Генерал краснов. Монархическая трагедия. Блейз Честное слово генерала
| Вид материала | Документы |
- Убиты и… забыты, 789.98kb.
- Одним из героев Отечественной войны 1812 года был выдающийся русский генерал Барклай-де-Толли, 34.52kb.
- Петр Николаевич краснов всевеликое войско донское, 2433.88kb.
- Нет, вы слышали? В промсвязьбанке сезонное снижение ставок по автокредитам! Говорю, 19.58kb.
- Классный час на тему: «Что такое дружба?», 27.58kb.
- Честное слово банкиров и директоров, 32.15kb.
- П. Н. Краснов Нижеприведенный исторический очерк, 5150.09kb.
- Б. Обама тримає слово, 155.62kb.
- Основные вехи жизни и творчества, 364.91kb.
- Честное слово, 09. 10. 2007, 57.48kb.
Даже со всеми указанными поправками версия Войтинского не является окончательной. Интересно, к какому выводу пришёл в своём расследовании Мельгунов, не знакомый с воспоминаниями Войтинского. Мельгунов находит, что доступные ему малоизвестные воспоминания Черемисова также противоречат подлинным телеграммам, как мемуары Краснова и Керенского, но один факт остаётся незыблемым: «посылка войск с фронта в Петербург была приостановлена после приезда Керенского в Псков». В воспоминаниях Черемисов подтверждает, что Керенский хотел передать ему верховное главнокомандование, но он сам отказался: «Я советовал Керенскому немедленно ехать в Ставку и там сосредоточить надёжные полки для движения на Петербург». Керенский будто бы согласился ехать в Ставку и сформировать там новое правительство, но затем приехавший Краснов и комиссар Войтинский переубедили Керенского немедленно начать наступление на большевиков.
Войтинский утверждал, что переубедил Керенского до появления Краснова [13]. 26 октября в телеграмме Духонину Барановский (ещё один непосредственный свидетель) рассказал: сначала Черемисов убедил Керенского, что отправление войск на Петроград дело безнадёжное и бесполезное, и Керенский дал «неохотное согласие» остановить движение войск. Барановский написал, что он и Войтинский (без Краснова) убедили Керенского «ликвидировать Петроград силой» [56, с.78-79].
Мельгунов считает очень важным установить психологическое состояние Керенского для реконструкции таинственных событий этой ночи. Приводя свидетельства множества лиц с различным настроем и образом мыслей, Мельгунов всюду находит Керенского в состоянии депрессии, апатии, усталости. Черемисов вспоминает: Керенский лежал «совершенно разбитый моральным потрясением». В таком состоянии его не надо было долго уговаривать отменить движение войск, он сам был склонен сдать власть, не имея сил продолжать борьбу. Ровно то же писал Войтинский о полном отчаянии и изнеможении Керенского. Отказ Черемисова допустить Керенского до разговора с Духониным объясняется психологическим состоянием главковерха и опасением его ареста местным ВРК. Псковский военно-революционный комитет заседал в одной комнате с Черемисовым и просматривал все его телеграммы. По воспоминаниям Н.К.Крупской, вечером 25 октября Псковский ВРК должен был арестовать Керенского, имея «прямое распоряжение за подписью Дыбенко и Крыленко» [36, с.335].
Суммируя сведения из документов и мемуаров, можно дать такую хронику: после приезда Керенского в Псков к Барановскому их навестил Черемисов и с согласия Керенского в 22ч. 25 октября отменил отправку войск. Около 23ч. Краснов получил приказ Черемисова и договорился с Лукирским, что в 1ч. 26 октября приедет в штаб Северного фронта за разъяснениями. О намерении сделать Черемисова главковерхом и о согласии Керенского на отмену движения на Петроград от Черемисова тогда же узнали Войтинский по телефону, Духонин по телеграфу. На время отдачи приказов и ведения переговоров Черемисов покинул квартиру Барановского: средства связи находились в штабе фронта. После полуночи Барановский пригласил Войтинского к себе. Когда комиссар фронта притопал к нему, Черемисов уже закончил разговоры с Главкозапом Балуевым, начальником штаба ВГК Духониным, и вновь был у Керенского. Керенский, Кузьмин, Барановский, Войтинский и Черемисов сидели вместе до 3 ночи. О 15-ти минутах [13] пока говорить преждевременно. Приказ о возобновлении продвижения корпуса имеет точную датировку:
«26 октября
№315
5 час. 30 мин.
Приказываю с получением сего продолжить перевозку 3-го конного корпуса к Петрограду. Верховный главнокомандующий Керенский» [48, с.595].
Что происходило на квартире Барановского в эти 5 часов, когда собрались пять псковских полуночников? Почему приказ дан только в 5.30? Войтинский, якобы переубедивший Керенского в «четверть часа», это скрывает. Керенский полностью скрывает подлинные обстоятельства этой ночи, подменяет слова и поступки Черемисова, время его приходов. Единственное похожее на правду – это совет Черемисова ехать в Ставку, в Могилёв, и пара реплик:
Керенский: «Вы видели генерала Краснова, он разделяет ваше мнение?»
Черемисов: «Генерал Краснов с минуты на минуту приедет ко мне из Острова» [29].
От Лукирского Черемисов должен был знать, что Краснов обещал приехать в 1ч., к этому времени пятеро полуночников уже собрались. В «Гатчине» после этих слов Черемисов ушёл, и его возвращения ждали «бесконечно долго». Однако в телеграмме Духонину 3 ноября Черемисов вспоминает: «Я в 5 час. утра ушёл от него» (от Керенского). Допустив, что Керенский не выдумал томительное ожидание, не покрывал им апатию и безразличие, можно прийти к выводу, что полуночники сидели и ждали, когда же появится генерал Краснов! Действительно, он должен был приехать с минуты на минуту, но с 1ч. до 5ч. его не было. Куда подевался генерал?
Повторялась история с ночью на 30 августа. Тогда Краснов просил приёма у Главнокомандующего Клембовского, но из-за опоздания поезда на три часа Краснов не поспел к вечеру, и Клембовский покинул Псков. На этот раз причин для опозданий нет: после переговоров с Лукирским Краснову нечего было делать в Острове, а поезду генерал предпочёл автомобиль. В воспоминаниях Краснова нет указания на задержку с подачей автомобиля или поломку в пути: «погнал в Псков» без приключений. По договорённости с Лукирским, Краснов прибыл в штаб фронта. «В штабе никого» [33].
Лукирский условился, что Краснов «лично явится к Главкосеву» в «час ночи». Черемисов около полуночи обещал Духонину вызвать его «часа через два», но застрял у Керенского. Если на квартире у Барановского все ждали Краснова, то в штабе должен был остаться Лукирский и кто-то, кто направил бы Краснова дальше. Безлюдье в штабе пока подтверждается отсутствием Черемисова и молчанием телеграфа. Лукирский только в 13ч. 26 октября смог сориентировать Духонина в обстановке, хотя Наштаверх ждал ориентировку всю ночь. Лукирский в 13ч. лишь собирался испросить полные сведения у Черемисова. К этому часу Лукирский был обманут Барановским и думал, что Керенский приехал после отмены Черемисовым движения на Петроград. Лукирский о Краснове: «приезжал в Псков в 3 часа 26-го». О Керенском: «Лично я Главковерха не видел, а доложил мне о его пребывании генерал Барановский».
Самую точную датировку приезда Краснова в Псков даёт Милюков: 2ч.15м. В воспоминаниях 1920г. этих минут нет, значит, Краснов включил их в «Описание действий 3-го конного корпуса под Петроградом против советских войск», составленное в ноябре-декабре 1917г.
Опоздание Краснова на час с четвертью совершенно не объяснимо: в воспоминаниях генерала говорится, что на автомобиле из Острова в Гатчину можно было приехать на большой скорости за тот же 1ч. и 15м., а Остров находится за Псковом на расстоянии, едва ли занимавшем 15 минут из 75-ти.
Краснов мог пропустить условленный час, если его отвлекли. Или он проспал и оттого был столь энергичен в дальнейшем. Можно надеяться, что запрятанное в архивах «Описание» содержит разгадку или хотя бы намёк на неё.
Опоздание на 75 минут проясняет, почему Лукирский покинул штаб. Как Клембовский, он не дождался Краснова к заданному часу и пошёл домой отсыпаться. По воспоминаниям Краснова, он разбудил Лукирского в его квартире. «Я ничего не знаю», – искренне сказал Лукирский. Этому можно поверить. Затем Лукирский посоветовал Краснову пойти к дому Черемисова. Видимо, так и было, Лукирский не знал, что Черемисов у Керенского, иначе Краснов попал бы туда до 5 часов.
Из этого едва ли следует, что Краснова должен был предупредить кто-то ещё. Черемисов мог думать, что вернётся в штаб для переговоров с Духониным и тогда застанет Краснова, но раз Черемисов остался на квартире Барановского, значит, он не хотел допустить Краснова к Керенскому? Это нежелание записано у Краснова и у Керенского. В воспоминаниях Черемисова есть другое объяснение: он не знал о намерении Краснова приехать в Псков. Такое возможно, если Лукирский не известил Черемисова о Краснове, считая, что Черемисов никуда не денется, а Лукирский так в самом деле думал, потому что не знал о приезде Керенского до отмены приказа наступать на Петроград! Вечером Черемисов обещал Лукирскому открыть подлинную причину отмены, но до 13ч. 26 октября этого так и не сделал. Если Лукирский не рассказал Черемисову о Краснове, точно как Черемисов Лукирскому о Керенском, то тогда после полуночи Черемисов не смог бы сказать Керенскому о приезде Краснова с минуты на минуту. Совпадение в минутах делает достоверными слова Керенского с той поправкой, что Керенский кроме как от Черемисова, ни от кого не мог узнать о намерении Краснова приехать. Черемисов, не желая допустить Краснова к Керенскому, мог бы просто не сказать о нём и лишить Керенского всех надежд.
Дальше воспоминания Краснова входят в противоречие с Черемисовым. Краснов пишет, что ещё не пробило 3ч. ночи, как он нашёл Черемисова дома на берегу р.Великой с Советом рабочих и солдатских депутатов в 20 человек. В доме у Черемисова был телеграфный аппарат [28, с.480], но главнокомандующий не воспользовался им для переговоров с Духониным. Черемисов сказал Краснову, что Временного правительства нет и приказал оставаться в г.Остров, выгрузив эшелоны [33]. Милюков как цитату из Красновского «Описания» (1917) приводит кажущиеся мне лишними едва ли произнесённые слова Черемисова: «Верховный главнокомандующий скрылся неизвестно куда, и вам надлежит выполнять мои приказания, как главнокомандующего». Постоянная зевота Черемисова не была искусственной, подозрения Краснова были напрасны: как тусклые глаза и серое лицо, зевота Черемисова объясняются усталостью и поздним часом без сна. Краснов, по совету Попова, поехал в комиссариат фронта, и там они ждали Войтинского с 3 до 4 часов. Дежурный сказал, что Войтинский ушёл на какое-то заседание [33]. Краснов сдвигает время ухода Черемисова от Керенского с 5 до 3 часов. Воспоминания Краснова подтверждаются той же телеграммой Барановского Духонину: «Около 3 часов ночи я прошёл в дом главкосева, где из разговоров с лицами, его окружающими, понял, что картина, нарисованная Черемисовым, слишком ярка». – Те же 3 часа, тот же дом Черемисова и подозрительные личности вокруг него, что и в воспоминаниях Краснова.
Телеграмма Барановского даёт расшифровку путанных-перепутанных воспоминаний Керенского. К 3ч. его покинули Черемисов, Барановский и Войтинский. Именно их с этого часа томительно ждал Керенский, как и вестей о Краснове. Барановский и Войтинский навестили Черемисова после Краснова. Черемисов не отправил Краснова к Керенскому, потому что на квартире Барановского сообща решили остановить поход. Исходя из этого решения, Черемисов отправил Краснова в г.Остров, а затем уведомил Барановского о посещении Краснова и его отъезде. С этой новостью Барановский и Войтинский вернулись к Керенскому (т.е., Черемисов не обманывал главковерха, как и не предавал) и уговорили «ликвидировать Петроград силой» [48, с.605]. Как написал в воспоминаниях Черемисов, к 5ч. он ушёл спать и только в 10 утра узнал о возобновлении движения [44, с.220].
Телеграмма Барановского сводит Краснова с Войтинским в 5ч., что совпадает со сведениями Черемисова. По сообщению Барановского Духонину, Краснов усомнился «в целесообразности» приказания Черемисова остановить движение и поехал к Войтинскому. Около 5ч. Войтинский пришёл домой (жил в комиссариате) и «направил Краснова к Керенскому, и здесь же Керенский решил продолжать движение 3-го конного корпуса в Петроград и вместе с Красновым выехал в Остров». Стоп! Пока ещё не выехал...
Небольшая заминка: в этой телеграмме уже говорилось, что Керенский решил ехать в Остров к Краснову узнать о настроении войск, и когда Краснов пришёл к нему, автомобиль уже заполняли бензином. Т.е., Керенского уговорили «ликвидировать Петроград» до появления Краснова, а с Красновым Керенский снова «решил продолжить движение». Как это так?
Войтинский писал, что обрадовал Краснова отменой приказа, недовольство которым привело генерала в ночной Псков. А Краснов запомнил, что у комиссара фронта лицо тоже было усталым (5 утра!), и ничего о решении «ликвидировать Петроград» Войтинский не сказал: «Он начал расспрашивать про обстановку, про настроение частей. – Что говорил Черемисов? – быстро спрашивал он. – А вы как думаете?» [33]. Вопросы Войтинского служат веским подтверждением принятого к 5ч. решения ехать в Остров за Красновым узнать о настроении войск минуя Черемисова. Решение о «ликвидации» принято ещё не было. Совпадение фразы о настроении убедительно это доказывает. Воспоминания Краснова оказываются куда более точными, чем можно ожидать от мемуаров. Из-за того, что переговоры Войтинского и Барановского с Духониным (от 22ч.30м. 26 октября) впервые были опубликованы только в 1957г. [48], мемуарная фантазия не была скована содержащимися в переговорах сведениями. Единственным малоизвестным исключением из журнала «Голос минувшего» (1918, №1-3) располагал историк Мельгунов. Только он смог удостоверить свидетельством Барановского, что Керенский действительно «склонялся» назначить Черемисова главковерхом, а Краснов «убедил» Керенского «немедленно двинуться на Петроград» [44]. Один Мельгунов переплюнул весь звёздный состав сталинских историков, имевших оригиналы документов для опровержения легенд Керенского, но не отступивших от ложных следов «Гатчины» [28].
Краснов вспоминает, что Войтинский дал им адрес, но провожать не стал, для пущей конспирации. «Месяц лукавым таинственным светом заливал улицы старого Пскова. Романическим Средневековьем веяло от крутых стен и узких проулков. Мы шли с Поповым пешком, чтобы не привлекать внимания автомобилем. Шли как заговорщики… Да по существу мы и были заговорщиками – двумя мушкетёрами средневекового романа!»
Тогда-то и наступили те четверть часа из воспоминаний Войтинского, после которых Керенский забрал свой приказ и возобновил поход на Петроград. Черемисов рассказывал Духонину 3 ноября, что к 5ч. утра 26 ноября Керенский был согласен на отмену движения войск. 15 минут ушло на дорогу Краснова, и ещё через четверть часа был подписан приказ Керенского №315, приказ продолжить перевозку 3 корпуса. 27 октября Черемисов телеграфировал Духонину, что Керенский «лично приказал командиру третьего конного корпуса двигать корпус» [48, с.613].
Краснов скрыл, что знаменитый поход на Петроград стал возможен только благодаря нему. Не так искажали свои воспоминания Войтинский и Керенский. Краснов не клеветал на Черемисова, передав его левую репутацию. Он не выдумывал спасительных приказов, которые не были исполнены предателями. Керенский возвёл в изменники не только Черемисова. Керенский выдумал измену полковника Полковникова, хотя «действительные факты показывают, что обвинения Полковникова в сознательной двойной игре безосновательны» [24, с.394]. В 18ч.30м. 25 октября Багратуни рассказал Черемисову об увольнении Полковникова [48, с.58]. Вопреки всему, Полковников будет продолжать вооружённую борьбу с большевиками до казни ревтрибуналом в марте 1918г. Керенский клеветал на убитого – мёртвые не кусаются. Из керенсковского конвейера по производству предателей изменником вышел даже генерал Краснов, всего через пять дней.
Войтинский придумал, что он один переубедил Керенского [13]. Барановский 26 октября хотел приплюсовать себя к Войтинскому в этом подвиге [56]. У них было 5 часов, чтобы сделать это. Краснов смог за 15 минут. Доказательством служат минуты прихода генерала и написания приказа. Это вспоминал Черемисов. Это подтвердил даже Барановский, совравший Лукирскому, что Керенский приехал «после отдачи распоряжения об отмене движения войсковых частей к Петрограду». На телеграмме Лукирского Духонину 26 октября Черемисов приписал чернилами, как всё было: Керенский «приехал не после отмены, а до неё. Вторичное распоряжение о посылке третьего конного корпуса отдано главковерхом непосредственно комкору 3-го конного корпуса. Генерал Черемисов» [48, с.595]. Тут-то и обнаруживается, что приказ №315, написанный без обращения, адресован в 5.30 лично Краснову. Войтинский отправил копию этого приказа в Ставку, выдав её за приказ Черемисову, а не Краснову [6, Т.7, с.309].
Найти нужный дом Краснову помогли больше, чем рыжебородый Войтинский, редкие освещённые окна в спящем Пскове. По пути Краснов и Попов обсуждали Керенского. «Всё мне было в нём противно до гадливого отвращения. Противна была его самоуверенность и то, что он за всё брался и всё умел... Если во всяком искусстве дилетантизм нежелателен, то в военном искусстве он недопустим». Со стороны монархиста к Керенскому другого отношения и не могло быть. И, тем не менее, приходится идти к нему и «предлагать свою жизнь и жизнь вверенных мне людей в его полное распоряжение», когда демократического правительства больше нет, после того как Керенский и прочие республиканцы уничтожили Россию. Но таков долг, можно сказать, – честное слово, которое надо исполнять. Опять – ценой своих убеждений. И в отличие от многих миллионов искателей выгоды, которые перешли и ещё перейдут на сторону новой власти, Краснов будет держать слово, которое не обещает ему ничего хорошего, а грозит смертью...
Снова перед Красновым предстал главковерх, которого он узнаёт по портретам и фотографиям, но в отличие от Корнилова Керенский даже не задаёт вопроса, за него ли генерал Краснов, в этом Керенский не сомневается. Они обсуждают силы, с которыми возможно осуществить поход на Петроград, Керенский отдал приказ №314: всем оставаться на своих постах, брать пример с Керенского, остающегося главковерхом, и «во что бы то ни стало» сохранить боеспособность армии. Номер приказа предшествует приказу о возобновлении перевозки 3-го корпуса. По логике событий, он написан под влиянием Краснова, придавшему Керенскому решимости для борьбы. Ген. Денисов, писал что встреча с Красновым «вдохновила» Керенского [20]. Приказ гласил: «Наступившая смута, вызванная безумием большевиков, ставит государство наше на край гибели и требует напряжения всей воли, мужества и исполнения долга каждым для выхода из переживаемого родиной нашей смертельного испытания» [48, с.594]. Исполнение долга побуждало Краснова подчиняться Корнилову и Керенскому, а вовсе не любовь к безнадёжным авантюрам. Что до Керенского, то он «хватался за единственного генерала, хотя бы и монархиста, готового обнажить шпагу, чтобы вернуть ему власть» [56, с.80].
После приказов, в половине шестого Краснов и главковерх вместе едут в Остров, «маленький городишко», по определению Керенского. На подходе к Острову Краснов разворачивает сотни 9-го Донского полка, которые выгрузили из вагонов и отправили из города по домам. Утром в Острове Краснову впервые пришлось услышать речь Керенского, со всеми полагающимися штампами: революционные завоевания самого свободного народа в опасности, бескровную революцию большевики хотят сделать кровавой, необходимо продолжать войну до победного конца [33]. «Два раза, – пишет Краснов в своих воспоминаниях, – речь верховного главнокомандующего прерывалась грубыми выкриками: хотите в крови нашей захлебнуться, по колено в крови ходить будете» (Описание действий 3-го конного корпуса под Петроградом», стр.9)» [53, с.71]. В довершение Керенский заявил: «Я подавил корниловщину, я и большевиков сотру» [«Правда», 31 октября 1917]. В начале министерской карьеры истерические фразы Керенского производили на толпы «всеохватывающее и всепобеждающее впечатление» [3, Т.6, с.175], но уже давно он не казался идеалистом и подвижником, речи потеряла зажигательную силу.
В Острове «работа по составлению поезда, которая обычно требует самое большее 10-15 минут, тянулась часами. Надо было нажимать на служащих, посылать каждую минуту начальника эшелона. Телеграммы наполовину не передавались по назначению» [53, с.72]. После погрузки потребовались генеральские угрозы расправой и инициатива есаула Коршунова, взявшего на себя обязанности машиниста, чтобы поезд помчался в Гатчину и «мятеж Керенского-Краснова» начался. В поезде на пути в Гатчину Керенский торжественно назначил генерала Краснова командующим всеми вооружёнными силами Петроградского округа Российской республики на правах командующего армией. Поход начался с наличными силами в 700 казаков, которые составляли 10 сотен двух полков, поэтому Краснов, привыкший к переводу с революционной фразы на реальность, определил себя командующим армией в две роты. Приказ о вступлении в командование датирован 7ч.05м. 27 октября 1917г.
Начало похода Краснова имело значение, независимое от количества солдат в наступлении: это старт вооружённой борьбы против большевизма, а значит – начало Гражданской войны. Не так легко определить, когда начинается и заканчивается гражданская война, как правило, её не объявляют, а после поражения не заключают мир, борьба продолжается дальше, до последнего... Но есть разница между гражданской войной и смутным временем, «межьусобством», как отличается война от бунта и восстания. Войны всё-таки ведут армии, поэтому гражданская война начинается тогда, когда создана армия, и заканчивается, когда силы, продолжающие борьбу, армиями уже не являются, иначе невозможно поставить грань, за которой сопротивление большевикам не продолжает борьбу Белых. Так, Кронштадский мятеж и тамбовское восстание в 1920-х годах выходят за рамки гражданской войны, как и монархист Иван Соловьёв, продержавшийся со своим отрядом до 1924 года. Император Николай II, оставляя престол, не допустил войны между своими подданными; Временное правительство расшатало государство, но причиной для Гражданской войны не стало. Такой причиной стали большевики, они стали силой, способной организовать массовое уничтожение классовых врагов и неклассовых контрреволюционных; несколько армий были созданы для того, чтобы остановить их план коммунизации России. Большевики разделили единую нацию на два больших вражеских лагеря и несколько помельче. Гражданская война была войной за большевизм и против него. «Белая борьба началась. И генерал Краснов, волею судьбы начал борьбу с советской властью первым во времени», – так обозначил Октябрь Белый генерал Святослав Денисов. С ним были солидарны красные мемуаристы, называя наступавших на Петроград белогвардейцами. Советские историки доказывали, что «по существу» [42] тогда началась гражданская война [56]. Ленин говорил на ХII съезде РКП(б), 7 марта 1918г.: 25 октября гражданская война стала фактом. Белую борьбу Краснов начал, но когда датировать Гражданскую войну? Считать ли две роты армией, как считают армией 1,5-3 тысячи добровольцев? Лично для Краснова эти дни стали началом гораздо более долгого сражения, чем можно было представить, пошёл отсчёт тридцатилетней борьбы с советской властью, эта борьба стала делом всей его жизни. Предыдущие 48 лет Краснов жил ради России и Императора, оставшиеся 30 он посвятит тому, чтобы вернуть их.
День 26 октября прошёл для Краснова без особых событий, основное творилось в то время в Петрограде: там второй всероссийский съезд Советов, готовят декреты, формируют Совет народных комиссаров, избирают ВЦИК.
В 5ч.17м. в Петрограде Крыленко прочитал телеграмму из штаба Северного фронта о создании Псковского ВРК, «который взял на себя командование» фронтом, «генерал Черемисов признал комитет» [59, с.136]. В 13ч. 26 октября Лукирский доложил Духонину, что новые приказы Керенского о передвижении войск к Петрограде блокируются дежурными ВРК на телеграфных и телефонных аппаратах.