Собственность и труд
| Вид материала | Документы |
| Человеческого достоинства |
- План Состояние экономики и состояние жизни. Отношения собственности. I. Изучение нового, 26.68kb.
- Информация о порядке передачи муниципальных учреждений здравоохранения в государственную, 68.05kb.
- Контракт: подписываем, 424.76kb.
- Собственность – понятие, виды. «Благо» и «бремя» собственности, 32.87kb.
- Принято Думой Хвойнинского муниципального района 28 ноября 2011 года. Всоответствии, 16.1kb.
- «Основы управления интеллектуальной собственностью», 27.7kb.
- Семь источников экономического прогресса, 756.34kb.
- И. Д. Амусин находки у мертвого моря, 955.74kb.
- Влияние локального рынка труда на формирование спроса на труд в условиях экономического, 375.17kb.
- Перечень земельных участков, государственная собственность на которые не разграничена,, 13.39kb.
Олигархически-монополистический капитал, сросшийся с государством, не может служить нормальному развитию народного хозяйства, которое, как свидетельствует мировой опыт, по меньшей мере, наполовину должно быть представлено мелким и средним бизнесом, которого у нас «гулькин нос» (по Афанасьеву, - менее 4% взрослого населения). Монополистический капитал, по опыту всего человечества, - есть база фашизма (коммунофашизма), развязывающего империалистические войны, перерастающие в мировые.
И граждане наши неспособны защищать «политические завоевания 1990-х гг.»: электорат, голоса которого продаются за бутылку водки (пачку сахара и т.п.), не есть демократический, каковым может быть лишь электорат, в большинстве состоящий из среднего класса собственников. Развитие мелкого и среднего бизнеса не есть проблема лишь экономическая, как это нередко утверждается в нашей литературе (см. А. Яковлев. «Сумерки». С. 662). Эта проблема, в первую голову, - социально-политическая». Без формирования многомиллионного (до двух третей общества) класса его носителей, субъектов развития, составляющих основу электората, решающего бытие государства, его социально-политическую устойчивость, - мы, как нация, нежизнеспособны. Народ сегодня не способен защищать себя и методом «грабь награбленное», так как его некому организовать, а организованного (буде таковым) – некому содержать хотя бы на время борьбы. Рецензент и автор в этом вопросе как бы пересекаются друг с другом. Недостаточна и нижеследующая формула Яковлева: «пока не будет решена судьба ничейной (государственной) собственности, настоящая, то есть созидательная, экономическая и политическая стабильность в России не настигнет» (с. 662-663). Это – смотря, кому и как её решать? Передали олигархам – создали неблагополучие. Государственная собственность - народная собственность, народ должен стать реальным собственником. Нормальные (не только «экономические», но и все другие!) общественные отношения могут быть созданы лишь с появлением в стране массового собственника. Но он в народе, постоянно ограбляемом государством и в своей массе, нищенствующем, своим ходом возникнуть не может. В числе проектов, предлагаемых А. Яковлевым, по реформированию нет такого, который бы предусматривал создание названного класса с учетом выше указанного обстоятельства. Причем, не надо смешивать «массового собственника» с «массовым предпринимательством», с которого, дескать, «и надо было начинать рыночные реформы в 1985 году» (с. 78). «Массовым собственником» может и должен быть, в идеале, весь народ, а «массовое предпринимательство» может собой охватить, дай-то Бог, не более 3-5% взрослого населения и то только в случае, когда в обществе наличествует «массовый собственник».
Относительно «изменения типа власти». Он меняется тогда, когда её (власть) меняет народная масса в ходе революции, если она политически организована. В России для антифеодальной революции была, пусть и недостаточная, слабая, но своя социальная база: до трети состава крестьянства в лице кулачества и середняков, городская буржуазия. Потому эта революция, будучи по содержанию буржуазной, тем не менее не могла привести к победе буржуазии. Отсюда – её «кентавристские» потуги: решение требуемых эпохой буржуазно-демократических задач развития общества, из-за отсутствия других дееспособных социально-политических сил, революция «возложила» на коммунистов. Те, разумеется, включились в неё, последующие её этапы даже инициировали, со своими целями (искусственными и потому абсолютно недостижимыми). Две трети крестьянства – беднейшие и в значительной мере люмпенизированные - явились той «переменной величиной», которая помогла городскому пролетариату утвердить во власти диктатуру коммунистической номенклатуры. Поменяли «шило на мыло»: самодержавно-бюрократическую диктатуру сменили коммунофашистской, отличавшуюся от самодержавной лишь большей «самодержавностью», по причине отсутствия у её социальной основы малейшей культуры, со всеми вытекающими отсюда многократно усилившимися негативными последствиями. Кроме государственного капитализма (худшего толка!) они ничего другого «сварганить», конечно же, не могли. (Что их вождь-Ленин-очень скоро понял).
Чтобы ставить задачу изменить тип власти в августе 1991 г., надо было иметь в составе народа класса, заинтересованно-способного сформировать свою власть. Такого класса не было, весь народ, в принципе, был однородным пролетариатом, напрочь лишенным собственности, то есть того, что формирует тот или иной класс в качестве субъекта развития. Власть «меняли» те же, кто, как класс, и осуществлял её, но иной клан, ниже рангом, частично находившийся во власти, частично - невостребованный в качестве функционеров. Придя к власти, этот клан, в соответствии с закономерностями бюрократизма, не имея своей социальной базы, способной и подпирать его, и требовать от него, стал «безответственной демократией», теперь называемой «управляемой демократией». Управляют тем, что само должно управлять всем! Вот такая чушь…
Иными словами, но примерно о том же рассуждает А. Яковлев: «Мы не сумели создать госаппарат нового качества. Он оставался саботажным и продажным, бездельным и презирающим любые законы. Остается таковым и по сию пору. Он «натаскан» на запреты самой системой» (с. 485). Демократы ставили перед собой абсолютно нерешимую задачу. Государство-то оставалось бюрократическим; чиновник ему нужен чтобы что-то запрещать, «тащить и не пущать», контролировать и надзирать и т.п. В таком государстве новый аппарат создается со сменой главного бюрократа, но он является «новым» по личностям, не по сути. В последнем качестве аппарат может быть новым лишь тогда, когда он служит господствующему классу, но не сам является таковым. При системе, в которой подотчетность чиновничества лишь по вертикали и полном отсутствии – по горизонтали, аппарат демократическим не бывает.
Ю. Афанасьев задался целью «… показать, почему всей русской историей был как бы «запрограммирован» наш сегодняшний невыход из прошлого» (там же, с. 339). Дело в том, что в российском обществе давно уже нет класса, способного вывести его из прошлого; на каждом переломном этапе, созревшем в связи с тем, что правящая бюрократия заводит его в тупик, она, надоев всем своей маразматичностью, сменяется другим кланом, более молодым, выросшим, однако, в недрах старого клана – плоть от плоти, кровь от крови от него же. «Те же щи – только пожиже». Почему «пожиже»? Потому что прежние успели аристократизироваться, более мудрые, более культурные, что ли, набравшиеся, в общении с аристократами всего мира, всяческих светских манер, а пришедшие им на смену – «зеленые», им еще предстоит научиться мишурному блеску. Последовательность, преемственность бюрократии во власти, её бесконечные завоевательные войны, начиная с времен Московской Руси поныне были и есть условие и средство выживания непрерывно размножающегося огромного московского военно-служилого и вообще чиновного люда: «Эта масса алчущих разлилась по Руси, густо замешав на крови генезис московской власти – а это и есть русская власть» (там же, с. 78).
Весьма многозначителен вывод Ю. Афанасьева о том, что «Во власти – загадка и разгадка. В ней соединились самодержавное с социалистическим, личностное с коммунитарным, инициативно-созидательное с реакционно-разрушительным. Она и демиург, и душитель. Величавая и никчемная» (там же, с. 20). Именно во власти, в её своеобразии ключ к загадке и разгадке. Общероссийская «Власть», каковой стала Москва, покорившая огнем и мечом другие русские княжества поддержкой (решающей!) Золотой Орды, стала при ней «демиургом» российского бытия. Укрепила себя не формированием своей социальной базы, несущей в себе «источник саморазвития», а силовыми и карательными структурами, поддерживаемыми ордынскими властями, то есть внешней силой. (Пожалуй, точнее будет исчислять начало «внешности» происхождения русской власти еще с Рюриков). В результате она и сама для народа стала чужой, внешней силой. Отсюда - вечное противостояние власти и общества, отчуждение второго от первой.
Власть на Западе возникла с согласия общества, по договоренности с ним. В России же «она – Власть-демиург. Она создавала «классы», группы (чаще всего путем закрепощения) и даже само «общество»…» (там же). Государственная власть «оказывалась «отцом всего»: порядка и хаоса, революции и реакции». Русская власть специфична моносубъектностью, её легитимность определялась не договором с другими субъектами, претендующими на субъектность, а их насильственным подавлением. Она по форме и по характеру не институциональна, а функциональна. «Поскольку у русской власти не было государственных политических институтов – в западноевропейском смысле, - их заменяли функциональные органы в виде особых слоев – боярства, дворянства – и своего рода чрезвычайные комиссии, которые были не только «надклассовыми», но и «внешнеклассовыми», а нередко в какой-то степени даже и над-внеобщественными, как в случае, например, с опричниной или с гвардией Петра 1… и ленинская партия «нового типа» (недаром Сталин называл её «орденом меченосцев») (там же, с. 164).
Государством освободительному движению, тем самым, объективно, была задана заглавная цель: овладей мной, будь мной (Властью!) и у тебя всё будет в порядке, тебе угодном. Вспомним ленинский тезис: «коренной вопрос всякой революции – власть». Коль скоро так, то власть она и есть власть, она осуществляется теми, кто у её кормила, бюрократией. Любой переворот в России начинается и завершается приходом к власти нового клана бюрократии, также отчужденного от общества. Вот и вся загадка вместе с разгадкой
Вопрос, однако, в том, почему это ей (бюрократии) всегда удавалось и удается? А потому, что она, не допустив формирования мощного среднего класса собственников, проводя политику обессобственничения народа, «вынула у него душу», как это в свое время заметил Андрей Платонов, характеризуя эту сторону деятельности большевиков. Несамодостаточный народ – тесто, из которого можно лепить хоть быдло, услужающее самодержавию, хоть коммунофашистов, с одинаковой легкостью готовых истреблять кого угодно, включая и себя. Общество, состоящее из людей, неспособных к саморазвитию, не имеет будущего.
Жизнеспособность общества определяется внутренними противоречиями-«источником самодвижения» в самих составных частях социума: классах, нациях, но не вовне их; противоречия, перерастающие в борьбу меж ними самими – показатель исчерпанности внутреннего источника саморазвития, потому она и гибельна для обеих сторон. Отсутствие в коммунистическом обществе внутренних противоречий, могущих двигать нормальное развитие, вынуждало его партию выдумывать, создавать (назначать) их (крестьянство, «враги народа»), борьба с которыми, будучи искусственно вызванной, не могла заменить собой естественные противоречия, и ослабляла, без того не слишком великие, силы государства. Россию давно (после Ленина) преследует интеллектуальная ущербность правящей бюрократии; особенно тяжко сейчас: вот уже почти два десятилетия «перестраиваемся», «реформируемся», а спроси любого самого высокопоставленного бюрократа: «куда тащишь Россию, господин хороший?». Уверен – не даст ответа; впрочем, вся Россия не ответит. Об этом еще знал Николай Васильевич Гоголь.
Обратимся к истории высоко цивилизованного Запада, разгадавшего загадку печальной истории человечества. Ведь оно состоит из субъектов, наделенных интеллектом, формирующим нравственность, вопреки (или, может быть, «благодаря») которым оно – многострадальное, несчастливое в своем подавляющем большинстве. Примерно до второй половины 20-го века там миром правил корыстный интерес правящих классов, которые, удовлетворяя свои потребности с излишествами, давили творческое начало в подвластном им большинстве общества. Делали историю такой, какой она и состоялась. Достаточных сил для противодействия угнетателям не было. Объективный процесс движения собственности вел к многократной её монополизации: рабовладельческой, феодальной, капиталистической (государственно-капиталистической), чтобы на последней, подведя человечество на грань всеобщей катастрофы (социальной – две мировые войны, и экологической), развернуться на 180 градусов в обратном направлении-к рассредоточению её в народе. Были созданы общества с субъектами развития, не нуждающимися в каких бы то ни было войнах для своего процветания, (в отличие от монополистов). Тем, во-первых, спасли себя от гибели. Во-вторых, ныне обрели силы для переустройства остальной части мира (вначале – наиболее опасных для человечества режимов: Югославии, Ирака; на очереди – Северная Корея; не исключается и Россия, если полностью не переориентирует свою внешнюю политику, отсекая «Жириновских»). Разгаданная Западом загадка истории человечества должна быть приложенной и к судьбе России.
Пока же, на сегодня, печальнее всего то, что для перевода страны в благополучное русло развития, согласно Афанасьеву, «сколько-нибудь разумных сил и действующих механизмов в публичном поле России не видно» (там же, с.409). Потому, в первую очередь, что власть того не хочет, всячески препятствует формированию таких сил. Ибо диктатура тоталитарного свойства политических сил (коммунистов, фашистов, бюрократии) возможна только в ситуации непрерывного социального напряжения, включая войны (хотя бы малые, но «лучше» – мировые). Афанасьев цитирует в этой связи Сталина, вступившего в 1939 г. в сговор с Гитлером и тем открывший путь Второй мировой войне: «Опыт последних двадцати лет показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны…» (там же, с. 129.- Курсив Ю.А.). Примечательно то, что в мирное время общество, развивающееся в соответствии со своими внутренними противоречиями, не рождает коммунизма. Он, следовательно, есть продукт внешних противоречий, будь то межклассовых или межнациональных, являющихся следствием ненормальных, плохо регулируемых социально-экономических отношений. Коммунизм, рождаясь из конфликта, как «плод зла», творит зло в геометрической прогрессии, облекая его в благие намерения по строительству «земного рая». Народ, извечно влачащий жалкое, полуголодное, холодное, униженно-оскорбленное существование, верит (во всяком случае, до ельцинской реформы, верил) в такого рода посулы.
Здесь, полагаю, будет к месту порассуждать о родстве коммунизма и фашизма. На мой взгляд, первый является родоначальником второго. И не только в том смысле, о котором писал правительству СССР Иван Петрович Павлов («до вас (коммунистов. – А.Б.) фашизма не было»»; цитирую по памяти.-А.Б.), а в прямом - как тоталитарное учение, в идейно-теоретическом значении. В частности, идеи: о диктатуре «пролетариата» (фактически – коммунистической номенклатуры и вождей), о трудовых армиях, о монополитической партии, воспитании пионерии-комсомолии-гитлерюгенда и т.п. Фашизм, как питомец класса буржуазии, рожденной «третьим сословием», то есть народом, не мог воспринять основную идею коммунизма о классовой ненанвисти, к тому же он, возможно понимал её бесперспективность. Поэтому он легко соскользнул на расовую идеологию, что, с одной стороны, диктовалось утвердившимся в силе государственно-монополистическим капитализмом, принявшим империалистический характер, с другой - для «арийцев» белой расы это было как бы исторически оправданно. Это различие направленности ненависти коммунофашизма и национал-социалистского фашизма позволяет коммунистам продлить свое пребывание на социально-политической арене вплоть до того времени, когда исчезнет раскол общества на богатых и бедных. Число последних имеет тенденцию сокращаться с демократизацией капитала, идущей повсеместно в высоко цивилизованных государствах. В них влияние коммунизма сходит на нет (такой процесс идет даже в нашей, нищей, стране, правда по другой причине – еще помним его преступления). Добровольное объединение народов на коммунистических началах, как показал опыт 20-го столетия, нереально, а насильственное объединение – недееспособно. У национал-социализма, думается, нет перспективы быть, по крайней мере, в качестве серьезной политической силы, уже в обозримом будущем. Причина тому - неприятие людьми всех цветов кожи идеи о том, что природа (Бог) и История создали человечество, в котором одни нации с известными цветами кожи – рабы, а другие, с иными цветами кожи, - господа. Число, как наций, так и людей в них тенденции к сокращению не имеет. Это, во-первых. Во-вторых, пришло время невиданного роста самосознания народов, жажды ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА даже у очень-очень бедствующих. В-третьих, на этой основе могут объединяться нации, приверженные, подчас, к прямо противоположным идеологиям, религиям и образу жизни. Наступает эпоха человечности.
Российское государство, издавна будучи тоталитарным, строго блюдя лишь собственные интересы, признавая принцип частной собственности только для незначительной части общества, к началу XX века сформировало почти полностью обессобственниченный народ-наемник в составе крестьян-полупролетариев (на две трети – беднота) и пролетариев, то есть неличностей. И вот в этой связи я не могу согласиться с утверждением Ю.Н. Афанасьева о том, что к доведению России до сегодняшнего несчастного состояния «в одинаковой мере причастны и власть, и общество», что к российскому населению, как дореволюционному и постреволюционному, так и нынешнему «меньше всего подходит дефиниция «жертва режима», что при Сталине «большинство людей тогда были жертвами и палачами одновременно (или попеременно). И теперь большинство – не только жертва «номенклатурного капитализма», но и соучастники или соучастники в творении его, а вместе с ними своей горькой участи» (там же, с. 212-213)..
Глубокое заблуждение: иными наши люди (в массовом масштабе!) не могут быть – они полностью зависимые люди. Именно – «жертва», потому как они – не «субъекты развития», действующие во имя развития производства (дела), умножения капитала, а ради заработка на выживание; объект эксплуатации: лишенный собственности нанятый на работу человек не принадлежит себе, он раб того, кто его нанял. Нельзя взваливать ответственность на того, кто не может ответить. Рабу «талдычить», что он в рабском положении виноват сам, сам ответственен за свою судьбу и потому вовсе не «жертва» – кощунство.
Я в начале 90-х гг. выступил в одной из центральных газет со статьей «Безответственная демократия», в которой указывал на причину того, почему «скурвились» наши демократы, придя к власти. Потому что с них некому было спросить, стребовать работу, честность и т.п. Действенно требовать может организованная масса; организоваться же она может, когда есть средства на её организацию. Большевиков спонсировали «Морозовы», но этого было мало; обратились к «эксам» не от любви к «искусству» грабежа (любителей этого ремесла типа Сталина-Камо, думается, было не так уж много), а от нужды. Буржуазия, когда готовила свою революцию (на Западе), полагаю, не занималась сим промыслом, так как обходилась своими средствами. Наша «демократия» не имеет своей социальной базы. Пролетариат (мы на 90% – пролетарии) – социальная база кого угодно, в основном коммунофашизма. Экономическая зависимость делает человека послушным орудием в руках, дающих ему пропитание. Он может стать врагом своих близких по крови, родству, классу, нации, Родины.
Самое страшное наследие большевистского режима – «совок», человек с параличом воли, без самостоянья, с ориентацией на то, что ему кто-то обязан дать, устроить его судьбу. Прежде всего «всемогущее» государство, которое, как оказалось, мало что может дать хорошего, но очень много – гнусного, противонародного. И вообще государство возникло отнюдь не для того, чтобы кому-то и чего-то давать, а для того, чтобы брать (налоги, к примеру) для налаживания порядка и добиваться его, как внутреннего, так и внешнего (внутренней и внешней безопасности); если ему и приходится что-то давать, например, убогим, то опять-таки, предварительно взяв необходимые средства у того же народа. К сожалению, понимания этого в народной гуще нет. Хуже того – российский народ есть народ гипергосударственнический, по каковой причине в его сознание легко вносится идея «закручивания гаек», всяческого «укрепления» государства, чем ловко пользуется бюрократия. Поэтому-то переход от самодержавной диктатуры царя был осуществлен при поддержке абсолютного большинства народа к большевистской диктатуре; попытка выйти из неё постепенно сходит на необольшевистскую диктатуру. Такое состояние «народной души» я объясняю не природной заданностью, а следствием многовековой государственной практики по обессобственничению народа, поставленного таким образом в полную зависимость от государства, при прочном положении которого, во-первых, «порядок», исключающий демократические свободы, кои массам ни к чему: свобода – категория «аристократическая» (Н.А. Бердяев), во-вторых, гарантируется некий минимум благополучия для «всех» – как раз, то, что массы в основном удовлетворяет. Вот где замыкается квадратура круга диктатуры, из которой выхода пока не просматривается. Несмотря на усиление «протестных настроений» массы, их готовности «вновь, как после 1917 года, отбирать и делить собственность, которой у нее самой как не было, так и нет» (там же, с. 209). Взаимоотношения между собственниками, с одной стороны, неимущими, с другой, – непрерывно балансируют на «острие бритвы», грозя перерасти в насильственную борьбу, они навсегда «беременны» насилием. У массы неимущих исподволь формируется в психологии мрачное мятежное недовольство, выражающееся в пьянстве, распущенности, грубости, преступлениях, обесценении человеческой жизни вплоть до отрицания права на жизнь целых классов, наций, в которых беднота усматривает причину своего неблагополучия. «Мысленная» готовность, о которой говорит Афанасьев, у нашего народа есть, но она не «деловая». Ни «Жириновским-Анпиловым», ни даже более зрелым для этого действа деятелям и партиям, сделать её деловой не по силам. Не только, да, пожалуй, и не столько в силу их интеллектуальной ущербности, сколько по причине отсутствия соответствующей социальной базы. Ссылка в этой связи на события 1917 г. неосновательна. Октябрьская революция до лета 1918 г. – буржуазная, крестьянская (не пролетарская!) революция, а после – контрреволюция, отнюдь не «социалистическая», каковой в принципе не могла быть по причине надуманности самой «социалистической» идеи. Тогда собственников было не более трети общества, но их хватило на то, чтобы восстать против самодержавно-бюрократического государства и победить, поскольку были поддержаны нищенствующими массами. На гребне крестьянской войны против помещичьего землевладения к власти пришли большевики, как наиболее организованная партия, руководимая гениальным организатором, политиком и теоретиком Лениным. Базой социальной революции является средний класс собственников (не интеллигенция, как думают некоторые, её (частями) можно купить: кто больше заплатит, тому и служит). Общество, состоящее в большинстве из наемников, – катастрофа «не за горами». Перефразируя Ленина: если нас, кто погубит, то наемник (не бюрократизм (по Ленину), а бюрократ, как носитель бюрократизма, наемный управитель государства наемников). Государством качественно, эффективно может и управлять, и организовать упразднение его некачественной формы, лишь класс собственников, ставящий себе на службу бюрократию (бюрократия неизбежно необходима обществу как его слуга, а не наоборот, как это имеет место быть в России). Ибо собственник – категория постоянная, его статус, пребывание в нем, зависит от него самого, его умения хозяйничать, править, с собственностью он связан пуповиной от рождения до смерти, как источником своего существования. Наемник же, распоряжающийся чужим добром (государством, в том числе!), озабочен одним – выжать из него максимум возможного сейчас, в данное время, пока он начальствует, а потом «хоть трава не расти». Наемник в любом случае –