Geum.ru

С. В. Данько Субъективность без субъекта, или исчезающее Я

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
Глава III. Современный рационализм

  • « ...- Сними свою шляпу, - сказал Король Болванщику.

- Она не моя, - ответил Болванщик»


§1. Прыжок через свою тень. (К. Хюбнер)


Популярное в современной эпистемологии учение немецкого философа Курта Хюбнера позволит нам представить, как установки субъектной парадигмы реализуются в настоящее время в западной эпистемологии.

Концепция К. Хюбнера выдержана преимущественно в кантианском духе. Допуская, подобно Канту, относительную реальность данных субъективного опыта, автор исключает возможность проникновения разума в «саму реальность». Обновляя кантовскую модель познания новыми принципами объективации, он надеется разрешить наболевшую проблему современной эпистемологии, сформулированную Т. Куном в теории «революционного» развития науки.

Если Кун считает смену научных парадигм необъяснимым, и в этом смысле, иррациональным явлением, то Хюбнер стремится раскрыть подоплеку нестабильности и изменчивости основополагающих принципов науки и обеспечить возможность рационального подхода к научным процессам.

Представляя свой ракурс видения проблемы, Хюбнер вводит понятие «системного ансамбля». Сюда, в дополнение к куновской интерпретации парадигмы, включаются социально-исторические факторы, оказывающие существенное влияние на характер познания. Всякое положение, на котором может быть основано научное доказательство, автор считает интерпретацией реальности социально-историческим субъектом, то есть человеком, который обнаруживает себя и действует в контексте определенной исторической ситуации. Рациональность и объективность научных положений автор считает возможным рассматривать только в отношении общей системы взглядов, сложившихся на тот или иной исторический период. Любые научные теории строятся на базе «априорных принципов» - оправдательных, целевых и прочих установок, образующих «системный ансамбль».78 Обратим внимание, что понятие «априорность» имеет здесь существенно иное, нежели в кантовской философии, содержание. Кант напрямую связывает априорность знания с априорными категориями чувственности и рассудка, необходимо, по природе присущими субъекту. Хюбнер, говоря об априорных принципах, имеет ввиду их социально-историческую подоплеку, и считает их характер изменчивым, как изменчив сам социально-исторический контекст. Тем самым, Хюбнер избегает явной субъективистской интерпретации познания, свойственной Канту.

Свой подход к науке Хюбнер называет «реляционным»79, специально подчеркивая отличие своей позиции от позиций скептицизма и агностицизма. Сущность этого отличия проявляется в признании относительной истинности «знания об объекте, рассматриваемом с точки зрения ряда принципов»80. Автор утверждает, что, с одной стороны, «нельзя полагать, что свет, в котором мы видим вещи, относится к характеристикам самих вещей; однако мы вправе предположить, что природа предстает перед нами в этом свете... и мы видим ее такой, какой она действительно выглядит в этом свете»81 (курсив автора). «Реляционное понятие истины» есть «истинность, связанная с системой априорных положений, принятых в определенной исторической ситуации». При этом последние не имеют отношения к абсолютно истинным высказываниям, которые автор считает в принципе недостижимыми. Всякая научная теория по необходимости представляет из себя «эфемерное образование». Как бы мы ни старались, мы никогда не сможем «перепрыгнуть через свою тень», то есть избавиться от специфической интерпретации реальности, обусловленной насущной исторической ситуацией.82

Оценивая эпистемический статус научного знания, автор ссылается на «фундаментальное прозрение Юма», согласно которому «ни опыт, всегда относящийся к прошлому, ни чистая логика никогда не будут в состоянии доказать существование физических законов, действительных для всех времен».83 Из этого следует, что «ни существование, ни содержание законов естествознания не являются эмпирически данным фактом. Мы не просто обнаруживаем эти законы в природе, но, видимо, в известном смысле, привносим их в природу, навязываем ей».84 И нет никаких эмпирических свидетельств тому, что «законы все-таки существуют в природе сами по себе», так как мы не можем обосновать «предустановленную гармонию между тем, что мы вносим в природу, и тем, что в действительности есть».85 В том же ключе автор рассматривает и принцип причинности, согласно которому события подводятся под действия того или иного закона. Анализ этого принципа приводит к утверждению, что и в этом общем случае мы имеем лишь априорное установление, которое не может быть обосновано эмпирически и поэтому не является ни истинным, ни ложным. Таким образом оказывается, что ни сам этот принцип, ни теории, на нем основанные, ничего не сообщают о самой действительности. Автор в этой связи критикует позиции копенгагенской школы и философии Бома: и тем и другим, как он полагает, свойственна одна и та же ошибка: обе видят в предложениях и принципах науки «выражение существенных характеристик Природы или Бытия»,86 проявляя присущее человеку стремление «немедленно выдавать за объективную данность то, что порождено, по сути своей, его собственной проективностью».87 Историю естественных наук Хюбнер называет процессом, где постоянно происходит «такое смешение произвольных конструкций с онтологической реальностью». Со своей стороны, он убежден, что ни одна научная теория «не может претендовать на выражение онтологической структуры мира, ибо все такие теории суть только возможные интерпретации, в основе которых лежат практические постулаты». Всякая теория создает лишь модель мира, которая «по необходимости эфемерна».88

Хюбнер предлагает выбраться из «плена метафизики, в соответствии с которой физические предложения так или иначе должны описывать реальность, существующую саму по себе», и признать, что «ни базисные предложения, ни естественные законы не выражают непосредственные факты в каком бы то ни было смысле; в их установлении участвуют решения, принимаемые субъектом исследования».89 (Говоря о «непосредственных фактах», он имеет ввиду объекты эмпирического опыта, чистота которого исключается, по его мнению, «априорными принципами» системных ансамблей).

Эмпирический элемент, считает автор, может быть найден только в структуре метатеоретического вывода, который сформулирован следующим образом: «Если имеют место такие-то предложения, ничего не говорящие о природе самой-по-себе, то имеют место и другие предложения, которые эмпирически следуют из первых, но также ничего не говорят о природе самой-по-себе».90 В этом метатеоретическом предложении только и возникает реальность, но, понятно, это не есть реальность природы самой-по-себе.

Человек может увидеть природу такой, какой она предстает перед ним, только усвоившим все необходимые установления своей эпохи, то есть увидеть ее в определенном ракурсе, не имеющем отношения «к характеристикам самих вещей». Требовать чего-то большего, «значит считать себя если не Богом, то по крайней мере, удостоившимся божественного откровения».91

Таким образом, метарациональная концепция Хюбнера «принимает», с соответствующей оговоркой, все научные теории, которые гармонично вписываются в системный ансамбль. Существенно, однако, что при этом ни одна из них не имеет никаких онтологических преимуществ перед другими, поскольку они ничего не говорят о «самой реальности» - в этом (всего лишь!) и состоит оговорка. «Сама реальность» остается кантовской «вещью-в-себе», с той разницей, что теперь препятствием к ее постижению становятся исторически-изменчивые «априорные принципы» науки, а не «априорные формы чувственности и рассудка трансцендентального субъекта».

Удалось ли Хюбнеру создать логически непротиворечивую теорию? Или субъектные предпосылки классической теории познания проявились и здесь, несмотря на иной ракурс исследования, сосредоточенный уже не на качествах познающего субъекта, а на «априорных принципах системных ансамблей»?

Для начала попытаемся разобраться, что конкретно подразумевается здесь под «самой действительностью», о которой «ничего не говорит» ни одна научная теория.

Насколько можно судить, такой действительностью Хюбнер согласен считать данные чистого опыта, или, иначе говоря - эмпирические факты. Науке, как он показывает, такая действительность недоступна, «содержание теоретических положений не является эмпирическим», поскольку базисные предложения, лежащие в основании научных теорий, «сами являются теоретическими, их смысл определяется интерпретацией, они существенно зависят от принимаемых решений».92 Но дело не ограничивается только наукой и ее базисными предложениями. «Системный ансамбль», охватывающий, по Хюбнеру, всю жизнедеятельность социально-исторического субъекта, обеспечивает любому виду знания «априорную подкладку». Это означает, что «чистый опыт» вообще невозможен, так как все виды опыта определяются априорными принципами «системных ансамблей».93

Заметим, что отрицая возможность чистого опыта, автор тем самым отрицает существование данных чистого опыта. Это значит, что в своих тезисах о несовместимости научных данных с «реальностью самой по себе», он сразу расходится с нормами естественной интерпретации знания, поскольку последняя требует указания на действительные объекты, утверждения о которых несовместимы с утверждениями о недействительных (здесь - научных) объектах. Очевидно, нет смысла сравнивать научные объекты с тем, что не существует, и затем, на том основании, что научные объекты отличаются от того, что не существует, утверждать, что первые лишены «действительного существования». Если непосредственное наблюдение природы невозможно, то понятие «природы самой по себе», взятой в ее «чистой» данности, оказывается пустым. Это, опять же, означает, что невозможно проследить, как влияют на истинность научного знания априорные предпосылки. Результаты научных исследований не с чем сравнивать, если факты «самой действительности», как полагает Хюбнер, нам не даны.

Итак, мы убедились, что никаких «естественных» оснований для отрицания «подлинной реальности» научных объектов автор не выдвигает и не указывает ничего конкретного, чему научные теории могли бы не соответствовать.

Насколько можно судить, эпистемические достоинства «чистого опыта» определяются здесь не его «чистыми данными», поскольку таковых нет, а сугубо отрицательно - тем, что он, чистый опыт, не есть априорный опыт. Именно «априорный» характер опыта смущает автора и убеждает его в «эфемерности» научного знания. А пресловутую «априорность» нашему опыту придают, как было сказано, априорные принципы системных ансамблей. На этом утверждении последовательность обоснования «эфемерности» науки завершается.

Возникает закономерный вопрос: почему «априорные принципы», включающиеся в «системный ансамбль», снижают онтологический статус науки?

В связи с отсутствием прямого ответа в представляемой теории, позволим себе следующее допущение: возможно, здесь неявным образом предполагается, что «эфемерность» - свойство самих «априорных принципов».

В самом деле, только так можно понять мысль о влиянии последних на характер науки и опыта. Если предположить, что характер этих принципов «объективен», определяется «самой реальностью», то их влияние на научную деятельность не должно с необходимостью приводить к искажению «действительно существующего». Однако Хюбнер высказывает убеждение, что наука, связанная «априорным принципами», фатально не способна дать образ «реальности как таковой». Из этого следует, что сами «принципы» автор считает «эфемерными», не соответствующими «самой природе». Впрочем, никаких специальных указаний на это теория не содержит. Судя по всему, отрицание объективности априорных принципов «системного ансамбля», производится в достаточной мере стихийно, и имеет отношение не к тезисам, а предпосылкам концепции.

Выше мы показали, что К. Хюбнер склонен вплетать понятие «субъект» в контекст своих рассуждений. Например, априорные принципы соотносятся, как мы видели, с решениями, которые принимает субъект исследования. То, что решения - «наши», автору кажется очевидным, как и то, что наши решения (решения «субъекта исследования») не имеют отношения к «самой действительности». То, что заслоняет от нас «саму реальность», он называет «наша тень» - будто не может быть сомнений, где начинается и заканчивается «наша тень». «Мы» привносим «свои» законы в природу и не можем, по мысли автора, доказать, что «привнесенное нами» соответствует тому, что есть «в действительности» (см. выше). Вероятно, все явления «не эмпирического» характера, исключающие «чистый опыт», Хюбнер склонен рассматривать как явления субъективного порядка, неявным образом придерживаясь установки «действительно только то, что существует независимо от субъекта».

То, что априорные принципы не связываются с субъектом явным образом, маскирует субъектный характер данной теории. Этому же способствует еще одно обстоятельство - априорные принципы характеризуются здесь не как ложные высказывания, а, скорее, как некие правила, в соответствии с которыми формируется научная интерпретация действительности, определенный ракурс видения природы. Для иллюстрации характера этих правил автор проводит параллель между правилами карточной игры, и условиями научного опыта. И те, и другие - меняются, соответственно, меняются и результаты, в одном случае - игры, в другом - науки. Из этого выводится, что правила науки так же эфемерны, как и правила карточной игры, но будучи принятыми, они жестко предопределяют дальнейшую ситуацию. И при наличии необходимой связи между условиями и результатами, ни игра, ни научная деятельность, не имеют никакого отношения к «самой природе» (к реальности самой по себе).

С одной стороны, верно, что и в том, и другом случае принятые правила необходимым образом соотносятся с результатом. Но если правила игры принимаются условно, и ее участники прекрасно сознают, что «в природе» таких правил нет, то о принципах научной деятельности этого сказать нельзя. Поясним это. Когда Хюбнер пишет, например, что правильная интерпретация механики Декарта возможна лишь с учетом основных принципов картезианской метафизики,94 то в этом он прав; однако он не прав, считая принципы картезианства заведомо условными. Очевидно, что Декарт был убежден в глубоких онтологических основаниях методических правил, которыми он руководствовался. В частности, следуя принципу «принимать за истину лишь то, во что мы верим в силу божественного откровения»,95 Декарт не сомневался в реальности божественного откровения и в соответствии принципов «божественной механики» принципам организации реального мира.

Автор игнорирует эти очевидные обстоятельства и считает априорные правила науки условными, как и правила игры, и ничего не говорящими о «самой действительности» - вероятно, по тем же (субъектным) основаниям, по которым Декарт, в свое время, отрицал достоверность чувственного опыта.

Итак, многое свидетельствует о близости данной концепции к установкам субъектной парадигмы. Несмотря на призыв «выбраться из плена метафизики», сам Хюбнер не смог этого сделать, возможно потому, что неправильно представил себе характер этого «плена». Разделяя принцип западной рационалистической традиции, он оказался перед выбором: либо объекты науки реальны, то есть не зависят от субъекта, либо - наоборот. Преодоление «плена метафизики» могло состояться только в том случае, если бы автор осознал бессмысленность обеих альтернатив и парадоксальность общего принципа субъектной парадигмы.

В некоторых отношениях представленное Хюбнером описание процессов познания в срезе исторического развития науки можно счесть правдоподобным, но с основными выводами его теории согласится нельзя. Влияние социально-исторического контекста на содержание научного знания вполне вероятно, но само по себе оно не гарантирует фиктивность научного знания по отношению к природе как таковой. Поэтому, на наш взгляд, следует пересмотреть подход, предполагающий уравнивание эпистемического статуса науки и мифа96, и исключить все прочие положения, связанные с субъектной интерпретацией знания.


§2 Утешение «триллером» (Радикальный конструктивизм)


В 80-х годах в Европе сформировалось новое направление в эпистемологии, получившее название «радикальный конструктивизм». Центральную идею этого направления выразил один из его ведущих представителей Э. фон Глазерфельд: знание не обретается пассивным образом, оно активно конституируется познающим субъектом; функция познания носит адаптивный характер и служит для организации опытного мира, а не для открытия онтологической реальности.97 Развивая неконвенционалистское учение о познании, сторонники радикального конструктивизма пытаются устранить главный эпистемический парадокс, возникающий в связи с традиционной интерпретацией знания как репрезентации мира в том виде, в каком он действительно существует: для того, чтобы подтвердить достоверность знания в таком его понимании, необходимо сопоставить имеющееся представление о мире с тем, что оно представляет. Поскольку мы, очевидно, лишены такой возможности, проблему «соответствия» следует считать парадоксальной, неразрешимой и бессмысленной. Предложив новую интерпретацию знания, выстроенную с привлечением методологического инструментария конкретных наук - биологии, нейрофизиологии, психологии - конструктивисты решительно заявили о полнейшем отмежевании от всех форм традиционной эпистемологии: «радикальность радикального конструктивизма состоит, прежде всего, в том, что он порывает с общепринятой традицией и предлагает теорию познания, в которой понятие знания больше не соотносится с «объективной», онтологической действительностью, а определяется единственным образом как устанавливаемый порядок и организация опытного мира, формируемого в процессе жизни (проживания)»98

Таким образом, ключевыми в характеристике познавательной деятельности становятся понятия «жизнеспособности» и «пригодности» когнитивных структур, формируемых живыми организмами в опыте взаимодействия со средой обитания: «в рамках конструктивистского подхода понятие жизнеспособности, применяемое в отношении опыта, замещает собой существующее в философии понятие Истины, призванное обозначить «правильное представление о реальности».99 Поскольку познание «больше не понимается как поиск абсолютного (иконического) соответствия с онтологической действительностью, а лишь как поиск подходящего образа действия и способа мыслить, традиционная проблема исчезает сама собой».100

Однако заметим, что констатируя принципиальную неразрешимость «главного эпистемического парадокса» конструктивисты вовсе не порывают с «традиционным сценарием в эпистемологии»101 поскольку связывают неразрешимость парадокса с невозможностью «выйти за пределы... человеческого способа восприятия и мышления»102 и судить о мире каков он есть. Под видом отмежевания от «бессмысленного» вопроса о достоверности, конструктивизм все-таки выдал на него ответ. Ответ, как можно заметить, отрицательный: достоверное знание о мире как он есть в действительности, не существует, поскольку субъект, будучи живым организмом, не познает мир, а приспосабливается к нему. То, что мы называем знанием, на самом деле представляет из себя пригодную для выживания конструкцию субъекта (автономного организма), и хотя характер каждой конструкции существенно зависит от внешних воздействий, ни одна из них ничего не сообщает о том, каков этот мир в действительности. Таким образом, конструктивисты сохраняют привязку понятий «реального» и «нереального» к противопоставлению «объективного» и «субъективного», «внешнего» и «внутреннего». Они отвергают трактовку знания как способа достижения истинной картины мира, отвергают идею достоверности как соответствия знания реальности, но, тем не менее, принимают трактовку реального мира как мира транссубъективного - независящего от субъекта. В их интерпретации реальный мир оказался «независящим» от субъективных «конструкций».

Дело, как было показано, не в том, что проблема достоверности в ее традиционной постановке неразрешима, а в том, что сама ее постановка некорректна. Конструктивисты обошли вниманием то обстоятельство, что за «главным эпистемическим парадоксом» знания как репрезентации кроется его парадоксальная предпосылка, отождествляющая реальность с тем, что существует независимо от субъекта и требующая, чтобы достоверное знание соответствовало внешнему, независимому от субъекта миру. Поэтому прежде, чем фиксировать неразрешимость проблемы соответствия, следовало бы уточнить, насколько правильным является принятое в ней понимание реальности. Вместо этого конструктивисты обогащают традицию скептицизма учением о «действительном» предназначении знания, в соответствии с которым оно не только не может, но и не должно являться знанием о реально существующем, объективном мире. Такие выводы вынуждают усомниться в конструктивности радикального конструктивизма - проблема не «исчезает сама собой», поскольку идея действительного мира осталась прежней - выдержанной в терминах рационалистической традиции.

Вообще, представители радикального конструктивизма, как правило, избегают прямых высказываний онтологического характера. В частности, Глазерфельд подчеркивает, что конструктивизм ничего не говорит и говорить не должен о том, что может и что не может существовать103. Единственная доступная субъекту «реальность» есть его собственная конструкция, и на этом следует «остановить вопрос» о реальности и достоверности. Похожей точки зрения придерживаются П. Ватцлавик, Х. Ферстер, У. Матурана и другие. На деле конструктивистская программа «эпистемология без онтологии» вылилась в эпистемологию с неясной и слабо выраженной онтологией, оставляющей, в частности, открытым вопрос о существовании внешнего мира, что привело к обвинению в солипсизме.104 Кроме того, неясным остался онтологический статус самого конструирующего субъекта: если последний не является своей собственной конструкцией, то в каком мире следует его «разместить»? На эти и другие проблемы обратил внимание Г. Рот, сформулировав ряд парадоксов конструктивизма. Для их разрешения он дополнил конструктивисткую эпистемологию уже вполне определенной онтологией, которая, по его словам, явилась связующим звеном между конструктивизмом как философской теорией, с одной стороны, и знаниями, добытыми в результате исследований мозга, с другой.105

Концепция Рота представляет для нас особый интерес, поскольку в ней предпринимается попытка обосновать онтологический статус самого субъекта познания. Результат этой попытки весьма радикален: неявное отрицание реальности субъекта, следующее из глобального принципа РТ, перешло, наконец, в явное.

Согласно Роту, вовсе не субъект («я») создает конструкции, наоборот - он сам представляет собой конструкцию мозга. Таким образом то, что мы называем «собой», своим «я» - в реальности не существует. Рот признает, что такое утверждение «вполне может выбить почву из-под ног, тем не менее, оно является в такой же степени неизбежным, как и все другие заявления о конструктивности действительности. Утешением служит то, что такого рода точка зрения никак не угрожает стабильности моей действительности: на самом деле я вовсе не провалюсь в бездну, если узнаю, что я являюсь конструктом какого-то недоступного мне мозга».106 Утешение, надо сказать, слабое, такая концепция, пожалуй, могла бы послужить неплохим сюжетом для триллера, а если счесть ее, к тому же, верной, научно подтвержденной теорией, то она, вопреки заверениям автора, действительно могла бы провоцировать падение в бездну. Хотя для начала, конечно, надо убедиться в ее обоснованности и непротиворечивости.

Обоснование онтологии строится следующим образом: Рот выделяет три области, из которых состоит мир наших ощущений: «мир ментальных состояний и Я, мир тела и внешний мир». Эти области он называет «подразделениями феноменального мира, т.е. действительности».107 В пределах действительности происходят все переживаемые человеком события («если я прикасаюсь к предмету или с кем-то разговариваю, то прикасаюсь к действительному предмету и говорю с действительным человеком» и т.п.)

Согласовывая непосредственность восприятия действительных объектов с данными о работе органов чувств и мозговых центров, он приходит к выводу, что во избежание противоречий «мы должны принять, что действительность и ее деление на три области является конструкцией мозга».108

Затем он переходит к «эмпирическому доказательству» этого тезиса. Наглядными эмпирическими свидетельствами полагаются примеры массивных нарушений схемы восприятия, в частности у пациентов, страдающих шизофренией. Возникающие у них галлюцинации, сопровождающие повреждения в определенных областях мозга, позволяют предположить наличие каузальной зависимости между мозговой деятельностью и наблюдаемыми событиями. Сопутствующий ряд аргументов связан с ненадежностью критериев действительности: «восприятие «действительно существующего» - как мы все знаем из опыта - далеко не всегда достоверно отличимо от сенсорных иллюзий, галлюцинаций, либо обычного воображения». Рот разбивает критерии на группы и в каждом случае показывает, что определенные факторы - семантические, синтаксические, прагматические и другие могут склонить нас (наш мозг) к признанию действительным того, что на самом деле не происходит. Например, прагматический критерий (предвидение и «достраивание» событий на основе предварительных представлений) провоцирует определенные ожидания зрителей и позволяет фокусникам вызывать у них практически любые иллюзии.

Свой обзор он завершает выводом о том, что «мозг производит оценку реальности переживаемых состояний согласно определенным критериям, ни один из которых не может быть признан абсолютно достоверным»,109 что также должно подтверждать тезис о конструировании действительности мозгом.

По сути дела, приведенное эмпирическое «доказательство» сводится к следующему: поскольку все факты являются конструкциями — они не действительны, а поскольку они не действительны, они являются конструкциями.

Разумеется, эти рассуждения имеют некий «логический» камуфляж: сначала Рот называет конструкциями те факты, которые, будучи недействительными, полагаются действительными (иллюзии, галлюцинации и т.п.). Затем он распространяет понятие конструкции, в котором теперь мыслятся недействительные факты, на все, что так или иначе переживается, подкрепляя этот шаг тем, что все события «имеют в мозге совершенно определенное представление».110 Последнее обстоятельство само по себе было бы недостаточным как для того, что бы счесть все факты конструкциями, так и для того, что бы счесть их недействительными. Для того, что бы счесть их конструкциями, необходимо сначала показать, что все они недействительны (так как, согласно предпосылке, действительные факты не могут быть конструкциями). Также нет оснований считать их недействительными (для этого потребовалась бы предпосылка, что все факты, имеющие представление в мозге - недействительны). Поэтому каждый из этих двух тезисов «доказывается» на основе неявного допущения другого тезиса. Указывая, что все критерии действительности недостоверны и все они конструируются мозгом, Рот «доказывает», что все факты, полагаемые действительными, на самом деле - недействительны, а затем выводит уже «необходимое» заключение, что все они суть конструкции.

Надо сказать, что и в самом «камуфляже» присутствует существенный недостаток: неверно, что ни один из критериев действительности не может быть признан достоверным и все, что нам представляется, можно считать иллюзией. Мы уже обращали внимание на то, что отрицание реальности каких-либо фактов всегда опирается на констатацию иного и действительного положения дел (и само представляет из себя такую же констатацию, выражаемую фразой «на самом деле этого нет»). Например, иллюзии, внушаемые фокусниками, не могут считаться иллюзиями, если отсутствует возможность их «полного разоблачения», показывающего, что происходило на самом деле, а чего в действительности не было. Другого (корректного) способа обоснования иллюзорности, фиктивности представляемых событий не существует. Не существует его и для Рота, поэтому во всех своих примерах он сам неявно признал действительность фактов, на основании которых констатировал иллюзорность других фактов. Он признал действительным факт повреждения участков головного мозга пациента, и то, что на самом деле никакого «двойника» рядом с больным шизофренией нет, признал, что события, внушаемые иллюзионистом, на самом деле не происходят и т.п. Таким образом, доказательство Рота, помимо прочего, содержит в себе логическое противоречие: из неявно признанной действительности некоторых фактов выводится их же недействительность (или нереальность, в самом эмпирическом доказательстве автор ограничивается обыденным словоупотребленим, поэтому дальнейшее концептуальное различение этих терминов предваряется их фактическим отождествлением).111 Столь же противоречивыми оказываются и другие положения онтологии радикального конструктивизма.

Рот пишет: «Если я принимаю, что действительность является конструкцией мозга, то одновременно я вынужден предположить и мир, в котором существует сам этот мозг-конструктор. Обозначим этот мир как объективный, независимый от сознания, трансфеноменальный. Отчасти ради простоты я назвал его реальностью и противопоставил действительности. В этом мире - как мы будем полагать - существует много предметов, в числе которых находятся и организмы. У многих организмов есть... мозг, в котором на основе... реакций и внутренних процессов возникает феноменальный мир, т.е. действительность». Итак, Рот разделил мир на «реальность и действительность, на феноменальный и трансфеноменальный, на мир сознания и мир по ту сторону сознания».112 При этом ни один действительный предмет не является, по Роту, реальным, и ни один реальный - действительным: «если я к чему-то прикасаюсь, то двигаю своей действительной, но не реальной рукой, которая дотрагивается до действительного, но не реального предмета»113. Все действительные предметы являются конструкциями мозга, в то время как реальные предметы конструкциями мозга не являются. Как мы упомянули выше, к действительным, но нереальными явлениям следует относить и сознание субъекта, и самого субъекта, то есть «я»: «действительность не является конструкцией моего Я, поскольку я сам являюсь конструкцией».114

Приведенных здесь идей достаточно, чтобы продемонстрировать несостоятельность всей онтологии (даже если принять в качестве допущения необоснованный, как мы убедились, тезис о конструировании действительности мозгом).

Начнем с того, что вся теория опровергает себя своим же собственным содержанием. Если всякая мысль есть конструкция, ничего не сообщающая о вещах как они есть, то и теория нейробиологического конструктивизма Г. Рота есть конструкция, лишенная всякой объективности. Рот заметил этот парадокс, и потому уточнил, что его теория есть не более, чем предположение, позволяющее дать удовлетворительное разъяснение «многим вещам».115 Парадокс исчезает, считает Рот, если он, как ученый, откажется «от претензии вещать объективные истины». Единственное, что, по его мнению, он в состоянии сделать, так это проследить за тем, чтобы излагаемые им гипотезы удовлетворяли самым высоким стандартам достоверности и внутренней согласованности.116 Однако внутренней согласованности данной теории явно недостает. В этой связи укажем на два других ее парадокса.

Первый состоит в том, что реальность объявляется трансфеноменальной, или независящей от сознания. Конечно, признание такой реальности снимает обвинения в солипсизме, но от какого сознания реальность не зависит, если никакого сознания нет? Обычно в теориях субъектной парадигмы субъект, по крайней мере, полагается реальным, его реальность лишь неявно отрицается принципом РТ. Здесь же открыто заявлена фиктивность сознания, и при этом последнее включено в каузальные отношения с реальностью. Итак, если сознания, как такового, «нет», то бессмысленно рассуждать о независимой от сознания реальности. Таким образом, идея трансфеноменального мира оказывается некорректной.

Другой парадокс состоит в том, что конструкция, в соответствии с общей интерпретацией ее происхождения не может быть ни реальной, ни действительной, поскольку, объявляясь действительной, то есть - нереальной, она все равно неявно оказывается реальной.

Совмещение несовместимого происходит следующим образом: с одной стороны, конструкции явным образом трактуются Ротом как действительные, то есть не реальные явления, именно конструкции мозга и образуют действительный мир. С другой стороны, конструкция не может не быть реальной, поскольку представляет собой реальное проявление реального мозга. Если допустить, что никаких конструкций мозга в реальности нет, то вся теория рушится. Следовательно, всякая конструкция должна быть признана одновременно и «реальной», и «действительной», что означает, что она не может быть ни «реальной», ни «действительной». Это глубокое, сущностное противоречие, скрытое в самом ядре концепции, окончательно разваливает предложенную Ротом онтологию радикального конструктивизма.

Насколько нам представляется, причиной выявленных противоречий является подспудно принятый принцип РТ, согласно которому автор склонен считать все мыслимые объекты нереальными, на том основании, что существует связь между работой мозга и наблюдаемыми событиями. Этот же принцип побуждает его к поискам реального мира «по ту сторону сознания» и к постулированию «трансфеноменального» мира, который только и может быть «реальным» в РТ.