Генерал краснов. Монархическая трагедия. Блейз Честное слово генерала
| Вид материала | Документы |
| Бедная Россия!» |
- Убиты и… забыты, 789.98kb.
- Одним из героев Отечественной войны 1812 года был выдающийся русский генерал Барклай-де-Толли, 34.52kb.
- Петр Николаевич краснов всевеликое войско донское, 2433.88kb.
- Нет, вы слышали? В промсвязьбанке сезонное снижение ставок по автокредитам! Говорю, 19.58kb.
- Классный час на тему: «Что такое дружба?», 27.58kb.
- Честное слово банкиров и директоров, 32.15kb.
- П. Н. Краснов Нижеприведенный исторический очерк, 5150.09kb.
- Б. Обама тримає слово, 155.62kb.
- Основные вехи жизни и творчества, 364.91kb.
- Честное слово, 09. 10. 2007, 57.48kb.
Тщетны были усилия некоторых мемуаристов выставить ген. Черемисова вторым Бонч-Бруевичем. М.Д.Бонч-Бруевич, названный Врангелем тупым и беспринципным, в мемуарах объяснял причины перехода к большевикам: «Режим Керенского с его безудержной говорильней казался мне каким-то ненастоящим». Слабое оправдание. В.А.Черемисов тоже возмущался Временным правительством, 4 ноября он уже без стеснения писал генералу Я.Д.Юзефовичу, с которым был подчёркнуто на «ты»: партия с.-р. «около 8 месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их. В то время как большевики успешно пропагандируют в войсках, эти господа ограничиваются только тем, что ссорятся между собой и требуют помощи от командного состава» [48, с.482]. Под приведёнными словами Бонч-Бруевича и Черемисова Краснов подписался бы, не раздумывая, но единомыслие относительно режима Керенского не помещало трём этим генералам выбрать три разные дороги.
П.Н.Врангель вспоминал: «Маленький, худенький, с бегающими чёрными глазками и приятным, несколько вкрадчивым голосом генерал Черемисов произвёл на меня впечатление живого, неглупого человека». Он умел хорошо «ладить с солдатами» [44], «может быть, лучше, чем кто-либо другой из генералитета, понимал настроение солдатских масс» [28]. Понимая, Черемисов, не разделял их настроения. Самым твёрдым убеждением Черемисова было: «Как бы ни обострилась борьба в Петрограде, чем бы она ни кончилась, армия должна во что бы то ни стало удерживать ныне занимаемые позиции» (25 октября – адмиралу А.В.Развозову о захвате правительственных учреждений). В 23ч.45м. 25 октября Черемисов писал то же Болдыреву. 27 октября – Духонину: «Вы совершенно неориентированы в положении дел здесь, то, что Вам сообщают со слов Войтинского, неверно. Его проекты слишком легковесны и увлекают его самого, и он ими увлёк верховного». Армия и флот за невмешательство «в политическую передрягу», «задача войск остаётся прежняя, т.е., упорное удерживание ныне занимаемых позиций». Черемисов передавал Духонину, что войска Северного фронта резко против отправления в Петроград и резонно замечал: раз «на других фронтах, по Вашему заявлению, войска готовы поддерживать Временное правительство», то пусть оттуда их и шлют [48, с.611]. 4 ноября Черемисов – Юзефовичу: «Чем же я могу тебе помочь? Если у тебя нет надёжных войск, на которые ты мог бы опереться, то у меня тем более таких войск нет» [28, с.473].
Может быть, Черемисов был умнее Краснова, может быть, Краснов не понимал, что сопротивление бесполезно, но Краснов видел дальше в понимании последствий и понимании необходимости сопротивления злу силою. Сравнивая Краснова в октябре с Императором в феврале, можно найти сознательное контрреволюционное сходство и различие возможностей одолеть революцию. Мартовский переворот осуществился только из-за участия в заговоре Алексеева и Рузского: если бы те сделали то же, что Духонин и Черемисов в октябре, Монархия победила бы революцию. А в октябре при всей лояльности Черемисова и Духонина к Керенскому, крыть большевиков было нечем.
Но это не значит, что поход Краснова был бесполезен и представлял собою авантюру – Мельгунов безоговорочно поддерживает Черемисова в обозначении похода на Петроград непродуманной авантюрой. Экспедиция генерала Н.И.Иванова в феврале 1917г. имела огромное моральное значение, она была контрреволюционным символом Верности, который теперь явил собою генерал П.Н.Краснов. Когда Ленин 1 октября писал «письмо в ЦК, ПК, МК», призывая не медлить, «взять власть тотчас», Ильич мотивировал призыв: «Если даже у Керенского есть под Питером один-два корпуса конных войск, он вынужден сдаться», «Победа обеспечена, и на девять десятых шансы, что бескровно» [48, с.39]. Не будь Краснова, прогноз бы сбылся. Ленин обоснованно считал, что солдаты не станут воевать за Керенского, чтобы продолжать воевать с немцами, когда Ленин предлагает им не воевать за Керенского, чтобы не воевать против немцев. Генерал Краснов в силу личных качеств стал тем 10-м шансом, нарушившим план Ленина.
Взятие Гатчины заставило Ильича понервничать. Он и Троцкий даже опасались за судьбу пролетарской революции. Ленин приказал срочно мобилизовать кронштадцев и всех кого только можно: «положение революции в смертельной опасности» [57, с.242]. Страхи были преувеличены советской разведкой, оценившей силы генерала в 5-8 тысяч. Разведка подвела ПВРК и в ориентировке направления движения войск Краснова: броневики, пулемёты, батареи и отряды матросов были отправлены не в Царское, а в Красное Село [28, с.331].
Ранним утром 27 октября П.Н.Краснов прибыл в Гатчину. Там, вопреки противодействию железнодорожников и революционных комитетов, Краснова ждал пробившийся из Новгорода эшелон 10-го Донского полка, усилив генерала на 2 сотни и 2 орудия. В любимой летней резиденции двух последних Русских Императоров, в Гатчине и её окрестностях, Краснов ввёл осадное положение и учредил военно-революционный суд. Комендантом города Гатчина он назначил Б.И.Свистунова. Войтинский вспоминал: «Казаки шли охотно» [13]. Графу Зубову в Гатчине казалось иначе: за Керенским шли «нехотя» [25, с.48].
Из Петрограда в Гатчину одновременно с Красновым прибыли матросы Кронштадта, рота лейб-гвардии Измайловского полка и рота Семеновского. Наставив на них одно орудие, быстро удалось разоружить всех и распустить, так как отправить некуда. Больше с ними ничего сделать нельзя было, а других защитников Гатчины не нашлось. Керенский пожелал занять Гатчинский дворец, исключительно в воображении партийных историков «старый, мрачный», как «полусумасшедший Павел I» [28, с.328]. Дворец может показаться таким снаружи при плохом освещении, но его внутренняя отделка проводилась по желанию и выбору Императора Павла и всегда, под стать ему, была царственно великолепна, сравнивалась с Версалем. Граф Валентин Зубов «отвёл несколько комнат Керенскому, Краснову и высшим офицерам, конечно, в Кухонном карэ, строго изолируя центральный корпус» [25, с.49]. Остальные казаки расположились под открытым небом на площади, предназначенной со времён Павла I для смотров и парадов. Ночью «лошади заменяли казакам подушки» (В.П.Зубов). Командир запасного авиационного батальона Трусов (фамилия такая) позднее доносил, что «генерал Краснов отдал приказание расположиться в казармах нашего батальона и он сделал этим для себя большую ошибку»: с вечера до 3ч. ночи «наши товарищи» пудрили казакам мозги о большевизме и социальной революции. Краснов спохватился и отдал «строгий приказ о запрещении всяких митингов, собраний, большевистской пропаганды под угрозой суровых репрессий, арестов и даже отдания полевому суду, но это было уже поздно» [48, с.781]. Зубов ничего о казармах не писал, но на подушках-лошадях на площади перед дворцом все казаки могли не поместиться.
Ленин тем временем вызывает из Гельсингфорса Дыбенко с отрядом матросов, в ночь на 28 октября приезжает в штаб ПВО на Дворцовой площади, дом 4, слушает доклад Антонова-Овсеенко, Мехоношина и Подвойского о захвате Гатчины Красновым, план борьбы с ним. Антонов-Овсеенко и после победы над генералом Красновым находил его «подвижным и искусным противником» [3, с.9] Ранее 6ч. 28 октября Ленин назначает начальником обороны Петрограда подполковника Муравьёва [11, с.9-11].
С утра 27 октября из Гатчины велась бомбардировка телеграммами с очередными требованиями прислать войска; отовсюду Керенского заверили, что подразделения отправлены или готовятся к отправке. Телеграммы Керенский писал, привирая для большей убедительности, например, Черемисову послал такое: «Главнокомандующему Северным фронтом. Город Гатчина взят войсками, верными правительству и занят без кровопролития. Роты кронштадцев, семёновцев и измайловцев и моряки сдали беспрекословно оружие и присоединились к войскам правительства. Предписываю всем назначенным в путь эшелонам быстро продвигаться вперёд. От Военно-Революционного комитета войска получили приказание отступить. Керенский». Подражая главковерху, записки «строчил одну за другой» Андрей Кузьмин [28, с.329]. Но все кипы распоряжений Керенского, Краснова, Кузьмина, Войтинского, Черемисова, Духонина в действительности не привели ни к чему; сколько Пётр Николаевич ни посылал телеграмм узнать, идут ли на помощь какие-нибудь части, подмога не шла.
Немалую роль в этом сыграл Викжель, всероссийский исполнительный комитет железнодорожников. Хотя Троцкий 1 ноября жаловался, что Викжель сохраняет по отношению к большевикам недружелюбный нейтралитет и «подпускает войска ударников и красновцев» [70], дополнительных частей к Краснову допущено не было. В воспоминаниях Керенского на рассвете 28 октября не получивший подкреплений «генерал Краснов находился в прекрасном расположении духа и был абсолютно уверен в успехе» [30]. Как обычно, высказывание этого типа привожу для демонстрации правила, что всё было наоборот.
Батальон школы прапорщиков в Гатчине держался нейтралитета, единственной обнадёживающей новостью во взятом городе стала записка от Леонида Артифексова, сослуживца Краснова по 1-му Сибирскому казачьему Ермака Тимофеева полку: «Иду к вам на поддержку с боевым дивизионом. Полковник Артифексов». Краснов очень рассчитывал на эту записку, она обещала ему солдат, которые опровергли бы пропаганду большевиков, что за ними весь народ, а против идут только казаки и юнкера. На пропаганду, которую повели большевики через царскосельскую радиостанцию, Краснов ответил посылкой на столицу двух аэропланов (в Гатчине была авиационная школа, отсюда и аэропланы), разбросавших грозные приказы Керенского. Над Невским проспектом низко пролетевший аэроплан выбросил целые сотни прокламаций [59, с.188]. Один из двух аэропланов был захвачен в районе Лигова во время вынужденной посадки [28, с.331], а броневые машины и солдаты с Артифексовым не пришли. Полковник прорвался один, избитый своими солдатами, застрелив двоих из них и спасшись от обстрела. Это был один из редких случаев контрреволюционного усердия среди офицеров, получивших приказ идти против большевиков. Сам поход стал возможен ввиду особых усилий Краснова, отряд увеличился на две сотни только благодаря есаулу Ушакову, оказавшему сопротивление нейтралитету железнодорожников. Неординарность проявил Артифексов, но его постигла неудача. Если бы каждый поступал как эти трое, возможно, начало Белой борьбы не было бы столь безнадёжным.
О положении в столице Краснов узнавал у бежавших из Петрограда офицеров и юнкеров. Бывший тогда в столице инженер В.А.Ауэрбах свидетельствует, что на успех отчаянного сопротивление юнкеров особо не надеялись, верили в «натиск армии генерала Краснова», на фоне лени и распущенности петроградского гарнизона и неподготовленности сформированных из рабочих отрядов красной гвардии. «Другие считали, что неопытные в государственном управлении большевистские вожди… быстро запутавшись в делах и в особенности по снабжению населения продовольствием и др. – будут вскоре смещены населением, третьи предсказывали быстрое падение экстремистов, исходя их исторических примеров» – через 42 дня [6, Т.16]. Другой очевидец, выборжец из ЦК к.-д. А.С.Изгоев, отмечая равнодушие населения в день переворота, пишет: «В следующие за 25 октябрём дни, в связи с разгромом винных лавок, обилием пьяных на улицах, стрельбой и опасением погромов, настроение стало более возбуждённым. Слухи о движениях на большевиков Керенского, Савинкова, Краснова живо подхватывались населением, в огромной массе враждебным захватчикам. К ним относились полуиронически» [6, Т.10]. Отставной генерал Ростковский 28 октября был уверен: «авантюра большевиков на днях будет ликвидирована» [60, с.319] приближающимися войсками Краснова. Среди казаков пошли слухи, что Краснов подчиняется только Каледину, а Керенский у них «на верёвочке». Масон Демьянов вспоминал: казаки «взвешивали тогда шансы успехов своего выступления против большевиков и зря выступать не хотели. Казаки колебались даже тогда, когда к Петербургу подступали Керенский и ген. Краснов. Это я помню хорошо» [6, Т.7, с.37]. 25 октября Багратуни доносил Черемисову о спокойствии в городе и не исполнении казаками и пехотными частями приказов штаба округа [48, с.403]. Краснов ещё в сентябрьском докладе предлагал отправить их на Дон (1, 4 и 14 Донские казачьи полки) [33]. Каледин 7 октября писал полковнику Полковникову, что его просьба о выводе 1-го и 4-го полков не была уважена, и теперь 4-й полк полностью разложился, почти так же 1-й и 14-й полки, «атакованные со всех сторон большевизмом» [48, с.257]. Министр Верховский 20 октября написал в Ставку просьбу заменить казачьи полки другими. Дитерихс передал её Лукирскому, и на том всё кончилось за неимением конкретного приказа [48, с.272-273].
Октябрь перезапустил Февраль: в Смольный повели новых арестантов, следствие работало над ними «днём и ночью без перерыва» (М.Козловский [47, с.96]). Добираясь до винных погребов под лозунгом «Допьём романовские остатки» (после Февраля им достались лишь остатки), солдаты чуть не устроили второй штурм Зимнего дворца, «в Зимнем ставили одну охрану за другой – солдаты спивались» [28, с.571]. За раз они разгромили более 20 винных складов, а в ноябре вновь «по городу покатилась волна пьяных погромов», сопровождавшихся «дебошами, грабежами, убийствами, порою пожарами» [43, с.97]. Революция была вспышкой массовых убийств [49] и новой волной грабежей под видом обысков. Мифотворец А.Вильямс покрыл революционную действительность такими пассажами: «Революция порождает особого рода уважение к собственности» и «первыми плодами революции явились законность и порядок» [47].
Краснов остался без подкреплений, но вынужден был продолжать наступать. Следующая цель на пути в Петроград – Царское Село. Гарнизоны городов, которые должен был занять генерал, по позднейшим, более точным расчётам, составляли [24, с.256]:
| Гарнизоны | Солдаты | Офицеры | Юнкера | Казаки |
| Петроград | 139 000 | 3301 | 5237 | 2500 |
| Царское Село и Павловск | 23 781 | 1016 | – | 300 |
| Красное Село | 9 328 | 121 | – | 100 |
| Гатчина | 4 185 | 75 | 1520 | 300 |
Атаковать «никакая тактика не позволяла; это было бы не безумство храбрых, а просто глупость. Но гражданская война – не война. Её правила иные, в ней решительность и натиск – всё» [33]. Так была занята Гатчина, на Красное Село Краснов предпочитал не идти. Решено было наступать ночью, в 2 часа. Вечером 27 октября Краснов позвонил в Царское Село своей жене и предупредил, что сейчас находится в Гатчине, а ей обязательно надо оставаться дома. Маскируясь, он не назвал себя в разговоре и напрямую не сказал о своём наступлении, но Лидия Фёдоровна его, конечно же, узнала, и поняла, что он собирается захватить Царское Село. Супруга генерала сильно переживала за него, из-за чего Валентине Чеботарёвой «приходит множество мрачных мыслей о Лидуше... справится ли милый П.Н.[Краснов] со своей задачей... взять Петроград... Это не шутка!» – и не авантюра! – добавлю к дневниковой записи Чеботарёвой в ночь на 28 октября и соглашусь: «Это последняя карта, последняя попытка спасти Россию от анархии, от позора унизительного трусливого мира» [74, с.151].
Царское Село отделяло от Гатчины 22,5 километра. Перед рассветом казаки встретили, разоружили и распустили первую роту стрелков-резервистов. На подходе в Царское путь преградил батальон солдат, на их ружейные выстрелы Краснов ответил шрапнелью, но солдаты отступили только после манёвра енисейцев. Казаки продвинулись ближе к воротам Царскосельского парка, за которыми толпился гарнизон. Начни он стрелять, конец “мятежу Керенского-Краснова”, но раздалось только несколько выстрелов, казаки на них не ответили, и залпы прекратились. Теперь пришлось прибегнуть к переговорам с этим гарнизоном. Керенский слышал у себя в здании обсерватории короткую канонаду, потом устал ждать и поехал вслед за казаками: «Я подъехал, чтобы разобраться в происходящем. Объяснения Краснова носили туманный характер и были лишены смысла. Сам он держался сдержанно и формально». Так Керенский пишет в мемуарах 1965г. В его же «Гатчине» 1922 года издания можно найти заданный характер и смысл, потому что объяснения сразу приведены: «Генерал Краснов доложил, что задержка объясняется лучшей, чем он думал, организацией обороны Царского Села, а также слишком ничтожной численностью нашего отряда». Но и через 5 и через 48 лет промедление взятия города он связывает отнюдь преимущественно с интригами вокруг Краснова делегации «антидемократических» «политиканов» союза казачьих войск. И в том, что Царское Село не было взято утром, по мнению Керенского, виновен генерал, не желавший его брать. Краснову он писал записку в 15ч.40м.: «Считаю необходимым окончить занятие Царского Села в кратчайший срок. А.Керенский». То, что на подступах к Царскому авангард Краснова составлял три сотни казаков и два орудия, Керенский нисколько во внимание не принимает, «антидемократичность» делегации для него значит гораздо больше. На приезд Керенского к Царскому Селу «с какими-то нарядными экспансивными дамами», по воспоминаниям Краснова Кукрыниксы нарисовали уморительную карикатуру [28, с.337].
Переговорам не помогла речь Керенского, решающим моментом стало прибытие большевицкого подкрепления из Павловска. Началась стрельба, и всё было поставлено на карту. В этот день Краснов уже вспоминал, как от выстрелов вмиг исчезли кубанцы, вместе с ним охранявшие комиссара Линде, а теперь такое же могло повториться. В этот раз Краснова спасла артиллерия, то есть две пушки: выстрелы прозвучали почти одновременно, и огромный гарнизон исчез, оставив Царское Село трёмстам казакам генерала, хотя комиссар Царского Села в ночь на 26 октября от имени гарнизона обещал II Всероссийскому съезду Советов «защищать до конца» революцию.
Бежавшие солдаты Царскосельского гарнизона дезинформировали красный отряд комиссара Богданова сообщением о занятии Пулково казаками. Богданов, получивший от К.С.Еремеева предписание занять Пулковскую гору, обнаружил, что Пулково свободно и послал разведку на поиск противника [48, с.794].
Взятие Царского Села всполошило В.И.Ленина ещё сильнее, чем взятие Гатчины. Вечером 28 октября Ленин созвал руководителей районных комитетов и сообщил: «Только что получены сведения, что Краснов прорвал наш фронт и приближается к Петрограду... Нужно немедленно поднять на ноги всех рабочих, собрать всю имеющуюся в районе на заводах и складах колючую проволоку, лопаты, кирки и рыть окопы, чтобы дать бой Краснову и спасти положение» [42, с.31]. В Смольном Троцкий в присутствии Крыленко успокаивал Садуля: отправленные этим вечером красногвардейцы остановят продвижение Керенского, он будет окружён через несколько дней. Троцкий считал казачий отряд Краснова четырёхтысячным [Садуль Жак «Записки о большевистской революции. 1917-1919» М.: Книга, 1990, с.44-45].
Близилась новая ночь. После авангарда вошла остальная «армия, идущая на Петроград», казаки заняли ж/д станцию, радиостанцию (самую мощную в России), телефон, дворцы. Краснов расположился со штабом во дворце Великой Княгини Марии Павловны (старшей). В 23ч. ему написал «привет» главковерх: «По обстановке в движении эшелонов считаю необходимым, чтобы завтра с утра Царское Село было окончательно закреплено и можно было бы приступить к подготовке ликвидации Петербурга. Привет. А.Керенский» [48, с.785].
Керенский в 22ч. приказал Черемисову «вне всякой очереди» отправить в Царское Село бронепоезд. В 23ч. Краснов приказал командиру 1-го броневого автомобильного дивизиона немедленно погрузиться с 6-ю броневиками и прибыть к вечеру 30 октября в Царское Село.
Во дворце Марии Павловны к Краснову зачастили гости. Б.Савинков познакомился с генералом перед взятием Царского Села, его в числе авторов интриг союза казачьих войск упоминает Керенский. О том, что Краснов идёт на Петроград, Савинков узнал 26 октября и поехал к нему на автомобиле, переодевшись рабочим, вместе с юнкером-павлоном, по совместительству телохранителем, Флегонтом Клепиковым. Из столицы они поехали в Павловск, в Царском Селе представились большевиками, будто едут агитировать против Краснова. Их не только пропустили, но и выделили двух сопровождающих. Через несколько минут Савинков добрался до Краснова, а провожавших отпустили назад. Генерала бывший террорист расспрашивал о его намерениях, указывал на хорошее отношение казаков к нему, командиру корпуса. Потом Савинков поехал в обсерваторию к Керенскому. Переговоры с ним ничего не дали: Керенский видел всех вокруг себя контрреволюционерами и предателями.
Когда Краснов взял Царское Село, Савинков зашёл к жившему там Плеханову, которым когда-то давно восхищался Ленин. Плеханов спросил:
«– Что же, если казаки победят, Керенский на белом коне въедет в Петроград?
Я промолчал. И тогда Плеханов сказал:
– Бедная Россия!» [61, с.154].
Ветеран информационной войны против Монархии, Плеханов нёс немалую ответственность за подготовку в общественном сознании революции и гражданской войны. Именно он в 1903г. на съезде социал-демократической партии проповедовал полное подчинение «демократического принципа» выгодам своей партии и успеху революции. Ограничение названного принципа он распространял не только на широту избирательного права и парламентскую деятельность, но и на «неприкосновенность личности». Благо революции объявлялось высшим законом. В декабре 1917г. Ленин использовал выступление Плеханова в оправдание большевицкого террора против врагов социализма [40, Т.35, с.184-185].
Уместно будет заметить, что в августе Л.Г.Корнилов хотел видеть Г.В.Плеханова в правительстве вместе с М.В.Алексеевым [45, с.366]. 25 октября Алексеев находился в Петрограде и хотел организовать в защиту Временного правительства добровольческие отряды из офицеров, но без разрешения свыше ничего не предпринял [44, с.142]. Керенский не обратился к нему, предпочтя Алексееву и Духонину генерала Краснова. Часовые Мариинского дворца не пустили Алексеева на заседание Совета Республики [59, с.110]. Савинков хотел с помощью Алексеева помочь осаждённому Зимнему дворцу, но они не успели ничего подготовить [61, с.152]. На совещаниях с участием Алексеева обсуждалась поездка к Краснову Алексеева и Савинкова, но Алексеев не поехал.
29 октября Савинков предложил Краснову арестовать Керенского и возглавить движение против большевиков. Вспоминая об этом, Краснов полагал, что Савинкова настроили на это офицеры-корниловцы, отказывавшиеся подавать Керенскому руку, считавшие Керенского бесполезным, потерявшим популярность пугалом.
Мельгунов берёт под сомнение этот эпизод, оценивая достоверность слишком литературно оформленных воспоминаний «На внутреннем фронте» намного ниже, чем, как выясняется теперь, следовало бы. Фактически Мельгунов ссылается на отсутствие предложения Савинкова в первоначальном «Описании» и на «воображение романиста», не объясняя, зачем Краснову надо было выставлять здравствующего и способного на опровержения Савинкова тем, кем он не был. Не понятно, чего хотел Краснов, и чего Савинков, ведя 29 октября в Царском Селе «усиленную агитацию против Керенского среди отряда», – так запомнил приехавший из Петрограда Станкевич. Зачем накануне решающего наступления стороннику вооружённой борьбы с большевиками агитировать против Керенского? Уж наверно не из принципа “навреди себе сам”. Савинков внушал отряду известное и понятное уже всем, за вычетом провинциальных дам, причём внушал каждому: Плеханову, Станкевичу, офицерам и казакам корпуса, комкору Краснову.