Феномен человека вчера и завтра

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 26

Глава 3

СОЦИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Феномен человека на пороге грядущего столетия весьма рельефно вырисовывается на фоне социальных изменений, за которыми едва поспевают современные социологические и политологические теории. Это обусловлено тем, что многие из них опираются на основные положения научной картины мира, которая сложилась еще в XVIII в. Однако ныне ситуация принципиально иная, нежели в эпоху зарождения и расцвета материализма, когда в чеканную формулу был отлит тезис о “формировании нового человека”; ведь сейчас происходит смена капитализма (с его буржуазно-пролетарским материализмом) посткапитализмом, имеющим новую классовую структуру и постматериалистическое мировоззрение. (Это находит, в частности, проявление в социологии постмодернизма). Сейчас происходит формирование новой картины мира, основанной на синтезе восточных и западных представлений, строгого рационального познания и полета творческого воображения. На смену лапласовскому жесткомеханическому детерминизму с его линейным мировосприятием приходит стохастическая картина мира, где господствуют сложность, неопределенность и нелинейность.

Для современной социологии важно рассмотрение человека как универсального существа, не сводимого к окружающему его социуму. Внимание акцентируется на взаимодействии человека и универсума, макрокосмоса и микрокосмоса. Это значит, что сущностная взаимосвязь человека и общества усматривается в социоприродном феномене человека. Теперь феномен человека выдвигается на авансцену истории и потому притягивает к себе взгляды и специалистов, и обычных людей. Все настойчивее утверждается в сознании общества идея о том, что человек представляет собой нечто единичное или даже особенное как проявление всеобщего, а есть монада. Ведь он репрезентирует сжатую в рамках конкретного индивида Вселенную (об этом шла речь в первой главе). Раньше факт монадности был достоянием пророков и вождей, теперь же он наблюдается из-за увеличения плотности социальных связей и у многих индивидов, находившихся за пределами истеблишмента. Личностная репрезентация социума начинает теснить авторитарность коллективного начала общественной жизни, принцип плеяды (коллектива) оказывается дополненным принципом монады.

Вполне понятна необходимость исследования природы человека с учетом новейших гуманитарных и естественных дисциплин. Ориентация на исследование проблемы “человек-универсум (“монада”)” в его социальном существовании требует рассмотрения широкого круга вопросов, а именно: экономического поведения человека в условиях формирования нового общественного строя, представления о симфонической личности, выработанного в рамках историко-философской российской традиции, проблемы гипериндивидуальности, статуса человека в тоталитарной и демократической системах, типа уникального человеческого существа, которое внутренне принадлежит традиции и вместе с тем вынуждено внешне пребывать в антитрадиционном и десакрализованном мире, в “современном мире”, поиска гармонии между индивидом и социумом. Все это и служит предметом размышления данной главы, к чему мы и переходим.

3. 1. Экономический подход к поведению человека

Для понимания феномена человека конца нашего столетия прежде всего необходимо проанализировать его поведение в экономическом аспекте. Здесь существенную роль играет состояние экономической теории, которое характеризуется серьезными разногласиями. Одни теоретики-экономисты претендуют на универсальность собственных принципов современной неоклассической теории (Г. Беккер и др.), другие придерживаются более узкого понимания экономической теории (Р. Хайлбронер и др.) [1]. Однако реально существует экономический подход к поведению человека, он только по-разному интерпретируется в различных экономических теориях.

Представитель современной неоклассической теории Г. Беккер в работе “Экономический анализ и человеческое поведение” пишет: “Я пришел к убеждению, что экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всякому человеческому поведению” [2]. Здесь просматривается знакомый мотив “экономическая наука — царица социальных наук”. Существует мнение, что строгая манера доказательств, применение математического аппарата, сжатость формулировок и точная логика возвели экономическую теорию в высокий ранг, на который равняются более “вольные” социальные науки. Неудивительно стремление к “расширению пределов” экономической науки, выраженное в высказывании Дж. Хиршлайфера: “Экономическая теория пронизывает все социальные науки точно так же, как эти последние пронизывают ее саму... Экономическая теория обязана своими возможностями захвата чужих территорий тому, что используемые ею аналитические категории - ограниченность ресурсов, издержки, предпочтения, выбор - являются по сфере своего применения подлинно универсальными... экономическая теория — это поистине универсальная грамматика общественной науки” [3].

Возникает вопрос: действительно ли экономическая теория обладает некими фундаментальными атрибутами, которые ставят ее выше других социальных наук (социологии, антропологии, психологии и др.)? Г. Беккер считает, “что экономический подход уникален по своей мощи, потому что он способен интегрировать множество разнообразных форм человеческого поведения” [4]. Общепризнано, что экономический подход рассматривает поведение человека в максимально широком диапазоне, чем другие подходы (речь может идти о максимизации функции полезности или богатства, причем неважно, кто это делает - семья, фирма, профсоюз или государственное учреждение). Далее, экономический подход исходит из существования рынков, которые с неодинаковой степенью координируют действия разных участников (индивидуумов, фирм и наций), чтобы достичь взаимосогласованного поведения. И наконец, экономический подход предполагает, что предпочтения, не изменяющиеся существенно с течением времени, не слишком различаются у богатых и бедных, а также у лиц, принадлежащих к разным обществам и культурам. Основываясь на указанных чертах экономического подхода Г. Беккер пишет: “Связанные воедино предположения о максимизирующем поведении, рыночном равновесии и стабильности предпочтений, проводимые твердо и непреклонно, образуют сердцевину экономического подхода в моем понимании” [5].

Максимизирующее поведение и стабильность предпочтений являются не просто исходными предпосылками, но могут быть выведены из концепции естественного отбора пригодных способов поведения в ходе эволюции человека [6]. В самом деле, экономический подход и теория естественного отбора, выработанные современной биологией, тесно взаимосвязаны (достаточно вспомнить, что, по признанию Дарвина и Уоллеса, они испытали сильнейшее влияние мальтузианской теории народонаселения) и представляют, возможно, разные аспекты единой, более фундаментальной теории (это находится в центре внимания Дж. Хиршлейфера и Дж. Туллока).

Следует отметить тот момент, что Г. Беккер считает неправомерным ограничивать экономический подход только материальными благами и потребностями и даже рыночной экономикой. Экономический подход к человеческому поведению отнюдь не нов, он применим и к рыночной экономической системе. Следует заметить, что А. Смит применял его при объяснении политического поведения (хотя и не всегда), И. Бентам использовал для исчисления наслаждений и страданий человека, К. Маркс и его последователи тоже прилагали “экономический” подход к поведению и на рынке, и вне рынка, считая при этом, что именно организация производства играет решающую роль в жизни общества.

Представление о широкой приложимости экономического подхода находит поддержку в обильной научной литературе, появившейся в третьей четверти нашего столетия. В ней экономический подход используется для анализа безгранично разнообразного множества проблем, а именно: развитие языка (Дж. Маршак), посещаемости церквей (К. Эззи и Р. Эренберг), политической деятельности (Дж. Буханан и Дж. Туллок), правовой системы (Р. Познер), вымирания животных (Д. Хамермеш и Н. Сосс), а также брака, рождаемости и разводов (Т. Шульц, В. Лэндс и Р. Микаел) [7]. Таким образом, экономический подход представляет собой продуктивную схему объяснения человеческого поведения, хотя необходим и учет многообразных неэкономических параметров, которыми занимаются социология, социобиология, психология, история, антропология, правоведение и другие дисциплины.

Однако имеется и другая точка зрения на место экономической теории в системе социальных дисциплин. По мнению Р. Хайлбронера, экономическую теорию не следует считать “первой дамой” среди общественных наук - ее следует, возможно, разжаловать в “валеты”. Проведенный им анализ социальных формаций, на которые приходится большая часть человеческой истории (первобытного и командного обществ), показывает, что “в этих обществах предмет нашей науки, то есть экономика как таковая, отсутствовал” [8]. Это значит, что в такого рода обществах экономика настолько вплетена в ткань общественной жизни, что ее непросто выделить, что в командных обществах (Древний Китай, Римская империя и пр.) значительная роль отводилась централизованному распределению труда. Последнее же предполагает наличие дистрибутивной функции государства.

В связи с этим Р. Хайлбронер считает, что экономику следует искать в фундаментальном принципе всякой социальной организации труда: так как всякое общество должно заботиться о своем материальном обеспечении, то это требует более или менее развитого разделения труда и координации усилий его членов. Поэтому на вопрос, где следует искать экономику, ответ звучит так: “это любые социальные соглашения, которые обеспечивают связность системы и должное руководство трудовыми усилиями его членов”-. И далее он поясняет, что на аналогичный вопрос о том, “что” такое экономическая наука, нам ответят, что “это - исследование или объяснение способов, посредством которых труд ставится на службу обществу” [9]. Такой подход импонирует Р. Хайлбронеру с его установкой на поиск корней экономики в институциональных основах, т.е. в институтах, понуждающих к порядку в общественной жизни.

С позиции такого подхода экономическая наука “действительно имеет огромное значение для изучения рыночной системы” [10], ибо роль механизмов социализации и подчинения приказам в управлении поведением человека сведена в ней до минимума. Данный минимум в первобытном или командном обществе привел бы к расшатыванию социального порядка и, в конечном счете, - к гибели общества. Именно структура социальной деятельности, которая возникает под воздействием рыночных стимулов и санкций, порождает динамику, не имеющую аналогов в предшествующих укладах. В обществе с рыночной экономикой действует новый этос и новая институциональная динамика, превратившая из возможности в действительность уникальный, чисто “экономический” способ мобилизации труда.

В плане нашей проблематики плодотворным оказывается развиваемый Р. Хайлбронером подход, согласно которому корни экономики следует искать в социальных институтах. Ведь в принципе неправомерно редуцировать многомерную экзистенцию человека только к его экономическому поведению - абсолютизация “человека экономического” приводит к деформации природы человека и в конечном итоге к его отрицанию. Нельзя не согласиться с утверждением, что универсальность экономической теории по сути “скрывает самое примечательное в капитализме, а именно то, что это единственная социальная формация, способная замаскировать (даже от тех, кто пользуется ее плодами) тот способ, которым присущая ему “система” обеспечения служит интересам социального порядка, подсистемой которого он является” [11]. Капитализм использует в своих интересах рыночный механизм, однако к нему не сводится, так как представляет собой социальный уклад. Из рыночных элементов (индивиды, оптимизирующие свои доходы, конкурентная среда, юридическая основа контрактных отношений и пр.) отнюдь не следует существование именно капитализма; они необходимы для выполнения его миссии — миссии накопления. Рыночная система ничего не мол-сет сказать об этой миссии, вытекающей из таких древних человеческих интересов, как стремление занять подобающее место в иерархии, жажда власти, славы и пр. Тогда становится ясным, что экономическая наука выполняет функцию, аналогичную мифам в первобытных обществах и священным писаниям в командных системах.

Только социология или политология способны объяснить, каким образом рыночный механизм поддерживает классовую структуру капитализма. Однако это не является нашей задачей, ибо нас интересует проблема человека и значимость экономического начала в его жизнедеятельности. “Человек экономический” в полной мере проявил свои способности и возможности именно в рамках капиталистического общества. Именно этому посвящены труды М. Вебера “Протестантская этика и дух капитализма” и В. Зомбарта “Буржуа. Этюды по истории духовного развития современного экономического человека”. В них показывается изменение социального этоса с появлением буржуазного общества, проявлявшееся в самых различных формах: становлении этики обогащения, распространении “товаризованного” взгляда на социальные отношения и самого человека, привычке сводить потребительную стоимость к меновой. В результате восторжествовал принцип максимизации, ставший осознанным принципом образа мышления человека, когда его поведение определяется соображениями выгоды и издержек.

В своей фундаментальной монографии “Буржуа” В. Зомбарт указывает на следующие общие черты различных представителей современного экономического человека, что позволяет говорить о господствующем над всеми ими однородном духе.

- Во-первых, центральные жизненные ценности, на которые он ориентируется, - это нажива и дело.

- Во-вторых, он должен завоевывать, организовывать, вести переговоры, спекулировать и калькулировать.

- В-третьих, вся деятельность подчиняется принципам абсолютной рационализации и расширения своей активности.

- В-четвертых, такие добродетели, как прилежание, бережливость и благополучие, стали составными частями делового механизма [12].

Вся система капитализма, которой адекватен такой собирательный образ экономического человека, обладает колоссальной мощью и вместе с тем носит античеловеческий характер. Апеллируя к автору “Протестанской этики”, В. Зомбарт пишет: “Нынешняя капиталистическая организация - это, как метко выразился Макс Вебер, огромный космос, внутри которого рождается отдельная личность и который для нее, по крайней мере, как для отдельной личности, является данным как фактически не могущее быть измененным обиталище, в котором она должна жить. Он навязывает отдельному лицу, поскольку оно вплетено в отношения рынка, нормы его хозяйственного поведения. Отдельному лицу противостоит еще и огромная гора навыков, которые грозят раздавить его; методы бухгалтерии, учета заработной платы, организации производства, техники дела и т.д. так утонченны, что одно только их применение составляет значительный труд, и в то же время они сами давно уже разрабатываются специалистами для выгоды капиталистического предпринимателя” [13]. Экономический человек, создавший этот “огромный космос”, стал его пленником и рабом.

Со времени написания В. Зомбартом его исследования феномена капитализма суть последнего не изменилась -наиболее целесообразное его определение концентрирует внимание на “производстве для рынка индивидуальными предпринимателями или объединениями с целью извлечения прибыли” [14]. Однако известный американский исследователь П. Бергер считает, что индустриальный капитализм создал величайшие за всю историю производительные силы, послужившие основой демократизации общества, что именно развитие современных цивилизованных отношений создаст материальное благополучие всех слоев общества и обеспечит гарантию свобод и прав индивида. Следует иметь в виду, что его исследование “Капиталистическая революция” представляет собой набор различных гипотез, ибо “от социальной науки нельзя ожидать большего” [15]. Разумеется, гипотезы являются необходимым элементом развития научного знания, однако наука по своему существу является аппаратом предвидения (неважно, естественная или социальная). Если она не выполняет эту свою важнейшую функцию, то она не имеет права называться наукой.

Сложившиеся реалии в современном мире, тенденции его развития дают основания говорить о трансформации рыночной экономики. Человек уже не желает работать только ради сытости. Отечественный исследователь С.Н. Мареев пишет: “И это особенно обнаруживается там, где “сытость” как цель сама по себе уже достигнута, как это уже случилось в благополучных странах, Японии, США, Швеции, люди уже не хотят работать ради только сытости. Отсюда такие нетрадиционные стимулы к труду, как участие в управлении производством, “кружки качества”, “человеческие отношения”, участие в прибылях и т.д. Это серьезная уступка капитала наемному труду: это возврат, - вынужденный возврат, - к непосредственной форме вознаграждения” [16]. Иными словами, “человек экономический” представляет собой только один из аспектов феномена человека на грани двух тысячелетий.

3. 2. Симфоническая личность Л. Карсавина

Одной из ключевых проблем нашей духовности в столь сложное нынешнее время является проблема личности. На ее понимание накладывает отпечаток ренессанс православия и актуализация наследия русской религиозной философии конца XIX - начала XX вв., в том числе и разработанной Л. Карсавиным концепции личности. Именно в его труде “О личности” получила свой окончательный облик его система. В основе этого труда лежит следующая ключевая идея: онтологическая структура триединства (принципа, описывающего динамику реальности) - всеединства (принципа, описывающего статику реальности) осуществляется в личном образе бытия, описывает строение и жизнь личности. “Итак, - замечает Л. Карсавин, - личность не отделяет себя от бытия и не противопоставляет себя ему. Она познает себя единым и единственным бытием. Но вместе с тем она является еще и особым образом бытия и познает себя как бытие, раскрывающееся и сосредотачивающееся в этом особом образе” [17]. Благодаря этой идее метафизика всеединства во главу угла ставит концепцию личности. Именно “... это превращение ее в философию личности, -подчеркивает С. Хоружий, - важнейшее, что внес Карсавин в русскую традицию всеединства, равно как и в европейскую спекулятивную мистику” [18].

Необходимо считаться с тем, что перед нами христианская философия личности, следовательно, ее главные постулаты определяются соответствующими догматами христианства. Согласно же последним понятие личности прежде всего прилагается к Богу, а не к человеку. “Для христианства личность, - пишет Л. Карсавин, - не есть что-то тварное и человеческое, но начало - Божественное и само Божество” [19]. Тем самым четко проводится мысль о том, что человек не есть личность. “Нет и не может быть человеческой или тварной ипостаси, или Личности” [20]. Однако это не означает отсутствие всякой связи человека, индивидуума с личным началом, ибо его связь с Богом одновременно является и связью с личностью. Ведь назначение человека состоит в устремлении к Богу и соединении с ним, чтобы приобщиться к полноте божественного бытия. В своем же падшем тварном образе бытия человек представляет собой несовершенную, “зачаточную” личность. Эти идеи весьма созвучны сложившимся привычным представлениям отечественного менталитета о личности, которую считают некоей желанной ценностью, объектом стремления индивида, а не отнюдь простым достоянием каждого. Личность — это то, кем и Я, и любой другой желали бы С. Хоружим, который пишет: “Так наши сегодняшние понятия выдают свой религиозный исток: желание обмирщенного человека быть личностью — гаснущий отсвет христианского идеала обожения, стремления и долга человека стать Богом” [21]. Неудивительно, что идеи Л. Карсавина весьма актуальны и злободневны, представляя значительный интерес для нашего времени.

Важнейшей компонентой проблемы личности у Л. Карсавина является его учение о симфонической личности, выступающее основой его социальных концепций. Оно — результат прямого приложения его иерархической конструкции всеединства к социальному бытию. В данном случае соотношения Божественной и тварной реальности рассматривается в категориях “совершенство” и “несовершенство” - тварь представляет собой несовершенную личность. Когда человеческая индивидуальность взаимодействует с окружающим миром (неважно, осуществляется оно в познании, в деятельности или в социальном бытии), то в нем с необходимостью возникает некое динамическое, подвижное единство. Оно охватывает исходную индивидуальность и осваиваемое ею бытие, обладая при этом несовершенным, зачаточным строением личности. Такое надындивидуальное “личностное образование” Л. Карсавин и называет “симфонической личностью”. Так как Вселенная имеет иерархическую структуру, с которой взаимодействует человек, то существует и соответствующая иерархия симфонических личностей. “Тварное бытие в целом - симфоническая личность, причем одни моменты ее являются актуальными личностями, другие же не поднимаются над зачаточно - личным (животные) или даже только потенциально-личным (вещи) бытием” [21].

Симфонические личности находятся повсюду в мире: взаимодействуя и переплетаясь друг с другом, включаясь друг в друга, они могут образовывать иерархические структуры. Следовательно, существуют симфонические личности низших и высших порядков, которые являются моментами других или, напротив, имеют их своими моментами. В результате тварное бытие оказывается сложной иерархией взаимовключающихся личностей: “Единый в своем времени и пространстве мир осуществляет свое личное бытие, по крайне мере в человечестве. Он, несомненно, - симфоническая всеединая личность или иерархическое единство множества симфонических личностей разных порядков, а в них и личностей индивидуальных... Наш мир уже не может быть без личного бытия, ибо оно в нем уже есть. Но, само собой разумеется, симфоническая личность ближе к своему совершенству и лучше раскрывает свою природу, если она осуществляется в личностях” [22].

Таким же иерархическим единством множества симфонических личностей различного порядка является и социальное бытие (социум). Человеческие сообщества любого рода - совокупное человечество, нации, социальные группы, конфессиональные объединения и пр. - предстают как симфонические личности. Каждая такая личность интегрирована в определенную иерархию, актуализируя в себе какие-то высшие личности и сама актуализируясь в каких-то низших. Данная связь имеет смысловое и ценностное содержание, которое вытекает из предназначения тварного бытия - преодоление своего несовершенства, т.е. усовершения. При этом путь и критерий усовершения детерминированы иерархической моделью: для любой личности усовершение заключается в достижении наивысшей актуализации в себе (как в “моменте”) высших симфонических личностей; для усовершения “всякая личность должна осознать себя как свободное осуществление высшей личности” [23]. Аналитическое и критическое рассмотрение карсавинской социальной философии дано С. Хоружим в его работах [24]. Для нас существенным в данной социальной философии является жесткий “социоцентризм”, доминирование коллективного над индивидуальным. Ведь человек как индивидуальная личность в ней выступает симфонической личностью низшего порядка, основанием всей социальной иерархической пирамиды. Л. Карсавин достаточно подробно разбирает иерархию в целом, исследуя подчиненность низших моментов высшим, однако ничего не говорит по существу об основании иерархии. Не случайно, у него категориям индивидуального существования уделяется весьма мало внимания, индивид выглядит чем-то невыразительным и смутным, его предназначение состоит в актуализации в себе высших личностей. В сфере тварного бытия карсавинская метафизика всеединства — это философия коллективной личности, и даже в первую очередь личности глобальной, “Адама Кадмона”, это философия целокупной твари, понимаемой как единая личность, интегрирующая в себе низшие личности. В ней утверждается вторичность, подчиненность индивида коллективу настолько высокого порядка, что приводит к отрицанию у него собственной сущности и подлинной экзистенции.

“Низшее” положение человека в иерархической организованной социальной пирамиде понимается не только в технически-структурном смысле, но и в аксиологическом плане. Человек вторичен и сущностно по отношению к симфонической личности (коллективу, государству и пр.), так как он необходим только для ее осуществления. Он выступает лишь средством, органом ее функционирования. На это обратил внимание Н. Бердяев в одной из своих книг, заметив лаконически: “Учение о симфонической личности означает метафизическое обоснование рабства” [25]. Самое интересное состоит в том, что в христианской онтологии для карсавинской трактовки человека не имеется оснований. Даже духовная иерархичность отнюдь не безусловна для христианского сознания, так как она своими корнями уходит скорее в неоплатоническую, чем в христианскую картину мира (об этом свидетельствуют исследования специалистов, в том числе и С. Хоружего). У Л. Карсавина духовная иерархия подменяется материальной и происходит семантическое смещение, ибо высшие личности в иерархии социального бытия реально являются не “высшими”, а только “более крупными”, “большими по численности или размеру”. Для такого примата величины, числа, массы не существует основания в керигме христианства. В жесткой социоцентрической карсавинской конструкции фактически идет речь о России, которая выступает для мыслителя как живое единство, как личность.

Нет ничего удивительного в том, что социальные идеи Л. Карсавина во многом определили его отношение к русской революции и большевистскому строю. “В полном согласии с теорией симфонической личности, - пишет С. Хоружий, - широкий и массовый характер процессов, которые привели к власти большевиков и дали им удерживать эту власть, был для него достаточным основанием к тому, чтобы признавать историческую оправданность нового строя и ждать от него благих плодов” [26]. И это отнюдь не является случайным, ибо карсавинское учение о симфонической личности “схватило” вполне реальные моменты российского менталитета, выраженного в славянофильской концепции соборности и не приемлющего “чрезмерного” либерального индивидуализма и западного плюрализма. Американский историк и политолог У. Лакер в книге “Черная сотня” подчеркивает, что концепция соборности играет немалую роль в идеологии русских правых, которая не только порочна, но и безумна [27]. И самое существенное заключается в том, что учение о симфонической личности весьма кстати вошло в контекст марксизма как квазирелигии с ее установкой на создание земного рая и фактически было осуществлено на практике.

Известно, что созданная большевиками командно-административная система (этакратическое общество) детерминирует поведение человека и придает своеобразие его статусу. Несмотря на то, что партийная идеология акцентировала внимание на человеке, который считался главной целью планирования, чтобы превратить его из средства в цель, чтобы осуществить царство божье на земле, ничего не вышло. Как отмечает Ф. Хайек, “поскольку в процессе планирования в принципе невозможно учитывать склонности индивида, конкретный человек более чем когда-либо будет выступать как средство, используемое для служения таким отвлеченным целям, как “всеобщее благо” или “общественное благосостояние” [28]. Человек выступает “низшей” личностью для осуществления высшей личности в виде “всеобщего блага” или “земного рая”.

Командно-административное общество имеет сложную структуру, оно состоит из множества граней и требует координации и субординации иерархических слоев, органов и организаций. И тем не менее в его основе лежит ячейка -“коммуна” (А. Зиновьев), она несет на себе весь каркас командного общества. Коммуны представляют собой каналы, по которым индивиды обменивают свои силы на средства существования и благодаря которым как элементы включаются в общественное целое. “Они входят в общество, — пишет А. Зиновьев, — не непосредственно в качестве суверенных единиц, но лишь через эти первичные коллективы (через коммуны). Коммунистическое общество состоит не непосредственно из людей, а из коммун. И поэтому носителем личностного канала здесь является не отдельный человек, а целостный коллектив людей” [29]. Личностью здесь выступает только коммуна, тогда как отдельный человек представляет собою только “кусочек” (или “момент”, по выражению Л. Карсавина) личности, либо “безликое” условие личности. Поэтому статус и поведение человека определяются принципом “интересы коллектива выше интересов отдельного человека”.

Человек же, который имеет возможность осуществить свою жизнедеятельность в обществе, будучи независимым от первичного коллектива, представляет угрозу самим основам общества. Вся система командного общества нацелена на то, чтобы человек находился в зависимости от нее - отсюда и всякого рода многочисленные ограждения, превращающие его фактически в крепостного. Таковы “благие” плоды учения о симфонической личности, осуществленные в ходе большевистского эксперимента по построению утопии земного рая. Здесь приходит на ум известное изречение, что “благими намерениями дорога в ад вымощена”.

Blog

Феномен человека вчера и завтра