не это! Нет, господин мой Грегор! Нет, не надо!»
– Может, чуть погодить? Он все еще слаб…
– Ооо! – Грегор очень нехорошо смотрит мне в лицо. – И тебя покорили серые трогательные глаза? Как ты сказал – человек? Нелюдь он, Ал, только сейчас он в нашей власти.
– Но почему вы-то уподобляетесь ему?
– Чтооо?
Мой архангел вскакивает, опрокидывая лавку. Я вижу, как он сжимает пальцами дерево стола – чтобы не ударить меня. Что бы я не болтал, он никогда меня пальцем не трогал. И сейчас сдерживается из последних сил. Был бы я ему равным по силе, получил бы уже по морде и размазывал кровавые сопли по лицу, как нередко бывало с его парнями, но я – не равный ему… Калека, уродец…
– Ал, ты не понимаешь, что говоришь…
– Пожалуйста…
Больше я выговорить ничего не могу, из глаз внезапно начинают литься слезы, а нос – жалостно хлюпать. Грегор запинается – хотел выкрикнуть что-то злобное, и испуганно смотрит на меня.
Грегор.
…Я помню, каким был Аларих три года назад. Я помню, что пришлось делать, чтобы вернуть его пальцам подвижность. Я помню, как он впервые взглянул в зеркало после выздоровления. Я… Я много чего помню. Не помню я только одного – Ал не плакал никогда. Совсем. Что бы не происходило. Ни от боли, ни от унижения, ни от страха. А сейчас… Что же сделала с ним эта высокомерная сука, что мой серебряный мальчик заплакал? Трижды я встречался с этой графской мразью. Дважды он ломал мне жизнь. И что – опять? Мой единственный друг – он против меня. И я не стану настаивать. Если он не хочет, чтобы я заходил к пленнику сегодня, значит, я зайду завтра. И тайком от Ала. Почему плачет? Влюблен в него? Возможно. Я знаю, что привязанность не может не возникнуть просто потому, что сейчас он сильнее графского отродья, он – защитник…
Аларих.
– Хорошо… – Это рычание, а не обычный голос Грегора. Он смотрит на меня с ненавистью – я жестоко уязвил его гордость. Но… я не хочу, чтобы они были вместе! Не хочу!
– Ладно, пора спать. Ты будешь ночевать у ублюдка или оставишь сиделку? – Грегор всегда умел сдерживаться, если хотел.
Я молчу. Слезы исчезли, мне очень стыдно. Я не хотел защищать мучителя моего господина, но он понял мои слезы именно так. И уступил.
– Пока мне надо побыть с ним…
– Хорошо…
Столько льда в голосе Грегора я никогда не слышал. Я не знаю, что говорить, и просто поворачиваюсь и ухожу вниз, к пленнику.
…Я никогда не думал, что так быстро Ал сможет предать меня. Или я не прав?..
Я возвращаюсь обратно в подвал. Низкие каменные ступени, сложенные из серого камня. У этого замка подземелий и пыточных нет. Грегор говорит, что, когда он нашел эти развалины, то были какие-то подземные ходы, подвалы, пара камер с заржавевшими цепями. Остался только подземный ход на берег реки, колодец посередине замковой площади, да подвальные комнаты – для провинившихся и для тех, кто ждет, когда его выкупят. Странно, но ужасающий всех Бастард не любит подобного. Замок в большей степени похож на зажиточный крестьянский двор, а не на обиталище разбойников. Впрочем, тому, кто рискнет вломиться сюда силой, не позавидуешь – сгинет еще в начале пути. Уж на что был бешеный граф Эйвин, но соваться в лес не рисковал. Выманил Грегора во внешний мир и там захватил.
В комнате тишина. Я осторожно пробираюсь при тусклом свете свечи к своему креслу, неловко что-то роняю на пол со стола. Мгновенное движение, пленник резко садится, пытается прислушаться, понять, кто вошел в комнату. Прекрасное правильное лицо мучительно кривится, страха нет, он просто пытается защититься. Можно подумать, Бастард его пожалеет!
- Господину что-то понадобилось?
Несказанное облегчение в слепых глазах, он откидывается на подушки. Не думал, что так обрадую его своим появлением.
– Нет, ничего не надо.
– Вот и хорошо, тогда спите спокойно, господин!
Тихий смешок в ответ. Не думал, что его высокомерие оценит мои слова как шутку. Да еще и сочтет допустимым отреагировать.
– Твой возлюбленный господин Грегор вернулся, ведь так?
– Да…
«Мой возлюбленный» вернулся и мы поссорились из-за тебя, графское отродье…
– Почему же ты желаешь мне спокойной ночи?
– Потому что ночь будет спокойной… – «Потому что я разрыдался из-за того, что Грегор делает с тобой, сжигая мне сердце… Даже у уродцев есть мечты… »
– Хорошо…
И он засыпает, спокойно, сладко. Словно и не было всего, что он натворил за этот год… Впрочем, зверь не понимает, что он – убийца. Для него это так же естественно, как дышать, есть, пить, любиться с таким же, как он…
Убаюканный спокойным дыханием пленника, засыпаю и я. Если бы я знал, что мой господин в ярости метался всю ночь без сна по спальне, не имея ни минуты отдыха! Если бы я знал, то мое место было бы рядом не с этой красивой тварью, а с Грегором. Но я не знал.
Утро началось так же обычно, как всегда: принести еды, накормить, напоить, умыть, переодеть. Сиделок у нас нет, точнее, в замке женщин нет совсем. Слуги есть, солдаты Грегора. А хочешь развлечься – вон из дома, есть деревни возле леса, а там молодцов Бастарда всегда привечают. Господин строго-настрого запрещает обижать местных. А женщин в замке не держит из-за склочных характеров и дурацкой ревности. Он так говорит.
Его высокомерная светлость молчит, не сопротивляется – ну и ладно, ну и хорошо, а другого мы и не ждем. Не первый раз вожусь я с пленниками Грегора, это одна из моих обязанностей. И горжусь, что все мои подопечные имели к моменту выкупа вполне товарный вид, даже если их поначалу приносили полумертвыми. Но с этим – я бы многое отдал, чтобы не заниматься им. Каждое прикосновение к его совершенству – напоминание о том, какой я сам. И это постоянно доставляет боль. Я знаю, в чем, в чем, а в видах боли я разбираюсь. И обманываться не хочу…
Грегор за весь день ни разу не зашел и не позвал меня к себе. И я прячусь в подвале, как мышь, не имея смелости взглянуть ему в лицо…
К вечеру в зале начинается какое-то движение, топот ног, какие-то крики. Похоже, мой господин затеял небольшую пирушку. Но меня не звали, я и не настаиваю. Его высокомерие, мирно продремав весь день, от шума просыпается, прислушивается, приподнявшись, хриплым со сна голосом спрашивает:
– Лекарь, что происходит? Бой?
Я только усмехаюсь в ответ… Бой не начинается с шума в доме.
– Нет. Над нами трапезная, видимо, мой господин затеял праздник.
Грегор любит такие вот внезапные развлечения. А сегодня ему, видимо, очень не по себе.
Пленник замолкает,отворачивается к стене – он уже немного окреп,с тал двигаться.
– Господин Аларих, идите наверх – хозяин зовет! – Голос слуги – словно гром среди звенящей напряжением тишины.
– А графа с кем оставлю?
– Да что ему сделается-то? Идемте-идемте, хозяина нельзя обижать,сами знаете!
Да уж знаю…
Взгляд Грегора добра мне не сулит. Он уже изрядно пьян, увидев меня, как-то похабно усмехается и хлопает ладонью по сиденью лавки возле себя:
– Иди сюда, мой сладенький!
Почему-то это обычное его обращение ко мне вызывает громкий смех. Похоже, выпито уже немало. А, ну понятно, почему затеяли праздник – среди солдат я вижу несколько шлюшек из города, да две деревенские девахи наперебой ухаживают за моим архангелом. Похоже, сегодня молодой граф будет спать в безопасности – кто же меняет девку на парня? Только не Грегор!
Пир идет своим чередом, мой господин упорно подливает мне вина, непрерывно болтая, словно и не было ссоры вчера вечером. Но смотрит он на меня, словно огнем прожигает. Я раз за разом отодвигаю кубок, не отпивая и капли – не люблю пить и не люблю состояние опьянения, мой архангел недоволен, что-то мрачно бурчит себе под нос, и я, чтобы не злить его еще больше, чуть пригубливаю терпкое вино, пахнущее сладким летом. И… что-то со мной происходит не то… Я чувствую необыкновенную радость, которая просто меня переполняет, я начинаю болтать как сорока, перебивать господина, впрочем, его это только забавляет. Он тоже очень пьян. Вокруг уже стоит громкий гул, женские взвизги – перепившиеся солдаты уже вовсю лапают долгожданных гостий, деревенские девахи, разочаровавшись почему-то в Грегоре, уже обнимаются в дальнем конце стола с кем-то из ребят, начинает лететь на пол посуда и кто-то уже вырывается на свежий воздух, и не для того, чтобы подышать, судя по звукам, долетающим через распахнутые настежь окна – и это-то холодным поздним вечером. Мне становится жарко, и не сильно соображая, что делаю, я пытаюсь расстегнуть фибулу на плече, стянуть ставший тесным балахон. Пальцы не слушаются, и я, теряя последний разум, прошу господина:
– Помоги снять одежду, жарко!
Грегор довольно долго осоловелыми глазами смотрит на меня, почему-то мрачно усмехается, рвет края одежды, фибула отлетает в сторону, и я слышу тонкий звук ее падения и перекатывания по полу. Похоже, это последнее, что мой разум может воспринимать трезво… Дальше – только обрывки шума, словно на мгновения выныриваю из воды и снова туда погружаюсь, какие- странные звуки, иногда складывающиеся во фрагменты фраз:
- Готов, похоже… Убрать его, господин?
Снова неясный гул, потом голос Грегора:
– Мне пора…
Потом долгий-долгий провал, ощущение полета и свободы, словно из моего горба проросли крылья и я стал ангелом.
Чьи-то руки шарят по моему телу, и эти прикосновения – они не несут страха, они даже приятны. Архангел мой, если бы ты был таким нежным!
Грегор.
…Мне всегда безумно хотелось его рассмотреть. Кроме тех месяцев, когда я нянчился с израненным и обожженным горбатым мальчишкой, я никогда не видел его тела. Ал прятался, словно рабыня с Востока. Широкие темные балахоны из шелка или тонкой шерсти всегда скрывали его с головы до ног, глубокие глухие капюшоны иногда доводили меня до бешенства – он прятал в них лицо и волосы, и я видел только улиткину шкурку, но не Алариха. А вот сейчас… Сейчас он безумно пьян, высокомудрый лекарь мой, и что-то непрерывно бормочет, и требует его раздеть. И мои добрые намерения – самому отнести его в комнату и уложить отсыпаться, – летят куда-то в направлении Ада. Я … хочу… увидеть… его… тело…
И я утаскиваю его в свою спальню и осторожно укладываю на свое широченное ложе, сунув под спину подушку. Надо же как-то справляться с тем, что спина у Ала больная. А вот сейчас – самое интересное… Если бы я сам не был настолько пьян и не приди мне в больную голову эта дикая идея, пожалуй, все было бы для нас по-другому. Но произошло то, что произошло…
Мой мальчик –завоеватель лежать спокойно не хочет, крутится и сердито что-то ворчит. А мне просто интересно – что же там, под широченным балахоном? Какими-то остатками сознания Аларих понимает, что с ним происходит, и пытается оттолкнуть меня, но я беру израненные длинные белые пальцы в плен и осторожно удерживаю их, обцеловывая каждый шрамик, каждый ожог. Я ведь помню их все, и те, что нанес сам… И чувствую, что руки Ала слабеют, он больше не сопротивляется. Ну вот, теперь можно продолжить…
Балахон мне удается стянуть не сразу – у него оказывается еще несколько застежек, и их приходится вылавливать, как блох на груди у придворной дамы. Но все-таки я – воин не из последних, и эта крепость мне покорилась… Недовольно шурша, шелковая ткань сползает с тела юноши. Я вздыхаю от предвкушения… А вот и нет… Фортификационные укрепления построены со всем знанием инженерного дела… Под шелковой змеиной одежкой обнаруживается толстая теплая рубаха из добротной домотканой шерсти с трогательными завязочками на груди и запястьях. Это при том, что два золотых ажурных браслета звенят при каждом движении на тонких руках. Ну, рубашечку можно приподнять, а можно и развязать завязки и вытряхнуть Ала из его шкурки. И тут приходит горькое осознание – он же южанин, он просто мерзнет в нашей холодной стране изо дня в день. Поэтому и тщательно спрятанная под широкой одеждой такая домашняя рубашечка. Я торопливо разматываю шнурочки и стягиваю рубашку через голову моего мальчишки. Ну вот, победа за нами. Нежное, безволосое, белое-белое тело с трогательными голубыми жилочками на тонких руках, раскинутых в стороны призывным жестом. Длинные стройные ноги, бесстыдно разведенные в стороны. Ал ведь лишь чуть ниже меня ростом. Его тело кажется мне совсем мальчишеским, детским. Узкие бедра, втянутый живот. Искривленные ключицы, одно плечо чуть выше другого, грудь впалая, но самую чуточку, так же, как у всех этих блаженных книжников. Я провожу ладонью по животу, груди. Юноша сонно и недовольно вздыхает, поворачивается на бок.
И тут я понимаю, почему он натягивает под свой балахон еще одну кольчугу из шерсти. Чтобы смягчить остроту контуров, привести свое тело хотя бы частично в тот вид, который мы называем обычным. И вижу острый выступ на спине, искривленную линию выступающих назад, как крылья у ангела, лопаток. Туго натянутую на горбу сухую неживую кожу. И я понимаю, что этот ломаный контур таит в себе адскую пропасть боли, возникающей при любом прикосновении, даже словесном…
– Ал! – Возглас вырывается у меня непроизвольно, мой мальчишка сладко вздыхает и поворачивается на живот, устраиваясь поудобнее на моем, между прочим, ложе!!!
Почему-то именно этот странный контур, похожий на сложенные крылья большой бабочки, кажется мне очень трогательным. И я осторожно наклоняюсь и прикасаюсь к его переломанной спине рукой и глажу обломок, пытаясь не причинить боль, приласкать. И, похоже, ему это нравится. Ал сонно требует:
– Еще!
Ну, еще – так еще. И я снова и снова провожу рукой между лопаток, пытаясь извиниться, что ли? За все, что произошло с ним, хотя и не по моей вине. Котенок маленький!
А потом… Потом я понимаю, что ласки не всегда бывают невинными. И дорого обходятся тем, кто ласкает. Возбуждение накатывает внезапно, неутолимый жар внизу живота – довольно привычное ощущение, все верно, мне пора развлечься. И то, что рядом со мной юноша, мой друг, мою одуревшую голову не смущает. Да и Ал тихо стонет, поворачивается на бок, подставляя под мои руки свое тело, и я вижу, что он тоже возбужден. Похоже,он не против. То,что мальчишка смертельно пьян и не отдает себе отчета, кто с ним рядом, я тоже сообразить не смог. Зато быстро сообразил другое…
Как можно приласкать возлюбленного, если у него больная спина, а так хочется поцеловать его губы и глаза, приласкать шею и грудь? И то, что ниже… Я собираю все подушки с ложа и с ковра перед ним с тупой пьяной сосредоточенностью. Их набирается много. И я с блаженным вздохом погружаю моего ангела с неразвернувшимися крыльями в их теплую глубину. Ну вот, а теперь...
Какое странное ощущение при поцелуе. По-детски нежные и жестковатые, как сухой хлеб, губы. И они приоткрываются под моим напором, и я… В общем, не задохнулись мы только потому, что Ал захрипел, пытаясь вдохнуть. И я оторвался от моего сладенького… А он опять заснул… Ну, это и к лучшему. Теперь можно и приласкаться. Аларих недовольно ворчит, когда я сползаю с поцелуями вниз, к самому интересному, но неосознанно опускает руки мне на плечи, словно поощряя меня. И… его возбуждение нарастает. Как и мое. И терпеть уже сил нет. Я осторожно извлекаю его из подушек и переворачиваю на живот, подсовываю подушку, пряча в нее его возбужденный ствол. Некрасиво с моей стороны, но мой возлюбленный продолжает спать, изредка блаженно постанывая.
Ничего общего с тем, что происходило с проклятым графским отродьем, нет. Пьяный задор сменяется страхом – я слишком хорошо знаю, как это бывает, когда насильно. Но… я подобного не допущу… Я торопливо шарю в изголовье кровати – там должно стоять ароматическое масло. Ну да, да, я люблю, когда от меня хорошо пахнет. И никто не скажет, что я навоз и смерд… Ладно…
Провести пальцами по ложбинке на спине,умилившись на трогательные ямочки по обеим сторонам поясницы,осторожно и обильно смазать хитрую складочку, заодно проверив, как там обстоят дела у самого Ала. Все хорошо, он стонет и немного подается назад, словно сдаваясь. Как я трясся из-за того, что сделаю ему больно при проникновении. Хмель все больше и больше действовал, голова соображала все хуже, но древнее желание получить свое не ослабевало. И все же я вломился в его тело как самый последний грубиян, Ал взвыл от боли, приподнял голову и тут же уткнулся в подушку – вино туманило его разум. А я сдержаться уже не смог. Юноша, видимо, уже не понимал, что происходит, рвался, не давая мне задать темп, пытаясь вывернуться, но я-то остановиться уже не мог… Кончил я внезапно, даже не почувствовав приближения разрядки, вырвался из тела Ала, перевернул его на бок,хотел приласкать ,чтобы и он получил свою долю удовольствия,но его возбуждение исчезло, он сердито заворчал, когда я попытался коснуться его паха, рефлекторно свел ноги. Поблагодарить все-таки мне его удалось, поцеловав в губы и услышав в ответ сонное:
- Дай же поспать, наконец!!!
Дальше… Дальше – смутные воспоминания. Я просто заснул возле него…
Утро. Безжалостный свет солнца, обнажающий последствия моего пьяного уродства! Ал, что же я сделал с тобой? Зачем? Зачем причинил боль?
…Мой возлюбленный завоеватель проснулся. Аларих сонно тянется, лежа по покрывалом, потом окидывает взглядом переворошенное ложе, одурело спрашивает:
- Где я?
Самый тот вопрос для утреннего пробуждения.Я не знаю, что делать, – то ли сбежать, оставив его разбираться с воспоминаниями о вчерашней ночи самостоятельно; то ли рассказать, что было; то ли извиняться за последствия своей дури!
- У меня…
Бедный мой лекарь! Кто бы принес лекарство от похмелья…
- Ааа…
Похоже, мне немного повезло, и он пока не может вспомнить, как оказался на моей постели. Но тут Ал пытается выбраться из тряпок, в которые я его почему-то замотал ночью, и сесть .Вот этого бы делать было не надо. Он вскрикивает от боли и неожиданности, валится обратно в ворох подушек.
- Грегор, что произошло ночью?
Что я могу ответить? Что я его немного изнасиловал по пьяни? Парня, моего друга и спасителя!
- Ал, я не хотел, просто так получилось. Тебе было жарко, и я захотел разглядеть тебя поближе, ну, а потом получилось как-то само собой. Очень больно?
- Грегор! Что получилось-то? Ты что… - Ал давится словами. Похоже, он совсем ничего не помнит.
- Ну, прости, пожалуйста!
Лекарь едва не подскакивает на ложе, зло шипит в ответ:
- Да уж, за такое извиняться – платить устанешь! Ты что, перепутал меня с той высокомерной сукой в подвале ? Грегор, ты что, так нажрался, что тебе было без разницы, кого поиметь?
- Ал, это не так! Честное слово, не так все было!
- А как? Ты хочешь сказать, что пал к моим ногам из-за моей неземной красоты?
- Ал!!!
…Я мечтал о близости с ним,я даже представить себе не мог, что я смогу проснуться на его ложе, и Грегор будет сидеть рядом, полуголый и виноватый. Но вот так… Взять меня пьяного, взять так, что наутро я не помню абсолютно ничегошеньки, – я не прощу ему. Я не животное и не домашний шут, чтобы становиться игрушкой для взыгравшей хозяйской похоти…
- Тебе что, в подвал было лень спускаться? Решил развлечься на месте? Ладно, я покажу тебе, на что ты польстился…
- Ал, прекрати немедленно! Что ты делаешь-то?!
Мой мальчишка внезапно поднимается во весь рост на кровати, обнаженный, спрыгивает на ковер на полу, морщится от боли, и резко поворачивается ко мне :
- Ты хотел посмотреть на мое тело? Ладно, да только смотреть лучше трезвым взглядом и при солнечном свете. Тогда все будет правдой.
И поворачивается ко мне спиной…
Если он хотел меня шокировать своим горбом, то зря – меня не пугает кривизна его спины .С болью я вижу другое – исцарапанные внутренние поверхности бедер, ссадины на нежных ягодицах, стянутую кожу – я даже не удосужился оттереть его тело после того, как мы… Скотина я бесчувственная…
- Ал!
Я встаю, подхожу сзади и прикасаюсь губами к шероховатой, истертой под одеждой острой иголке в его позвоночнике. Парень мой вздрагивает, будто я приложил к его позвоночнику раскаленное железо. А я прихватываю его руками, перекрещивая пальцы на его груди – чтобы не вырвался и не убежал.
- Отпусти немедленно, Грегор, отпусти меня! Что за забаву ты придумал?
- Ал, почему ты думаешь, что я испугаюсь твоего тела?
- Вот как! Значит, ты считаешь, что я красив? Или только по пьяни можно на меня соблазниться?
- Я не понимаю…
- Что не понимаешь? А тебя вчера не вытошнило, когда ты касался вот этого? – И он выворачивается у меня в руках, оказываясь возле лица обожженной щекой. - Или ты сразу приступил к делу? Действительно, что такого ласкать, зачем, и так сойдет…
- Ал, прекрати, в чем дело-то? Я же нравился тебе?
Этого не надо было говорить. Лицо его вспыхивает, он вырывается, с рыданием хватает свой идиотский балахон, накидывает на плечи и выносится вон из моей комнаты.
- Аларих!!!
Я совсем ничего не понимаю. Я не понимаю, почему он так странно отозвался на все, что произошло. Я не понимаю…