Название : " Проклятые "
| Вид материала | Документы |
- Литературе "проклятые вопросы" и предлагает свои варианты ответов, 6918.49kb.
- Списки летнего чтения по истории Русь и Византия., 29.61kb.
- Название зачеркнуто, 3503.04kb.
- Отчет о прохождении преддипломной практики в (название организации), 41.94kb.
- 40-е 50-е поиск ответов на «проклятые» вопросы эпохи история как трагедия, история, 27.25kb.
- Сильвия Браун Бог, творение и инструменты для жизни, 3072.68kb.
- Темы: Премьера на «Домашнем»! Сериал «Проклятые короли», 120.64kb.
- Книга 1 Серия: Атлант расправил плечи 1 «Атлант расправил плечи. Книга, 5440.13kb.
- Название проекта, 1045.5kb.
- Название учреждения, 420.86kb.
Каждый выбирает для себя…
Мерный гул моря, ярко-алый свет закатного солнца. Вот сейчас оно зайдет за горизонт, останется самый краешек. Птицы притихли и стих ветер. Еще немного и последний луч осветит небо перед тем, как наступить ночной тьме. Это мгновение называют улыбкой Бога – смываются все дневные и обиды, и печали, уходит боль.
Пловец блаженно потягивается в волнах остывающего от дневных забот моря. Море чуть стихает и он лишь покачивается на высоких волнах. Белая кожа просвечивает сквозь зеленоватую поверхность воды как чешуя ящерицы.
– Ну сколько можно плескаться в воде, ну-ка, вылезай на сушу! Холодно же, замерзнешь!
– Еще немного!
– Откроется насморк, не жди от меня любви! – Смех дрожит на губах говорящего.
– Ладно!
Ящерка разворачивается и плывет к берегу, осторожно бредет по гладким камням пляжа, в наступающих сумерках напоминая собой силуэт сказочного дракона с высоким гребнем на спине, тянущимися за ним морскими водорослями.
– Давай оботру и пошли домой, отмываться от соли! Опять тащишь за собой эту морскую траву! Оставь уже! Никто не возьмет ее до завтра!
Высокий мужчина торопливо поднимается с валуна, где сидел, сторожа свое сказочное чудовище, накидывает ему на плечи теплое покрывало, обнимает его за чуть приподнятое правое плечо. Купальщик звонко чихает.
– Вот всегда так! Сколько же можно не слушаться! И всегда во вред себе! А мы на завтра в гости званы – пришло приглашение от местного князька!
– Да ладно! До завтра есть время! Ты же меня ночью согреешь? – Ехидность и похабство смешаны в этом вопросе в равной мере.
– А как же, мой сладенький! Как же не согрею-то? – Ответ тоже полон не невинных томлений.
– Тогда пошли!
Поскользнувшись на гладком камне, юноша лишь слабо вскрикивает, начиная падать. И тут же взлетает вверх , – его спутник мгновенно подхватывает на руки легкое тело.
– Поосторожнее, а то ночью греть будет нечего.
– Ну уж…
Продолжать язвить он не успевает, – рот тут же затыкается нежным поцелуем, и надо много времени, чтобы обрести дыхание и настроение зло шутить. А потом его снова целуют…
– … Ал, ты дашь мне сегодня поспать или нет? Ведь завтра надо бы явиться к этому сеньору, по крайней мере, не с заспанной и помятой мордой!
– Да ну тебя, выспишься утром! Поди, к обеду звали?
– Ну да… Это да…
– Ну вот, а, значит, мы можем продолжать…
– Ну и бесстыдник ты, Ал! Знал бы раньше…
Тихий смех в ответ:
– Прошел бы мимо?
– Мимо тебя пройдешь, чудушко!
– Ааах!
– Ради Бога, ты хоть не ори на весь дом, – наши добросердечные хозяева искренне считают нас братьями!
– Да… кто… же… им… такое… внушил-то!!! Ой… Ннет, в… следующий раз… надо… будет… нарядиться… девушкой! О, Грегор, больно же! Потише, я же не из железа сделан!
– О, господи…Извини…
– Да ладно… И что тебе так нравится целовать мою спину, есть более чувствительные местечки!
– Ну-ну, это мы сейчас и проверим…
– Грегор!!!
Аларих.
Я всегда не слишком верил в то, что деревенские увальни Грегора способны быть верными. Просто практический деревенский ум, на мой тогдашний взгляд, предполагает выживание любой ценой и приспособление к любым прихотям господина. И собачью покорность даже при жестокости и несправедливости сеньора. Высокорожденные рыцари – да, они понимают, что такое рыцарская честь и верное слово, а назем… Им бы было полным брюхо да тепло в доме…
… Очнулся я от крика и ощущения боли, – кто-то тряс меня за плечи:
– Аларих, очнитесь, уходить надо! Вставайте!
– Ты что, слепой, не видишь – он не сможет идти.
Грубое грязное ругательство, почему-то звучащее совершенно беспомощно, ощущение пустоты, – чьи-то руки поднимают меня и куда-то несут. У меня еще хватает сил прохрипеть:
– Грегор, он где?
– Здесь, рядом. Быстрее, быстрее, собаки безногие, у нас не так много времени осталось…
Молодой голос дрожит:
– А те, кто остался, они вернутся?
– Дай-то Бог, мальчик, чтобы вернулись! Быстрее, сучий сын, чего встал посреди дороги!
Ощущение влажного воздуха, запаха плесени – похоже, мы ворвались в водовод под замком. Короткая команда, звон оружия. Дальше я почти ничего не помню , – потерял сознание. От всего дня остались воспоминания о том, что меня куда-то непрерывно несли, клали, прикрывали плащами и снова поднимали и несли. На мои слабые попытки спросить, что с Грегором, мне просто не отвечали. Как им удалось спустить нас с кручи речного берега, я не помню, помню только череду безумной боли и ругательства кого-то из воинов Грегора. Очнулся я к вечеру, – кто-то немилосердно лупил меня по щекам, повторяя:
– Аларих, открой глаза, Грегору вовсе худо, поднимайся, надо помочь! Аларих, да черти жги тебя в аду, ты собираешься просыпаться или нет? Ал!!!
Я сумел разлепить заплывший глаз, надо мной склонилось перекошенное лицо:
– Ал, вставай, совсем худо, помоги ему!
Подняться было долгим делом, но я все-таки встал и подошел к лежащему на полу Грегору…
… Последующие дни. Их не было. Я не помню их. Вся моя жизнь сосредоточилась в крошечной точке на ложе Грегора, там, где упрямо продолжало биться его сердце. Я не видел окружающих, мне было глубоко безразлично все, что делалось вокруг меня, – лишь бы Грегор продолжал жить, лишь бы широкая грудь, прорубленная, прожженная, простреленная, вздымалась для очередного вздоха и опадала, чтобы подняться снова. И эти краткие мгновения между выдохом и вдохом… Я боялся только одного – что очередного вздоха не будет. Когда у него внезапно начали леденеть губы и дыхание становилось все слабее, я просто разделся догола и лег рядом, обнимая его руками и ногами, прижимаясь всем телом, чтобы согреть его, удержать в этом мире. И мне было глубоко наплевать, что подумают обо мне и о нем грубые люди, которые и слова-то такого не знают – любовь…
Наверное, они все-таки знали, что это такое… Поэтому меня отрывали от ложа Грегора и пытались кормить,колотили по щекам, возвращая в действительность, толкали ложку с какой-то склизкой массой в рот, насильно поили водой. Какие-то женщины раз в несколько суток сменяли меня возле ложа Грегора и давали мне поспать хотя бы несколько часов. И даже во сне я слышал каждый его вздох,стон, даже слабое покашливание заставляло меня открыть глаза и в тишине с ужасом прислушиваться, вдохнет ли он в очередной раз, не прервется ли дыхание, не застонет ли от боли…
Когда на третьи сутки стало ясно, что его начала сжигать лихорадка, я сунулся в свой ларец и взвыл от ужаса, – он был пуст,я все свои снадобья истратил за эти три дня, пытаясь спасти Грегора. И молчаливые люди привезли мне почти такой же через день. Откуда его взяли, сколько он стоил, как его сумели найти, я не знаю до сих пор. Но Грегор жил…
День, два, неделю, две недели. Какие-то его воины приходили в нашу каморку, забирали его и меня и перевозили из дома в дом, из деревни в деревню. И это повторялось почти весь месяц. Мне было все равно, что сделают со мной, я лишь желал, чтобы Грегор выжил…
Через месяц он открыл глаза и я увидел в них разум… Лихорадка оставила измученное тело. Постепенно к нему возвращалась возможность говорить, он стал спокойнее спать ночами. Нас снова и снова перевозили с места на место, приезжали какие-то люди, Грегор говорил с ними, они уезжали куда-то. И мы снова покидали очередное убежище…
Прошло еще два месяца. Я опять научился спать ночами. Грегор же упорно учился ходить. Нас перевозили еще несколько раз, и наконец я услышал от него:
– Ал, нам придется навсегда покинуть страну…
– Куда мы поедем?
Грегор мрачно усмехается:
– На юг, туда, где нет зимы. Косточки погреть!
Какие косточки, он едва ползает, тяжело опираясь на палку.
– Как скажешь…
Мне уже настолько все равно, что произойдет с целым миром, лишь бы быть рядом с Грегором, что его слова не вызывают протеста.
И мы едем… Все дальше и дальше, все меньше людей сопровождает нас. И приходит день, когда мы остаемся вдвоем. Совсем одни в чужой стране, язык которой я почти забыл, а Грегор не знает. Какие-то купленные по случаю рыцарские грамоты делают нас дворянами, рыцарями из далекой страны, братьями. Это весьма призрачная защита от внешнего мира. И все же…
Каждый выбирает по себе…
Конечно, утро пришло значительно ранее, чем мы смогли выспаться. А надо было еще принарядиться и завить волосы, и красиво раскрасить лицо, – мне нравился обычай этой страны, сглаживающий немного неприкрытую грубость моих шрамов. Грегор долго ворчал, когда оказалось, что по их обычаям надо брать с собой не боевой меч, а парадную зубочистку, от которой в бою толку никакого, да еще и пораниться можно. Мне-то оружие и вовсе не полагалось, поскольку мое дело – спасать, а не убивать.Впрочем, пару лет назад учился я у одного целителя в южном городке… М-дя, если применить на практике то, чему он меня научил – население страны сократилось бы вдвое по непонятной причине. Не суть…
Грегор разглядывает мое отражение в зеркале, явно гордясь своим спутником. И мое приподнятое плечо и выпирающее крыло горба на спине его не пугают. Он очень долго подбирал одежду, которая бы украсила меня и дала возможность свободно двигаться. Кто бы мог подумать, что мой разбойник окажется еще и заботливым возлюбленным… Я до сих пор вспоминаю наше взаимное признание в любви. Этого не было в прошлой нашей жизни. Но внезапно пришло в этой южной стране. И тогда стала понятна причина раздражительности Грегора, его внезапного похудения, резких перепадов настроения. Мы словно нырнули в омут и бешеный поток вынес нас на необитаемый остров, где все пришлось открывать заново… Не суть…
Грегор долго и придирчиво осматривает наших коней, цепляет какие- то дорогие побрякушки на уздечки. По поддельным нашим родословным мы принадлежим к довольно родовитому дворянству, поэтому и званы в княжеский дворец представиться. А то бы нас позвали! Держи карман шире! Поэтому надо соответствовать положению. Ноблесс оближ! Грегор иногда любит порезвиться и представить себя грубым необразованным мужланом. Тогда эта фразочка, произнесенная с диким акцентом, сопровождается обычно или крестьянским костюмом и парой кур за пазухой, или изображением дикого сарацинского воина, тягающего на ложе молоденькую пленницу. Ясное дело, что пленницей должен быть я...
Дом местного владыки впечатляет. Чем меньше …, тем больше чванства. А чтобы не отставать от моды – дикое сочетание сельского разума и вкуса столицы. Смешно иногда выходит. Но тут все не так. Замок хорошо укреплен, на камнях стен до сих пор видны следы пожара, похоже, тут раньше были бои. Правда, Грегора оставить оружие не просят, да и слуг и охраны удивительно мало. Или мы их просто не видим.
Нас проводят в большой зал для приемов и, вежливо извинившись, оставляют одних. Грубое великолепие варварского вкуса. Одна радость – при все помпезности одна из дверей выходит в сад, оттуда слышны крики и смех, видимо, где-то играют дети хозяина, и сладкий аромат жасмина распространяется по серому мрачному залу, словно девушка заигрывает с суровым воином. Грегор сразу находит себе занятие – на стенах развешана коллекция необычного оружия и он подходит поближе, пытаясь определить, для чего предназначены все эти железки.
– Я рад приветствовать вас у себя, господа!
Знакомость голоса заставляет меня в нарушение всех правил шагнуть вперед, ближе к говорящему. Он тоже застывает. Повисает неловкое молчание. Грегор легко подходит к нам, начинает ритуальную часть приветствия и замолкает, растерянно глядя то на меня, то на крупного малоподвижного князя с широким лицом, ярко-зелеными глазами, мелкими веснушками на щеках и по-прежнему большим смешливым ртом жабенка.
Крис!
Похоже,Кристофер тоже узнал нас, его рука мгновенно хватается за рукоять кинжала. Он подается назад и готов уже звать стражу. Я чувствую,что у меня немеет лицо. Грегор же по-прежнему глядит безмятежно и немного удивленно. Нападать он не собирается.
– Крис, он не помнит вас!
Это единственное, что я смог выдавить из себя. Ноги подкашиваются, еще немного, и я просто сяду на пол. Страха нет. Воспоминания… Горчайшая пыль воспоминаний забивает рот и нос, не давая дышать. Крис вопросительно смотрит на меня, не разжимая пальцев на оружии.
Аларих.
Нам удалось скрыть от воинов Грегора еще одно огромное несчастье, произошедшее с их вожаком. Я так и не смог понять, что произошло, но лихорадка или ранение, или падение со стены привели к тому, что Грегор потерял часть своих воспоминаний. Когда он начал понемногу разговаривать, я понял, что он практически полностью забыл события, происходившие в течение последних двух недель перед нападением. Его воспоминания обрывались на том, что он пытался захватить Эйвина. И нападение он считал следствием того, что сумел увезти капитана королевских стрелков в свой замок.
И я… Я скрыл от него три вещи: что мы были любовниками, что Эйвин был взят им насильно несколько раз. И что в его (нашей) жизни вообще существовал бастард королевской крови. Я и тогда, и сейчас считаю, что это было честным решением. Если Грегор играл со мной на глазах Эйвина и Криса, чтобы пробудить их интерес к себе и добиться каких-то любовных успехов, то мне достаточно было бы просто быть возле него, даже в качестве слуги или друга, не будучи возлюбленным. Я не верил, что он снова сможет полюбить меня. Больше всего я боялся, что возникшие тени из прошлого приблизятся к нему с оружием,а он даже не пожелает защититься, поскольку не будет знать, что это враги. И я был счастлив, когда мы навсегда покинули страну и остались одни в этом мире.
Шли дни, Грегор окреп,смог уже довольно уверенно ходить, начал тренироваться с мечом. Правда, пока железо выворачивало ему запястья и долго удержать свой собственный меч в руках он еще не мог. Спали мы всегда вместе – я просто боялся оставлять его надолго одного. Именно спали: каждый на своей подушке, укрывшись своим плащом. И поскольку мы представлялись братьями, то никаких подозрений это не вызывало… Мой господин выздоравливал, становился все сильнее и увереннее в себе. Скоро ему не понадобится моя помощь и забота. В то время я испытывал чувства, близкие к материнским – мой орленок окреп и готов вновь подняться в небо. И в то время я запретил себе даже думать о любви. То, что было между нами до катастрофы – всего лишь дурь моего архангела. Так, развлечение после ужина. Он не может любить меня такого, просто не может и все!
Но что-то происходило между нами. Разум Грегора был помутнен, но тело-то помнило! Для него было мучением ощущать провалы между днями его жизни, и он раз за разом просил меня рассказать, что происходило в замке в течение этих двух недель, и я послушно повторял снова и снова. И это была чистая правда. Только я умалчивал раз за разом об Эйвине, Крисе, своей попытке отравить графа. Мой крест – это мой крест, и вовсе не надо было со мной разделять его тяжесть! Грегор каждый раз злился, гневно сдвигал тонкие брови, бешено кусал губы, чтобы не раскричаться от отчаяния, снова и снова просил повторить. И я повторял… Это было мучительно для нас обоих.Но отступать в этом бою я себе позволить не мог. Я не дам прошлому сломать нам жизнь еще раз! Я не хочу этого!
Грегор.
…Самым страшным испытанием для меня тогда была полная беспомощность. Словно на полном скаку мой конь рухнул в глубокий овраг. И я никак не мог выбраться из холода и темноты…
Измученное, ставшее бесцветным от усталости лицо Алариха, его панический страх при любом моем недомогании. Мои парни, глядящие с разочарованием, – я не смог защитить своих людей. Бесконечные переезды, провалы в беспамятство. Беззвучные слезы Ала. Он позволял себе плакать только тогда, когда никто не мог его видеть. Кроме меня… А я притворялся, что дремлю… Потому что нОшу он взвалил на себя невмочную. И я не смел его оставить одного на этой земле. Наверное, поэтому и выжил. Что не хотел оставлять смешного моего мальчишку…
Чувство постоянной тревоги и мучительной недосказанности. Попытки вспомнить самому. Тело возрождалось, но память молчала. Или заставляла вспомнить вначале самое главное?
Любовное томление… Я как-то очень просто жил до этого. Очень просто – я желал и брал то, что желал. Девчонки падали мне на грудь гроздьями, да и знатные дамы не отказывали. Почти никогда. Но тут было другое… Склоненный вниз тонкий профиль, полузакрытый длинными светлыми волосами, – Аларих что-то читает и сейчас к нему лучше не подходить, чтобы не получить кучу ледяных колкостей и с обиженным воем не унести свою порядком побитую шкуру в другую комнату. Тихий смех при моей совсем детской обиде. И нежный поцелуй в щеку. Такой невинный. Чуть перекошенные плечи на застывшей камнем спине, – Ал поссорился со мной. Он попытался силой решить там, где решать должен был я. А теперь он стоит спиной ко мне, уткнувшись в прозрачную преграду стекла и пытается успокоиться. А мне больше всего хочется подойти и обнять тоненькие плечи, провести рукой по выпирающему острию крыла на спине, поцеловать в шею… Стянуть с него этот дурацкий балахон и… Вот и…не будет! Аларих – брат и друг. И ничего более. Для него, по крайней мере!
Мне все труднее и труднее становится находиться с ним рядом и сдерживать себя постоянно, чтобы просто не прижать его посильнее и силой не заставить принять свой поцелуй. И все страшнее становилось ложиться рядом с ним каждую ночь. Просто потому, что в одну из ночей я мог не выдержать и натворить дел, за которые долго буду раскаиваться. Да только попытка уйти спать в другую комнату причинила столько боли, он был в таком отчаянии, что я оставил свои шуточки до следующего раза. И покорно шлепнулся на плоский матрас, укрывшись с головой одеялом. Ему оставалось только по-матерински поцеловать меня на ночь. И тогда он был на это способен. А мне хотелось выть от отчаяния…
Я перестал спать ночами. Бессонно вглядывался в темноту спальни и слушал тихое дыхание Ала, представляя себе, как сейчас перевернусь на бок и накрою его сверху, и его невинное спокойствие разлетится вдребезги. Каким он окажется – невинно-смущенным, страстным? Каким? Я не знаю… И не посмею узнать. Потому что за ночью придет утро и я увижу зареванное, полное отвращения лицо самого дорогого человека, единственной моей ценности и привязанности. Так что шутки в сторону, господин Бастард! Ты и так все потерял по своей дури, так сохрани хоть самое дорогое!
Силы возвращались, вскоре я уже попытался сесть на коня. Едва слез, впрочем, но помню, что рад был до безумия – еще одна примета старой жизни возвращалась. А потом….
А потом… Оказывается, Ал так же, как и я, не спал ночами, слышал мое ворочанье на ложе, прерывистое дыхание, замечал попытки удовлетворить себя. И он совершенно разумным и обыденным тоном предложил взять мне на ночь женщину, чтобы не мучиться от желания. Что-то говорил о потребностях выздоравливающего тела, о возвращении мужской силы… Это было омерзительно! Грязно и мучительно! Я заорал в ответ, в горке зазвенели начищенные серебряные кубки, бросился вон, шарахнул дверью так, что полетел белый налет пыли и куски шуткатурки.
Впрочем, добежал только до конюшни, влез на сеновал и зарылся в груды сена, пахнущие летом. Внизу хрупал овсом и довольно похрапывал мой новый конь. Кобылка Ала капризно перебирала ногами и призывно мотала головой, тихо позвякивала ее сбруя. Крошечный мирок, в который сжался мой прежде огромный мир. Но я почему-то не жалел об этом…
– Грегор, ты здесь?
Ломкая усталость металла меча после битвы. Еще немного – и со звонким стоном разломится пополам, умрет навсегда. Голос Ала в минуты отчаяния меня всегда пугал. И только поэтому я пожелал ответить ему.
– Да… Я хочу побыть один, уйди, пожалуйста!
– Нет!
За месяцы наших скитаний и моей болезни Аларих внезапно научился твердо говорить «нет» людям и обстоятельствам, и решений своих не менял никогда… Или он был таким всегда, просто я не замечал?
Негромкое поскрипывание лестницы под ногами, тихий вздох, ему трудновато пролезть в небольшой лаз на сеновале.
Мне приходится сесть и взглянуть в глаза опасности. Ал торопливо поворачивается ко мне необожженной стороной, он всегда так делает, когда злится или нервничает.
– Ты гневаешься на меня?
– Да…
– Но… Грегор, это же уберет твое томление, тебе сразу станет лучше! У мужчин всегда так!
– И у тебя?
Грубость срывается у меня с языка от отчаяния, – мне некуда скрыться от его настойчивого желания все сделать, чтобы мне было хорошо… Ты у меня-то спросил? Гнев и ярость жгут мое сердце…
– Я не мужчина…
И какое-то неуверенное понимание повисает между нами…
– Ал?!
Мой мальчишка поднимает на меня лицо, уже не пытаясь выглядеть красивее, синие глаза полны отчаяния, губы пытаются улыбнуться жалкой улыбкой.
И я спрашиваю, словно в омут бросаюсь:
– Ал, если я скажу, что хочу провести эту ночь с тобой, пожелаешь ли ты этого?
Он вздрагивает всем телом, отчаянно мотает головой, закрывает лицо руками. Но отступать я не собираюсь, надо довести дело до конца и разобраться раз и навсегда. И если он отвергнет меня, – жить-то, по большому счету, не для чего.
– Почему? Я тебе противен? Тебе отвратительно то, что я предложил?
Он молчит. Его тело словно окаменело, таким твердо-неподвижным стало плечо и часть щеки, которые видны.
– Я хочу, чтобы ты мне ответил! – Откуда только берется столько повелительного металла в голосе, еще пару недель назад я мог только стонать.
– Нет…
Так. Первый шаг сделан. Он в силах принять меня, но что-то очень важное не дает ему сделать этого. И внезапно я понимаю, что именно…
– Ал, я ведь с ума схожу по тебе, не могу толком ни есть, ни спать! Неужели ты не понимаешь этого?
Он долго молчит, потом очень неохотно отвечает:
- Ты лжешь! Никто не может желать монстра!
И осекается, словно сказал что-то лишнее.
Господи, какого монстра? Вообще, о чем он сейчас? Что такое он говорит?
Я мгновенно перемещаюсь ближе, просто прихватываю его за плечи, чтобы не вырывался, и начинаю целовать колотящееся в отчаянии тело, попадая куда смогу, – в губы, щеку, висок, шею. Он рвется изо всех сил, но я держу крепко.
– Ты совсем ослеп? Я ведь жить без тебя не могу! Зачем ты меня мучаешь, зачем предлагаешь каких-то баб? Ты мне нужен, один лишь ты! Ведь люблю я тебя, люблю без памяти!
– Грегор, нет, это неправда! Это твое желание говорит, ты просто хочешь…
Дальше он не может говорить, я валю его в мягкую пучину хрупких стеблей травы, прижимаю сверху всем телом, подсовываю под ломаный позвонок руку, проверяя, чтобы не было больно лежать.
– Я хочу тебя! И отказа не приму! И мне плевать, что ты считаешь, что тебя невозможно полюбить! Просто плевать на твою дурь и все!
Он рвется уже из последних сил, пребольно кусает меня за губу… Я только углубляю поцелуй. Бейся, кусайся, причиняй мне боль, делай, что хочешь, – я от тебя не отступлюсь.И твоей безграничной дури нас разлучить не дам!
Со слабым тянущим звуком рвется на груди его рубашка, я жадно приникаю губами к ямочкам под ключицами,тонкой коже, натянутой на ребрах. И внезапная награда, – руки Ала обнимают меня за шею, и он приподнимается, чтобы поцеловать мои волосы. Ох, Ал, что же ты со мной делаешь-то?
А потом… Бестолковые попытки раздеть друг друга и разодранные в клочья рубашки и кое-как уцелевшие штаны – с сеновала-то все равно надо будет спускаться. И торопливый жалкий шепот Ала. Да, я понимаю, что страшно боли. Но я быстрее себе руки отрежу, чем причиню ему хоть какую-то боль. И я, не торопясь, очень медленно прокладываю дорожку из поцелуев по его груди и животу, он очень старается не сжиматься, но удается это плохо. Он боится и очень напряжен. И если я в этот раз причиню ему боль, то следующего раза не будет – он меня к себе просто не подпустит. Так, Грегор, ты старше и опытнее… Проблюйся от ненависти и вспомни, чего бы ты не хотел, когда Эйвин насиловал тебя. И прижми свою гордыню. Все будет, как ты захочешь и как захочет Ал. Но первый шаг за вас никто не сделает.
И я понимаю самое первое – я не хочу в грязи и крови силой вырывать свое удовольствие. А, значит, надо найти уютное место, чтобы в первый раз все было как в королевском дворце! Но вот один момент – до дома мы просто уже не дойдем! И я тихо смеюсь и шепчу Алу на ухо:
– Представь,что это дворец и мы на королевском ложе!
Он ехидно хмыкает в ответ и я чувствую, как расслабляется его тело. Ну вот, старый плащ под ноги – это горностай, а под спину пару попонок, – тоже неплохо, они новые и лишь чуть пахнут конюшней. Ал уже откровенно потешается надо мной, смешно топорщатся растрепанные светлые волосы, он свободно выгибается на плюше попон, чуть разводит ноги.
– Эээ,я еще не готов!
Господи всемогущий, ну почему на конюшне нет ничего, кроме дегтя для осей и колес? Ни розового масла, да даже сливочное сошло бы!
На мой досадливый вопль Ал отвечает мирно:
– Сливочное – это в коровнике. А вот лавандовое не подойдет?
– А… откуда?
– Было в кармане штанов. Где-то тут…
Благодарю всех святых и демонов, я успел нашарить пузырек в скомканных штанах Ала раньше, чем он попытался убежать от меня.
– Эээ, милый, куда же ты? Испугался?
И тихое дуновение его дыхания, коснувшееся моих губ:
– Нет…Теперь уже нет!
О, господи! Радость моя! Мой мальчишка!
… Ал бьется подо мной, пытаясь хоть раз вздохнуть, а я… Голову я вовсе потерял, сейчас для меня существует только гибкое нежное тело, которое хочется исцеловать все, рассмотреть, прижать,ущипнуть и приласкать. Сойти с ума и обрести разум заново. Потерять навсегда и найти навечно… Острая игла горба на спине – как напоминание о бесчеловечной боли, изломавшей жизнь Алу, изломавшей жизнь мне, потому что он не хотел принять меня. Забрать эту боль… Я вылизываю тонкую кожу, глажу языком острые отломки позвонков… Никогда не дам причинить ему боль! Никому и никогда! Хватит! Теперь – только любовь и нежность… Для него теперь всегда будет только так…
И чувствую, как, словно загоревшись от моей ласки, тело моего странного возлюбленного теплеет, вновь становится гибким, он мягко отстраняет меня, поворачивается на спину, широко разбрасывает руки призывным жестом. И он возбужден, он тоже хочет этого…
А вот теперь тебе, Грегор, опозориться просто нельзя!Очень мягко, очень нежно. Приподнять бедра юноши. И не ломись,торопливая зараза, для него это первый раз, будь осторожнее. И приласкать чувствительное местечко и ощутить слабый запах травы с полей, колдовски-странный. И увидеть растерянный взгляд возлюбленного и одуреть от него, забыв все наставления, данные себе только что. И услышать вскрик и ощутить провал, и… Начать движения, столь же древние, как сама жизнь. Продолжающие эту жизнь. Ну кто нам виноват, что мы-то выбрали друг друга? Кто – нам – в – этом – виноват? И каждое слово – это мое движение, и ответная дрожь Ала, и его вскрики, и внезапная судорога, и всплеск безумия, охватившего нас. И приступ какого-то дикого восторга,и облегченный смех возлюбленного, и его поцелуй, и отчаянный шепот, прогремевший, как эхо в горах:
– Люблю тебя!
…Каждый выбирает по себе щит и латы, посох и заплаты…
Аларих.
Крис резко выдыхает и убирает руку с оружия. Внимательно вглядывается в глаза Грегора, что сейчас чернее ночи, и тихо переспрашивает:
– Не помнит? Почему?
– Ранение…
Грегор продолжает смотреть на него с вежливо-вопросительным выражением лица.
– Вы не помните меня, господин Грегор?
Резкий отрицательный рывок головы. «Нет!» В зале повисает напряженная тишина. Проще всего Кристоферу кликнуть стражу и заключить нас обоих до выяснения обстоятельств в одну из подземных камер. Но захочет ли он ворошить прошлое? Сколько лет прошло? Шесть? Семь?
Давно это было. В другой стране. В другой жизни. Где князя звали просто Крисом, пороли за драки и где он предал того, кого любил. Дважды предал.
Напряжение разряжают двое влетевших в зал с разбегу детей. Похоже, бежали наперегонки и не успели свернуть, влетели прямо в открытые двери. И в колени внезапно дрогнувшего Грегора. Крис напрягается снова, но мой господин ласково выцарапывает сорванцов, запутавшихся в широких складках его парадного плаща, улыбаясь, спрашивает, не ушиблись ли они, как зовут.
Мальчишка постарше, похоже, посмелее, да еще и наследник, поэтому он гордо отвечает незнакомому рыцарю, что зовут его Грегориан, что он – сын князя. И что больше всего на свете он любит играть в войну. Младший тихо пищит чуть в стороне – этот еще совсем мал. Грегор наклоняется пониже, чтобы разглядеть маленького тезку. Крис резко окликает сына, и они одновременно поднимают головы и глядят на князя. А я с ужасом вижу две пары совершенно похожих переливчатых глаз, сейчас одинакового цвета старого меда. Потом глаза малыша мгновенно темнеют, становятся черными, он сердито кричит:
– Это все Эйвин виноват! Я не хотел мешать приему гостей!
Грегор вздрагивает, как от удара плети. Вопросительно поднимает глаза на меня. Он явно ждет объяснений.
Крис мягко берет за руки малышей, спокойно говорит:
– Мы были знакомы… Давно. И очень мало. А граф Эйвин был моим другом. Пройдемте к столу – время обеда. Я хочу представить вам свою супругу. Аларих, не удивляйтесь нашим обычаям – княжество маленькое, у нас все просто.
– Ваш сын… Красивый мальчик…
Грегор молча идет сзади, стоически выдерживая атаки наследника и его крошечного брата.
– Да… Моя жена, – Крис как-то торопливо проглатывает это слово, – она родом с южного побережья. А там сильна еще примесь крови Востока. Она довольно необычной для этой страны внешности. И была хорошим воином. Это княжество завоевано в том числе и благодаря ей.
Легкая улыбка трогает обветренные резко очерченные губы Криса. Похоже, он действительно любит свою дикарку, подарившую ему наследника, похожего на Грегора…
Да это и неудивительно. Почему-то мне казалось, что у располневшего, чуть обрюзгшего от спокойной жизни Криса должна быть дебелая неподвижная жена-кадушка, надувающая толстые щеки от сословной спеси… А к столу почти выбежала молоденькая хрупкая женщина, смуглая, с явной примесью сарацинской крови и с такими же переливчато-карими глазами, как и у ее сыновей. И только значительно позже я понял, что княгиня на сносях и ждет третьего ребенка. Грегор крайне внимательно ухаживал за хозяйкой дома, давая нам поговорить с Крисом. Точнее,ему поговорить со мной. Потому что мне хотелось орать в голос о том, что он – поганый предатель, едва не погубивший Грегора, сгубивший ни в чем не повинных людей, принесший нам страдания и боль. Но я не посмел этого сделать. Если бы… Если бы я тогда не скрыл от Грегора правду, мы бы просто пробились через стражу и бежали бы из этого дома. Но я вынужден сидеть возле предателя и вежливо слушать его болтовню.