Geum.ru

Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Вид материалаДиссертация
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
каптаргак), в которую складывали всякую мелочь. Аналогичные мешочки изображались подвешенными к поясу у каменных изваяний кипчаков на Алтае [79, с. 144; 78, с. 28]. Вместе с тем исследователь понимает, нельзя считать, что все каменные изваяния Алтая, Тувы и Монголии принадлежат только кыпчакам, этот обычай был характерен, прежде всего, для орхонских тюрок [78, с. 29; 79, с. 145].

Действительно, версия, выдвинутая этнографом, не противоречит данным письменных и археологических источников, другой вопрос как различались, и отличается ли вообще каменные изваяния алтайских тюрков и собственно кыпчаков.

Интересно, что погребальные элементы половцев, а именно вывешивание шкур (чучел?) лошадей и установление четырех жердей направленных в разные стороны было у алтайцев и тувинцев [79, с. 147-148; 196]. Вероятно, при внимательном рассмотрении можно найти многочисленные параллели и в культурах других народов.

На основе разрозненных сведений в источниках К.В. Кудряшов рисует культуру половцев, как культуру кочевую. Половцы разводили лошадей, верблюдов, быков и коров. Здесь историк не упомянул овец и коз наиболее характерных видов скота для ведения полноценного хозяйства кочевников. Важно упоминание о том, что половцы, находившиеся в непосредственной близости к оседлому населению, переходили к оседлости [54, с. 16]. Была ли это категория населения, именуемая в этнографической литературе, как «жатаки» буквально «лежащие», т.е. обедневшие кочевники которые не в состоянии были вести кочевое хозяйство и перешедшие в силу различных причин к оседлому земледелию, нам подлинно не известно. Известно также, что половцы владели караванными путями, соединявшими страны Востока с Европой, это должно было способствовать появлению у кочевников предметов роскоши, оружия, утвари и т.д.

Особого расцвета, по мнению профессора, у половцев достигло военное дело. Вместе со «стандартным» набором предметов вооружения кочевника – лука со стрелами, копья и ножа, у половцев были секиры, палицы, сабли. Тело защищали шлем и панцирь. Большой интерес представляют сведения письменных источников о наличии метательных машин с горящей нефтью и гигантских самострелов дальнего боя самострелов [54, с. 16-17]. Отсюда следует, что военное искусство половцев было очень развитым, а наличие метательной техники говорит о способности массового поражения сил противника и вероятно, умении осаждать крепости и укрепленные города.

Интересна с точки зрения этнографии информация из источника о том, что половцы употребляют в пищу просо и рис, сваренные в молоке, а также молоко и сыр. Отмечен также обычай класть мясо под седло лошади для употребления его в пищу [54, с. 17]. Действительно, кочевники в первую очередь употребляли в пищу продукты собственного скотоводческого хозяйства – мясомолочные продукты. Здесь идет речь о просе и рисе, вероятно рис кочевники сами не выращивали, для этого необходимы условия постоянного ухода и специфическая технология выращивания. Просо же продукт распространенный и неприхотливый к уходу, возможно половцы выращивали именно его. Вероятно, рис был привозным.

У кипчаков был обычай кровного побратимства и заключения клятвы скрепленной кровью. Этот же обычай имеет почти повсеместное распространение, как у современников кипчаков, так и у более ранних предшественников, например у скифов [54, с. 17; 197].

Именно высокий уровень развития культуры кипчаков (половцев) делал их грозными соседями Руси, Византии, Венгрии, огузов, черных клобуков, торков и других кочевых народов [54, с. 19].

Отмечая высокие культурные достижения кипчакских племен, советские авторы лишь вскользь упоминали о городах и оседлости кочевников. Иначе как можно объяснить факты, имеющиеся в источниках. Например, в 1111 г. русские князья выступили в поход против половцев, и подошли к городу Шарукану. «Шарукань сдался, и его жители в виде даров вынесли русским князьям рыбу и вино» [54, с. 20]. Если предположить, что вино и рыба были привозными, то в каком количестве его должны были вынести русским войскам, чтобы задобрить их? На наш взгляд, это может свидетельствовать в пользу рыболовства и виноделия в этих городах. Другой вопрос было ли население этих городов чисто половецким. Вероятно, этнический состав этих городов был пестрым, в них могли проживать и посещать русские, византийцы, кипчаки, торки, печенеги, жители Средней Азии.

Сам К.В. Кудряшов, отмечая просо и рис у половцев, не задумывается о наличии земледелия и элементов оседлости у кочевников. Когда же локализует отдельные половецкие города, не говорит о степени развития городской культуры у кочевников. Чем можно объяснить подобные явления? Невнимательностью или некомпетентностью исследователя? Конечно, нет. Разгадка этого явления кроется в предвзятом отношении к кочевникам-половцам, как народу дикому, кочевому, живущему войной и грабежами. Но факты исторической действительности как раз таки свидетельствуют об обратном.

Крупных успехов достигла тюркология в области языка и литературы. С.Е. Малов при изучении истории казахского языка разделяет язык кипчакских племен на половецкий или куманский и кыпчакский языки, отмечает богатый материал, содержащийся в них для филологических исследований в области казахского языка. Кыпчакский, половецкий или куманский языки имеют тесные связи с языком казахским, к этому заключению исследователь пришел посредством сравнительного анализа слов современного казахского языка и средневековых письменных памятников словарей и грамматик кипчакского языка [198].

Языковед при рассмотрении проблемы классификации древних и современных тюркских языков относит половецкий язык, как к древним, так и к новым языкам. По классификации исследователя имеются древнейшие, древние, новые и новейшие тюркские языки. Среди новых языков выделяются половецкий язык известный по памятнику «Codex Cumanicus» или куманский язык и кыпчакский язык грамматик на арабском языке XI, XIII – XV вв. [199].

С.Е. Малов обращается к проблеме тюркизмов в древнерусском языке и литературе. Так, тюркизмы «ольбер», «шельбир», «топчакы», «ревуги и могуты», «коган-каган», «боярин», «быля», рассматриваются при обращении филолога к языку «Слова о полку Игореве». Здесь параллельно даются альтернативные переводы тюркизмов русских и советских тюркологов. Примечательно, что С.Е. Малов привлекает материалы древнетюркских надписей и современных тюркских языков [200]. В продолжение темы тюрколог выявляет и анализирует тюркизмы в географическом и историческом комментарии проф. И.П. Петрушевского к письменному памятнику «Хождение за три моря Афанасия Никитина» и статьи Д.К. Зеленина «Терминология старого русского бурлачества» [201].

Исследования С.Е. Малова вносят крупный вклад в разработку проблем кипчакского языка, его влияния на формирование современных тюркских и русского языков.

К сожалению немного сведений осталось о фольклоре половцев. На основе анализа памятников древнерусской литературы на предмет наличия в ней элементов половецких устных преданий В.А. Пархоменко приходит к выводу, что необходимо внимательно изучить памятники древнерусской письменности на предмет наличия в них следов фольклора половцев. Так, при рассмотрении Ипатьевской летописи и «Повести временных лет» ученый находит сюжеты из половецкого эпоса. В частности, когда говорится о возвращении половецкого хана отца знаменитого Кончака в половецкие степи или места в летописях, где говорится, что происходило внутри половецких степей. Такие сведения могли проникать в летописи только из половецкого эпоса [71, с. 393].

Академик В.А. Гордлевский открыто говорит о половецко-кипчакских заимствованиях в древнерусском языке и литературе: «Шло духовное взаимодействие; легко просачивался на Русь и тюркский фольклор; его отзвуки встречаются и в летописях; они раскинуты всюду – и на юге, докатились и до севера [72, с. 488]. Далее академик приводит примеры присутствия имен половецких ханов Кончака, Отрока (Артук – реконструкция В.А. Гордлевского), Боняка в древнерусских сказаниях [72, с. 488-489].

Отдельное место в культуре половцев занимают имена ханов фигурирующих в русских летописях, как показывает В.А. Гордлевский, их расшифровкой занимались многие видные ученые И.Н. Березин, П.М. Мелиоранский, Ф.Е. Корш, А.И. Соболевский, венгерский исследователь Л. Рашоньи и тюрколог С.Е. Малов [72, с. 490-492]. Тем самым был заложен крупный вклад в кипчакскую ономастику.

Фактически, после высказываний В.А. Гордлевского до 1960-х гг. тема русско-половецких литературных и лингвистических связей больше не поднималась.

Параллельно с изучением культуры кипчаков-половцев шел процесс сбора и систематизации уже имеющегося материала по современным кипчакским родам в составе тюркоязычных народов. Надо сказать, что в этом направлении были достигнуты значительные успехи.

Советский этнограф К.Л. Задыхина, работавшая в составе Хорезмской экспедиции 1949-1953 гг. под руководством С.П. Толстова и Т.А. Жданко, проделала плодотворную работу по изучению культуры и быта узбеков Кипчакского района Кара-Калпакской АССР [77].

По сведениям К.Л. Задыхиной в Кипчакском районе узбеки-кипчаки в первой половине ХХ века занимают ту же территорию, что и в XIX веке., когда они составляли здесь группу «сегиз-уру кипчак» - восемь родов кипчаков, разделенную на следующие четыре пары родов: канглы-канджигалы, шункарлы-туяклы, уйшун-ойрат, тама-баганалы [77, с. 769]. Здесь мы видим названия казахских племен и родов канглы (племя Старшего жуза), канжигалы (род племени аргын в Среднем жузе), уйсун (племя Старшего жуза) и тама (племя Младшего жуза). Все это указывает на глубокие изменения, произошедшие в составе узбекских и каракалпакских кипчаков, и тесный характер связей между казахами, узбеками и каракалпаками.

Узбекские кипчаки по этнографическим наблюдениям К.Л. Задыхиной мало, чем отличались от местного населения. Они вели оседлый образ жизни, занимались ирригационным земледелием, выращивали аграрные культуры характерные для этого региона. Техники орошения земли и ее обработки стояла на низком уровне. Землю пахали на быках сохой из дерева, основным орудием дехканина была мотыга (кетмень). Поля поливались посредством устройства отводов из протоков Аму-Дарьи или с помощью чигирей [77, с. 775-776].

Здесь мы видим противоположную картину кочевничества – полную оседлость кипчакских родов занимающихся ирригационным земледелием. Вероятно, процесс оседания кочевников кипчаков в этом регионе происходил еще в период раннего средневековья, тесные связи с местным населением испокон веков занимающихся земледелием обусловил переход кипчаков к земледелию и оседлому образу жизни.

Материалы, собранные этнографом говорят о включении кипчакских родов в экономические, культурные и социальные отношения в Хивинском ханстве вплоть до 1873 г. Изменениям подвергались земельные отношения, социальные категории населения, система власти и политическая иерархия. Кипчаки-узбеки принимают ислам, подчиняются его канонам. «Известно, что в дореволюционное время семейно-брачные отношения узбеков полностью регламентировались мусульманским правом – шариатом, мусульманскими правилами – дастуром и имевшими еще место остатками обычного права – адата» [77, с. 780].

Семейно-брачные отношения у узбеков-кипчаков характеризовались следующими моментами:
  1. Система родства подразумевала разделение родных и двоюродных братьев и сестер на старших и младших. При этом четко различались родственники со стороны-матери и со стороны отца» [77, с. 780];
  2. До революции были распространены браки между двоюродными братьями и сестрами, как по отцу, так и по матери, что является свидетельством наличия в прошлом среди узбеков индивидуального брака перекрестно-кузенного и параллельно-кузенного типа [77, с. 780];
  3. Практиковались обычаи левирата и сорората [77, с. 780];
  4. Счет родства велся по мужской линии, так же как и право наследования имущества. Старики поддерживали патриархальные традиции, непререкаемый авторитет старших и хранили имена своих мужских предков до 7—11-го поколения [77, с. 781];
  5. В богатых и состоятельных семьях существовало многоженство. Брак мог быть осуществлен только после выплаты калыма — «калин-мол» (платы за невесту), размер которого устанавливался по соглашению между родителями брачующихся [77, с. 781].

Как видно из этого списка мусульманские семейные традиции тесно переплетаются с традициями, оставшимися от средневековых кипчаков.

Интересно, что на протяжении многих веков почти не изменились свадебный обряд и свадьба. Свадебное пиршество справлялось при большом стечении родственников обеих сторон, сначала в доме невесты, а затем у жениха. Готовилось обильное угощение, устраивались различные состязания: скачки — ылак, байга, бой баранов — кочкор; приглашали известных борцов — полвон, сказителей и певцов — бахси и т. д. Выделяли специальные призы победителям [77, с. 781].

Из материалов К.Л. Задыхиной следует, что культура кипчаков с течением времени претерпела огромные изменения под воздействием следующих факторов:
  1. Связи с местным среднеазиатским населением, оказавшим большое влияние на занятие земледелием, и привело к оседлости, отказу от кочевого скотоводства;
  2. Процесс исламизации оказал обширное влияние на трансформацию духовной культуры, это области: право, семейно-брачные отношения, обряды и традиции связанные с праздниками, торжественными и траурными событиями, менталитет и религиозные верования;
  3. Пока до конца не изученным представляется влияние процесса советизации узбекского общества, оказавшей переворот в материальной культуре – традиционных промыслах и ремеслах, хозяйствовании, быту; в духовной культуре изменения в области языка, литературы, семейных отношений (отмена калыма и многоженства, левирата и кузенного брака), религии и т.д.

Эти изменения в той или иной степени были характерны для многих тюркоязычных народов, но здесь хотелось бы обратить внимание на процесс «выживания» степной кипчакской культуры в ходе перемен. По признанию К.Л. Задыхиной: «Большой историко-этнографический материал, собранный отрядом, значительно пополнил наши представления, касающиеся общих вопросов происхождения и этнических связей узбеков северного Хорезма; этот материал убедительно свидетельствует о близости кипчакских узбеков к узбекам дельты Аму-Дарьи, или так называемым «аральским узбекам». Единство этих групп подтверждается как историческими традициями (предания, родоплеменная структура), так и сходством материальной культуры (жилища, одежды), обычаев и пр.» [77, с. 808].

Несмотря на сильное влияние культуры оседлых земледельцев, кипчакские роды сохранили осознание своего происхождения, традицию генеалогического счета родства по мужской линии, обряды и традиции характерные для кочевых народов.

Изучение культуры кипчакских племен в советской исторической науке происходило в двух основных направлениях:
  1. Изучались погребальный обряд, ремесла, городская культура, образцы устной литературы, язык кипчаков-половцев и кимеков в период раннего средневековья;
  2. Рассматривались вопросы ремесел, традиций и обычаев, обрядов, устная литература кипчакских родов в составе тюркоязычных народов вошедших в состав СССР.

Если первое направление почти целиком основывалось на изучении исторических и археологических источников. То второе было в большей степени связано с изучением этнографических и филологических (лингвистических) источников. При этом исследования последнего направления подчинялись теории размывания национальных различий и создание единой социалистической нации, что происходило из курса национальной политики советской власти.

С одной стороны, мы видим, расцвет научных исследований, работу замечательных коллективов ученых и новые методологические основы научных разработок, с другой стороны, идеологический прессинг со стороны государства и жесткость марксистко-ленинской методологии, не позволявшие свободно трактовать явления культурной и общественной жизни, будь то в настоящем или прошлом страны.

Таким образом, в период 1917 – 1960-х гг. в советской историографии происходит постепенное расширение интересов исследователей из области военно-политических связей половцев и русских в область культурного взаимодействия, материальной и духовной культуры половцев. На первое место выходят вопросы экономики, военного дела, этнографического быта и языка кипчаков-половцев. По прежнему слабое внимание уделяется освещению элементов оседлости, городской культуры, социально-политической организации и государственности, а также семейно-обрядовой стороны жизни половецкого общества.

Успехи в области археологии и источниковедения позволяют выявить черты погребального обряда, конструкции могильных сооружений и классификации балбалов (каменных изваяний). Большое внимание уделяется семантике каменных изваяний, проводятся сравнительный анализ орхоно-енисейских, алтайских и восточноевропейских скульптур, высказываются предварительные замечания об этнической истории создателей этих памятников.

Крупные успехи советской этнографии в Средней Азии позволили масштабно охватить проблемы традиционной культуры и быта кипчаков в составе узбеков и каракалпаков. Выделить основные этапы в истории культуры региона, дать характеристику хозяйству, семейно-брачным отношениям, праву, традиционным промыслам и ремеслам, одежде, утвари, архитектуре кипчаков в дореволюционный и советский периоды.

Вместе с наблюдаемыми процессами происходит стирание традиционной структуры кипчаков, повсеместно забываются обычаи и традиции предков, на их место приходят новые культурные традиции. Если брать шире, этот процесс схож с процессом угасания народной культуры под воздействие массовой культуры. Традиционная культура рассматривается как культура патриархальная, архаичная, обреченная на вымирание. Подчеркивается негативизм, отсталость культуры кипчаков. Выражается мнение об искоренении пережитков прошлого, замене их социалистическими устоями одинаковыми для всех народов в составе СССР, что неизбежно приведет к размыванию национального духа, самосознания и традиционной культуры.

Не лучшим образом обстоит дело в изучении культуры кипчаков-половцев. В советской историографии, за исключением нескольких работ, они представлены дикими, враждебными и чуждыми русской культуре элементами, не внесшими никакого позитивного вклада в общемировую сокровищницу культуры, варварами, ведущими скотоводческий образ жизни, разрушителями христианских ценностей и т.д. Эти заблуждения идущие корнями в дореволюционную историографию мешали разглядеть у половцев великолепный уровень развития военного дела – вооружения, тактики и наличие метательной техники – выделявших их из среды печенегов, торков и черных клобуков. Поощрение международной торговли, как наземной, так и морской, строительство городов – центров ремесла, торговли, политической и общественной жизни, занятие земледелием – выращиванием проса, виноделием и рыболовством. Влияние на формирование древнерусского языка и памятников литературы. Все это вместе взятое осталось вне поля зрения советских исследователей.


2.4 Общий вывод


Период 1917 – 1960 гг. в советской историографии был периодом смены «буржуазной» на марксистко-ленинскую научную парадигму. Это оказало огромное влияние на развитие исторической науки, была принята новая методология формационного подхода, внедрялась идея классовой борьбы как двигателя процессов в обществе. Естественно это оказало влияние на кипчаковедческие исследования.

Кипчаки стали рассматриваться в двух плоскостях, первая базировалась на следовании негативному отношению к кочевникам, уходящими корнями в дореволюционную русскую историографию, вторая основывалась на объективном отношении к кочевникам. Преобладающим было первое направление.

В этот период наблюдается развитие исследований в области региональной истории республик вошедших в состав СССР, что позволило глубже и подробнее изучить влияние кипчаков на отдельные народы в областях этногенеза, языка, духовной и материальной культуры, выявить этапы в истории кипчакских племен.

Был сделан ряд важных научных достижений. Реконструирован ранний этап появления кипчаков в составе хуннов по данным китайских источников. Обнаружены и изучены кипчаки в составе алтайцев, туркмен и каракалпаков. Ученые вплотную подошли к проблеме взаимоотношений кипчакских племен с другими родоплеменными группами в эпоху средневековья. Это отношения с огузами, канглами, каракитаями, черными клобуками, торками, конратами и монголами. Тем самым была расширена география поисков кипчакских сюжетов, полноценно изучена история кипчаков в составе тюркоязычных народов. Вводятся в научный оборот письменные источники мусульманских авторов, китайские династийные хроники, русские летописные своды, фольклорные источники разных народов. Вкупе это позволило создать фундаментальную основу для продолжения гуманитарных исследований в кипчаковедении.

В области исторической географии приоритет остается за исследованиями, базирующихся на исторических источниках, в то же время по-прежнему актуальными остаются разработки, основанные на этнографических материалах. Изучение древнерусских источников дало основание для выделения нескольких территориальных центров кочевий кипчаков-половцев.

Традиционная материальная и духовная культура кипчаков рассматривается как культура архаичная и патриархальная.


3 Историография изучения кипчакских племен (1960-е – 1991 гг.).

3.1 Этнополитическая история и политогенез


В этот период фактически были окончательно определены направления в научно-исследовательском изучении кипчакской проблематики.

По-прежнему актуальными в исторической науке остаются проблемы взаимоотношений Киевской Руси и половцев, выявление степени влияния кочевников на исторические процессы внутри Древнерусского государства.

В.В. Каргалов поднимает проблему набегов половцев на Киевскую Русь, при этом отмечает организованность половецких веж, говорит о наличии центров половецких кочевий и силе их походов. Вместе с тем, историк приходит к важному выводу, что половцы в сравнении с монголами и татарами были просто беспокойными соседями, не помышлявшие уничтожить государство, их набеги были многочисленны и порой опустошительны, но не заходили севернее Рязани и Чернигова [80, с. 72]. Отдельно В.В. Каргалов высказался об участии половцев во внутренней политике Руси, исследователь насчитал тридцать четыре случая участия половцев в княжеских усобицах известных по материалам летописей [80, с. 72].

Н.А. Баскаков при изучении древнерусско-половецких связей обратил внимание на военные столкновения между соседями. Указывая на факты родственных отношений между русскими князьями и половецкими ханами, ученый составил уникальную генеалогическую схему, в которой наглядно показал эти связи. При чем русские чаще женились на половчанках, чем половцы на русских [96, с. 92-98]. Отсюда следует, что связи между соседями носили сложный характер и без учета этих особенностей нельзя реконструировать и главное понять внешнеполитические процессы Киевской Руси и Половецкого поля.

Другой известный исследователь внешней политики Руси В.Т. Пашуто приводит факты русско-половецких отношений в виде повествования, но, к сожалению, не делает серьезных выводов по проблеме, кроме констатации проблемы «Взаимоотношения с половцами – наиболее сложное явление русской степной политики» [85, с. 116]. Более масштабно, на основе богатого исторического материала к разрешению проблемы подошел Б.А. Рыбаков. Половцы неоднократно фигурируют на страницах его книги, часто в выдержках из русских летописей. Автор «Слова» предстает перед нами в качестве историка и писателя анализировавшего историческое прошлое страны. Но увлекшись эмоциональным порывом академик допустил неточность – «речь шла о половецкой агрессии, угрожавшей по меньшей мере десятку княжеств» [82, с. 483-484. Судя по историческим материалам, половцы угрожали княжествам Южной России, но не осуществляли крупных набегов и походов на север Руси.

Археолог С.А. Плетнева выделяет пять «внешних» периодов в истории половцев основываясь на данных русских летописей, в которых ученый прослеживал динамику половецких походов на Русь. При этом ученый не упускает из виду походы русских князей на половцев. В конечном итоге исследователь приходит к мнению о болезненности и разрушительности этих походов, как для половцев, так и для русских [104, с. 220-226].

Известный историк Б.А. Рыбаков, говоря о неугасающем интересе исследователей к «Слову о полку Игореве», как бесценному историческому источнику по истории русско-половецких связей. Протестует против построений, в которых ощущается недостаток строгого исторического осмысления поэмы с учетом реалий той эпохи приводящий к возникновению всякого рода догадок и домыслов без строгой системы доказательств [83, с. 37-38].

К этому ценнейшему историческому источнику обращаются как историки, так филологи и археологи. Так, А.Ф. Шоков занимаясь изучением памятника древнерусской литературы на предмет нахождения в нем информации о половцах, поднимает ряд вопросов, не способствуя в целом их разрешению. Например, указывая на слабую изученность половецкой проблематики в памятнике, исследователь говорит о необходимости изучения восточных элементов, «темных» мест имеющих отношение к половцам в «Слове», а также продолжении поисков половецких мотивов в древнерусских и иностранных памятниках письменности совместно с археологическими раскопками в местах кочевания половецких родов [202]. На наш взгляд, исследователь-археолог не совсем корректно подошел к проблеме половецкой ономастики в «Слове о полку Игореве», так как не имел на это соответствующей филологической подготовки. Так, он замечает: «Сведения о половецких ханах, содержащиеся в «Слове о полку Игореве», можно разделить на три или четыре, а то и пять категорий: имена половецких ханов бесспорные (Шарукан, Кобяк, Гзак, или Гза, и Кончак), затем подразумеваемые (Тугаркан) и, наконец, имена спорные (Бус) или даже мало вероятные (Карна, Жля), а также совсем не соответствующие действительности (Кощей и Чага)» [203, с. 77].

Схожая проблема имен собственных половецких ханов на научной филологической основе была изучена именитым тюркологом Н.А. Баскаковым. Анализу были подвергнуты имена Шарокан, Кончак, Гзак, Кобяк, Овлур встречающиеся в «Слове о полку Игореве» [96, с. 147-153]. Оригинальным представляется список этнонимов и антропонимов половцев, которые неоднократно фигурируют в древнерусских письменных памятниках. Филолог согласно собственной классификации разделил эти слова на три категории: 1) собственные личные имена; 2) семейно-родовые прозвища ил групповые имена; 3) названия более крупных родоплеменных объединений [96, с. 70-91]. Каждое слово по возможности снабжено краткими филологическими и историческими комментариями, указаниями на древнерусский источник. Это позволяет ориентироваться в половецкой этнонимии и антропонимики. Дает возможность проверять и дополнять сведения ученого.

Ученый А.А. Зимин поставил задачу сравнить общие черты и особенности Ипатьевской летописи и «Слова о полку Игореве». В процессе исследования выяснилось, что поход князя Игоря на половцев был не попыткой завоевания Тмутаракани, как думали Д.С. Лихачев и Н.К. Гудзий, а как утверждает В.Г. Федоров поход Игоря в 1185 г. преимущественно был набегом, рассчитанным на внезапность и на отсутствие больших половецких сил. Автор «Слова о полку Игореве», следовательно, хотел приписать своему герою крупные внешнеполитические задачи, явно преувеличивая цели одного из обычных для XII в. набегов северских князей [204].

Академик Б.А. Рыбаков отмечает родственные связи и союз между князем Игорем и ханом Кончаком, описывает политику северского князя в период нападений хана на Русь, поход, воспетый в «Слове» представляется, не как героическая эпопея, а как частная акция едва не стоившая срыву большого похода на половцев великого князя Киева [84]. Здесь князь Игорь предстает не былинным героем, а реальным историческим персонажем со своими достоинствами и недостатками, и что важно для нас, академик подчеркивает характер союзнических и родственных связей князя и хана на что ранее не обращали внимания исследователи.

Как видно, изучение памятника «Слово о полку Игореве» продолжает способствовать разработке половецкой проблематики, выявлять новые и возвращаться к прежним проблемам.

Одним из талантливых историков, который обратился к половецкой проблематике, был Л.Н. Гумилев. В его сочинениях проглядывается непростая история соседства половцев и русских, которая таит в себе время вражды и мира, торговли и браков, любви и ненависти [205]. Критически подходя к наследию древнерусских летописцев Лев Гумилев объективно подошел к поставленной задаче – оценке роли и влияния половцев в русской истории. В его публикации «Древняя Русь и Кыпчакская степь в 945-1225 гг.» проделан сложный анализ политических событий, приводятся объяснения причин произошедшего и последствий, ставятся вопросы, которые ранее либо замалчивались, либо трактовались однозначно. Пожалуй самая большая заслуга ученого состоит в том, что ему удалось доказать равноправный характер взаимоотношений двух могучих соседей. При этом историк часто привлекал древнерусские летописи [86]. Правда стоит отметить, что Л.Н. Гумилев не очень доверительно относился к письменным источникам, вероятно вследствие того, что источников в оригинале он не знал.

Кипчаки, по мнению историка, составляли западный вариант динлинской расы, которых китайские источники локализуют на Иртыше [206, с. 322-323]. Тем самым ученый развивает взгляды Г.Е. Грумм-Гржимайло на динлинскую проблему в истории Центральной Азии [165]. Говорить о связи андроновской этнокультурной общности с динлинами китайских династийных хроник, а тем более связи последних с кипчаками сложно не располагая достоверными данными гуманитарных наук. Л.Н. Гумилев говорит об этом как об устоявшемся факте в исторической науке и не приводит дополнительную аргументацию в пользу гипотезы.

Если кипчаки произошли от динлинов и были европеоидами, то кимеки, по мнению Л.Н. Гумилева, были ответвлением хуннов относящимися к монголоидной расе. Этнические контакты между кипчаками и кимеками привели к изменению антропологического облика кипчаков путем увеличения монголоидных черт у кипчаков [207, с. 258].

Вторая модель отличалась, второй стадией кочевания («полукочеванием»), набегами, распадом родового строя и военной демократии, становлением древнеклассового общества, формированием государственных объединений, формированием этнической общности и общего языка, появлением первых черт этнографической культуры, культом вождей и всадников, связанных с космогонией, наличием археологических памятников – могильников без соседних устойчивых поселений и сезонных стойбищ (зимников).

Третья модель включала в себя третью стадию кочевания (полуоседлость), войны за политическое господство, феодализм, государство, устойчивая этническая общность, превращающаяся в народ, развитая культура с письменностью, торговля, города, принятие мировых религий, археологические памятники, как у оседлых земледельческих народов [150, с. 145].

Эта классификация первая в науке серьезная попытка изучения кочевых обществ. Она имеет ряд достоинств в виде учета взаимосвязей развития экономики кочевого хозяйства с общественным развитием и культурой, пониманием эволюционного пути развития кочевых обществ и признанием наличия у кочевников возможности появления государства, городской культуры, развитой культуры на основе письменности, торговли, возможности восприятия учений мировых религий. Недостатками следует признать схематизм и формационный подход в решении сложной проблемы, неспособность охватить все многообразие общественно-экономической и культурной жизни кочевников.

Многолетние поиски археологических памятников, многотрудная работа над историческими источниками и научной литературой, написание собственных трудов логически завершилось великолепной по замыслу и обширной в плане охвата темы монографии «Половцы» [209]. Книга повествует об истории и культуре кимекского союза племен, собственно кипчакских племен и племенных объединений половцев. При этом охвачен период IX-XIII вв. и территория племен «Дешт и Кипчак». Красной нитью проводится мысль о постепенном социально-политическом развитии кипчакского общества от отдельных родов и племен к союзам племен (ордам) и государственным объединениям завершившемся созданием государства при хане Кончаке. В этом процессе важную роль играют соседи половцев и общая международная и внутриполитическая обстановка в степи.

Археолог выделяет восемь самостоятельных объединений половцев:

1. приднепровское, в которое входило три большие орды – заорельская, самарская и надпорожская (Бурчевичей);

2. лукоморское, близкое приднепровскому;

3. донецкое (верхнедонецкое и донское);

4. поморское или приазовское;

5. нижнедонецкое;

6. предкавказское;

7. крымское;

8. поволжское [106, с. 19, 23].

Г.А. Федоров-Давыдов развивает положения К.В. Кудряшова в этом вопросе. Исследователь выделяет – лукоморские или подунайские, приднепровские, приазовские (половцы на Сутени), донецкие, донские и нижневолжские (саксин) центры половцев [108, с. 147-150]. Сравнительный анализ этих списков показывает, что С.А. Плетнева дополнительно выделяет предкавказское и крымское половецких объединения, тогда как Г.А. Федоров-Давыдов указывает на наличие нижневолжского центра половцев. В любом случае, подобные классификации полезны в плане выявления не только территориальных центров половцев, но также родоплеменного состава кочевников.

Между тем, Г.А. Федоров-Давыдов отмечает, что союзы племен ни разу за всю историю кипчакских племен не охватывали всего половецкого населения, к тому же они не имели управленческого аппарата и налоговой системы, что в совокупности не дает оснований для выделения союзов племен как государственных образований [108, с. 222-223]. С.А. Плетнева определяет эти объединения, как союзы орд. Союзы племен, по мнению археолога, с ростом родовой аристократии превращались уже в государственные объединения – ханства. При этом исследователь отмечает, что ханствами стали приднепровское и донецкое объединения, кроме того, они постоянно заключали между собой союзы с целью совместных нападений на Киевскую Русь [106, с. 23]. Выходит, что с точки зрения ученого, остальные объединения половцев не достигли уровня государственного объединения.

Таким образом, советские ученые приходят к общему выводу, что кипчакские племена не имели единого государства и не достигли высокого уровня развития государства с присущими ему централизованной властью, аппаратами управления и подчинения, юридическим правом и другими отличительными признаками. Не обращалось внимания на выявление специфики развития кочевого общества, в том числе кипчакам.

Указывая причины упадка государственных объединений кочевников, в числе которых: завоевание внешним врагом, междоусобицы, природный катаклизм и демографический «взрыв» вынуждавший население уходить с нажитых мест, исследователь говорит о завоевании кимеков и кипчаков монголами, но, тем не менее, побежденным удается сохранить яркие черты самобытной культуры, например родоплеменные названия. Не обошлось и без потерь, была забыта древнетюркская письменность и городская культура [150, с. 138]. Г.А. Федоров-Давыдов замечает: «Монгольское завоевание несло половцам не только огромные бедствия, но и разрушение общественной системы, которая сложилась к этому времени, изменение традиционного распределения пастбищ между родами и племенами, низвержение племенной аристократии, место которой заняли бы в случае победы сами монгольские феодалы» [108, с. 228]. Действительно, монголы покушались не только на пастбища кипчаков-половцев, но и стремились разрушить традиционную систему кочевнического общества, уничтожить общественные институты и уклад привычный половцам, на которых базировалось все половецкое общество.

Крупных успехов ученые достигли при обращении к проблеме общественной организации половцев. Это выяснение уровня развития государственности кипчакских племен, социальной и политической титулатуры, политической иерархии.

Весомый вклад в разработку проблематики внес филолог Н.А. Баскаков обративший внимание на социальную терминологию в «Слове о полку Игореве» и прокомментировавший титулы «каган», «быля» (знатный старейшина), «боярин», «салтан», «чага» (не достигший зрелого возраста пленник или пленница), «кощей» (пленник, раб) [93; 96, с. 154-162]. Отметим, что подобные исследования позволяют выявить семантику социальной терминологии, что неизбежно благотворно скажется на понимании социальной реальности кипчакских племен.

По реконструкции С.А. Плетневой иерархия властной структуры общества выглядела следующим образом:
  1. хан – глава племенного союза;
  2. солтан – глава орды или племени;
  3. бек – князь, стоящий во главе рода;
  4. свободный воин – глава или член семьи [104, с. 195; 209, с. 131-132].

Из этого следует, что властная структура была вертикальной и базировалась на родоплеменном принципе.

Относительно власти ханов и солтанов, ученый считает, что она была выборной и ограничивалась советом старейшин, ее масштабы целиком зависели от военной активности правителя выражавшейся в организации походов и набегов на соседей. Расцвет политической культуры половцев приходится на время создания единого государства во главе с ханом Кончаком, когда были сформированы институты централизованного государства, например институт наследственной власти. Но этот процесс был ликвидирован нашествием монголов [104, с. 195].

В самом низу социальной лестницы находились рабы-колодники, большинство их продавалось на невольничьих рынках, но часть оставалась в кочевьях в качестве домашних рабов. Челядь, домашние рабы входили в большую патриархальную семью [209, с. 133; 108, с. 220-222]. Однако нельзя говорить о большом распространении рабства в кочевом обществе, сам характер хозяйства не позволял держать много рабов под постоянным присмотром.

Археолог А.Ф. Шоков на основе изучения половецких каменных изваяний пришел к мысли, что статуи отражают имущественные и социальные отношения в обществе. Они доказывают не только неравенство имущественное и правовое, но и косвенно указывают на процесс разложения родоплеменного строя (поздний патриархат) и формирование феодализма [109, с. 180; 110; 111; 202; 203].

В связи с изучением половцев в составе Золотой Орды Г.А. Федоров-Давыдов выделяет, что незначительная примесь монгольского этнического элемента обнаруживается лишь в Поволжье и Заволжье. Остальные степные территории сохранили старое кочевое население, сменилась только своя родоплеменная аристократия на новых хозяев – степных ханов Золотой Орды и их эмиров. Для нас важен вывод ученого, что в целом, монгольское завоевание уничтожило ту оболочку племенных делений, которая прикрывала развитие половецкого общества по пути феодализации, и поставило население Дешт-и-Кыпчака в рамки улусной системы как формы феодального развития в степи [108, с. 247; 152, с. 171]. Это важное замечание указывает на полную политическую реформацию общества выразившейся в смене правящей верхушке и навязанной улусной системы империи чингизидов. Вместе с тем это должно говорить об изменении курса и эволюции процесса государственности у кипчакских племен под внешним воздействием. Но эти моменты еще не нашли своего специального рассмотрения в историографии.

Завершающий этап образования кипчакской народности был прерван монголами. Кипчаки стали принимать участие в образовании целого ряда современных тюркских народов и государств.

Женщины в половецком обществе играли важную роль, об этом, прежде всего, свидетельствуют посвященные им каменные статуи, женщины на них богато одеты, с различными украшениями. Не исключено, что женщина при потере кормильца-мужа могла продолжительное время возглавлять «кош» (аил). Продолжая свои рассуждения, С.А. Плетнева, полагает, что в некоторых родах мог долгое время сохраняться счет родства по материнской линии (матриархат) [209, с. 132-133; 106, с. 74]. Половцы часто вели войны с соседями, при чем не всегда успешно. Терпели неудачи и несли людские потери, женщины оставались дома и вели хозяйство, при необходимости могли постоять за себя с оружием в руках, на этой основе могло зиждиться высокое положение женщины в обществе.

Полученные данные позволяют в целом обрисовать социально-политическую организацию половецкого общества. Это социум с далеко зашедшими процессами имущественного и социально-правового неравенства, но сложно отнести это общество к разряду феодальных либо рабовладельческих формаций, т.к. ни одна из них формаций в полной мере не характеризует это общество. Вероятно, общество следует рассматривать с позиций родоплеменной системы являвшейся основополагающим принципом кочевого общества.

Знать общества во главе с ханами еще не могла отделиться от родов и племен, власть основывалась на том простом правиле, что хан, организующий удачные походы и набеги щедро распределяющий добычу пользовался безмерной поддержкой своих соплеменников, дарение было основой его политической и военной власти. Конечно, нельзя забывать и о силе традиций, а также сакрализации правителя, который в некоторых случаях играл роль жреца-шамана. Проблемы, поставленные советскими исследователями, еще далеко не разрешены, в некоторых направлениях исследования принимают еще поверхностный характер, опыт изучения других кочевых обществ часто без раздумий переносится на половецко-кипчакское общество. При этом упускается из виду сложный и уникальный характер общества, отметаются детали, имеющие первоочередное значение в решении поставленных задач.

В полной мере эти замечания применимы к изучению проблемы рода у кипчакских племен.

Одним из достижений Р.Г. Кузеева можно считать осмысление «живой» природы рода, его постоянных изменений и адаптацию под сменяющиеся исторические эпохи. По мнению этнографа при рассмотрении рода исследователи сталкиваются с парадоксом, наблюдая процесс генеалогической интеграции (объединения) и сегментации (обособления) групп родовых подразделений. Время постепенно стирало иерархическую соподчиненность основных и дочерних родов. Все они становились родовыми организациями в составе племени и имели одинаковые статус и функции [137, с. 120]. Эти процессы, надо полагать, были постоянным спутником «жизни» рода и их можно проецировать на родовую структуру половецкого общества. В свою очередь противоречивая природа рода состояла в том, что многочисленность людей в роде давало ему больше шансов на выживание, с другой стороны экстенсивный характер экономики не позволял роду сохранять свое единство длительное время.

Вместе с тем этнолог четко понимал сложность определения, дефиниции, терминологии родоплеменной структуры: «Реальное значение в башкирской родо-племенной системе имели три звена: племя, род, родовое подразделение. Однако употребление указанной терминологии условно. Она … не имеет в виду того социально-экономического содержания, которое мы привыкли понимать за этой классической терминологией» [137, с. 128]. С подобными проблемами сталкиваются фактически все исследователи берущиеся изучить кочевое общество с его богатой социальной жизнью. Еще В.В. Радлов пришел к выводу, что понятия употребляемые кочевниками в социально-политической практике нельзя объяснить с позиций земледельческих, оседлых, народов в виду их уникальности [171, с. 65].

Одной из острых проблем в советской историографии была проблема отождествления или разделения куманов и половцев. С.А. Плетнева высказала мнение о верности предположения ряда исследователей, имена которых, к сожалению, не упомянула, что «…в южнорусских степях XI – XII вв. протекало сложение не одного, а двух близкородственных этносов: