Генерал краснов. Монархическая трагедия. Блейз Честное слово генерала
| Вид материала | Документы |
- Убиты и… забыты, 789.98kb.
- Одним из героев Отечественной войны 1812 года был выдающийся русский генерал Барклай-де-Толли, 34.52kb.
- Петр Николаевич краснов всевеликое войско донское, 2433.88kb.
- Нет, вы слышали? В промсвязьбанке сезонное снижение ставок по автокредитам! Говорю, 19.58kb.
- Классный час на тему: «Что такое дружба?», 27.58kb.
- Честное слово банкиров и директоров, 32.15kb.
- П. Н. Краснов Нижеприведенный исторический очерк, 5150.09kb.
- Б. Обама тримає слово, 155.62kb.
- Основные вехи жизни и творчества, 364.91kb.
- Честное слово, 09. 10. 2007, 57.48kb.
Помощник командующего Петроградским военным округом А.И.Кузьмин бежал после Керенского с помощью графа Зубова, потомка одного из убийц Императора Павла Первого. Зубов был ответственен за сохранность дворцового имущества, помогал офицерам корпуса располагаться во дворце. Андрей Кузьмин (он же Козьмин) особо интересен тем, что имеет отношение к происхождению приказа №1. Контрразведчик Монкевиц и ген. Воейков утверждали, что точно такой приказ впервые был издан в Красноярске советом солдатских депутатов 3-го [правильно – 2-го] запасного железнодорожного батальона в 1905 году. Так вот, президентом красноярской республики в те полтора месяца был прапорщик А.И.Кузьмин, выбранный мятежным батальоном. Иронически называя его «графом» (по прозвищу), «Сибирская жизнь» за 28.8.1912г. рассказывает, что после бегства в Париж он был в Манчжурии, на Афоне, попал под арест в Одессе и был препровождён в красноярскую тюрьму. Перечисляемые при этом примеры психического нездоровья Кузьмина, как выяснилось годами позже, выдуманы адвокатами с целью спасти его от смертной казни. В 1912-м защитниками по красноярскому делу были масоны А.Ф.Керенский и Н.Д.Соколов. Кузьмину присудили 20 лет каторги, от которой его избавил мартовский переворот.
Керенский знал Кузьмина «как человека, преданного родине» [30, с.190], поэтому назначил его помощником командующего Петроградского военного округа дней через 10 после того как стал Военным министром, одновременно с началом объездов фронтов [49, с.41]. Кузьмин успел отличиться, произведя арест генерала Вас. Гурко. Много лет спустя наш рецидивист-от-революции попал в масонский словарь Н.Н.Берберовой. Правильнее называть его словарём масонов и участников заговора против Императора, близких к масонам. В случае с Кузьминым Берберова ссылается на переписку с А.Ф.Керенским.
На этом пора бы завершить первую часть главы, о выполнении Красновым честного слова относительно Керенского всё сказано. Но вот странность – сам Керенский никакой благодарности к Краснову не испытывал и рассказал за долгие годы в разных местах несколько версий своего побега. А Краснову по необходимости пришлось рассказать не то, что было на самом деле: на большевицких допросах 1917г. он создавал видимость неучастия в организации побега. В советских газетах от имени Краснова в те дни печатался длинный диалог в 16 реплик, в котором генерал договаривается с Керенским, подумывавшим покончить с собой, о предоставлении конвоя для отправки с белым флагом в Петроград для ведения переговоров в качестве председателя правительства.
6 ноября поручик В.О.Данилевич телеграфировал Дитерихсу, что в Гатчине 31 октября – 1 ноября Керенский предложил Данилевичу, а потом Винеру, застрелить его, чтобы избежать самосуда после выдачи казаками большевикам [56, с.87-88]. В показаниях 1 ноября Данилевич сообщил – он первый обнаружил исчезновение Керенского, когда поднялся на 3-й этаж дворца около 15 часов [48, с.807].
Диалог Краснов подытожил сообщением охраны, спустя полчаса после их разговора, что Керенский бежал, и сколько его ни искали в Гатчине, не нашли [«Правда» №178, 3 ноября 1917г.]. Чеботарёву хорошо известны эти показания Краснова по книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» (приводились также в «Красной летописи», «Архиве русской революции» и мн.др. изданиях), и он уверяет, что генерал намеренно скрыл свою роль в побеге Керенского. От этого зависело, как красные отнесутся к нему, ведь арест Керенского входил в пункты соглашения по перемирию. Эти показания Петр Николаевич подписал 1 ноября в 19ч. Датировка имеется в публикации.
Видимо, поначалу Керенский действительно собирался ехать столицу, он написал приказ Духонину:
«1 ноября 1917г.
Ввиду отъезда моего [в] Петроград предлагаю Вам вступить в исполнение должности верховного главнокомандующего.
Министр-председатель и верховный главнокомандующий А.Керенский».
А потом как продолжение завещания – записку ко всем или ни к кому:
«1 ноября 1917г.
Снимаю с себя звание министра-председателя, передаю все права и обязанности по этой должности в распоряжение Временного правительства.
А.Керенский»
Планы Керенского нарушило наступившее перемирие: стало ясно, что казаки никуда не выпустят Керенского, поэтому остался только один выход – организовать побег. Между тем, в свои пожилые годы Керенский исправно подтверждает именно ту, вынужденную версию Краснова: и застрелиться Керенский собирался, и на переговоры к Ленину генерал его отправлял, и спас его совсем неожиданно хороший знакомый вместе с неизвестным матросом [30]. Беседуя с Романом Гулем в Нью-Йорке, Керенский скажет, что этот знакомый был эсер В.Фабрикант, принёсший ему матросскую форму, переодевшись в которую, они вместе прошли сквозь толпу до приготовленного Фабрикантом автомобиля. При таком пересказе один лишь автомобиль выглядит правдоподобнее «извозчика», но о последнем Краснов сказал для проформы, ведь он никак не мог знать, куда сел Керенский, выбравшийся из дворца. Логическую несуразицу с извозчиком повторил Я.Миллер для «Русского Слова»: «Как рассказывали юнкера, Керенский беспрепятственно вышел незамеченным из дворца, сел на извозчика и уехал неизвестно куда» [60, с.373]. Выйти незамеченным было невозможно, а если и да, то как его с извозчиком могли заметить юнкера? Несомненно, Миллер пересказал версию Краснова от своего лица, замаскировав используемый источник информации. В мемуарной литературе такой приём очень распространён.
Про извозчика Краснов первым ляпнул 1 ноября 1917г. – в «Бюллетене №3» Петроградского ВРК сообщали самые последние новости о ликвидации мятежа: эшелоны остановлены, Войтинский арестован в Гатчине, а Дыбенко на вечернем заседании ЦИК сделал доклад о своей поездке в Гатчину. «Генерал Краснов заявил, что презирает Керенского», который «успел переодеться матросом, надел шофёрские очки и удрал на извозчике» [16]. Это бегство было замечено: артиллерийский полковник Петраков доложил в тот же день кн. Палей, что Керенский позорно бежал на автомобиле [51]. Почему Краснов называл именно извозчика – так это из особой любви к лошадям, автомобили не трогали сердца генерала. На этом фоне нежданно проникнувший во дворец эсер и проход через толпу неправдоподобны. Особенно забавно выглядят эти позднейшие выдумки по сравнению с «Гатчиной» 1922г.: там Керенского увели те, кого он видел впервые в жизни, а вот Свистунов, указанный Красновым в 1946-м, есть, только Керенский пространно называет его высшим служащим дворца, который рассказал ему о подземном ходе! Но и в 1922г. Керенский пишет, что Краснов приказал арестовать его, якобы об этом должна храниться в архиве Ставки телеграмма от 1 ноября к Духонину. Сейчас можно с абсолютной уверенностью утверждать, что такой телеграммы не существует.
Вступая в должность главковерха, Духонин в обращении к фронтам сослался не на приказ Керенского, а на положение о полевом управлении войск, поскольку «по донесению генерала Краснова, верховный главнокомандующий Керенский оставил отряд, и место его пребывания в настоящее время не установлено» [48, с.805]. Также, показательна запись разговора по прямому проводу с Черемисовым от 1 ноября: «Краснов: Главкосев у аппарата? Здравия желаю, Ваше превосходительство, [говорит] генерал Краснов. Главковерх в пятнадцать часов исчез из Гатчинского дворца неизвестно куда. Его замещает, вероятно, наштаверх Духонин. Гатчина взята большевистскими войсками, настроение очень тревожное. Большевики обещали всему отряду дать уйти на Дон и этим прельстили казаков. Никакого подкрепления к нам не шло, дальнейшая борьба была бесполезна и разлагающе действовала на полки» [48, с.660].
Милюков поверил «Описанию» П.Н.Краснова: «Это известие [о побеге] показалось мне совершенно невероятным. Был полный день: коридор дворца (квартира Керенского выходила на два коридора, охранялся же только один вход, другой был заперт), дворцовый двор и площадь перед дворцом кишели казаками и солдатами. Как можно было бежать через всю эту кипень людей такому приметному наружно человеку, каким был А.Ф.Керенский?» [45, с.720].
Милюков безоговорочно поверил не только раннему Краснову, но и раннему Керенскому. Выдуманные Керенским слова телеграммы Краснова Духонину Милюков привёл как подлинные слова генерала: «Приказал арестовать главковерха: он успел скрыться». Неразборчивость Милюкова меня не удивляет – он зарекомендовал себя не вдумчивым историком революции. Милюков не принял во внимание опасность, грозившую Краснову. Генерал ни в коем случае не мог раскрыть большевикам нарушение п.9 соглашения с Дыбенко: «передать Керенского в распоряжение революционного комитета для предания гласному народному суду», поскольку п.1 гарантировал амнистию «и выпуск на свободу всех юнкеров, офицеров и других лиц, принимавших участие в борьбе». В нарушении договора Краснов не мог сознаться ни в показании 1 ноября, ни через месяц в «Описании». В 1917г. генерал изображал нежелание организовывать побег и саму его невозможность, а потом раскрыл, как обеспечил Керенскому наружную неприметность и выход через подземный ход во избежание непроходимых коридоров, дворов и площадей.
Вариант Краснова 1920, 1946, Чеботарёва 1963, представляет собой общую логичную схему, гораздо более правдоподобную, чем разноречия Керенского и обусловленные цензурой обстоятельств показания Краснова 1917. Полностью подтвердил рассказ Краснова-1920 подъесаул Ажогин [72].
Вот теперь точно пора оставить Керенского убежавшим из Гатчины и практически переставшим быть собой, не только министром-председателем и главковерхом. Керенский превратился в какой-то многоликий образ зла. Когда Краснов уговаривал казаков не выдавать Керенского на суд большевиков, те отвечали: «Он сам большевик!» [33]. А по ту сторону внутреннего фронта большевики беспрестанно называли его корниловцем, и никого это не смущало, недаром Войтинский ещё про переговоры 27 августа писал, будто Керенский стал ненавистен солдатам как соучастник Корнилова. 9 октября Петросовет вынес резолюцию: «Керенский – бонапартист и корниловец, временно рассорившийся с Корниловым». Ежедневная вечерняя большевицкая газета «Рабочий и солдат» в четверг 26 октября выбросила написанные Лениным передовые лозунги второго совдепского съезда: «Солдаты, окажите активное сопротивление корниловцу Керенскому! Будьте на стороже! Железнодорожники, останавливайте все эшелоны, посылаемые Керенским на Петроград! Солдаты, рабочие, служащие, – в ваших руках судьба революции и судьба демократического мира!». Но воистину непереплюваемо воззвание Центробалта, не ранее 27 октября: Керенский соединился «с Корниловым, Калединым и даже Михаилом Александровичем (бывшим великим князем)» [48, с.565].
II
«Генерал Краснов обладал даром импровизации и способен был находить неортодоксальные и красивые, хотя иногда сомнительные, выходы из тех сложных и необычных ситуаций, в которых нередко оказывался». Эту характеристику, данную Григорием Чеботарёвым, можно причислить к лучшим из тех, по которым надо понимать поступки генерала и его самого, разумеется. Благодаря Григорию Порфирьевичу стало возможно расставить по местам обстоятельства побега Керенского. Надо сказать, семья Чеботарёвых в судьбе П.Н.Краснова занимает особое место. Валентина Ивановна – чуть ли ни единственная известная подруга детства. У неё в Царском Селе во время войны жила супруга генерала Лидия Фёдоровна. Первая статья в «Русском Инвалиде» – «Казачий шатёр полковника Чеботарёва». Григорий – участник похода на Петроград, его роль пожалуй что значительней, чем у родителей. Долго я знал его исключительно как Гришу Чеботарёва 18-ти лет, как о нём писал сам Краснов. Но вот, в июле 2007-го, случайно замечаю в книжном магазине издание его мемуаров в серии «Свидетели эпохи»! Я даже не подозревал, что он стал профессором Принстонского университета и написал воспоминания на английском языке. Когда их увидел, то сразу понял: они непременно должны быть у меня, Г.П.Чеботарёв – уникальный свидетель. Григорий Чеботарёв стал личным адъютантом Краснова после взятия Царского Села. В эту историю 18-летний прапорщик Чеботарёв влип случайно и очень удачно, из-за того, что проиграл в карты свои сбережения и не смог поехать в отпуск в Киев в августе. Вследствие того отпуск он получил в октябре и приехал в Царское Село, причём потом заявлял, что больше никогда не играл в карты. Двойная польза получилась.
Мои ожидания оправдались – его воспоминания тянут на сенсацию. Начиная с бегства Керенского открывается новый раздел биографии генерала, посвящённый какому-то странному и непонятному, зато знаменитому благодаря коммунистам “честному слову”, под которое будто бы был отпущен из плена генерал Краснов. В этот раздел входят и обстоятельства пленения генерала. Сам он описывает их в главе с подходящим заголовком «Кошмар», где есть чрезвычайно интересная сцена, касающаяся появления Троцкого. Краснов рассказывает, как к нему ворвался Троцкий и потребовал у генерала приказать отстать от него казаку-часовому, сторожившему одного из адъютантов Керенского, которого хотел забрать Троцкий. Приказа Краснов не дал, и когда все трое вышли, Краснов сказал: «Какая великолепная сцена для моего будущего романа!». Сцена попала только в воспоминания «На внутреннем фронте» и вызывала не то что подозрения, такого нельзя было сказать, а повышенный интерес: кто был этот адъютант, зачем он понадобился Троцкому, как Троцкий вообще оказался в Гатчине?.. Наконец, это единственная встреча Краснова с Троцким и кем-то из коммунистов высшего ранга из «народных комиссаров», согласно мемуарам генерала. Крыленко, Дыбенко и Овсеенко, единые в трёх лицах по наркомату военных дел, птицы не того полёта: « – Точно из какого-нибудь чеховского рассказа!», – 10 ноября, дневник Окунева. Конечно, я надеялся найти “сцену для романа” в версии Троцкого, но, сколько его книг ни перерыл, встреча с генералом Красновым у Льва Бронштейна долго не находилась. И тут объявился Чеботарёв. Он тоже запомнил фразу о романе, и его рассказ об увиденном особенно ценен, просто исключителен.
Во-первых, Чеботарёв называет адъютанта Керенского – это прапорщик Книрша, тот самый Б.И.Книрша, уехавший из Петрограда вслед за Керенским на втором автомобиле. Они временно расстались, в Псков к Барановскому Книрша прибыл после отъезда в Остров Керенского и Краснова. Когда Книрша догнал их, Керенский взял его с собой в Гатчину, назначив исполняющим должность начальника канцелярии главковерха по гражданской части, и в показаниях перед большевиками Книрша будет жаловаться, что Керенский держался с ним высокомерно, не по-товарищески [48]. Перед своими знакомыми Книрша высмеивал Керенского, оставшегося в комнате лежать на кушетке и глотать успокоительные капли [25, с.52], в то время как сам Книрша во время наступления на Петроград пробыл во дворце, только 31 октября съездив на Варшавский вокзал узнать, есть ли там 8-мм снаряды и патроны для пулемёта Шварцлова (такой был установлен на бронепоезде). Ему сказали, что их можно взять из лужского склада, куда эсер Книрша ехать не захотел, и стал действующим лицом этого детектива.
Во-вторых, Чеботарев раскрывает мотив – зачем понадобился Борис Ипполитович Книрша: его собирались допросить насчёт бегства Керенского, только забрать его для дачи показаний собирался вовсе не Троцкий, а Тарасов-Родионов – который в мемуарах Краснова появляется позже, на том самом месте, где вместо Тарасова, по утверждению Чеботарёва, находился Троцкий! В мемуарах генерал поменял их местами, имея на то свои причины. Но надо объяснять по порядку.
Стараясь показать непричастность к побегу Керенского, Краснов для вида арестовал Книршу, коменданта Свистунова, графа В.П.Зубова, поручика Данилевича, прапорщика Брезе, прапорщика Я.Миллера. Арест нужен был только для видимости, Книрше разрешили передвигаться по всему дворцу, но в сопровождении казака, того самого часового. Когда Тарасову понадобилось снять показания с Книрши, Книрша обратился за помощью к Краснову по той причине, что он, адъютант Керенского, четверо суток держал Тарасова-Родионова в одиночном заключении, со времени взятия Гатчины 27 октября, когда Книрша чуть не приказал расстрелять пленённых, а теперь боялся, что Тарасов за это отыграется на нём: «Вы что, забыли убийства в Выборге? Там в бухту бросали связанных по рукам и ногам офицеров, а после поставили на этом месте табличку «Офицерская школа плавания»! Не выдавайте меня ему!». Стороживший его енисейский казак пообещал защитить и вывел его.
Тогда-то Краснов и сказал: «Что за типы! Какая сцена для моего будущего романа!» [74, с.167], – спору нет, литературные типы удачные, а Троцкий не тип – он историческая личность. Ещё один эпизод, связанный с А.И.Тарасовым-Родионовым, подпоручиком пулемётного полка, тоже понравился бы Краснову, будь он тогда известен. Штаб Петроградского военного округа умудрился поручить Тарасову командовать пулемётным отрядом для обороны штаба от большевиков [16]. Что подпоручик (р.1885) в РСДРП с 1905 года они не знали. Тарасов-Родионов пулемётный отряд принял... а потом его занесло в Гатчину.
Троцкий появится после них, совсем скоро. Краснов пил послеобеденный чай с 7-8 офицерами, поимённо: Попов, Чеботарёв, Кульгавов, подъесаул Ажогин, сотник Коротков, ротмистр Рыков, фельдшер Ярцев, и рассказывал им о своих любимых скачках. Было это на третьем этаже, по-видимому, в комнате №20, указанной в приказе корпусу. Туда вторглись подполковник Муравьёв, Троцкий, Мицкевич и около тридцати красногвардейцев и матросов. На борьбе с Красновым большевики впервые учились использовать классово ненадёжных врагов при комиссарах. Подполковник Муравьёв ради карьеры с началом революции записался в левые эсеры, а с новым переворотом вызвался возглавить оборону Петрограда. Троцкист Н.И.Муралов в 1926г. вспоминал: М.А.Муравьёв «обладал изумительной храбростью, организаторскими способностями и знал хорошо военное дело. Характера воинственного, тщеславного. С противником не церемонился и проявлял величайшую жестокость» [15, с.201]. К нему приставили охрану с директивой «не снимать руки с револьвера» [68] и комиссара Еремеева. Толковые распоряжения, находчивость и храбрость Муравьёва в борьбе с Красновым привлекли внимание Троцкого и Свердлова и обеспечили Муравьёву карьеру у красных, но когда в 1918г. его назначили командовать войсками восточного фронта, Муравьёв ускользнул от комиссарской руки, успел поднять мятеж в Симбирске, арестовал Тухачевского, телеграммно “отменил” позорный Брестский мир, но вскоре его застрелили.
Ну а в Гатчинском дворце Муравьёв гордо назвался главнокомандующим «славными пролетарскими войсками» и объявил генерала Краснова и его штаб арестованными. После отступления отряда Краснова Муравьёв посчитал, что победа одержана, и недооценил генерала. «Хладнокровие Краснова было просто великолепно. Обратившись к своему начальнику штаба полковнику Попову, он твёрдо, но спокойно произнёс в тишине, воцарившейся после неожиданного заявления: «Поговорите с этим мерзавцем!» После этого повернулся к сидевшему справа офицеру и продолжил громким голосом (который почему-то не казался искусственным), начатый разговор о каких-то скачках, которые оба они видели несколько лет назад. Генерал был прекрасным актёром (по его поведению можно было подумать, что в комнате, кроме них двоих, никого нет); он убедительно сыграл, что не замечает никого вокруг, кроме собеседника». Чеботарёв, передавший эту обстановку, как и остальные офицеры, кроме Краснова, положил в карман правую руку и приготовился стрелять, если красногвардейцы попробуют арестовать их. Перестрелка могла уложить всех в комнате – разворачивающаяся сцена для романа годилась самым лучшим образом. Но умирать никому не хотелось, большевики остановились; а странно повернулись бы события, будь убиты в Гатчинском дворце генерал Краснов и нарком по иностранным делам, будущий председатель реввоенсовета, Лев Троцкий.
Бронштейн сам захотел поехать в Гатчину с Муравьёвым и Еремеевым, который организовал специально для наркома конвой из матросов даже с двумя пулемётами. Муравьёв взял с собой 2 револьвера, Троцкий – кольт, Еремеев – револьвер и карабин. У Троцкого кольт, из которого он никогда не стрелял, заметно оттягивал карман пиджака [23, с.201]. В ту минуту Краснов не мог узнать в комнате вместе с представившимся Муравьёвым одного из главных организаторов октябрьского переворота, который возглавит Красную армию; суть в том, что генерал не собирался сдаваться, милостей от победителей ждать всё равно не следовало, Всероссийский Съезд Советов не в пустую грозил, что помощь Керенскому будет караться «как тяжкое государственное преступление». А Троцкому было что терять.
С.П.Попов спросил у Муравьёва, знает ли он о переговорах с Павлом Дыбенко об обмене Керенского на Ленина и Троцкого. Подполковник Муравьев оглянулся на Троцкого и высказал возмущение перед таким фактом, а также, что ничего не знал о соглашении. Примечательно: для Дыбенко предложение этого размена сошло с рук, Троцкий ему ничего не сделал, а вот Сталин уничтожил в 1938-м. Только председатель ПВРК Н.Подвойский (1880-1948) будто бы настаивал, что Дыбенко надо предать суду за самовольное и вредное мирное соглашение [54]. Считаю важным между делом давать краткие характеристики на врагов Краснова, они дают представление, с чем же, собственно, сражался генерал Краснов. Так вот, весной 1918г. Дыбенко, как и Муравьёв, попадёт под следствие. Большевицкий суд выявил «трусливое и бесчестное бегство Дыбенко перед лицом неприятеля», «пьянство», «незаконные расстрелы, производимые по его приказанию, и т.п. подобные безобразия». Но в мае, после всех раскатов обвинений со стороны Крыленко, Дыбенко был полностью оправдан, как и судимый за те же преступления Муравьёв [49, с.170-180]. Советский суд – самый гуманный в мире.
В мемуарах 1928 года Дыбенко выносит за скобки и кулисы Троцкого, приписывает себе арест Краснова, обстоятельства которого он выдумал целиком, верно передав только облик генерала: «высокий, седеющий, красивый, со строгим и спокойным выражением глаз» [22]. Похвастаться арестом Дыбенко смог только смерти Муравьёва и высылки Троцкого, тогда как в «Известиях» за 3 ноября 1917г. сказано о его докладе на заседании Петроградского совдепа: Войтинский назвал Керенского авантюристом и преступником, а Краснов трусом и предателем. «Дыбенко не счёл нужным арестовывать Краснова. Положившим оружие казакам было дано слово, что будут отпущены те из них, которые взяты в плен революционными войсками» [48, с.802]. Это надо взять на заметку – для сравнения с фантазиями десятилетней давности.
Подполковник Попов обратился к Петру Николаевичу:
«– Ваше превосходительство, полковник Муравьёв сожалеет о своём вторжении.
– О, так он сожалеет? Ну, в таком случае, я могу поговорить с ним! Но сначала уберите из комнаты всю эту толпу! – И Краснов, обернувшись к Муравьёву, махнул рукой в сторону красногвардейцев и матросов в углу. Он продолжал сидеть, небрежно откинувшись на стуле, закинув ногу на ногу и слегка покачивая ею» [74]. Была очищена не только комната, но и весь третий этаж. Вероятно, Джон Рид не ошибся, написав о Муравьёве как о военном, преклонявшемся перед силой и смелостью [59, с.167]: это преклонение привело его к большевикам и заставило отступить перед личностью генерала Краснова.
Остались с Муравьёвым только те двое штатских – Лев Троцкий и литовец Мицкевич. «До сих пор Краснов определённо вёл в счёте», – с удовольствием отмечает Г.Чеботарёв. Мицкевича он называет наркомом [74, с.169]. По всей видимости, с Троцким был В.С.Мицкевич-Капсукас, не входивший в состав СНК. Мицкевича Ленин 7.7.1914г. назвал слабым дурачком литовцем, которого поляки перетянули в оппозицию, лишив большевиков большинства (письмо И.Ф.Арманд [39, с.156]). Вечером 26 октября 1917г. Мицкевич выступил на съезде Советов, озвучив отсутствие сомнения, что декрет о мире способствует мировой революции [28, с.304]. 8 декабря 1917г. он будет назначен комиссаром по литовским делам в наркомнаце Сталина, 23 декабря – консультантом делегации Троцкого, уполномоченной вести переговоры в Бресте о заключении мира [11, с.153]. Позже руководил литовской компартией и председательствовал в СНК литовско-белорусской республики, – Чеботарёв не даёт таких оговорок. Хотя в воспоминаниях вокруг честного слова генерала Краснова Мицкевич более не фигурирует, среди множества документов можно найти следующее постановление ПВРК комиссару Балтийского вокзала:
«29 октября 1917г.
Военно-революционный комитет просит направить на приготовленном для сего паровозе в Красное Село в распоряжение революционного штаба товарищей:
1) Серго, 2) Безработного, 3) Мицкевича, 4) Линдемана, 5) Воскова, 6) Семенова, 7) Теплицкого и 8) Солодкина».