Кто они, донские казаки? / Николай Нестеров. Волгоград: Изд-во вгпу «Перемена», 2008. 327 с.: ил

Вид материала

Документы

Содержание От автора Р. М. Самарин Бог не без милости Живи, казак, пока Москва не узнала. От царства до империи От империи до союза Административные ограничения автономии Земельный вопрос Ущемление равноправия казаков Нарушение казачьих традиций и обычаев Восстание Кондратия Булавина 1917 год. От февраля до Октября История и портрет казачества Казачья тактика Власть и военное законодательство Статистика Первой мировой войны Боевая слава и военные подвиги казаков Покорение Кавказа Гражданская война Великая Отечественная война ... Полное содержание

Подобный материал:

• Проблемы обеспечения информационной безопасности в регионе Материалы региональной научно-практической, 1190.64kb.
• В 1962 году из Турции на Ставрополье приехали казаки-некрасовцы. Акто такие некрасовцы, 23.82kb.
• Волгоградский Государственный Педагогический Университет, Волгоград не закон, 20.77kb.
• Александра Сергеевича Пушкина, казака по крови и по духу Василия Дмитриевича Сухорукова., 2011.94kb.
• Впервые опубликовано в международном журнале «Перемена», 176.89kb.
• Великие реформаторы // Мохаммед Реза Пехлеви // Казак на персидском троне, 234.97kb.
• Реферат На тему: "Запорожская Сечь и запорожские казаки", 76.79kb.
• Донские казаки и революция на примере судьбы григория мелехова (по роману М. А. Шолохова, 40.84kb.
• М. В. Нестерова Культура Башкортостана / 6 класс Учебник, 410.73kb.
• «Донские рассказы», 11.38kb.

Посвящается

памяти моих предков —

Нестеровых, Керенцевых,

Клейменовых, Щегольковых,
их земляков —

казаков ст-цы Урюпинской
Хоперского округа Войска Донского

и всех донских казаков,

отдавших свои жизни за Веру,

Царя и Отечество,

за Россию.


Н. И. Нестеров


Кто они,

донские

казаки?


Волгоград

Издательство ВГПУ

«Перемена»

2008


ББК 63.3(2)-299

Н 561


Нестеров Н.И.

Кто они, донские казаки? / Николай Нестеров. — Волгоград: Изд-во ВГПУ «Перемена», 2008. — 327 с.: ил.

ISBN 978-5-9935-0026-3

В книге Николая Нестерова, уроженца г. Урюпинска (бывшей станицы Хоперского округа Войска Донского), знакомого с темой казачества не понаслышке, значительное место уделено его малой родине. Каждая строка, передавая авторский взгляд на непоправимые трагические события прошлого, несет в себе их оценку и неизбывную боль за судьбы земляков.

В книгу вошли материалы Государственного архива Волго­градской области, краеведческого музея г. Урюпинска и архива УФСБ РФ по Волгоградской области, освещающие самые трудные для донских казаков годы гражданской войны, расказачивания и раскулачивания, затронута тема возрождения донского казачества в наши дни.

Для широкого круга читателей.


ББК 63.3(2)-299

© Н. И. Нестеров, 2008

© Издательство ВГПУ «Перемена», 2008


СОДЕРЖАНИЕ


От автора 6

Происхождение донских казаков 15

Казачья вера 27

Власть, государство, общество и казаки 42

Казачья слава 72

Казачий нрав 121

Расказачивание 158

Раскулачивание 188

Урюпинские хроники 210

Вместо заключения. О возрождении казачества 299

Список литературы 309

Приложение 319


От автора

Казак — слово магическое. Казак — это прежде всего синоним свободы,
равенства и братства и уже потом синоним удальства, молодечества.

А. Леонов


Энциклопедический словарь трактует историю как «комплекс общественных наук, изучающий прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии». Это определение чрезвычайно кратко и емко, и потому, как и все определения такого уровня обобщения, не раскрывает в должной мере всех особенностей и сложностей, подстерегающих каждого, кто захочет всерьез заняться историей.

Действительно, как постичь прошлое «во всей его конкретности и многообразии»? На что опираться при изучении той или иной эпохи, исторического периода? Обычно на этот вопрос вполне вроде бы обоснованно отвечают так: опираться надо на первоисточники, т. е. на свидетельства современников изучаемых событий, на сохранившиеся летописи, хроники, дневники, научные труды и пр.

Рискую навлечь на себя гнев историков, но берусь доказать, что те из них, кто механически принимают на веру все то, что написано в ветхих летописях, не говоря уже о толстых и ученых книгах, никогда не познают истину. Самые добросовестные исследователи-историки пользуются все теми же «первоисточниками» и полностью зависят в своих суждениях от содержания последних, а недобросовестные переписывают ранее изданные труды. Так кочуют подобные «открытия» из книги в книгу, обрастая новыми подробностями (чем-то ведь они должны отличаться), превращаясь в мифы, о которых впо­следствии говорят: «Кто же этого не знает?»

Чтобы не быть голословным, приведу несколько мифов, самых распространенных из тех, которые всегда «на слуху».

Миф первый: «Комиссары появились в армии с легкой руки большевиков». Не совсем так. Комиссары впервые появились в армии... Североамериканских соединенных Штатов в первой половине ХIХ в.: «Комиссар — назначенный правительством в воинскую часть чиновник, в чьи обязанности входит следить за моральным и политическим духом военных». Удивительно знакомая формулировка! В России комиссары появились при Петре I. Именно от него новый украин­ский гетман Скоропадский, избранный после предательства Мазепы, получил комиссара, с которым должен был согласовывать все свои мероприятия.

Миф второй: «Заградотряды, стреляющие в спину своим же солдатам в случае их отступления, — изобретение Сталина». Тоже не так. Впервые в русской истории такие подразделения использовались еще... Петром I в Полтавской битве.

Миф третий: «Уничтожение памятников архитектуры (и не только духовной) — злодейская придумка большевиков». Опять прокол. Древние храмы, в частности на территории Кремля, уничтожались, начиная со времен царствования Екатерины II (если не ранее). Отдав в начале своего правления приказ «охранять и содержать в исправности кремлевские покои», она со временем увлеклась мыслью создать новый грандиозный кремлевский дворец. Баженов уже изготовил его деревянный макет, в Кремле расчистили площадь под дворец, снеся при этом множество старинных построек, включая каменные здания приказов эпохи Федора Алексеевича, но начавшаяся русско-турецкая война поглотила все средства, и дворец так и остался в макете. Кстати говоря, потомки Екатерины также не церемонились с памятью о ней. В 1817 г., в правление ее любимого внука Александра Павловича (Александра I), на Ивановской площади Кремля был снесен храм Николы Гостунского, в котором при восшествии на престол приносила присягу Екатерина. Подобных мифов существует множество. И вполне возможно, что приведенные примеры тоже не истинны, а только установлены на текущий момент, пытливый же читатель откроет, например, что пальма первенства в применении заградотрядов принадлежит вовсе не Петру I, а Александру Македонскому…

Теперь о полуистлевших рукописях. Кажется, здесь-то уж какие могут быть сомнения? Могут! Мы зачастую с излишним почтением относимся к таким источникам, забывая при этом, что писали их люди, не лишенные человеческих страстей и слабостей. От желания написать высосанную из пальца байку про нелюбимого боярина до умышленного искажения истины по приказу своего князя, с которым спорить, что головы лишиться, они застрахованы не были.

Приведу только два примера.

Согласно Лаврентьевской летописи, смерть князя Олега случилась в 912 г. и похоронен он во граде Киеве на горе Щековице. А Новгородская летопись утверждает, что случилось сие прискорбное событие на десять лет позже и похоронен Олег в городе Ладоге. Теперь самое интересное. Обе летописи, несомненно, подлинные, и практически невозможно установить, какая из них отражает реальные дату и место захоронения Олега.

Второй пример. Ипатьевская летопись (часть «Повести временных лет») сохранилась в списке XV в. В ней, пользующейся наибольшим доверием историков, есть краткая запись: «В лето 6750 не бысть ничтоже», т. е. «ничего не было». Но 6750 год (от сотворения мира) — это 1242 год от Рождества Христова! Тот год, когда Александр Невский разгромил на льду Чудского озера псов-рыцарей. Разве не странно, что мы по прошествии почти 800 лет помним об этом, сняли фильм, написали книги, а наши предки, уже по свежему времени, не посчитали нужным и важным даже упомянуть об этом событии? Уж не потому ли, что в знаменитой битве на Чудском озере погибло около 20 рыцарей, шестерых пленили. А всего в то время во всей Юго-Восточной Прибалтике их было около сотни.

Такое же отношение должно быть и к наводнившим в по­следнее время прилавки переводным трудам западных историков. Вполне понятно и объяснимо, что они оценивают деятельность и личности российских царей и императоров, исходя из того, что хорошего (или плохого) сделали последние для их родины.

Едва ли кто из польских историков скажет добрые слова в адрес Николая I или Александра III. С другой стороны, в Финляндии чтут и помнят Ленина, берегут его памятники (он ведь дал финнам независимость!). Даже имея дело с подлинным документом, надо еще раз подумать — насколько можно ему верить. Об этом говорил еще Лев Гумилев: «…древние авторы всегда писали свои сочинения ради определенных целей и, как правило, преувеличивали значение интересовавших их событий».

Читатель спросит: «Чему же и кому верить?» Ответ прост. Как говорил Вожак из «Оптимистической трагедии», «не доверяй никому». Каждый человек имеет право на собственную версию того или иного события. Особенно это касается преданий старины глубокой. Потому-то воспринимать и оценивать исторические труды следует только в качестве авторских версий и гипотез, не более. Каждое историческое открытие — плод труда конкретного исследователя-историка, т. е. субъекта. И с этим утверждением трудно поспорить. Вспомним, какие направления исповедовали различные группы историков. В разные времена были народники, самостийники, националисты, сепаратисты, западники, славянофилы и пр. При желании этот список можно пополнить без труда.

Причину этого следует искать, в первую очередь, в идеологических установках власти, продиктованных «историку», во вторую — в симпатиях/антипатиях, настрое самого субъекта. Нельзя также сбрасывать со счетов и возможное добросовестное заблуждение, свое видение жизни, рассказы живых свидетелей и т. д. Нельзя исключать и случаи «заказа», особенно это касается нашей новейшей истории.

Для подтверждения субъективной интерпретации истории приведу несколько примеров. Первый и, безусловно, самый показательный — историческая трактовка событий Октября 1917 г. Второй — военные неудачи начального периода Великой Отечественной войны. Их насчитывается не один десяток, хотя все основаны на одних и тех же событиях и фактах. Еще пример — причина и обстоятельства смерти Сталина. И совсем уж свежие «открытия». В 2006 г. в издательствах «Яуза», «Эксмо» в одной серии увидели свет две книги разных авторов: С. Корягин. «Тихий Дон. Черные пятна (Как уродовали казачью историю)» и С. Семанов. «Тихий Дон. Белые пятна (Подлинная история главной книги ХХ века)». Говорить о содержании и оценке объекта исследования в каждой книге не приходится. Все понятно по их названиям, хотя факт одновременного издания не исключает определенного умысла.

Еще пример, касающийся нашей темы. Участие донских казаков в Куликовской битве описано в «Гребенной летописи». Об этом же говорят В. Г. Левченко (2000), А. А. Сазонов (1996) и другие исследователи истории донского казачества, а в более ранних исторических публикациях ХХ в. маститых знатоков истории России (В. И. Буганов, И. Б. Греков,
Ф. Ф. Шах­магонов) об этом факте даже не упоминается. Вывод напрашивается один — в середине ХХ в. не пришло еще время, не было дадено властной установки на такую интерпретацию нашей истории. А поскольку так, то все труды по истории, являющиеся творениями субъектов, не могут считаться объективными. Не буду претендовать на свой приоритет. Подобное было сказано еще в прошлом веке такими крупными умами, как Ф. Ницше: «Фактов нет, есть интерпретации» и А. Шлегель: «Историк — это пророк, предсказыва­ющий прош­лое». А вот что говорят современники: «История не есть прошлое. Она совокупность наших представлений о нем. Вот причина, почему возможны разные истории. “Повесть временных лет” — не летописание, это чистая литература, основная мысль которой — рассказ о добре и зле»
(Д. Калюжный, Яр. Кеслер 2007). Объективны только те трактовки, которые основаны на независимых от суждения авторов методах научных исследований и результатах. К таковым можно отнести методы всех естественных наук, конечно же, при условии, что исследователь сознательно не фальсифицировал результат их применения.

Вышеизложенное объясняет присутствие термина «субъ­ективный» в определении жанра нашего труда, который не более чем вольное (опять же субъективное) изложение истории донского казачества, основанное на документальном материале, при условии, что конечная цель — донести до читателя авторское видение его прошлого, вклада в могущество бывшей России (и постигшей за это его судьбы), а также его будущее.

Самым «свежим» подтверждением авторского восприятия и оценки истории как науки может служить решение Министерства образования и науки РФ, рекомендовавшего для школ на 2008/09 учебный год 19 (девятнадцать!) учебников истории России. Право выбора учебника, а с ним и истории нашей страны, отдано на откуп учителям — каждый из школьных коллективов свободен в своем выборе.

Что касается истории донского казачества, то о ней написано куда как больше. Потому эта книга может расцениваться как еще один субъективный вариант. И лишь читатель волен принимать или не принимать его в зависимости от своих убеждений.

Мне хотелось в азарте «первооткрывательства» не потерять здравого рассудка и не выдвигать своих версий относительно документально зафиксированных дат новейшей истории. Хотя история — не математика, но Октябрь случился именно в 1917 г., Сталин умер в 1953 г. И это так же верно, как 2ґ2=4. Для лучшего понимания и восприятия написанного несколько кратких пояснений.

Первое. Книга рассчитана на «среднего» читателя, обладающего устойчивыми знаниями по истории России в объ­еме средней школы. Поэтому многие факты и фамилии приводятся без дополнительной информации и «расшифровки». Если у читателя возникнет необходимость или желание познакомиться с ними поближе, к его услугам множество легкодо­ступных источников.

Второе. Мой труд ни в малой степени не претендует на научное исследование. Он не изобилует ссылками на научные труды и архивные документы (кроме летописей Покровской, Вознесенской и Христорождественской церквей станицы Урюпинской, начатых в середине XIX в. и законченных перед революцией) и уголовного дела о Хоперском контр­революционном заговоре 1929 г. из архива УФСБ РФ по Вол­гоград­ской области.

Трагическая судьба постигла многие народы бывшего Советского Союза. Все знают о преследовании и последующей поголовной депортации в сталинские времена калмыков, крымских татар, чеченцев, ингушей и др. Правда, в более позд­нее время, после смерти Сталина, все они были реабилитированы, возвращены на прежние места проживания в восстановленные автономии. И хотя это не делает их трагедию менее значимой, но, по крайней мере, можно говорить о восстановлении справедливости, пусть и запоздалом. Судьба донского казачест­ва сложилась иначе. Мало кто вспоминает о массовом истреблении и выселении в районы Севера донских казаков. И хотя в девяностые годы прошлого столетия их официально причислили к репрессированным народам, о восстановлении донского казачества в том понимании, которое было до революции, не идет и речи. А между тем за последнее десятилетие о казачестве написаны сотни книг и статей. Интерес к этой теме закономерен, в чем нет ничего удивительного. У многих рано или поздно просыпается интерес к своим предкам, к истории своего народа. И то, что о казаках стали так много говорить и писать — логичный результат веяний тех изменений, которые произошли за последние 10—15 лет в России.

По мнению историка В. П. Трута (2007), в нынешнее время «общество после вынужденного длительного перерыва имеет возможность объективного переосмысления своего прош­лого, что заставляет по-новому взглянуть на многие аспекты казачьей истории. Прежде всего, это касается истории казачест­ва в прошлом веке, особенно потому, что многие вопросы рассматривались исключительно в русле господствовавших длительное время известных политико-идеологических установок».

Ранее само слово «казак» было запрещено и изъято из новорусского языка, а появилось по капризу «вождя всех народов» только после 1936 г.

Цель этой книги — не в исследовании истории донского казачества, а в том, чтобы попытаться, если уж не до конца понять, то хотя бы разобраться, почему казачество, славно и достойно служившее России на протяжении более чем четырех веков, не только оказалось не нужным ей, но и стало для Советской власти злейшим врагом. Отношения центральной власти и донского казачества при всех правителях никогда не были радужными, скорее, наоборот, они были достаточно сложными, а порой и трагичными. Но ни один царь, ни один император не ставил своей задачей его уничтожение. Напротив, они отчетливо сознавали его силу и полезность, более того — необходимость его служения центральной власти.

И только после октября 1917 г. все резко изменилось. Почему против донского казачества проводилась государст­венная политика репрессий, являющаяся по сути геноцидом? Почему одной из основных задач была задача фактического уничтожения казаков, искоренения их территориальной целостности и даже самого понятия «казак»? Почему так сложилось в истории, что «сословие», сделавшее для Отечества на порядок больше других народов, фактически стерто с карты страны? Истинные причины, судя по всему, до конца не раскрыты. Кто-то ограничился узким кругом «места и времени» событий, кто-то, в силу своих взглядов и убеждений, не видел оснований полагать судьбу донцов трагичной, кто-то попросту побоялся сказать всю правду или, не будучи казаком, не смог до конца оценить его самобытность и т. д. Между тем причины такого отношения власти к казакам, начиная с большевиков и заканчивая реформаторами, уходят своими корнями в далекую историю, таятся в самобытности казачества, в его нраве, характере.

Какие качества казаков вдруг стали так неугодны пришедшим к власти большевикам, более того, так напугали их? Чтобы понять это, необходимо проследить основные этапы становления казачества, причины возникновения и развития его самобытности.

Казак начала прошлого века был совсем не таким, как сто и более лет до того. Но именно тогда, в не таком уже далеком прошлом, он формировался и приобретал черты, выделяющие его среди прочего населения Российской империи, определяющие его трагическую судьбу.

Речь пойдет только о донских казаках, и тому как минимум три причины: во-первых, проследить историю всех ка­зачьих войск России — труд не из простых; во-вторых, что тоже важно, судьба других казачеств (кубанского, уральского, терского, сибирского и др.) не намного отличается от судьбы донцов, в-третьих, и это, пожалуй, самое главное, я сам донской казак как минимум в седьмом-восьмом поколении, и потому мне особенно близка и дорога жизнь донского казачества, его история и судьба. Особое место в книге уделено судьбам казаков Хоперского округа Войска Донского — моей малой родины. Основу этой главы составили архивные данные, собиравшиеся мной на протяжении нескольких лет.

Насколько удачной и интересной оказалась эта попытка, судить вам.

«Это нужно и сыну казака, и всем русским, и всем искрен­ним народам: ведь был же казак когда-то нужен всей России. И надо сказать-таки когда-нибудь на голос потоптанного отца: “Слышу, батько!”.

Ты, выкорчеванное начисто,

ты, изведенное под корень,

былое русское казачество —

незаживающее горе.

И память о тебе всезнайками

заплевана почти по брови —

корят казачьими нагайками,

не помнят о казачьей крови...

Да, пусть тебе землею плачено

и пусть гордилось ты по праву —

но сколько же тебя потрачено

за триста лет российской славы».

Р. М. Самарин


Происхождение донских казаков

Для того казак на свет родится, чтоб царю на службе пригодиться.

Казачья поговорка


История возникновения Донского казачьего войска уходит своими корнями как минимум в XVI в., во времена правления Ивана Грозного. История же появления казаков в низовьях Дона куда как древнее и запутаннее. Так кто же они — дон­ские казаки? Этот вопрос вызывает сегодня бурные научные дискуссии и споры на бытовом уровне.

Для сколько-нибудь удачной попытки разглядеть историю возникновения таких понятий, как «казаки» и «казачество», необходимо определиться, прежде всего, со смыслом, вкладываемым в них различными авторами-исследователями. «Определимся в терминах, и половина человеческих споров исчезнет», — говорил в свое время Р. Декарт.

Казаки стали сообществом, признанным на международном уровне. Понятие «казак» объемно и сложно, трактовать его как-то однозначно совершенно неверно и непродуктивно. Нельзя ограничиться вопросом — этнос это или сословие. Нельзя также ограничиваться узкими хронологическими и географическими рамками. Ведь казаками называют группы населения, имевшие самый различный статус и, соответственно, различные черты и признаки: донские казаки эпохи позд­него Средневековья («вольные люди»), казаки Московской Руси, относящиеся к категории «служилых по прибору»,
«воровские казаки» Ивашки Заруцкого, казаки атамана
П. Н. Краснова, «красные казаки» Б. Думенко и Ф. Миронова, «советские казаки», казаки, состоявшие на службе в немецкой армии в период Отечественной войны (Маркедонов 2005).

Даже поверхностный анализ различных источников показывает, что толкование термина «казак» (от потомков скифов до потомков беглой голытьбы из Московии) настолько противоречиво, что прийти к «общему знаменателю» пока не представляется возможным.

К примеру, вот какое мнение у французского историка Ив. Бреэре. Нимало не смущаясь, он пишет следующее: «Казаки... эти земные бродяги появились ниоткуда (выделено мной. — Н. Н.). Вернее, пришли из степей. Казаки были настолько разнородны, что назвать их нацией было невозможно. Их роднили жажда свободы, желание воевать и страсть к добыче. Да еще религия».

А вот как отзывался о происхождении казаков классик отечественной исторической науки Н. Карамзин: «Происхождение их не весьма благородно: они считались российскими беглецами; искали дикой вольницы и добычи».

«Казаки... во всякое время считали своей обязанностью идти в поле “стар и млад” биться с врагами Руси святой» (Номикосов 1993).

Почему же столь разнятся характеристики и оценки дон­ских казаков, данные им разными авторами в разное время? Как «социальные бандиты» превратились в борцов за справедливость? Как казакам на протяжении почти четырех столетий удавалось одновременно сохранять репутацию и стражей империи, и свободолюбцев, готовых в любую минуту к нис­провержению царского трона? По каким причинам вчерашние бунтари, отказывавшиеся под угрозой царской опалы и блокады Дона «целовать крест» российским государям, о которых, по их словам, в Москве было «некому тужить», превратились в опору Российской империи и почему Дон стих (Маркедонов 2005)?

По мнению В. Никитина, причина-то кроется в том, что «...история казачества, как древняя, так и последних столетий служения России, восстановлена схематически и в искажении, иногда по неведению, а чаще по внутренним соображениям чуждых нам историков (курсив мой. — Н. Н.)».

Не отрицая необходимости продолжения дальнейшей дискуссии, полагаю все-таки необходимым остановиться на основных вехах истории донского казачества, попытаться найти причины отношений, складывавшихся у него с центральной властью от Иоанна Грозного до наших дней. Именно эти отношения, в конечном счете и решившие судьбу донского казачества, определялись не только государственными интересами, но и в немалой степени характерными чертами, нравст­венными началами, устоями и принципами Войска Дон­ского, выявление которых и стало основной нашей целью.

По словам В. Синеокова (2001), «говорить о зарождении казачества — это значит говорить о зарождении Руси. Всегда впереди шел казак с оружием, а за ним следовал крестьянин с сохой».

Первые страницы казачьей истории читаются с трудом, поскольку не сохранилось достоверных письменных источников. Низовья Дона были заселены в глубокой древности. Самый древний в мире образец лодки найден на Дону и датируется VII тыс. до н. э. Многочисленные археологические и текстологические находки свидетельствуют, что междуречье Волги и Дона долгие века было зоной обитания множества различных племен и народностей: скифы, сарматы, готы, гунны, хазары, печенеги, татары и много-много иных. Бессмысленно искать корни казачества в конкретном предке. (Кто возьмет на себя смелость определить однозначно предков славян и их дальнейшего потомства — русских? На территории нынешней России обитали поляне, северяне, древляне, дреговичи, радимичи, бодричи и мн. др.)

Можно встретить отчаянно смелые утверждения о времени появления донских казаков на исторической арене. Так, весьма авторитетный исследователь истории донского казачества Е. П. Савельев в своей книге «Древняя история казачест­ва», вышедшей первым изданием в Новочеркасске в 1915 г. и переизданной несколько раз в наши дни, утверждает: «...казачество как лихие конники на суше и отважные мореходы на море было известно за много веков до Рождества Христова. Оно в 10-ом веке до Р. Х. на 30 кораблях с берегов Дона... ходило на защиту Трои». Более того, древнегреческий герой Ахиллес был... казаком. Впрочем, читатель, надеюсь, догадывается, что это не более чем легенда.

Первые сведения о донских казаках появляются в записках греческих, римских, арабских путешественников и историков в IX—X вв. По сведениям арабских историков, казаки жили в дельтах рек Дона и Кубани, имели в X в. сильный торговый флот и были известны как мореходы и пираты. Арабы донесли до нас сведения, как казаки в 812 г. на 500 кораблях по 100 человек на каждом из Волги вышли в Каспийское море и произвели страшное опустошение на его берегах (Никитин 2007).

Через донские степи в 1252—1253 гг., т. е. уже после за­хвата этих мест Ордой, проезжал французский посол Робрук. Вот его записи: «Повсюду среди татар разбросаны поселения русов; русы смешались с татарами и в смешении с ними превратились в закаленных воинов (курсив мой. — Н. Н.). В смешении с другими народами русы образовали особый народ, добывающий все необходимое войной и другими промыслами» (Шамбаров 2007). Очевидно, речь идет о бродниках, которые позже упоминаются уже как казаки.

В число первых упоминаний о донских казаках входит и запись диакона Игнатия (1399), проезжавшего из Москвы в Константинополь: «По Дону никакого населения нет, только виднелись развалины многих городков...». То есть казаки жили в относительном мире с Ордой, если построили «многие городки».

Но после того как Тамерлан жесточайшим образом «прочесал» весь Дон сверху донизу, «изначальное» донское казачест­во было практически уничтожено. Уцелевшие разбегались кто куда. Так появились казаки-севрюки, рязанские, мещер­ские. Около двух столетий систематических сведений о казаках нет, можно встретить упоминания о них только в отдельных источниках. Так, венецианец Барбаро, живший в 1436—1452 гг. в Крыму и на Руси, писал: «В городах Приазовья и Азове жил народ, называвшийся “казаки”, исповедовавший христианскую веру и говоривший на русско-татарском языке». То есть казаки говорили на своем донском, казачьем наречии (журн. «Дон». 1990. № 5—7).

Но к концу XV в., при Иване III, Русь становится достаточно мощной удельной державой и Орда распадается окончательно. Дон начинает заселяться с новой силой. Самые отчаянные обитатели порубежья заселяют верховья Дона, Хопер, Медведицу. Таких было около четырех тысяч — в основном потомки тех, кто около века назад были вынуждены покинуть Дон. В их преданиях сохранилась память о преж­ней жизни.

Говоря об истории происхождения донских казаков, нельзя не вспомнить и об ушкуйниках, которые, начиная со второй половины ХIV в., держали в страхе Орду, периодически пролетая по ней подобно смерчу, сея страх, ужас и панику. Кто же такие ушкуйники? Свое название они получили по названию лодок ушкуев, на которых ходили по Волге, Каме, Оби.

Это были вольные новгородские люди. К середине ХIV в. восточная граница их республики перевалила за Уральский хребет. И они решили так: коль существует Орда, да еще к тому же Золотая, то почему бы не взять с нее дань. И представьте — заставили! Этим они нажили себе еще одних противников в лице... московских князей, которым Орда «вы­ставляла счет» после каждого набега ушкуйников.

С 1360-го по 1375 г. ушкуйники совершили восемь больших походов на среднюю Волгу, не считая малых налетов. В 1374 г. они в третий раз взяли город Болгар (недалеко от Казани), а затем, пойдя вниз, и сам Сарай — столицу Золотой Орды. В 1471 г. вятские ушкуйники овладели Сараем и взяли множество пленных. Город Сарай после этого налета больше не восстанавливался. В результате Москва по окрику из Орды начала борьбу с ушкуйниками. Окончательно покончить с ними удалось лишь в 1489 г. Ивану III.

Однако уцелевшие ушкуйники обосновались на Волге в районе современного Камышина. При движении на Дон новгородцы спустились вниз до самого Азова, смешались с другими казацкими общинами и таким образом положили начало «Всевеликому Войску Донскому», заменив новгородское вече казачьим кругом (Широкорад, 2008). Одним из доказательств этого служит то, что говор современных новгородцев во многом сходен с донским, особенно жителей 1-го и 2-го Донских округов. Именно новгородцы занесли на Дон такие названия, как «атаман», «стан», «ватага», «ильмень» и др.

К настоящему времени из множества теорий о происхождении донских казаков преобладают две: миграционная и автохтонная.

В дальнейшем всестороннем изучении нуждаются обе теории, но более перспективной выглядит автохтонная. Вся богатая история донского казачества свидетельствует об этом.

Суть первой, миграционной, теории такова. Основа донского казачества — посадские люди, крепостные и в значительной мере преступники, авантюристы, ... боярские холопы, которым опостылела холопская неволя.

1) Если верить названной теории, то, начиная со второй половины XV в., за пределы государства бежали в основном зависимые крестьяне и посадские люди. Они, естественно, не обладали никакими воинскими умениями и навыками и не имели в своем распоряжении боевого оружия. Даже если не брать в расчет, что просто выжить в тогдашних условиях так называемого «Дикого поля» при каждодневной угрозе со стороны рыскавших воинственных кочевников было крайне непросто, неясно, как за относительно короткий срок (менее века) смогла сформироваться такая грозная военная сила, перед которой трепетали турецкие султаны.

2) Басня... о беглых москвичах, основавших донское казачество, не имеет основания и не выдерживает критики. В
ХV в., в момент появления казаков на Дону, в России не было еще крепостного права, и всякий мог переходить с одного места на другое (Никитин 2007). Отмена Юрьева дня, окончательно закрепостившая крестьян, случилась в 1593 г. К этому времени донское казачество уже существовало как вполне устойчивая самостоятельная формация, почти четверть века оказывающая военную помощь Москве. (Вспомним, что былинный богатырь Илья Муромец назван «матерым казаком». А действовал он гораздо раньше XV—XVI вв. и уж совершенно определенно не был беглым крепостным!)

3) Предполагать же, что беглые были исключительно преступники, нет оснований. Какое число преступлений казакам надо было совершить, чтобы, сговорившись, бежать куда-то в неизвестные страны, к неизвестным народам и, явившись на место в низовья Дона, сейчас же суметь проявить ум, сметливость, отвагу, успеть приобрести оружие, составить беспощадное общество, управляемое вечем и имеющее толковых грамотеев, умевших писать царям. Но за всю первую половину XVII в. архивные документы не указывают ни одного случая побега крестьян на Дон.

4) Почему сильная великокняжеская власть не пресекала бегство зависимых крестьян и посадских людей? Ведь сущест­вовавшая военно-сторожевая служба, располагавшая достаточными мобильными силами и отлаженной системой пограничных разъездов, без большого труда справилась бы с этим явлением, приобретшим массовый характер. Официальные лица тогда заявляли, что, проводя мудрую дальновидную политику, московские князья не только смотрели «сквозь пальцы» на бегство зависимых людей, но даже поощряли его. Тем самым они подчеркивали роль великокняжеской власти как основной организующей государственной силы, в том числе и в образовании казачьих поселений.

Заявляя о том, что казаки — это беглые подданные великого князя, имевшего на них все права, правительственные чиновники недвусмысленно давали понять, что права центральной власти на подвластных в прошлом жителей и на территории их нынешнего проживания вполне обоснованы (Трут 2007).

Русский историк и ученый-археолог Ознобишин, отвергая эту теорию, пишет: «Все эти предположения — одна фантазия, и можно положительно доказать, что беглые москов­ские люди могли явиться на Дон только тогда, когда были уве­рены, что найдут там приют и защиту, т. е. спустя уже много времени после появления донцов на Дону (курсив мой. — Н. Н.), после закрепощения крестьян и после церковного раскола, а в другое время из России на Дон являлись единицами» (Никитин 2007).

К этому времени донские казаки обладали высокой воин­ской культурой, для формирования которой требовался до­статочно длительный исторический период.

5) Даже если согласиться с миграционной теорией происхождения казачества Дона, то придется одновременно признать, что оно пополнялось не только за счет социального «отребья».

В середине XVII в. к службе первым делом были прикреплены «дети боярские» и «служилые по прибору» и лишь затем крестьяне (окончательно в 1649 г.). Новый государственный порядок Московской Руси предполагал обязательность службы, уход с которой трактовался однозначно как измена. Недовольными в первую очередь оказались не только и не столько представители низшего сословия. Одним из первых на данное обстоятельство указал В. О. Ключевский, уточнив, что это началось на целое столетие раньше. Он писал, что в десятках степных уездов ХVI в. встречались заметки о том или другом захудалом сыне боярском: «Сбрел в степь, сшел в казаки». Доказательством тому служит немалое число казаков с дворянскими фамилиями — Извольский, Воейков, Трубецкой.

6) Наплыв беглых особенно возрос в начале XVIII в., т. е. совпал с жесткими реформами Петра. Он ни в коей мере не радовал и самих казаков. И хотя старинный казачий кодекс с его основным принципом не поощрял «выдачу с Дона», все же казаки в отдельных случаях вынуждены были его нарушать. Причин было несколько и не последняя — боязнь казацкой старшины ответить перед властью за укрывательство беглых. Но, пожалуй, главной была невозможность прокормить такое количество людей, совершенно бесполезных для Войска. Чтобы отвадить переселенцев, им запретили заниматься хлебопашеством. Как было сказано в войсковом определении, «а естли кто станет пахать землю и сеять хлеб, и того бить до смерти». Как видим, запрет заниматься хлебопашеством, помимо помехи для обучения военному искусству и привязанности казаков к своей земле, имел под собой и другие, чисто экономические мотивы.

По второй теории (автохтонной), донское казачество имеет своими корнями местные племена, издавна обитавшие на Нижнем Дону. Основу казачества, постепенно сформировавшегося после нашествия Тамерлана (Тимура) и распада Орды, составили самые активные, смелые и предприимчивые представители народностей, обитавших на близлежащих землях.

Без сравнения гипотез различных историков, скажем, что расхождения у них только в конкретике — кто же из древних обитателей Подонья и Приазовья имеет основания считаться прародителями донских казаков.

«Свободная и вольная жизнь в народной республике Дон­ских казаков привлекала многих из других соседних народов (курсив мой. — Н. Н.). Они приходили и оставались в составе казачества... Приходили к казакам турки, греки, персы, поляки, татары, грузины, а с первой половины 17-го столетия — и калмыки, но меньше всего русские (великороссы), которые совершенно не были приспособлены к ратной жизни казаков, а по многим причинам не могли и приходить» (Никитин 2007). Свидетельством тому — многочисленные казачьи фамилии: Турчаниновы, Татаркины, Грековы, Поляковы, Черкасовы, Калмыковы, Грузиновы, Персидсковы и т. д.

Несомненным остается одно: в формировании казачества участвовали представители самых разных народностей, но доминировал славянский элемент. Вместе с тем в Войске Донском существовали этнически отличные от основного массива группы «донских татар» (по происхождению главным образом ногайцев) и донских калмыков (их число, по данным переписи населения 1897 г., составляло 27,2 тыс. человек).

А теперь зададимся вопросом: так ли уж важно, сколько крови течет в жилах донских казаков от скифов, сарматов, печенегов, половцев, татар, хазар, алан, русских, украинцев, бродников, черкесов, касогов и многих других? И второй вопрос: чем считать донское казачество — этносом, субэтносом, военно-служилым сословием или кем-то еще? Изначально, по всей видимости, казачество все же формировалось как явление социальное, а не этническое. Об этом свидетельствует, в частности, то, что у многих народов Евразии существовали схожие категории населения, имевшие лишь разные наименования (Матвеев 2004)

Хотя вопрос о том, как называть донских казаков, не принципиален, все-таки во имя исторической справедливости и возможного переосмысления в будущем стоит отметить некоторые частности, имеющие в то же время принципиальное значение. Так, если согласиться с тем, что казаки — это «военно-служилое сословие», то сразу же возникают вопросы, снять которые на нынешнем уровне исторических знаний невозможно.

Ни одно сословие за всю историю существования Россий­ской империи не имело собственной земли. В то же время в иностранных атласах на картах неоднократно встречаются надписи «Страна Донских казаков», «Казачья страна», «Казачья территория». В отечественных, в том числе учебных, атласах была отмечена «Земля Донских Казаков». Так официально называлась эта территория со времен императрицы Екатерины Великой до 1870 г. (Никитин 2007), отсюда полагать казаков сословием нет оснований.

По мнению Л. Н. Гумилева, казачество, выработавшее свою особую психологию, традиции, поведенческие стереотипы, приобрело признаки народа. А основными чертами характера казаков стали вера и патриотизм. Однако отдельным этносом казаки не стали. «С русскими казаков связывало Православие. А по понятиям той эпохи “православный” было тождественно слову “русский”. То есть казачество стало субэтносом, “народом внутри народа”... Но при слиянии особенности всех этих компонентов стирались, а у казаков, наоборот, утверждались и укреплялись. Почему? ... Самые активные, энергичные люди противятся “унификации”. Они становятся тормозом... и, как правило, погибают... Однако в условиях России нашлась готовая древняя структура — казачество, которая нуждалась именно в таких людях! Вбирала их в себя... Таким образом, формирование великорусского этноса и казачества шло одновременно, было “двуединым” процессом. Случай в мировой практике уникальный, оттого и не удается втиснуть казаков в какую бы то ни было “стандартную” классификацию» (Шамбаров 2007).

Согласимся, что «казачество — явление пронзительно русское. И не по этносоставу, прежде всего, а по роли именно в русской истории. По тому, сколь много они выразили, выявили, довели до последней ясности в русской драме» (Аннин­ский 2004). Россия в вековечной борьбе со степью не только не допускала возможного уничтожения казачества, но и жаждала укрепления его могущества. И прав также казачий историк И. Попко: «Куда ни забредут русские люди, хотя бы “самодурью”, без видимой государственной цели, туда приди и русское царство».

Однако казаки, не отделяя себя от Российского государст­ва, не считали себя русскими. К. Стамати писал: «Казаки хотя и говорят по-русски, но в действительности по крови они Моск­ве чужие. Они произошли от смешения славянских племен со степными народами, на земле которых и осели казаки. Казаки всегда чувствуют себя отдельным племенем» (Казачья слава… 2004).

Подсознательное восприятие особенного положения дон­ского казачества, пусть и в границах Российской империи, проявляется, например, у В. Сухорукова (1990), озаглавившего один из разделов своей книги так: «Сражение войск Булавина с русскими». Нет сомнения, что и сами казаки воспринимали себя автономно. Воспоминания участника Гражданской войны: «Мы отсюда переедем на русскую территорию. Тут Дон­ская область... Наш обоз уже переехал. Я нашел его в русской деревне на западе» (Мамонтов 1999).

В 1918 г., при атамане П. Краснове, иногородние продолжали «приниматься в казаки», что подчеркивало сословную сущность общины (Венков 1988).

Примеры из переписки казаков, оставшихся на Дону, с родственниками в Европе собрал и опубликовал В. Сидоров (Крестная ноша... 1994): «...окружной суд присудил двух мирян к пяти годам тюрьмы, четырех человек сослали в Россию» (1928 г.); «...училась здесь, а потом поехала доучиваться в Россию» (1929 г.); «...совершенно неожиданно для нас, русских эмигрантов и казаков» (1926 г. Франция, Париж, завод «Рено») (курсив мой. — Н. Н.). Вместе с тем нельзя отрицать и оборотную сторону специфического устройства донского казачества.

Митрополит Евлогий: «Слабые начатки государственно­сти часто заглушались буйными, чисто стихийными движениями казацкой воли, выражавшимися в разных бунтах и мятежах. История знает много греха казачества в этом отношении... Но эти грехи казачества искупаются его крепким, здоровым национальным чувством и глубокой преданностью святой Православной Церкви».

Л. Грондис, французский журналист: «Институт каза­чест­ва — один из редких примеров, оставшихся нам от античного военного сословия, классическое представление о котором во всех древних цивилизациях возводит его в высшую социальную группу, стоящую над сословием торговцев и капиталистов... было бы политическим преступлением не приложить усилий, чтобы обеспечить и продлить его сущест­вование». Но принадлежность к казачеству предполагает и особое самосознание и самоидентификацию. Достойная оценка казачества неоднократно звучала и в более позднее время. Вот как, к примеру, оценивал его член особого совещания при генерале А. И. Деникине В. Н. Челищев: «...можно смело утверждать, что казачество, жившее до начала 18-го века своим государственно-общественным укладом, сохранило в себе начало государственности, доблесть гражданства и волю к борьбе за свои права в несравненно большей степени, чем коренное население России». Особо отметим тот факт, что эти слова были произнесены в начале прошлого века (Энциклопедия казачества… 2007).

Сознавая, что дискуссия об определении положения казаков в структуре современного общества непродуктивна и может длиться бесконечно, согласимся с таким авторитетным документом, как Закон РСФСР «О реабилитации репрессированных народов» (№ 1107 от 26 апреля 1991 г.). Во второй его статье говорится: «Репрессированными признаются народы (нации, народности, этнические группы и иные культурно-этнические общности людей, например казачество) (курсив мой. — Н. Н.), в отношении которых...» и т. д. Для нас важно то, что на государственном уровне казакам обозначили то место, которое они должны занимать — «культурно-этническая общность людей». На этом и успокоимся.

Есть предложение (Дулимов 2003) рассматривать казаков, «бывших, без сомнения, в прошлом субэтносом и служилым сословием», в настоящее время «как специфическую культурно-территориальную группу, часть русского и некоторых других народов России».

Попробуйте сказать кому-нибудь в донской станице, что он «часть некоторых других народов России»!