Geum.ru

Эра милосердия

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   20
  • Боржомчик, поди сюда, - приговаривал хозяин, почесывая ухо хряка, - сядь, поворкуем.


Глядя на старика сообразительными глазами, Боржом присаживался, и тихонько похрюкивал. Правда, долго сидеть на полу хряк не любил. Вполне возможно, что он был наслышан о плохом влиянии холодного пола на половые функции самцов. А свою мочеполовую систему Боржом берег. Интуитивно хряк понимал, что его зыбкая слава и кажущиеся достижения зависят исключительно от воспроизводящих функций.

  • От так от, от так, - нисколько не сердился Андрей, когда хряк, посидев немного подле него, вскакивал, и весело трусил по свинарнику, хозяйски оглядывая свинок, - не сиди на полу долго, мой маленький, береги эту-то, как ее, простату.


Все попытки сельского ветеринара объяснить старику, что половые органы свиньи и человека несколько разнятся, и «беречь простату» хряку особенно и не нужно, не возымели никакого действия. Ни на деда Андрея, ни на хряка Боржома.


Постояв у двери, Боржом лениво подошел к корыту, и перекусил. Если бы у хряка были брови, он бы поморщился: кукуруза была недоварена. Впрочем, для Боржома это не имело никакого значения: зубы свиньи устроены таким образом, что она перетирает даже самые твердые продукты. Если бы Боржом жил в лесу, он бы мог запросто есть твердые желуди. Но и это не имело для хряка никакого значения: Боржом отлично чувствовал себя здесь, в свинарнике деда Андрея, и сбегать в лес совсем не собирался.


В этом Боржом был патриот. Разумеется, он был бы им, будь он человеком. Но Боржом был свинья, и потому вы не могли бы назвать его патриотом. Он не был патриотом, и понятия долга, преданности, чести для него не существовало.


Будь он человеком, вы бы назвали его подлецом.


Но и подлецом Боржом не был. Просто потому, что он был свиньей, а не человеком.


Перекусив, Боржом быстро исполнил супружеские обязанности на свинье по кличке Солидаритатя, - та даже не проснулась, просто повернулась во сне так, чтобы хряку было удобнее, - и отвалился в сторону. Что бы еще такого сделать: говорили умные глаза на веселой морде философа Боржома. Потом, видимо, хряк решил: не делай ничего, будь собой. Боржом помочился, и пошел к двери, почесать за ухом.


Внезапно дверь открылась, и в свинарник вошел сельский учитель. В его руке зловеще поблескивал серп. Боржом удивился, и на всякий случай отступил в темный угол. Он не понимал, что собрался жать в свинарнике учитель.


  • А вот сейчас, суки, - хрипло дыша, пробормотал учитель, - я вам устрою Варфоломеевскую ночь. Чтоб хозяин ваш, мироед, кровью своей подавился, когда завтра свинарник свой увидит.


Боржом, упал на пол, и притворился мертвым.


Первой погибла свинья Солидаритатя. Принадлежавшая к породе так называемых «афро-свиней», она, тем не менее, была бела, как впервые в этом году выпавший снег. Боржом любил тыкаться рылом в ее мясистый бок. Неприхотливая с детства Солидаритатя, - таковы особенности ее породы, - не требовала много корма, и могла бы круглый год жить на улице. Как свинья, принадлежащая к африканской породе, она была способна к зачатию в условиях высоких температур. Она плодоносила даже в жаркое молдавское лето, и старик Андрей ценил ее. Жара не мешала ей, более того: нагревание семени Боржома перед оплодотворением лишь положительно сказывалось на развитии эмбриона.


И вот, Солидаритатя, печально взвизгнув, погибла. Резко дернув серп к себе от уже мертвой свиньи, учитель счастливо выдохнул, и метнул орудие в кучу сгрудившихся в углу хлева хавроний. Он не мог не попасть: серп вонзился в молодого хряка. Радостно завизжав, учитель прыгнул в толпу своих жертв, и начал убивать, жестоко, без оглядки…


Спустя час резня закончилась. Сельский учитель, с руками по локоть в крови, победно оглядел побоище. Погибли все. Погибли шведские ландрасские свиньи с белой кожей и большими ушами, погибли вьетнамские черные свиньи с большим брюшком, и симпатичными рыльцами, погибли минисибсы – свиньи необыкновенной физической крепости.


Выжил только Боржом. Порка обезумевший учитель выхватывал из кучи жертв очередную свинью, хряк вымазался в крови, и упал, притворившись мертвым.


Учитель закурил, и тихо сказал:

  • Вот тебе и зажиточность, вот тебе и процветание, старый осел. Чтоб ты сдох! То-то завтра ты обрыдаешься, кулак недобитый! Слезы батраков тебе поперек горла встанут!


Светало. Боржом затаил дыхание. В светлом проеме распахнутой двери фигура учителя чернела грозным напоминанием о социальной справедливости. Но Боржом ничего не знал о социальной справедливости. Он боялся учителя просто потому, что тот мог убить его. Наконец, сплюнув, учитель пнул первую подвернувшуюся под ногу свиную тушу (это был, конечно, Боржом), и вышел. Через несколько минут раздался скрип велосипедных колес, и пение. Убийца уехал.


…Боржом тихонько приподнялся, но снова упал. У двери послышались голоса.

  • Секс в хлеву, - говорил на непонятном Боржому языке (ведь, несмотря на немецкое происхождение, Боржом стал натурализовавшимся молдаванином, и понимал только румынский и русский) – о, это возбуждает!
  • Иди, иди, дурачок, - отвечала ему на уже понятном для Боржома языке девушка, - иди.
  • Когда мы поженимся?
  • Какая еще Мэри?!


В свинарник буквально ввалились обнимающиеся молодые люди, и, не глядя по сторонам, стали спешно раздеваться, тиская друг друга в углу.


Боржом почувствовал возбуждение, а потом вспомнил, что теперь он – одинок…


… Сельский подпасок тихонько прошел за стол деда Андрея, и, встав за спиной старика, начал что-то горячо шептать в морщинистое ухо. Гости, уставшие под утро, не обратили никакого внимания на то, что дед Андрей вскочил, и бросился во двор. Отвязав велосипед от забора, старик рванул было от дома, потом быстро вернулся, и, прихватив топор, приналег на педали. Через десять минут он был у дверей свинарника.

  • Уйди, - попросил он подпаска, все время бежавшего рядом с ним к свинарнику, - уйди от греха, прошу.


Потом поглядел на топор, и горько добавил:

  • Значит, ты, американец, социалистом будешь… И, значит, порезал моих свиней в знак этого, как его, социального протеста… А я-то думал, все американцы – люди, как люди. Разбогатеть хотят. Что ж, в стаде не без паршивой овцы. Но ничего. Мы это поправим.


Мальчишку со двора как будто ветром сдуло. Старик крадучись вошел в свинарник, и долго глядел на копошащиеся на подстилке белые людские тела. Потом – на неподвижные и окровавленные свиные туши. Рассвет, вползая в свинарник, увидел, что дед Андрей плакал


Боржом, увидев с топором в руках еще и хозяина, не вынес предательства близкого человека, и, обнаружив себя, вскочил, и завизжал. Завизжала Вероника. Завизжал Джон.

  • Гэть, - сказал дед Андрей, опуская топор.


ХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХ


Хряк Боржом осторожно выглянул из леса. На вид все вокруг казалось спокойным: в поле, под проводами высоковольтных передач, резвился ребенок, вдалеке, у дороги, стояла машина. Возле нее копошились два розовых тела. Судя по всему, у двуногих существ шла случка. Но странно, что ребенок не побежал посмотреть на случку: ведь детеныши двуногих очень интересуются этим делом.


Боржом инстинктивно поежился. Вид совокупляющихся людей всегда напоминал ему о той ужасной ночи, когда сельский ветеринар перерезал всех его собратьев, а потом в хлев зашла парочка, - Вероника с американцем, - а потом дед Андрей зарубил их топором. Боржом в ту ночь провалялся в хлеву, стараясь не выдать себя. Краем уха он слышал, как селяне обсуждают трагедию.

  • Всякий на его месте, - сходились во мнении односельчане, - голову бы потерял.


И потом, с удивительной нелогичностью, добавляли:

  • Так ему и надо, мироеду. Сел нам на хребет, понимаешь, вот теперь пусть помучается без свиней-то. Бедняком пускай снова становится.


Правда, когда в село приехали полицейские, арестовывать деда Андрея, люди этого не поняли. Нет, вот чтоб новоявленный кулак снова босяком стал, это люди одобряли. Но чтоб за защиту своего имущества вот так сразу в тюрьму сажать… Это уже перебор.


А Боржом лежал на ледяном (дверь ведь все время была открыта) полу, и слеза, одинокая, как он сам теперь, ползла по морде хряка. Боржом знал, что ему будет очень не хватать деда Андрея, его ласки, ежедневных приходов в хлев, и, самое главное, кормежки.


Днем в хлеву сновали полицейские, то и дело задевая уже простудившегося Боржома высокими ботинками на шнуровке.

  • Это что ж у вас за ботинки такие, сынок, - завистливо спросил молодого лейтенанта, заносившего в блокнот описание места происшествия, - как будто импортные…
  • Они и есть импортные, дедушка, - охотно пояснил полицейский, - их наш министр внутренних дел в Израиле заказал. Предыдущие-то, которые прежний министр заказывал, расползлись за две недели. Сраму-то было. Но, министра поменяли, и вот.


Полицейский высоко задрал ногу, демонстрируя обувь. Ботинки и в самом деле были хороши. Черные, блестящие, кожаные, со скрипом.

  • А из чего они, израильцы эти, сварганили их, эти ботинки? – заинтересовался дед.
  • Из кожи убитых арабских террористов, - могильным голосом произнес полицейский, после чего рассмеялся, - шучу, дедушка, шучу. Как обычно, из кожи. Свиная кожа.


Боржом вздрогнул, и еще одна слезу покатилась по его морде.

  • Ты глянь, - закурил дед, обращаясь к лейтенанту, - как туши-то сохраняются. С ночи, считай, лежат, а некоторые еще не остыли. На хряке-то этом прямо пар конденсируется.
  • А ты ничего, дед, - уважительно произнес полицейский, вновь отрываясь от блокнот а, - хоть и старый, хоть и под дурака деревенского косишь, а все-таки умные слова знаешь. И, что важно, в нужный момент их ввертываешь.
  • Как не знать, сынок, - покаялся дед, - и меня при советах десять лет в школе учиться заставляли. Читать, писать научили. Еще физике, и этой, как ее, алгебре. Батенька все ругался, как, мол, так, парень здоровый, двадцать лет, а его в школу гоняют.
  • И как, - подмигнул полицейский, - ликвидировал ты свою безграмотность, дед?
  • Ликвидировал, как же.
  • А оно тебе надо было? Пригодилась тебе эта физика, если ты всю жизнь в поле пахал?
  • Нет, сынок, не пригодилась. Прав ты, лишнее это все.


К вечеру полицейские уехали. Глядя вслед их машине, Боржом хотел закричать изо всех сил:

  • Стойте, куда вы! Истинный виновник трагедии – сельский ветеринар.


Но говорить Боржом не умел, поэтому издал лишь слабое хрюканье. И, испугавшись своего же голоса, понял, что оставаться в хлеву опасно. Уж очень сочувственные лица были у селян, утешавших невесту – внучку деда Андрея. Уж очень горестно качали они головами, похлопывая по тушам убитых свиней. Уж очень проникновенно горевали они, глядя на свиное побоище. Уж очень искренне обещали родственникам деда Андрея присмотреть за его хозяйством, пока они не съездят в Кишинев и обратно: подкупать судью.


Поэтому Боржом, тихонечко приподнявшись, в сумерках бочком вышел из сарая и занял позицию у тюка с соломой. Предчувствия не обманули хряка: когда стемнело окончательно, воздух вокруг свинарника наполнился подозрительными звуками. Постепенно эти шорохи и потрескивания переросли в гул. Темная ночь взорвалась оглушительным треском самодельных факелов. Крестьяне, привязав к палкам кукурузные кочерыжки, поджигали их, и освещая себе путь, шли к свинарнику деда Андрея.


Селяне шли за дармовой свининой.


Боржом, отлично видевший в темноте, видел их жестокие, непреклонные лица, слышал их затрудненное, после поднятия на горку, дыхание, неприятно поражался блеску их глаз. Молча, остервенело, селяне разгромили свинарник. Практически каждая семья добыла по туше свиньи. В селе наступил праздник.


В каждом доме в эту ночь варилась мамалыга на печи, а румяная, веселая хозяйка шарила свиные шкварки, изредка хлопая по рукам так и норовящего облапить ее подвыпившего мужа.

  • Мэй, женщина, - говорил мужчина, хлопая осоловелыми от еды, вина, и предвкушения бурной ночи глазами, - дай мне хоть раз в году доказать тебе свою любовь.


Кое-где мужчины, не дожидаясь, пока приготовится праздничное угощение, собирались в кучки, пили вино, и пели жалостливые песни. Особой популярностью пользовалась баллада о солдате Ионе.


Боржом хорошо знал эту песню. Иона забирают в царскую армию, посылают на войну с турками, и на поле боя он убивает турка, уж очень похожего на него, иона. Приглядевшись, Ион узнает в убитом им враге его же родного брата, которого турки, совершившие когда-то набег на село, забрали с собой. Поняв, что убил брата, Ион садится возле тела, и поет жалостливую песню. После этого он снимает с убитого брата золотой браслет, и возвращается в строй. Конечно, он прихватил браслет для того, чтобы отдать его матери, как память о старшем сыне, угнанном турками. Нор русский полковник принимает Иона за мародера, и бедного парня вешают под барабанную дробь.


Мужчины пели, а женщины хлопотали у печей. Они знали, что им предстоит многое сделать, прежде чем муж вцепится тебе в зад под пуховой периной, и пригвоздит к скрипучей кровати, да пригвоздит так сладко, что скулы, как от щавеля сведет. Пригвозит так… Встряхнув головой, хозяйки оставляли мечты на потом, и спешили разделаться со свиными тушами.


Сделать предстояло многое: разрубить на 8 частей, отложить корейку, грудинку и окорок, перед и пашинка, требуху, да шкурку.

Грудинку, да окорока откладывали на потом, требуху солили, вырезку коптили, легкие рубили, селезенку да ливера перчили.

Готовили жаркое, да супы, борщи, да шашлыки, котлеты, да эскалопы, поджарки, да


Такие праздники бывали в селе только на Храм, да на Пасху. И вот, теперь счастье привалило.

  • А все-таки хорошо, - говорили хозяйки, - что американец таким дурным оказался. И хорошо, что дед Андрей на руку горяч.


Дальнейшее Боржом вспоминал, как в тумане. Видимо, это была подсознательная самозащита: память отказывала ему, пытаясь уберечь от кошмарных воспоминаний о той пиршественной ночи. Хряк с боями прорвался мимо мужиков с кольями, обнаруживших еще живую свинью деда Андрея, к лесу, и заночевал там. Потом ушел на несколько десятков километров к югу, и стал жить в самом начале Кодр.


В самом центре этого предлесья возвышался огромный дуб с прикрепленной к нему железной табличкой. Если бы Боржом умел читать, то разобрал бы надпись на ней:


«Здесь в течение 10 лет скрывался от властей легендарный гайдук, Григорий Котовский».


И если бы Боржом умел проводить аналогии, то сопоставил бы себя с великим гайдуком, и непременно бы возгордился, если бы научился гордиться. Но таблички Боржома не интересовали. Все человеческое, - в том числе и таблички на дубах, - ему было чуждо. В дубе Боржома интересовали только желуди. За два года жизни на воле он стал поджарым, ловким, сдружился с дикими свиньями, - несколько его потомков шастали теперь по лесу, поражая охотников необычными для диких свиней ушами, - и даже постепенно стал счастлив.


Более того, он стал, в некотором роде знаменит. В близлежащих селах быстро распространилась легенда о необычном на вид хряке, живущем в лесу с дикими кабанами. Будто бы, говорили старики, это и не свинья вовсе, а один человек с юга Молдавии, который как-то плюнул на распятие у колодца, а Иисус ожил и проклял злодея за его проступок. Что? Конечно, с юга. Да, естественно, гагауз. Разве бы молдаванин осмелился на такой страшный поступок, разве осмелился бы молдаванин плюнуть у колодца, да еще и на распятие? Нет, говорили старики, и сплевывали. Никогда. И вот, в обличье свиньи этот злодей будет мучаться до конца света. Когда тот наступит, Князь Тьмы сядет на эту свинью, и пожрет грешников своими зловонными челюстями.


Из леса доносился визг, и люди вздрагивали. Но визжал не Боржом, визжала дочь лесника, которую молодой Петрика из Гоешт щупал за мясистые прелести под дубом Котовского. Петрика был отчаянный парень, и легенд о свинье-гагаузе не боялся…


…Боржом попробовал рылом воздух, и решил, что ему ничего не угрожает. Тем более, что те двое встали, оделись, и укатили в своей железяке куда-то, а ребенок побрел к селу.


Хряк выбрался на поле, и стал поддевать рылом землю. Постепенно, увлекшись, он подошел к обочине дороги, а потом решил перейти и ее. Выбравшись на асфальт, Боржом засмотрелся блеском проводов высоковольтной линии, и не обратил внимания на рев сзади.


Через мгновение Боржома переехал танк.


ХХХХХХХХХХХХ


ХХХХХХХХХХХХ

  • А ну-ка, парни, встали ровнее, посмотрели бодрее!


Капрал Дженкинс, похохатывая, прошелся вдоль строя. Рядовой кавалерийского полка Майкл Уоткинс судорожно вздохнул, и попытался прикрыть подбородком расстегнутый воротник. Сержант недолюбливал Майкла. У Дженкинса были на то все основания: Майкл был начитанный, неглупый парень, который пошел служить в армию только для того, чтобы заработать денег на высшее образование. Причем он не просто хотел получить его, но и, по своим умственным способностям, вполне мог это сделать. Нужны были лишь деньги. Грабить банк Майкл сдрейфил, поэтому предпочел пойти в вооруженные силы США.


Правда, Майкл выбрал для этого не совсем удачный год. Он записался в армию за четыре месяца до вторжения в Ирак. Если бы не Джанет, которая поторопила его согласиться на уговоры вербовщиков, - порой тоскливо думал Майкл, - сейчас он бы был дома, в Штатах. Но разве можно что-то объяснить женщине, которая хочет, чтобы ее мужчина поскорее получил образование, хорошую работу, и женился на ней. А в трейлере Джанет жить не хотела.

  • На самом деле, осел, - смеялся сержант, когда узнал об этой истории, - твоя девчонка спровадила тебя из Штатов, чтобы погулять на всю катушку в твое отсутствие.


Шутки сержанта были грубы, как его голос. Дженкинс был настоящим воякой: он выглядел, как вояка, разговаривал, как вояка, и воевал, как вояка. Правда, особо воевать их части в Ираке не пришлось: они лишь быстро ехали куда-то (им говорили, к Багдаду) в начале вторжения, а потом остановились, и разбили лагерь. Со временем лагерь увеличился, и его обнесли стеной. Где-то неподалеку был Багдад. По крайней мере, так Майклу сказали: в городе он ни разу не был. Служба была не очень тяжелой: из лагеря они выезжали лишь днем, да и то, чтобы конвоировать грузовики с, как им говорили, водой и продовольствием для иракцев.

  • Долбанные засранцы, - ругались солдаты, - никак не хотят перестать стрелять в нас, хоть мы даем им жратву и воду.


Майкл подозревал, что проблема состоит несколько не в еде и воде, но предпочитал помалкивать. У него и так уже сложилась репутация умника, а в любой армии быть обладателем такой репутации крайне неприятно и чревато. Фигура сержанта Дженкинса, приближавшегося к Майклу неумолимо, как грядущее рождество, служила лишним о том напоминанием. Лучше бы он остался в Штатах, и поехал в эту самую Молдавию с братом. Тому небось хорошо: девочки, девочки, и еще раз девочки.


Майкл еще раз вздохнул, и с завистью посмотрел на палатки молдавских саперов. С этими славными ребятами он сдружился, когда они узнали, что его брат, Джон, поехал в их страну нести им демократию и процветание по линии «Красного креста». Молдаван было немного, всего двенадцать, и отношения у них в группе были куда более дружественными, чем в части Уоткинса.

  • Рядовой Уоткинс, - прорычал сержант, - выйди из строя.


Майкл постарался ни о чем не думать, и закатив глаза, сделал два шага вперед. Потом топнул и замер.

  • Рядовой, - голос сержанта вдруг приобрел неожиданную мягкость, - будьте мужественны. Мы, американские солдаты, несем миру свободу и демократию. Но это делают не только американские солдаты, но и простые американцы. Одним из них был…
  • Был?!
  • Увы, рядовой Уоткинс. Мне поручено сообщить вам при строе, что ваш брат, Джон Уоткинс, погиб в Молдавии. Это был настоящий американец и патриот, сказано в письме, которое руководство «Красного креста», где работал…нет, проходил службу… ваш брат. Подробности вы прочтете в письме. Вот оно. Мои соболезнования!
  • Спасибо, сэр!
  • Вернитесь в строй.


Майкл тупо развернулся, встал в строй, и повернулся снова.

  • Ребята, - голос сержанта вновь приобрел свойственное ему зверство, - главное для нас, не раскисать! Брат Майкла погиб делая то, что делаем мы, пусть у него и не было в руках оружия. А у нас оно есть. И это – лучшая защита солдата. Она вам пригодится. Капралы!
  • Да, сэр!
  • Приготовьте людей к конвоировке грузов.


…Глядя на пыльную дорогу, и то и дело мелькающие на обочинах головы грязных иракских мальчишек, Майкл Уоткинс глотал слезы. Ему предложили остаться на базе, но Майкл отказался. Он очень любил брата, и не понимал, почему того убили в этой мирной, вроде бы, Молдавии. За что? За свиней?! Но с чего бы вдруг Джон начал резать каких-то свиней какого-то крестьянина?! Вранье. Наверняка это исламисты. Это все дикость. Дикость. Дикари. Что бы мы ни делали для них, - мрачно думал Майкл, - это будет недостаточно хорошо. Им вечно всего мало. Они упрекают нас в том, что мы живем лучше них, но не хотят работать. Они нас ненавидят. Ненавидят всех и будут ненавидеть, на какие бы уступки мы не пошли.