Феномен человека вчера и завтра

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 26

§2 ЩИТ И МЕЧ

С истоками религиозного фанатизма органично связаны его специфика и функции в жизнедеятельности индивида и социальных групп. Для понимания природы феномена религиозного фанатизма необходимо знать комплекс потребностей, порождающих феномен, причем здесь следует различать видимый и подспудный слой. К первому относится потребность в религиозном фанатизме на общественном уровне: в нем нуждаются те социальные группы и слои, которые не видят выхода из кризиса, охватившего общество, н пытаются разрешить его путем обращения к сверхъестественной силе (богу), что проявляется в культивировании мессианистических настроений. Так, расцвет восточных религий и мистических сект и культов, угроза гибели человечества в результате ракетно-ядерной войны или экологической катастрофы, обострение глобальных проблем (проблема продовольствия, истощения ресурсов и т.д.), процесс информатизации общества, вызывающий не только позитивные, но и негативные последствия, иррационализация всех сфер общественной деятельности вызывают потребность в религиозном фанатизме. Яркий пример этому - трагическое событие, происшедшие 18 ноября 1978 г. на поляне в джунглях тропической Гвианы (Южная Америка). Согласно одной версии, лидер религиозной секты американец Дж. Джонс собрал вокруг себя около тысячи своих последователен и стал убеждать их в бессмысленности жизни. Для обретения смысла он предложил совершить “революционней акт”: выпить яд и отправиться в мир иной. Именно в этом мире каждый из нас якобы продолжает существовать в какой-то иной форме, отличной от земной. Другая версия изложенная в книге С.Ф. Алинина, Б.Г. Антонова, А.Н. Ицкова “Джонстаун -преступление ЦРУ” (М., 1987), утверждает, что к трагедии в джунглях Гвианы причастно ЦРУ, а именно: часть людей была расстреляна из автоматов наемниками ЦРУ, а остальным дали “успокоительную” смесь транквилизаторов с цианистым калием. Здесь сыграло роль неприятие консервативной Америкой этой секты, которая по политическим мотивам покинула родину. Члены этой религиозной секты не нашли выхода из общественного кризиса и стали культивировать мессианистические настроения в своей среде.

На уровне общественного сознания повседневная практика требует ориентации сознания человека на священное, нечто самое сокровенное высокочтимое, заветное. Переживание священного органически входит в структуру человеческого сознания (иное дело, что это священное может быть не только религиозным, но и мирским). Ведь оно связано с ответом на неизбежный вопрос о смысле бытия, с реакцией на тли опыта смерти, зла и страданий, приводящих к чувству предельного или запредельного, либо к сочетанию того и другого. Уже в архаических культурах обнаруживается четкое разграничение между тем, что действительно, значимо, т.е. священно (сакрально) и тем, что является смертью, хаосом, бессмысленностью. Еще Дюркгейм указывал, что в мире нет ничего, что было бы священно само по себе: “Священное — это качество, налагаемое на святыню” [1]. Скажем, буддист, сторонник Махаяны, в момент просветления ощущает в каждом куске дерева, камня сущность Будды, тогда как русский князь Владимир выбрал христианство византийского толка из-за того, что в нем наиболее полно была выражена идея красоты как святости и святости как красоты [2]. Священное появляется тогда, когда имеется та или иная связь с реальностью в ее предельности, а религия представляет собой символическую модель отношения человека к этой предельной реальности.

В современной научной мысли подчеркивается, что священное или сакральный слой культуры (или, как еще говорят, сакральная культура) не исчезает, а напротив, его значение будет возрастать и он будет находиться в тонких, диалектических связях с мирской культурой. Такого рода прогнозы даются в работах религиоведов и философов М. Элиаде, А. Шаффа, Д. Танальского, Р. Беллы и др. Так, последний пишет: “Форма религии в постдуалистическом мире не совсем ясна, но такая религия должна принимать во внимание громадный рост человеческого знания, ведущий к релятивизации места человека в природе и вселенной вследствие развития естественной науки и релятивизации человека в культуре вследствие расширения познаний об истории и других культурах... Процесс секуляризации влечет за собой не ликвидацию самой религии, а изменение ее структуры и роли. Но мы только начинаем приходить к пониманию этого” [3].

Логика рассуждений такова: нельзя представить, что человек как индивид утратил все связи с сакральным, по крайней мере, всегда остается одна неосознанная связь: сон. В таинственном мире сновидений осуществляется выход за пределы пространства и времени, в нем появляются мифологические фигуры и воспроизводится религиозный символизм. Не говоря уже о том, что в сфере воображения, в искусстве, в восприятии музыки или декламирования стихов присутствует нечто сакральное. Даже приключенческая повесть зачастую молчаливо предполагает религиозную структуру -манихейскую структуру древнего конфликта между добром и злом. Во всяком случае, именно сакральный аспект культуры позволяет создавать религиозную, иллюзорную картину мира, дающую индивидам ориентацию на абсолютные ценности, что способствует формированию чувства безопасности и уверенности.

На уровне группы религиозный фанатизм различного рода общин и сект (как религиозного так и вне вероисповедного характера) выражает глубокое чувство групповой связи перед лицом социальной несправедливости и опасности. Развитие общества открывает множество новых факторов, способствующих “бегству” представителей различных социальных групп и слоев, находящихся в состоянии стресса, от реальности в иллюзорный мир религиозной веры, к психологическому стремлению компенсировать возрастающее отчуждение в новом conditio huraana (условиях человеческого существования) — обществе информатики - усилением значимости религиозных идеалов.

В мышлении на уровне индивида и деятельности человека переплетаются рациональные и эмоциональные, иррациональные элементы. Последние в соответствующей социокультурной среде доминируют, оказывают решающее влияние на поведение человека и могут способствовать его стремлению реализовать эсхатологические цели, а это, в свою очередь, предполагает определенный уровень религиозного фанатизма. Вольтер писал: “Я видел исступленных людей, которые говорят о чудесах святого Париса, постепенно, помимо своей воли, возбуждались: их глаза разгорались, члены тряслись, безумие искажало их лица; они убили бы всякого, кто стал бы им противоречить” [4]. Нам уже известно, что религиозный фанатизм начисто исключает противоречия.

Второй (внутренний) слой потребностей в религиозном фанатизме составляют потребности сексуальные, когда состояние мистического экстаза достигается либо подавлением сексуальности, сублимирующейся в экстаз, либо в результате выполнения оргиастического ритуала, что, как было показано выше, может генерировать религиозный фанатизм в зависимости от социокультурных условий; потребность в достижении бессмертен, о чем свидетельствует церемония ритуального самоубийства приближенных умершего шумерского владыки города Ура [5]; потребность человека в преодолении своего одиночества. Рассмотрим последнее подробнее, используя выводы известного психоаналитика Э. Фромма. В своей книге -“Искусство любви” он пишет “Именно глубочайшая потребность человека состоит в преодолении своего одиночества, в освобождении из тюрьмы одиночества. Человек всех времен и культур стоит перед лицом одного и того же вопроса: как преодолеть одиночество, как достичь чувства единства, как перешагнуть границы собственной индивидуальной жизни и найти удовлетворение? Такой вопрос ставит пещерный человек, кочевник, пасущий свои стада, египетский земледелец, купец-финикиянин, римский легионер, средневековый монах, японский самурай, современный чиновник и фабричный рабочий” [6]. Идеальной формой преодоления одиночества является любовь.

В любви человек обнаруживает могучий духовный потенциал, растворяя себя в другом и тем самым предельно выявляя собственную сущность. Любовь приобщает к вечному, потому что она бескорыстна и бескомпромиссна, и только она выступает в качестве решения проблемы человеческого существования. Любовь наполняет смыслом жизнь человека; в противном случае “сознание человеческого одиночества” является источником стыда и одновременно чувства вины и беспокойства [7].

Любовь в духовной сфере означает индивидуальное миропонимание, в области действия — творчество и самореализацию, в области ощущений - чувство единства с другим, со всеми людьми, с природой. Любовь — предельное самораскрытие личности, способ отношения человека к миру в целом, однако любовь может принимать и ложные, иллюзорные формы своей реализации, одной из которых является мистическая любовь верующего к божеству, неважно, будет ли это Будда, Херука, Аллах, Иисус, что может порождать религиозный фанатизм. С вышеприведенным комплексом многообразных потребностей и связана специфика религиозного фанатизма и его функций.

Для выяснения специфики религиозного фанатизма имеет смысл обратиться к различным энциклопедиям и словарям, в которых, за редким исключением, даются определения фанатизма вообще, частным случаям которого является религиозный фанатизм. Так, в “Энциклопедическом словаре Гранат” фанатизм определяется весьма кратко как “страстное, отличающееся нетерпимостью и исключительностью, исповедание каких-либо верований, по самой сущности своей имеющих субъективный характер” [8]. В энциклопедическом же словаре Брокгауза и Ефрона под фанатизмом понимается искренняя убежденность в абсолютной истинности принципов той или иной религии, стойкая им верность вплоть до готовности пожертвовать ради них своей жизнью, причем “все, что несогласно с догматом фанатика, он рассматривает как нечто безнравственное, унизительное для человеческого достоинства, оскорбительное для Божества и всего истинного и справедливого” [9]. И далее: “Фанатизм может быть и не религиозным, но ни одна сфера жизни не благоприятствует его развитию в такой степени, как религия. Разные религии и секты — и даже одни и те же религии и секты, но в разное время, - или больше, или меньше фанатизируют своих последователей. Другой областью, в которой с большей силой способен проявляться фанатизм, бывает обыкновенно политика” [10]. Одним из ярких примеров политических фанатиков могут служить якобинцы времен Великой французской революции - они не уважали чужие убеждения как заведомо ложные и преступные, считали истинными только свои мнения. Фанатизм может проявляться и в других сферах общественной жизни, он противоположен индифферентизму, среднее же положение между ними занимает терпимость.

В самом понятии фанатизма содержится и его осуждение, признание его узости и ограниченности, связанных со слепой верой в часто недоказуемые принципы. Мало кто будет называть себя фанатиком, вместе с тем многие охотно приклеят эту этикетку сторонникам иных, противоположных воззрений. Понятно, почему христиане видели в язычниках, остававшихся верными своей религии, неистребимых фанатиков. В свою очередь, почему те же самые христиане, когда шли на мучения и страдания во имя своей веры, считались римскими властями фанатиками? И священная инквизиция, осуждавшая еретиков, также получила славу одного из самых фанатичных учреждений.

У казанный выше подход присущ и “Оксфордскому английскому словарю”, в котором фанатик характеризуется как личность, чьи действия, свойства можно представить в виде ложного энтузиазма, особенно в религиозных делах, как личность, чьи речи и действия являются проявлением сокрытого в ней божества, демона или фурии. Фанатик не только пророк, безрассудный энтузиаст, но и религиозный маньяк. Фанатизм же характеризуется как тенденция к исступленности и экстравагантности в решении ряда проблем, в том числе и религиозных, как чрезмерный энтузиазм, как безумие [И]. Фактически здесь понимание и фанатика, и фанатизма в религиозной сфере человеческой деятельности исходит из фрейдовского подхода к религии как неврозу человечества.

Иное толкование фанатизма дает польская “Большая универсальная энциклопедия”. Он трактуется как ослепление, чрезмерное рвение с сильной чувственной окраской, проявляющееся в непоколебимом и некритическом убеждении в истинности некой идеи. Фанатизм определяется в качестве иррационального эмоционального отношения, возникающего зачастую на основе стереотипов и поверхностных ассоциаций, источниками которых являются невежество, отсталость, верования и предрассудки. Он связывается обычно с догматизмом, нетерпимостью и дискриминацией людей, имеющих иные воззрения, особенно в религиозных, политических и этнических вопросах [12]. В отличии от статьи в “Оксфордском словаре” здесь не проводится аналогия между религией и неврозом человечества, напротив, выделяется социокультурный аспект фанатизма вообще и религиозного фанатизма в частности. При таком подходе подчеркивается лишь тот момент, что фанатизм проявляется в признании только одной системы ценностей и в борьбе против всех остальных систем. Примерами коллективного фанатизма являются любые формы социальной нетерпимости, расовые и этнические предрассудки, национализм, шовинизм и расизм.

И, наконец, в югославской “Малой энциклопедии просвящения” приводятся типичные характеристики фанатизма: энтузиазм и сильная преданность одной идее, слепая вера в нее, либо в религиозные догматы. И наряду с этим религиозный фанатизм квалифицируется в качестве изуверского фанатизма, когда слепая религиозная вера приводит к самозабвению, крайней нетерпимости, иногда к злодеяниям [13]. Такое определение несет на себе отпечаток вольтеровского понимания религиозного фанатизма и противопоставления его так называемому энтузиазму: “Фанатизм для суеверия - то, что исступление для лихорадки, что бешенство для злобы. Тот, у кого бывают экстазы, видения, кто сны принимает за действительность и фантазии за предсказания - энтузиаст; тот кто убийствами поддерживает свое безумие — фанатик. Жан Диас, удалившийся в Нюрнберг, был совершенно убежден, что папа — антихрист Апокалипсиса, и что он имеет на себе знак зверя: он был энтузиаст. Его брат Бартоломео Диас, отправившейся из Рима, чтобы свято убить своего брата, и, действительно, его убивший из любви к богу, был одним из самых отвратительных фанатиков, когда-либо созданных суеверием” [14]. В истории имеется достаточно примеров, свидетельствующих о том, что убийцы герцога Франсуа де Гиза, Вильгельма, принца Оранского, короля Генриха III, короля Генриха IV и многих других были одержимы бешенством религиозного фанатизма.

Достойно сожаления, что отсутствует определение фанатизма и религиозного фанатизма в “Философской энциклопедии” и в -“Философском энциклопедическом словаре”. И только в -“Атеистическом словаре” религиозный фанатизм определяется как слепая, доведенная до крайней степени приверженность религиозным идеям и стремление к неукоснительному следованию им в практической жизни, нетерпимость к иноверцам и инакомыслящими [15].

Если обобщить существующие в научной литературе определения религиозного фанатизма, то его суть, по нашему мнению, .можно сформулировать следующим образом: религиозный фанатизм представляет собой общественный феномен, включающий в себя психокультурные основания и социальную позицию, проявляющуюся в слепой, доведенной до предела приверженности определенным религиозным представлениям и в крайней нетерпимости к инаковерцам и инакомыслящим. К характерным особенностям религиозного фанатизма относится искренняя убежденность в абсолютной истинности тех или иных религиозных ценностей, исключительная преданность этим ценностям, иррациональное эмоциональное отношение к действительности, зачастую возникающее на основе догматического мышления и деспотизма или авторитаризма в жизненной практике. Это определение в дальнейшем анализе используется в качестве рабочего инструментария.

Следует учитывать вполне определенное различие между понятиями “религиозный фанатизм” и “религиозный экстремизм”, так как этого требуют реалии современной эпохи. Действительно, что представляет собой религиозный экстремизм как феномен, в чем его сущность? В нашей литературе существует точка зрения, согласно которой религиозный экстремизм представляет собой “умышленное использование религии в антиобщественных и антигосударственных целях”, ибо “религия для экстремиста — лишь прикрытие преступной деятельности и средство властвования над верующими людьми” [16]. Такой подход имеет некоторые основания, так как для определенных проявлений религиозного экстремизма характерна политическая направленность. Это и подстрекательство верующих к эмиграции в буржуазные страны, и провокационные заявления о якобы имевшихся случаях насильственной смерти людей за преданность Христу и т.д. Такого рода эксцессы дают некоторые основания для данной точки зрения, однако феномен религиозного экстремизма, как более сложное образование, неправомерно отождествлять с политическим экстремизмом.

В этом плане гораздо ближе к действительности позиция Б.И. Гальперина, из которой следует, что существуют различия между религиозным и политическим экстремизмом, что политический экстремизм может выступать и выступает зачастую в религиозном одеянии [17].Действительно, под политическим экстремизмом обычно понимают идеологию и практику псевдореволюционных или крайне правых ультрареакционных сил, которые стремятся добиться осуществления своих политических целей при помощи террора, насилия, убийств и других видов агрессивной деятельности. Факты свидетельствуют, что политический экстремизм в зависимости от своих целей может использовать особенности тех или иных религий, искусственно раздувая или сглаживая их.

Религиозный экстремизм отличается от политического тем, что в нем выражаются интересы наиболее консервативных и фанатичных кругов в рамках отдельных конфессий, которые в основном преследуют религиозные цели и не приемлют методы террора и насилия для их достижения. Однако это не исключает ситуаций, когда религиозные фанатики “во славу божию” способны на агрессивные действия, т.е. в религиозном экстремизме можно почти всегда обнаружить политическое содержание. Религиозный экстремизм проявляется в крайнем религиозном рвении, нарушении законодательства, неповиновении органам власти, умышленном создании напряженности в отношениях между атеистами и адептами религии, стремлении максимально изолировать единоверцев от инорелигиозной и нерелигиозной среды, насаждении и отстаивании своих представлений. Это позволяет сделать вывод о том, что суть религиозного экстремизма “состоит в попытках достижения религиозных целей на внерелигиозных путях противозаконной деятельности”- [18].

И все же не всегда можно провести четкую грань между понятиями “религиозный экстремизм” и “религиозный фанатизм”, так как имеются ситуации, когда религиозных целей можно достигать путем террора и в рамках законности. На это обращает внимание Вольтер, когда пишет, что “самый отвратительный пример фанатизма - фанатизм парижских буржуа, которые бросились убивать, резать, кидать в окна своих соотечественников, не ходивших с ними к обедне” [19]. Не говоря уже о хладнокровных фанатиках — судьях, приговаривающих к смерти тех, кто исповедует иную систему религиозных ценностей, кто мыслит в рамках иных религиозных догм либо в рамках атеистического мировоззрения. В целом можно сказать, что религиозный экстремизм характеризует действия адептов религии, тогда как религиозный фанатизм в большей степени относится к мироощущению, хотя границы между этими понятиями не всегда можно четко установить (примером служит обострение отношений между православными и католиками восточного обряда на Западной Украине).

При рассмотрении феномена религиозного фанатизма необходимо учитывать его исторический характер. Рассматривая эволюцию самой религии, можно увидеть, что на стадии политеистических религий отсутствовала крайняя нетерпимость религиозного фанатизма к адептам других религий и инакомыслящим. В пользу этого говорит и складывающейся в последнее время в советской исторической науке подход, согласно которому эпоху древности необходимо членить на раннюю и позднюю древность [20]. Одной из важнейших характеристик ранней древности является наличие общинных политеистических ритуалистических религий, в которых этическая проблематика не занимает существенного места.

Вопреки широко распространенному мнению, ранняя древность фактически не сталкивалась с религиозной нетерпимостью: “Терпимость является общей чертой всех политеистических религий” [21]. Люди, поклоняясь богам своей общины, знали, что в других общинах поклоняются своему пантеону. Затем широко распространилось представление о том, что это множество богов - одни и те же боги, они различаются только именами. Весьма ярко это видно на примере древнеегипетской религии, наиболее характерной чертой которой является синкретизм: “Египетский пантеон представлял собой отнюдь не сумму отдельных воплощений, а божественное начало во множестве воплощений, поэтому разным богам приписывались аналогичные функции и облик. Но в то же время одно божество могло выполнять разные функции и существовать в различных ипостасях. Конкретные боги помимо личных качеств обладали еще всеми атрибутами божества как такового” [22]. Представление о значительном сходстве или тождестве “функций” тех или иных богов способствовало уважительному отношению к чужим богам или богам покоренных народов. Не удивительно, что древние египтяне были гостеприимны как к чужим богам, так и к каждому чужеземцу, желавшему поселиться в их стране.

В связи с этим кажется удивительным тот факт, что в эпоху Древнего и Среднего царств только одно божество “воспользовалось этим гостеприимством” — нубийский бог Дедун (бог благовоний). Несомненно, причины такой ситуации следует искать в религиях Нубии, Ливии, Синайского полуострова и южной Палестины. Эти граничащие с Древним Египтом страны не могли предложить столь привлекательных и сильных богов, чтобы они могли стать рядом с исконными древнеегипетскими богами и были восприняты религиозными чувствами древних египтян. Древним египтянам, как никакому народу, была присуща доведенная до предела приверженность вере в посмертное существование.

При соприкосновении с цивилизацией Древнего Египта создается впечатление, будто египетский народ всегда думал только о вечности, о бессмертии. Здесь, очевидно, внесли свой вклад присущий им темперамент и сильное влияние властной природы. Б стране, изолированной от мира, замкнутой с востока и запада неизмеримыми пустынями, затапливаемой ежегодно кормильцем Нилом, залитой палящими лучами солнца, которое каждый день выходило из мрака, все способствует возникновению веры в вечное возвращение вещей и в то, что существует неразрывная связь между тем, что было, есть и будет. И вместе с тем древнеегипетскому народу больше, чем какому-либо другому народу мира, было присуще убеждение, что земная жизнь продолжается в загробной жизни. Доказательством этого являются уходящие еще в эпоху Древнего царства простейшие магические приемы: открытие умершему уст и глаз, жертвоприношение и т.д.

Широко распространенная мысль о загробной жизни в целом не оказывала отрицательного воздействия на настроение людей. Они быстрее старались оплатить преждевременные радости, коль имели надежду вернуться к ним снова, как только закроются за каждым из них двери гробницы. Благодаря этим замкнутым дверям гробницы, мы сейчас в состоянии воссоздать облик цивилизации с характерными для нее впечатлительностью и одухотворенностью -цивилизации народа, который, несмотря на окружающую его атмосфер)' иррациональности, сумел выработать обычные человеческие принципы поведения и развить глубокое нравственное чувство.

Таким образом, противоречия, острые парадоксы, так ошеломляющие современных исследователей, связаны с тем, что нелегко проникнуть в мир цивилизации, в котором религиозное еще не отделялось от светского, в котором жизнь и смерть были равноценны, в котором можно было шаг за шагом подняться от мира людей до мира богов: “ — Да и нет в них того, что ты потом встретишь: “бессмертные боги” и “смертные люди” убеждал меня Ка-Мериамун. - Нет у них такого четкого разделения. Птах, если ты внимательно слушал, пребывает в каждом теле, в каждом рту всех богов, всех людей, всех зверей, всех червей и всего живущего”; его проявление ощущается повсеместно и постоянно. Правда, в большинстве текстов указывается, что боги вышли из уст бога-создателя, а люди из его глаз или слез: “ремет” на их языке - “люди” и “ремит” - “слезы”. Но в остальном между богами и людьми различие весьма нечеткое” [23].

Вот почему гигантские размеры памятников и статуй, выполненных так, чтобы они стояли вечно и не поддавались любым покушениям на их целостность, отличались точностью выполнения деталей. Сверхчеловеческая фигура фараона, воплощения бога Хатор-Ра, повелителя страны и ее жителей, господствующая над территорией, удерживаемой гигантской машиной государственных чиновников, не помешала древнему египтянину выработать кардинальные этические нормы, обязательные для индивида.

Blog

Феномен человека вчера и завтра