Эра милосердия

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 20

Что это за надпись такая у вас на машине?
«Без акцента», - отрывисто бросила Алина, - разве не видно?
Видеть-то я вижу, - сказал Костика, - да не это имею в виду.
Выражайся тогда точнее.
Какая вы… Строгая.

Алина остановила машину, и некоторое время смотрела на Костику.

Парень смутился. Потом девушка вновь завела мотор, и поехала.

Может, и такая, - наконец, призналась Алина, - но это все напускное.
Как это? – спросил Костика, устраиваясь поудобнее.
А что это ты так коротко пострижен? – резко сменила тему разговора журналистка.

Несмотря на то, что Костика был старше ее, обращалась она к нему на «ты», а он к ней – на «вы». Казалось, девушку это совершенно не смущает. Вообще, Алина сразу поняла, что она попутчику своему нравится, и, значит, это можно использовать. А резкая смена темы была ее излюбленным приемом во время интервью. Беда была в том, что Алина любой разговор с любым человеком считала интервью.

Я вся принадлежу профессии, - говорила она давно и тайно влюбленному в нее редактору, - и больше никому и ничему.

Редактор, - семейный мужчина средних лет, вздыхал, и с завистью глядел вслед выходившей из кабинета Алине. Смотреть было на что: несмотря на то, что Бес всячески подчеркивала свое, как она говорила, «эмансипе», выглядела она очень женственно и привлекательно. И даже кожу, - хоть курила по две пачки сигарет в день, - Алина еще не испортила. На кожу-то, гладкую, розоватую, с персиковым оттенком, Костика и загляделся.

Что смотришь? – снова резко спросила его Алина. – Я спрашиваю, отчего так коротко стрижен? Отвечай!
Из тюрьмы я, - нехотя признался Костика.
Беглый? – Алину слова парня не смутили.
Никак нет, - четко ответил Костика, - освобожден по истечении срока заключения.
За что сидел? Отвечай честно!
За убийство. По малолетству сглупил.

Костика с интересом ожидал реакции девушки на его слова. Но Алина промолчала, и лишь с удовольствием подумала о том, что эта история (о, она ее непременно расскажет знакомым) лишь прибавит немного мужественности к ее и так суровому имиджу. А уж как мама будет охать да ахать…

Слушай, - вновь вспомнил Костика признание Алины, - а как это, напускное?

Предварительно подумав, девушка решила, что с Костикой, случайным попутчиком, которого она, может, никогда в жизни больше не увидит, можно разговаривать искренне.

Понимаешь, - объяснила она, я вся принадлежу профессии. А профессия у меня необычная. Я журналист. Поэтому мне нужно быть резкой, отрывистой, прямой и бескомпромиссной.
Бедная, - пожалел ее Костика.
Это еще почему?! – удивилась Алина.
Мне кажется, - с охотой пояснил попутчик, - что тебе больше хотелось бы быть мягкой, извилистой и, как бы это выразиться, ну, более доступной, что ли. Небось, всех парней распугала?
Учти, - холодно сказала Алина, - я десять лет занимаюсь боевой версией дзюдо, и слева от сидения у меня лежит пистолет. Ты и глазом не моргнешь, как я тебя изломаю. Но ты ничего не почувствуешь, потому что я предварительно тебя застрелю.
Это зачем? – не понял Костика.
Это на случай, - объяснила Алина, - если ты решил меня изнасиловать.
Не собираюсь я тебя насиловать, - обиделся Костика.
То есть как это не собираешься, - даже чуть обиделась Бес, - если грязные намеки делаешь?
Это какие?!
Ну, про парней…
Да я просто так спросил. Просто подумал, что раз ты такая прямая, резкая, отрывистая, и бескомпромиссная, то мужчины к тебе и подойти боятся.

Алина потушила окурок, вытащила из пачки сигарету, и вновь закурила. Пепел от окурка упал на ее клетчатые штаны в обтяжку, но внимания не это Бес не обратила. Она старалась быть подчеркнуто неряшливой. Увы, мужчины внимания на пятна на ее одежде не обращали: они глазели, как правило, на саму Алину. Девушка приоткрыло окно, и в салон хлынул теплый осенний ветер. Под колесами шуршали листья: дорога была усыпана ими, как новогодняя елка – украшениями.

А знаешь, даже жалко их, - нарушил молчание Костика, - ну, листья.
Это еще почему?
Я когда был в колонии, то выходил во двор, а там у нас росли два дерева, и представлял себе, что листья это как будто не листья, а кожа, облетевшая с женщин, и осевшая на ветках.
Ты поэт. Я поговорю со своим знакомым, академиком Чимпуем. Мы устроим тебя в союз писателей Молдавии.
Да не нужно мне ни в какой союз. Вот ты странная.
Дальше.
Что?
Дальше. Про листья.
Ладно, - усмехнулся Костика, - хоть мне казалось, что такое никому, кроме меня не интересно. В общем, весной листья зеленые и сочные, как кожа девушки. В начале осени они уже не сочные, но очень яркие. Как женщина средних лет. Потом золотые с пурпуром, словно кожа женщины в самом расцвете. А в ноябре листья – кожа старой женщины. Коричневая, и высохшая.
Ты точно поэт. Я поговорю с Чимпуем.
Не нужно тебе говорить ни с каким-то Чимпуем, - набрался духу Костика, - мне в город нельзя.
Не с каким-то, - пояснила Алина, глядя на дорогу, - а с председателем союза молдавских писателей, академиком Чимпуем. Почему нельзя в город?
Понимаешь, - виновато пояснил Костика, - я тут половину селе перестрелял. Не по дурости, как в малолетстве, а за дело.
Это какого села? - уточнила Алина. – Кондрицы?
Оно самое, - удивился Костика, - а ты откуда знаешь?
Я туда заезжала, - поморщилась Алина, - там живут большевики и русские скоты.
Нет, - подумал Костика, - русских у нас отродясь не было. Большевики, может, и есть, я не знаю.
Выходи, - велела Алина.

Машина остановилась. Костика грустно подумал о том, что зря он признался девушке во всем. Идти сейчас пешком до леса… но Алина, судя по всему, не собиралась уезжать. Она обошла машину, встала перед Костикой, расстегнула его, и сказала:

Расскажи мне сейчас, какая я. Как про листья.

Парень разинул рот, но было уже поздно: Бес тоже рот разинула, и буркнула откуда-то снизу, куда Костика и глянуть боялся:

- Начинай!

ХХХХХХХХХХ

Сначала голова Алины мелькала где-то внизу, и Костика, еще не знавший женщин, думал, что будет счастлив, когда снова расстегнется, но уже по нужде, и найдет у себя в паху длинный светлый волос.

Он будет тянуться из меня, словно золотая нитка из платья, - сказал он Алине, - словно струя водопада.

И, чтобы это случилось, она, не отрываясь от его естества, сорвала заколку с собранных волос, и те рассыпались по ним, будто дети по школьному двору в перемену. И Костика попытался понять, что же он чувствует, и что происходит, и какими словами можно сказать про все это.

Сначала ему показалось, что рот Алины мягкий, мягкий, как ил, но ей это сравнение, видно не понравилось, и она лишь фыркнула, - а голова ее все шла то к нему, Костике, то от него, - и он сказал ей прости, и попробовал придумать что-то другое. Но она оторвалась, наконец, и сказала, что это случайно получилось, и сравнение с илом, мягким, мягким илом, ее очень – очень устраивает. И Костика вновь двинулся навстречу ее рту, уже осмелев.

Волосы ее были золотистыми, а потом, увидел Костика, стали ослепительно белыми. Он сказал ей об этом, и сказал еще:

Стало быть, в них, твоих волосах, заключены все цвета радуги, раз они сейчас белые, ведь в белом и есть все цвета, так меня в детстве в школе учили.

Оказалось, учили правильно: Алина втянула его страстно, и волосы позеленели сочной листвой; отпустила – покрылись серебром паутины, как мох в темном, влажном лесу, влажном, как твой благословенный рот, Алина; вновь вобрала, - и вот они озолотились, как нутро сундука скряги; отстранилась – покрылись оранжевым, оранжевым настолько, насколько может быть оранжевым только солнце. Костика излился, но пыл его не угас, и вот он, бросив куртку на теплую землю у машины, лег на Алину, уже ждавшую этого: она была без брюк, без рубашки, без белья, вообще без ничего, все она сняла в тот момент, когда по ее волосам бежала радуга, и мужчина лил в ее горло саму жизнь.

Судорожно раздеваясь, он споткнулся, и упал, - что ж, сама земля нас влечет к себе, - и ласкал ее одной рукой, другой сдирая с себя остатки одежды. Перед тем, как начать путь в женщине, Костика глянул в ее глаза – и побрел кривыми путями зрачков в сумрачные глубины, потому что волосы у Алины были светлые, а глаза карие, за что учительница биологии назвала девочку-пятиклассницу «биологическим уродом». Люди со светлыми волосами и карими глазами, - говорила учительница, - равно как и люди с темными волосами и светлыми глазами, являются отклонением от природы. Поэтому не удивительно, Алина Бес, почему ты так упряма, заносчива и груба. Девочка покорно склоняла голову, и если бы учительница могла лечь на пол, и глянуть оттуда в лицо биологического урода, Алины Ангел, то увидела бы сладкую улыбку на губах воспитанницы.

Еще с детства Алина волновала людей: всех, и мужчин, и женщин. И Костику сейчас волновала, даже сейчас, даже после того, как он один раз уже кончил, а ведь после этого мужчина хоть немного, хоть на чуть, но все-таки уходит в себя, оставляя женщину рядом с собой, но и в тысяче километров от себя: распростертую, с семенем в нутре, или на губах, а то и на животе, волнующем, как последняя осень моей жизни, Алина.

Путешествие мужчины во мне началось, - подумала Алина, - обхватив бедра Костики ногами, она плыла ему навстречу, полузакрыв глаза.

ХХХХХХХ

Костика вошел в Алину так, что дальше уже некуда: он старался подарить ей свою плоть так, будто навеки хотел отделаться от нее, этой плоти, будто его женщина хотела стать двуполым существом. Костика начал путешествие в Алину, и, одновременно с первым шагом в ее плоть, стал рассказывать ей об этом: молча, изредка прикрывая глаза, и потом широко распахивая их.

Костика вошел в Алину, и весла мрачных гребцов прошелестели по сторонам плота. Плот плыл по подземному озеру. Это было путешествие мальчика и девочки в Страну Подземных Королей. Мальчик и девочка были потеряны, и всеми забыты, мальчику и девочке по двенадцать лет, а встреча со сказочным народцем еще впереди, и, значит, впереди сказка, а сейчас нет ничего, кроме холодного льда, режущего блеском темноту подземелья. И они, мальчик и девочка, прижимаются друг к другу все теснее, все плотнее, пока жар тела не скидывает оцепенение страха, и вот он валит ее на дно плота, и рвет зубами платье на маленькой еще груди.

Костика ударил бедрами бедра Алины так сильно, что Земля покачнулась, но, удержав равновесие в пустоте, лишь закружилась быстрее от этого нежданного ускорения.

Костика вошел в Алину так быстро, что стриж, мельком глянувший на пару у дороги, ничего не заметил между тел, а ведь взгляд стрижа – самый острый у птиц, и, стало быть, в мире.

Костика вошел в Алину так тихо, что маленький жук, случайно попавший под куртку, на которой лежали любовники, ничего не почуял, и продолжал ползти себе в пыли, удивляясь лишь нежданно-негаданно спустившейся на мир тьме.

Костика вошел в Алину так громко, что ребенку, игравшему на другом конце поля, показалось, что у него в голове лопнула огромная стальная струна, а потом наступила абсолютная тишина, и с тех пор мальчик и вправду оглох.

Костика вошел в Алину, и подземелье озарилось светом разноцветных стеклянных шаров. Костика подался назад, и шары замерцали, словно в отчаянии, но Костика подался вперед, и шары радостно заблестели: даже природа радуется твоему натиску,

неутомимый мужчина.

Костика вошел в Алину, и увидел сначала туннель: мягкий, извилистый, словно лабиринт Минотавра, но безопасный, словно лабиринт без Минотавра. И за каждым, всякий раз неожиданным изгибом этого туннеля, - который и есть ее влагалище, ласковое, верное, - Костику ждала сама Алина, смеющаяся, ускользающая. Алина с радугой в волосах.

Костика ловил Алину в глубине ее дыры, - да, да, зови меня так, хрипела она яростно, - пытался насадить на свой член еще одну Алину, что в этой Алине, лежащей под ним, но та ускользала. И, отчаявшись поймать, изловить, насадить.

Костика отпускал руки Алины, а та хватала его за бедра, и вновь прижимала: ты все-таки сумеешь взять меня во мне, говорили ее глаза. И он вновь и вновь шел на приступ, надеялся на безнадежный исход, и пытался быть гибким, пытался быть мягким, пытался быть ловким. Но Алина с радугой в волосах, девушка, что спряталась в нутре Алины, все ускользала, и когда игра нестерпимо затянулась, Костика понял, что изворотливости ему не хватит.

Костика понял, что ему никогда не поймать никого в этой дыре, в этой змее из мяса, в этом цветке, в этом проклятии, наслаждении; понял, и содрогнулся. А когда он содрогнулся, Алина под ним почуяла пятую волну. За ней пришла седьмая, а потом Алина сбилась со счета.

Я не против тебя, - говорили ее глаза мужчине, - я не помогаю ей, той, которую ты ловишь во мне своим прекрасным членом, о, мой бог, и моя услада. Это не мой каприз, и не уловка: я пряма, пряма, в отличие от моего естества, а ты уж придумай что-нибудь, потому что ты сильный.

И когда Костика устал ловить девушку в глубине влагалища девушки, то пошел за ней напролом. Он смял стены лабиринта, - как зыбки они оказались, - он разрушил песчаные валы, он разорвал небо, и схватил Бога за бороду, и прижал, наконец, маленькую Алину с радугой в волосах, к самому концу этого странного туннеля, - влагалища большой Алины, что лежит под ним, - и извергся в нее.

И оба кончили так тихо, что оглохший мальчик снова стал слышать, и так громко, что испуганный жук под курткой перевернулся, словно мертвый, и так жестко, что под ними просела земля, и так мягко, что трава осталась не примятой, и так сладко, что у Алины поднялся сахар в крови, и так солено, что у Костики рот наполнился кровью.

И так хорошо, что у Алины в утробе завязался плод, и в мгновения стал двухмесячным. И когда прошла вечность, и Костика встал над Алиной, то та увидела, что волосы его чуть поседели.

За полтора часа он постарел на двадцать лет.

ХХХХХХХХХХХ

Свадьба гуляла широко. Так же широко, как улыбался дед Андрей, выдававший замуж свою внучку, Анжелику. Пока все шло, как надо: все односельчане признавали, что еще никогда в селе не было такого богатого стола, никогда еще на праздник не собирали столько людей, и никогда здесь на невесте не было такого красивого платья.

Да что там платье, - с гордостью думал дед Андрей, - если бы на внучке и не было платья, все равно она была бы самой красивой девушкой в селе.

Мысли деда были истинной правдой. Анжелика была девушка хоть куда: высокая, стройная, длинноногая, с лицом греческой богини, и телом королевы красоты. Иногда Андрей удивлялся, как он, - плюгавый, коренастый молдаванин, с полной женой, их сын, и его жена, - могли произвести на свет такое чудо. Не иначе, бог нам благоволит, думал дед, и посылал парней в подвал за вином вновь и вновь. Увы, порадоваться долгожданной свадьбе внучки жена Андрея, старуха Николетта, не могла. Вот уже три года как господь (не без помощи легких традиционных побоев Андрея) призвал ее душу. Сейчас Николетта покоилась на кладбище за рекой, и лишь изредка приподнималась над могилой: поглядеть, все ли на свадьбе идет так, как надо. Пока поводов для беспокойства у нее не было. Родителей Анжелики на свадьбе тоже не было: отец ее Ион, сын Андрея, лет десять назад поехал на заработки в Россию, да так и пропал. Скорее всего, погиб где-то по пьянке. И мать девочки умерла. Что ж, если их души смотрят сейчас на свадьбу, гордо думал Андрей, то стыдиться им нечего.

Еще одним поводом для гордости у Андрея было присутствие на свадьбе иностранцев. Их пригласили родственники жениха, - красивого двадцатипятилетнего (на год старше Анжелики) парня из Кишинева, - работавшие в Министерстве иностранных дел. Они постоянно общались с приезжими из Европы, и на этот раз им удалось иностранцев заманить на свадьбу.

Во-первых, - объяснила деду Андрею мать жениха, - покажем людям, что и мы, молдаване, не лыком шиты. Пусть видят, какое оно, наше настоящее гостеприимство. Во-вторых, иностранцы люди богаты, и без хорошего подарка не приедут.

Дед Андрей решил было, что вместо подарка не мешало бы иностранцам денег молодым подарить, но смолчал. Родителей будущего мужа дед робел, уж больно образованные они были. Хотя в глубине души Андрей этих городских людей чуточку жалел, и даже отчасти презирал. Ведь за душой у них, кроме двух квартир в Кишиневе и дачи с жалким наделом земли, ничего не было. А у него, Андрея, три огромных поля были засеяны кукурузой, на четырех виноградниках работали батраки, а в следующем году дед собирался прикупить еще одно, самое большое, поле. Под табак. За двенадцать лет независимости Андрей скупил почти всю землю, которая принадлежала колхозу.

В России бы, - как-то сказал ему желчный батрак Никидуцэ, - тебя давно пожгли, дед, вместе с твоим домом, и полями. А мы, молдаване, народ терпеливый и добрый, и потому терпим тебя, мироеда.

Андрей, мироедом себя не считавший, смеялся. Нравится это селу, или нет, но почти всем им он дал работу, которой, после того, как колхозов не стало, они лишились. И никаких преимуществ в начале пути у него не было. Ну, разве что бумаги на несколько полей, который Андрей, когда уходил из колхоза, где был главным агрономом, благоразумно прихватил с собой.

И что в этом плохого? – спрашивал он внучку, приезжавшую из Кишинева погостить, - да достанься эти поля нашему селу, они бы их если не пропили, то продали бы. И стояла бы земля пустая, бесплодная. Уж лучше так…

Анжелике, названной матерью в честь героини очень популярного в 80-хх годах в молдавских селах кино, разговоры деда о земле были неинтересны. Лет с двенадцати она жила в Кишиневе: на съемной квартире, с гувернанткой и преподавателями иностранных языков. Дед на внучку денег не жалел: может потому, и выросла девочка такой холеной, что истинной цены денег не знала. Ну и пусть, думал Андрей, пусть хоть она горя не знает.

Гуляй, добрый люд! – завопил дед, и бросил стакан оземь.

Оркестр заиграл, и люди начали танцевать. Покружив в хороводе молодую вдовую соседку, андрей вернулся к столу, и принялся наливать вина иностранцам.

А расскажите, - спросил он, подперев рукой щеку, - добрые люди, как вы там, на Западе своем, живете, можете. Поучите уму-разуму.

Довольная мать жениха (в Молдавии иностранцев принято почитать) перевела вопрос. Англичане засмеялись, и принялись что-то объяснять на своем странном английском языке. Мать жениха переводила, и Андрей почувствовал, что у него слипаются глаза: ведь ничего интересного гости не сказали.

Да вы кушайте, кушайте, - заботливо подкладывал он гостям мясо в тарелки.
Оу, - воскликнул один из гостей, рыжеватый крепыш и сказал что-то еще.
Он говорит, - пояснила переводчица на добровольных началах, - что нигде не встречал таких гостеприимных людей, как в Молдавии.
Это еще что, - ответил довольный Андрей, - вот, бывало, устраивал мой отец праздники. А праздники он устраивать умел: зажиточный крестьянин был, не какая-нибудь голытьба. Так когда за столами у него все село собиралось, он, бывало, выйдет на дорогу, и начнет всех прохожих одаривать. Спросит, бывало: чего тебе, убогий? Ну, странник-прохожий и говорит ему: мол, дай денег, или, там, к примеру, часы свои дай. Так папенька покойный, глазом не моргнув, часы снимет, отдаст, да еще бродяге на дорогу вина нальет.

Восхищенные иностранцы смеялись, дед Андрей горделиво рассказывал, а гости танцевали.

Вот, - закончил рассказ о былинных подвигах отца Андрей, - какие мы, молдаване, гостеприимные, и радушные!

Гости были восхищены. Дед, довольный произведенным впечатлением, пошел в соседнюю комнату, чтобы проверить, на месте ли ковер, в который новобрачных завернут под утро. В комнате целовались Анжелика с женихом. Неодобрительно насупившись, Андрей так выразительно поглядел на молодых, что те поспешили вернуться к гостям.

Невтерпеж им, - ворчал Андрей, ощупывая нитки ковра, - будто в Кишиневе не набаловались.

О том, что в Кишиневе молодые набаловались, причем лет так с пяток, дед знал. Но ничего поделать с собой не мог: воспитание. В любом случае, Андрей был рад: уж очень старик хотел правнуков. И, желательно, побольше. Сыном его Бог обидел: старик часто вспоминал Иона, и больше всего жалел, что не знает, где находится могила сына. Уж он бы ее украсил, и могилка эта была бы красивая, как летний сад. Но не суждено, видно. Расстроившись, Андрей оставил в покое ковер, и вернулся к гостям.

Они похожи на дикарей, но на очень славных дикарей, - сказал соседке молодой англичанин.
Вы говорите явно устаревшие вещи, - неожиданно для иностранцев сказал сидевший неподалеку мужчина в старомодном двубортном пиджаке.
О. Вы говорите по-английски, - обрадовалась американка.
Немножко, - скромно склонил голову мужчина, - позвольте представиться, я – сельский учитель. А вы, простите, кем будете?
Мы, - охотно пояснил рыжий крепыш, - прибыли в Молдавию по направлению «Красного креста».
Это, наверное, очень прибыльное занятие? – поинтересовался учитель.
Что вы, - засмеялась американка, - наше месячное содержание составляет шестьсот долларов. Этого еле хватает на еду. Еще наша организация платит нам за жилье, и все. По сравнению с доходами наших земляков на родине мы зарабатываем даже не крохи, а жалкое подобие крох.
Почему же, в таком случае, вы приехали? – удивился учитель.
О, - засмеялась американка, - как говорит Джон, таким образом, наши правительства решают проблему скрытой безработицы. Но Джон отчаянный социалист, и вы не верьте ему. На самом деле мы приехали, чтобы нести вашей отсталой стране свет демократии, свободы и зачатки независимого гражданского общества!

Подумав, девушка добавила:

Blog

Эра милосердия