Эра милосердия

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20

Еще минут десять есть, наверное, - сказал Тудор, не сводя глаз с улицы, - то-то шуму будет.
А все-таки хорошо, - заметил Николай, - что мы именно с этого козла решили начать. Я его ненавижу.

Тудор затаил усмешку. Все тридцать четыре члена партии знали, что сестра Николая работает горничной у Стурдзы. Это было унизительно: ведь Родика закончила институт, и была по профессии переводчиком. Увы, работы она не нашла. И, к сожалению, как рассказывал на партийном собрании ребятам Николай, оказалась очень неустойчива в моральном плане. Пошла работать к новому рабовладельцу: подметать мусор, мыть грязные тарелки, и стирать носки. Особенно это. Носки буквально сводили Николая с ума. Нет, не носки, как таковые, а ежедневно представляемое им зрелище: его сестра, дипломированный специалист, отличница и гордость курса, стирает носки какого-то вонючего Стурдзы!

Родика, - как-то попытался он повлиять на сестру, - это не дело. То, чем ты занимаешься, нехорошо.
Это еще почему, - сестра очень уставала, и по вечера долго лежала на диване с поднятыми на стену ногами, - что за бредни? Я ничем, кроме работы, не занимаюсь. Уж ты-то должен знать.
Так я как раз и о работе! – объяснил Николай. – Негоже тебе этим заниматься. Ты своей рабской покорностью судьбе, то есть, не судьбе, а сложившимся сейчас условиям угнетения, просто напросто играешь на руку таким уродам, как твой хозяин!
А чем ты мне прикажешь заниматься, - удивилась сестра, - если в переводчиках сейчас, когда полстраны знает английский и итальянский языки, нужды нет?
А зачем ты тогда на переводчицу учиться стала? – был неумолим Николай.
Потому, - устало закрыла глаза сестра, - что я всегда мечтала переводить стихи. Хорошо, по-настоящему переводить. И прозу. Это мое призвание, понимаешь? Но сейчас оно не востребовано. А еще потому, что я была наивной, как ты сейчас.
Все равно, - сжал кулаки Николай, - ты не должна быть горничной!
А кто будет платить за твою учебу в университете, за квартиру, за еду, за лекарства для твоего младшего брата, и за сигареты твоей безработной матери?
Не надо, - Николаю доводы сестры не понравились, - все сводить к банальной жратве. Не надо персонализировать. Вот.
Ты бы лучше, - не стала спорить сестра, - набрал мне ванную. А я пока полежу и отдохну. Сил нет, вымоталась.

Николай сжал зубы, выискивая улыбку на лице Тудора. Но тот, вроде бы, был невозмутим. Николай знал, что все ребята в партии уверены: его сестра не только горничная, она еще и подстилка хозяина. Что самое страшное, Николай тоже так думал. И это было вдвойне обидно.

Ты, может, еще и спать с ним будешь, если он захочет? – возобновил Николай разговор, вернувшись из ванной. - И какие у тебя будут оправдания? Конечно… У раба постепенно исчезают моральные ценности…
Если захочет он, или какой другой хозяин, - искренне ответила сестра, - буду спать, и столько, сколько потребуется.
Ну, да, - горько обронил Николай, - чего не сделаешь ради денег.
Чего не сделаешь ради людей, - поправила сестра, - которые тебе дороги. И, чтобы кормить их, будешь спать с кем угодно. У меня нет выбора.
И давно?
Нет, - рассмеялась Родика, - нет, он от меня этого не хочет. Я для него просто вещь, домашний комбайн.
Ты говоришь мне правду? – подозрительно спросил Николай.

Но сестре все равно не поверил. Ясное дело: любой нормальный мужчина, в доме которого работала бы, и полностью от него зависела бы красивая молодая девушка, непременно этим воспользуется!

Университет. Подумаешь. Если сестра лишится работы, это все равно ничего не будет значить: ведь рано или поздно партия национал революционеров, в которой состоит Николай, совершит революцию! И тогда жена проклятого Стурдзы будет убирать в доме его сестры! Социальная справедливость не за горами! Николай сжал пакет покрепче, и выглянул из-за угла. Вдалеке показалась золоченая коляска Стурдзы.

Идиот, - презрительно сказал Тудор, сверяя время с часами над банком, - над этой его идиотской коляской весь город потешается. Тоже мне, новая аристократия.
Ничего, - угрюмо поддержал друга Николай, - сейчас мы ему покажем, что такое настоящая революция, и научим, как обращаться с людьми труда.
Николай, - спросил его Тудор, - сейчас, возможно, для нас будет все кончено. Ответь мне на один вопрос, только честно.
Конечно, спрашивай. Я буду предельно искренен. Ты же мой товарищ.
Только не обижайся. Николай, скажи честно, твоя сестра, она спит с этим Стурдзой.
Нет, - ответил Николай.
Я просил тебя быть честным.
Она говорит, - попытался быть честным Николай, - что нет.
Ты веришь ей.
Тудор… Мне трудно говорить об этом…
Николай, я же просил. Мы товарищи. Будь честен. Ты веришь своей сестре, когда она говорит, что не спит со своим хозяином, бывшим премьер-министром, и эксплуататором, Стурдзой?
Хорошо, Тудор. Мы товарищи. Я буду честен. Я не верю своей сестре, Родике, которая говорит мне, что не спит с хозяином. Мне кажется, что она все-таки состоит в интимной близости с бывшим премьером Стурдзой, в доме которого работает горничной.
Что дает тебе основания думать так?
Мне кажется, что любой здоровый мужчина с нормальными инстинктами непременно соблазнит красивую девушку, которая будет работать у него горничной.
Это так, - отмахнулся Тудор, - но это касается бывшего премьер-министра Стурдзы, который и так получит сейчас надлежащее ему наказание. Я спрашивал: что дает тебе основания думать, что твоя сестра уступает притязаниям своего хозяина?
Она в плену ложных заблуждений, товарищ. Обывательские ценности, в виде жратвы для семьи, оплаты моей учебы в университете, заставят ее уступить.
Товарищ. Я хочу, чтобы ты знал. На самом деле твои подозрения сестры есть не что иное, как завуалированная ревность. Ты хочешь вступить в интимный контакт со своей сестрой, и потому ревнуешь ее к мужчинам.
Ты не прав, товарищ.
Нет, товарищ. Я говорю правду. Ты хочешь свою сестру. Подумай, и ответь правду.
Что ж, - нехотя сказал Николай, - я вижу, что партия всевидяща. И стыжусь лишь одного: того, что пытался скрывать что-либо от нее.
Ты не должен так больше поступать. Партия всегда авторитет. Стремления же переспать со своей сестрой ты стыдиться не должен. Ведь мы, хоть и придерживаемся националистических воззрений, считаем, что отчасти правы и марксисты, и анархисты. Твоя сестра самка, а ты самец. И, стало быть, тебе нечего стыдиться.
Да, - радостно признался Николай, - все действительно так, как ты говоришь, товарищ. И это вредило моим убеждениям. Я ненавидел эксплуататора Стурдзу за то, что он состоял в интимной связи с моей сестрой. А ведь я должен был ненавидеть эксплуататора Стурдзу просто за то, что он эксплуататор!
Ты несправедлив к своей сестре!
Вот как?!
Да. Дело в том, что мы, комитет партии, установили наблюдение за домом Стурдзы, чтобы выяснить, состоит ли в интимном контакте с ним твоя сестра?
Что показали наблюдения товарищей? – спросил Николай.
Они показали, - торжественно сказал Тудор, глядя на медленно приближающуюся ко входу в банк коляску, - что твоя сестра, хоть и слепа в идеологическом плане, но совершенно порядочна в личной жизни.
Иными словами…
Иными словами, товарищ Николай, твоя сестра Родика не состоит в интимной связи со своим хозяином, у которого работает горничной, у проклятого бывшего премьер-министра Стурдзы.

Николай почувствовал, как на его глаза появляются слезы, и не стыдился этого. Наконец, он нарушил молчание:

Почему же ты, товарищ, сообщил мне об этом только сейчас? Почему партия, вместо того, чтобы рассеять мои опасения, не оказала мне помощь? Почему не успокоила, чтобы я, вместо бесполезных личных терзаний, посвятил себя исключительно революционной агитации и борьбе?! Разве я заслужил такое недоверие.
Это вовсе не недоверие, товарищ. Дело в том, что… В общем, понимаешь… Дело в том, что известие о непорочности твоей сестры, оно…

Тудор специально тянул время, пока, карета, наконец, не подъехала ко входу. Тогда он вздохнул, повернулся к Николаю, обнял его, и шепнул на ухо, увлекая к банку:

Известие о непорочности твоей сестры, товарищ, это прощальный подарок партии!

ХХХХХХХХХХ

… Наклонившись, и подобрав ложечку, Стурдза широко улыбнулся. Улыбаться он любил и умел: этому его научили на курсах менеджеров в США, куда он слетал сразу после того, как Молдавия стала независимой. Правда, для этого пришлось приватизировать один завод, и взять кредит, якобы, на развитие производства, а деньги потом вернуть не получилось. Зато теперь у меня, - довольно думал Стурдза, - настоящая голливудская улыбка. Стурдза глядел на ложечку, и думал. Постепенно улыбка пропала с его лица. Иван вспомнил горничную. Симпатичная, в общем, девушка. Конечно, не в его вкусе, слишком смуглая, зад широкий, но плосковатый… В общем, обычный молдавский тип.

Значит, горничная не обманывала, когда рыдала, и твердила, что никакой ложечки не брала. Что ж, пожалуй, он был чересчур жесток, когда назвал ее воровкой. А жена повела себя совсем уж неприлично, когда запустила пальцы в волосы горничной, и принялась рвать их, да так сильно, что бедняжка едва без скальпа не осталась.

Это нехорошо, - сказал сам себе Стурдза, - неприлично, как-то получилось…

И нахмурился. Журналист и швейцар тоже нахмурились. Секретарша, призывно улыбавшаяся в окно офиса, тоже нахмурилась. Даже солнце нахмурилось из-за невесть откуда взявшейся на небе тучки. Стурдза повертел в руках ложечку, и хмыкнул. Не становлюсь ли я сентиментальным, подумал вдруг он, и решил это проанализировать.

Главное, - учили его в школе менеджеров, - умейте анализировать и не бойтесь этого.

Школу он закончил с отличием, что ж, значит, и анализировать умел. Забыв о журналистах, швейцаре, делах, бывший премьер-министр стоял, чуть покачиваясь в осеннем воздухе, и пытался понять, чем ему так неприятна серебряная ложечка. Конечно, это все из-за горничной. Если уж начистоту, то никакая она не фамильная, и не очень серебряная. Если уж совсем честно, ложечка была сделана из мельхиора. Ну, и, конечно, никакого фамильного столового набора у Иване на было: мельхиоровые ложки, вилки, и чайные ложечки он купил в 1987 году. Совершенно случайно, у какого-то румына. Тогда как раз в Румынии расстреляли Чаушеску, и румынам разрешили ездить в Молдавию, покупать продукты. Чаушеску довел страну до ручки: бедные румыны сметали с прилавков молдавских магазинов макароны, соль, сахар, масло, овощи. Голодные, как саранча. Вот как раз один из них и предложил Ивану Стурдзе приобрести мельхиоровый набор для семьи.

Сколько же я ему тогда отдал, - пробормотал Иван, - кажется, литр? Нет, больше.

Конечно, денег несчастному румыну, черноволосому, со впалыми щеками, Иван тогда не дал. Он, Стурдза, уже тогда был успешным бизнесменом. Зачем платить деньги, когда можно выменять на ненужный тебе товар? И ложки с вилками исчезли в хозяйственной сумке Ивана, - тогда еще не нового аристократа, а просто инженера, пытавшегося найти себя в новых условиях, - за пять литров подсолнечного масла.

Да чего уж там, мрачно размышлял Иван, глядя на невесть откуда взявшегося прямо перед его носом маленького паука, зависшего в воздухе, если быть до конца честным, то весь он – фальшивка. Как его столовый набор. Фамилию Стурдза его отец себе присвоил, когда в послевоенной неразберихе создавалась новая паспортная база данных. На самом деле к роду Стурдза, - действительно существовавшему, - никакого отношения они не имели. Звали их просто – Срузы. И родом были они из крестьян, принадлежавших помещикам Стурдзам. Это уже потом Ивану удалось, подкупив какого-то спившегося архивариуса, выправить себе родовое дерево, и доказать свое прямое родство с боярским родом. Слава Богу, большевики всех Стурдз перестреляли, когда в Молдавию пришли, и доказать самозванства Ивана было некому. Сколько он тогда заплатил архивариусу? Кажется, две тысячи рублей. Ну, ничего, он потерял немного. Ведь на следующее утро была так называемая реформа Павлова, и деньги совершенно обесценились. Кстати, о предстоящей реформе ему сказал по секрету друг, комсомольский вожак Дима Брагиш. Они тогда много дел вместе провернули. Обкомовское имущество только и пропадало из красивых зданий, где правильные товарищи работали. Счета тоже моментально обнулялись. Всюду были нищие, полно нищих. Но даже самый последний молдавский нищий был богач по сравнению с обшарпанными румынами, наводнившими Молдавию после гибели Великого Кондукатора.

Румын радовался, как ребенок. Стурдза снова, было, развеселился, но вдруг вспомнил глаза румына, которыми тот посмотрел на Ивана, когда они расставались. Это были глаза голодного, доведенного до отчаяния человека, который тридцать лет жил в страхе, но чуть сытым, а потом вдруг стал свободен, и потерял все. Глаза голодного мужчины, у которого дома сидит голодная семья. Иван пустил слезу.

Долбанный Чаушеску!

Иван заплакал. Швейцар, приветливо державший дверь банка, тоже пустил слезу. Журналист «Инфу-в-маркета» огорченно зашмыгал. По стеклу, за которым виднелось лицо секретарши, поползла капля: стекло помутнело, девушка плакала. Начал накрапывать дождик.

Нет, мрачно думал Иван, нельзя допускать, чтобы мужчины были голодными, чтобы у них были голодные дети. Тогда они, мужчины, начинают выглядеть, как слабые, потерянные дети. И это очень горько, и страшно. И больно. Решившись, Иван разрешил себе вспомнить то, что тщательно забывал все года взрослой, самостоятельной жизни: поздний приход в дом отца. Темный коридор, свет на кухне, мягкий шлепок о стол, - это отец бросает на стол деньги, - и голос. Уставший, дрожащий голос папы, который не дожил, не увидел, не дотянул. Папы, который умер, простудив ноги (у него было слабое здоровье, слабое, зачем же вы послали его туда, сволочи!), умер в задрипанной палате обшарпанной больницы Скорой помощи. Папы, который говорит маме:

Вот и крутись, жена, как хочешь. А еще через неделю, говорят, капусту привезут. Меня берут. А на уголь, на уголь нет, не взяли. Интеллигентов, говорят, на уголь не берем.

Да. Так оно и было. Его отец, лаборант, почти ученый, ходил разгружать вагоны с овощами, когда у Ивана родился младший брат, и зарплаты перестало хватать на четверых. Вот вам и советское благоденствие, уроды. И еще старик, вспомнил Иван, да, старик пенсионер, живший этажом ниже. Он получал пенсию, - шестьдесят рублей, - которой ему не хватало, конечно. Родственников в Кишиневе у старика не было, это был русский. Отслужил в армии, и осел в Молдавии. Старик был смешной, носил полосатую майку (тельняшка – шептались ребята во дворе), и постоянно травил байки про то, как утер нос самому адмиралу Канарису. Пенсионера обожали все дети. Как-то раз Иван увидел, что старик, согнувшись, шарит в темноте подъезда, решил, что тот что-то потерял, и хотел помочь. Обычно добрый почему-то старик рассердился, и ударил мальчика палкой. Иван отбежал, спрятался, и стал наблюдать.

Старик, оказывается, искал мусорное ведро соседки, которое та, когда ведро наполнялось, ставила на лестничную клетку, а уже потом выносила. Старик нашел ведро, запустил туда руку, а потом, оглянувшись, пошел наверх, к себе. В руке у него была колбасная шкурка, с кусочком фарша, и испорченное печение.

Мальчик понял, что старик голодает. Тогда Иван долго и протяжно плакал в комнате.

И вы, - с ненавистью шептал Стурдза, стоя у входа в собственный банк, - вы тоже стариков без хлеба жрали, коммунисты проклятые. Просто прятать это хорошо умели. Не только мы их жрем, вы тоже, вы, вы, вы жрали!

Но разве это оправдание для нас сейчас, подумал Стурдза, и, честно анализируя, ответил, нет. Оттого горько стало Стурдзе, и что-то ударило больно его под сердце, и глаза у него стали совсем другие.

Оттого он позвонил жене, велел немедленно вернуть на работу горничную, извиниться перед ней, и повысить девушке заработную плату.

И кучеру, - сказал он, - тоже зарплату повысить. Коляску продать. Лошадей подарить детской спортивной секции. А кучера перевести в шоферы. И чтоб больше ни на кого в доме голос не повышала, ясно?

Испуганная жена кротко соглашалась, думая, что же случилось с Иваном. Тот же, отдав распоряжения, глянул в небо, и то увидело, что у рта Ивана теперь – горькая складка, которая навсегда изменила лицо человека.

Отныне, - негромко сказал Стурдза, направляясь, наконец-то к банку, - я буду жить ради людей. И в сердце моем ничего, кроме доброты, больше не будет.

Бог обрадовался. Швейцар обрадовался. Журналисты обрадовались, и даже глупая секретарша, уставшая было ждать шефа, обрадовалась. А когда Иван был уже почти у двери, и увидел вдруг высокую, статную женщину в черной накидке на белое, влажное тело, с пустыми глазами, то не поверил себе, потому что думал: такое только в сказках бывает.

Стурдза мягко улыбнулся Смерти, и хотел вежливо сказать ей, что она не вовремя, что он теперь другой, и не из страха какого, а просто так, по метаниям душевным, и пусть смерть позже придет…

Но та прочитать по губам Ивана это не успела, потому что между ними вдруг возникли два каких-то молодых человека. Один из них бросил что-то под ноги собравшимся, и все стало ослепительно белым.

Иван и его Смерть умерли.

ХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХ

Премьер-министр Румынии Адриан Настасе приветливо улыбнулся, и выжидающе посмотрел на советника.

Итак, мой друг, - мягко пророкотал Настасе, - когда же я буду иметь счастье лицезреть президента Молдавии?
Не спешите, - улыбнулся в ответ советник, - куда вы все время торопитесь, господин премьер? Президент отдыхает. У него много дел.
Нелогично, - сладко улыбнулся Настасе, - как может много отдыхать человек, у которого много дел?
После того, как множество дел сделаны, - очень сладко улыбнулся советник, - не грех и много отдохнуть…

Некоторое время мужчины мерили друг друга добрыми взглядами, которые становились все злее. Наконец, Настасе зло прошипел:

В случае, если меня не примет президент вашего эфемерного государства, может разразиться дипломатический скандал, вы понимаете это? Я премьер-министр большого государства, которое уже вошло в НАТО, и вот-вот войдет в ЕС. Меня устроит только встреча с президентом, слышите вы, с президентом Молдавии!

Советник молча глядел в переносицу румына. Несмотря на злой вид, он был отчасти смущен. Показывать президента Настасе было нельзя. Снегур бы снова понес чуть про тараканов, или Заднестровье, а румын мог бы принять это за чистую монету. Весь мир узнает, что президент сошел с ума. И тогда дипломатического скандала не миновать. Румыния этого только и ждет: соседям давно неймется под шумок новых преобразований в Европе хапнуть себе несчастную Молдавию. Вечно все хотят нас поиметь… Украинцы отобрали Буковину и выход к морю, русские – вообще независимость, а теперь вот румыны решили проделать тот же фокус.

Нет, конечно, на словах советник-националист приветствовал воссоединение Бесарабии с матерью-Румынией, но приветствовал это, скорее, как идею.

Одно дело идея, - объяснял он коллегам, - да и к тому же, этим можно шантажировать русских, которые нам пока могут газа подкинуть, или, там, хлеба. А другое, если мы и в самом деле объединимся с румынами. И что тогда будет? Нас всех попрут из президентского дворца, в нем оборудуют покои для губернатора провинции, а нас всех разгонят по домам.

Поэтому советник, желая воссоединения с Румынией на словах, очень не хотел его на деле. Все это отчасти расстраивало его нервную систему. А тут еще и премьер-министр Румынии, Настасе, прибыл с трехдневным визитом. Экономические договоренности, видите ли. Вот уже два дня приходилось проявлять чудеса изворотливости: организовывать для румына поездки в Криковские подвалы, таскать его на встречи с бизнесменами, театралами, балетманами, педерастами, наркоманами… Тьфу! Но не показать президента румыну нельзя тоже. И это советник понимал. В противном случае, - и тут этот жирный Настасе опять прав, - разразится тот самый дипломатический скандал. Что самое обидное, он в любом случае разразится, потому что Настасе поймет, что президента прячут, и сообразит, что что-то тут неладно… Советник поджал губы, и решил прибегнуть к безотказному, до сих пор, приему.

Послушайте, - вздохнул советник, - мой глубокоуважаемый друг. Конечно, вы проницательны. Причем настолько, что я даже не могу описать вам всю степень вашей проницательности. Честно говоря, я решил было слукавить, но сейчас вижу, что с таким человеком как вы, это бесполезно. Может быть, я буду груб, но я, черт возьми, буду груб, и черт с ним! Так вот, вы, господин премьер-министр Румынии, являетесь чертовски проницательным человеком!

Настасе внимательно и пораженно слушал. Как и всякий румынский политический деятель, он очень любил, когда ему льстили. Прием, кажется, сработал и на этот раз.

Так вот, черт побери, - стучал по столу советник, - я сказал всем, давайте будем честны с Настасе, все равно этого старого, прожженного политика не обманешь! Он умен, как дьявол, и лукав, как бес. Все равно он поймет, что тут дело нечисто.
А вам что ответили? – жадно спросил Настасе.
О, они, все эти советники президента, ну, за исключением меня, конечно, они сказали, да, мы знаем, что господин премьер-министр Румынии Адриан Настасе умен, как дьявол, но ты все равно попытайся схитрить. И вот, к чему это привело?
Я вас раскусил, - улыбнулся довольный Настасе, - да, я вас раскусил. Признаю, мне приятно, мой друг, слышать от вас о том, что вы понимаете всю бесполезность ваших уловок. Позвольте сделать вам ответный комплимент: вы тоже, как мне кажется, неглупый человек.
Благодарю. Итак. Будем говорить начистоту. Когда человек становится не похож на себя, - томно вздохнул советник, - о чем это говорит?
Женщина, - тонко улыбнулся Настасе, - в дело замешана женщина.
Совершенно верно, мой друг, - прошептал советник, и я в очередной раз поражен вашей проницательностью. Черт побери! Президент влюблен. Потрясающая красавица! Прекрасная девушка. Но президент не принадлежит одной красавице. Одной женщине. Президент принадлежит всей нации! Как вы, премьер-министр Настасе, принадлежите всей Великой Румынии!
О, да, - скромно согласился Настасе, не скрывая довольной улыбки, - итак, ваш президент…
Мой президент вот уже два дня пропадает в объятиях красавицы, вернувшей ему молодость, мой друг. Безусловно, он понимает, он все понимает. Он знает, что здесь, в Кишиневе, находится величайший румын за всю историю нашего величайшего народа. Он знает, что у вас есть несколько вопросов, на которые он незамедлительно даст ответ. Но он – в любви. И отблагодарит вас за это, потому что вы, премьер Настасе, подарили ему эту любовь!
Я?! Каким образом?!
Вы же понимаете, - перешел советник с крика на шепот, - что президент не может отлучиться от жены в ночное время вот так, без повода. Все его прежние уловки она знает. Вот он и сказал ей, что работает все эти три дня с вами. Более того, президент так и сказал мне: премьер Настасе тонкий человек, ценитель политики и любви…
О, да!
И он, к тому же, преданный друг. Он, безусловно, сразу поймет, что тут замешана женщина. И, безо всяких вопросов, примет на себя роль помощника в любовных делах. И отдохнет два дня в окружении настоящих друзей, бессарабских румын. А на третий день, сказал президент, я встречусь с настоящим другом, великим Румыном Настасе, и поблагодарю его за все, что он сделал ради меня, и моей любви.

Настасе высморкался, и закурил:

Blog

Эра милосердия