Geum.ru

Кто они, донские казаки? / Николай Нестеров. Волгоград: Изд-во вгпу «Перемена», 2008. 327 с.: ил

Вид материалаДокументы
Живи, казак, пока Москва не узнала.
От царства до империи
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18

Власть, государство, общество и казаки

Живи, казак, пока Москва не узнала.

Донская поговорка


Название этого раздела продиктовано простым обстоятельством: эти понятия, как и то, что стоит за ними, связаны и взаимообусловлены. Их история и судьбы неразделимы, а значит, рассматривать их нужно во взаимосвязи.

За последние два десятка лет к исследованию истории казачества вообще, а донского в особенности, неоднократно обращалось множество историков — как профессионалов, так и тех, для кого она — просто увлечение (автор этого труда в их числе).

Как помнит читатель из курса философии, в природе и в обществе одним из основных законов провозглашен закон единства и борьбы противоположностей. Применительно к обществу таковыми выступают власть и народ. Представляется заманчивым и познавательным рассмотреть действие этого закона на примере взаимоотношений государственной власти России и донского казачества, являвшегося по своему статусу если не всем народом, то его немалой частью.

Посмотрим на историю России и казачества с двух сторон. С одной стороны — что совершили донские казаки для расширения границ России и укрепления ее мощи, ее государственности, с другой — какова была реакция на это власти и общест­ва. Выбранный метод позволит достичь цели — отыскать основные причины исторической судьбы, уготованной донским казакам. Для большей стройности изложения и простоты восприятия воспользуемся проверенным (и даже в какой-то степени научным) хронологическим методом.

Начнем повествование с тех времен, о которых сохранились надежные письменные источники, позволяющие хоть в какой-то степени опираться на факты, а не на легенды и досужие вымыслы. И зачин этот будет нетрадиционным. Следует ознакомиться с оценками казачества, вынесенными ему отечественными историками, политическими и общественными деятелями в различное время.

В источнике XV в. про казаков можно прочесть, что первоначальное их ремесло состояло в грабежах и разбоях, они не щадили ни литовцев, ни татар, нападали на российские пределы, грабили путешественников и купцов, проезжающих из Азии в Северную Европу.

Положа руку на сердце, следует все же признать, что в какой-то степени доля правды в этих словах есть. И все же, по здравому рассуждению, не оправдывая наших предков, можно их понять: а чем еще мог и должен был жить казак в Диком Поле, в окружении и постоянных набегах соседних буйных племен, тех же калмыков, ногайцев, татар?

Почти так же смотрел и С. Соловьев на казачество позднего Средневековья — как на силу, которая для России «иногда была опаснее самих кочевых орд». Государство представлялось ему носителем цивилизаторского начала, а казаки — противниками прогресса. В противоположность ему В. Пудавов делал вывод о казаках как о «людях царелюбивых и мужественных» даже в эпоху Смутного времени. «Историки-самостийники», видя в казачестве своеобразный щит России, не единожды спасавший ее от внешних вторжений, впадали в «логическую кому»: зачем свободному, независимому и демократическому народу, каковым было, по их мнению, казачество, отстаивать интересы государства, абсолютно им чуждого и враждебного?

Лидер кадетов П. Струве в статье «Интеллигенция и революция», вышедшей в сборнике «Вехи», назвал казачество и интеллигенцию двумя «противогосударственными силами», последовательно сменившими одна другую в противоборстве с российским Левиафаном, и породнил их в общественно-политическом смысле как феноменов отечественной истории. Казаки и интеллигенты, по его разумению, были радикальными ниспровергателями государственных устоев. Первые стали инициаторами Смутного времени, разинщины, пугачевщины, вторые — народовольчества и эсеровского террора, революции 1905 г. и большевизма.

С момента появления на Дону казаков Московское правительство сразу оценило их значение для обороны юго-восточных границ России от агрессии турок и их вассалов. Вместе с тем, оно понимало, что, получив свободу и имея оружие, казаки становились силой, опасной для феодально-крепост­ниче­ского государства.

В. Пьецух (2006) очень тонко и изящно охарактеризовал отношение власти к народу. И хотя его слова относятся к нашему времени, они подходят и для той эпохи: «В том-то вся и штука, что наши власть предержащие всегда озорничали в надежде на долготерпение народа, в сладкой уверенности, что он безответный, двужильный и безропотно снесет самый дерзкий эксперимент. то есть верхи мало того, что не уважали так называемые низы, они их не боялись (курсив мой. — Н. Н.), — вот в чем наша всемирно-историческая беда».

Действительно, какие были у власти основания и причины бояться, а тем более — уважать бесправного, задавленного крепостного? С появлением же на окраине империи хорошо организованной военной силы, подчиняющейся центру чисто номинально, а зачастую и вообще не признававшей его, у центральной власти появились реальные основания для беспокойства и боязни. Дальнейшие события — восстания Разина, Булавина, Пугачева — только подтвердили ее опасения.

Учитывая эти обстоятельства, правительство стремилось сохранить казачество как вооруженную силу, но при этом подчинить его своей власти. Между тем осуществить это было нелегко. В XVI — первой половине XVII в. небольшая по численности община донских казаков оказывала стойкое сопротивление правительству, вооруженные силы которого к тому же были еще очень удалены от казачьих владений.

Вольные казаки и государство в ХVI и ХVII вв. в большинстве случаев действовали независимо друг от друга. Причем стратегия Московского государства в борьбе с Крымом сводилась к пассивной обороне, а казаки предпочитали молниено­с­ные войны. Наступательные действия казаков против татар и турок в те времена по критерию «эффективность — стоимость» на порядок или два порядка превосходили оборонительные мероприятия русских царей (Широкорад 2008).

Историю России от ее становления до наших дней можно, с известной степенью условности, разделить на три больших периода в зависимости от формы правления: царство, империя, союз федеративных республик. Попробуем именно в такой последовательности посмотреть на историю дон­ского казачества и его взаимоотношения с верховной властью, государством и обществом.

Деление истории казачества на эти периоды не может быть ограничено конкретными датами, оно все же в значительной степени условно. Потому первый из них охватывает время от правления Иоанна IV до Петра I, второй — от Петра I до Ленина, третий — от Ленина до Ельцина.


От царства до империи

Не имея сил подчинить себе казачьи отряды, Москва предпочла даровать им ряд привилегий, а точнее, признать те, которые они и так имели, и объяснила казакам, что грабить и захватывать заложников следует по ту сторону границы, а не по эту. Москве выгодно было иметь на далеких границах эти вооруженные формирования, которые не требовали платы за свою службу и при этом вполне успешно охраняли границы от набегов татар. Любые попытки Москвы навязать казакам начальство пресекались на корню (Малахов 2004).

Уже во второй половине XVI в. разрозненные общины донских казаков объединились в своеобразную военную и общест­венную организацию, которая с начала XVIII в. стала именоваться Войском Донским. На первых порах его существование возможно было только при господстве военно-демократического строя, элементы которого удерживались на Дону поч­ти до конца XVIII в.

Особенностями организации власти и управления в Вой­ске Донском в этот период являлись автономия в области суда, управления и внешних сношений и сохранение еще в XVII в. элементов демократических порядков во внутренних делах.

Вначале казачество пользовалось большой свободой. Даже служба не была строго регламентирована. Главная их обязанность состояла в охране юго-восточных границ государства, и они несли ее лишь тогда и в той мере, в какой это соответствовало интересам Войска.

ХVI век

Донские казаки принимали активное участие практиче­ски во всех войнах Ивана Грозного. «Казанское взятие стало в истории России столь же важной вехой, как Куликовская битва и Стояние на Угре» (Шамбаров 2007). В покорении казанских и астраханских татар в немалой степени «виноваты» именно они. Так, в «Истории Алексея Михайловича» можно прочесть: «...владением Казанью и Астраханью Русь обязана исключительно донскому казачеству». В Ливонской войне под рукой князя Курбского было до 10 тыс. донских казаков.

Царь высоко, но по-своему оценил донское казачество — в дальнейшем он «визировал» самостоятельные его действия по «экспансии».

После взятия Казани донские казаки «прошлись» по Каспию и зазимовали у гребней Кавказских гор. Затем к ним по зову присоединились другие, а уж потом они стали называть себя гребенскими казаками. Иоанн Васильевич быстро смекнул, что к чему, и в 1580 г. повелел им перебраться на Терек. Так начинались терские казаки.

В 1584 г. 800 донских казаков пошли на восток, за Волгу, дошли до реки Урал, где им понравилось, они осели, поставили свои городки и впоследствии составили основу Ураль­ского войска (Краснов 1992).

Но, безусловно, самым ярким и значимым для России событием XVI в. было покорение Сибири Ермаком.

Поход казаков в 1582—1583 гг. под водительством Ермака Тимофеевича стоит по своей длительности, тяжести и, главное, последствиям, пожалуй, выше, чем путешествие Колумба. К тому же будем помнить, что совершено оно на десятилетие ранее открытия Америки.

Как отнесся к этому царь Иоанн Грозный? Он высоко оценил такой щедрый подарок, как Сибирь, и простил им все ранее совершенные «шалости» и набеги, «все вины им отдал» и наградил. Последующие российские самодержцы были не столь щедры.

Взаимоотношения Дона и Москвы в те времена лучше и нагляднее всего иллюстрируют несколько наиболее замечательных эпизодов, имеющих «статус» частных случаев, но позволяющих представить целостную картину этих отношений на протяжении нескольких веков.

Хотя правительство и отправляло своих послов на Дон с грамотами, в которых выговаривало казакам за непослушание, оно не считало возможным без особых причин обострять отношения с ними.

В 1593 г. Борис Годунов решил подчинить себе Дон, посадив ему назначенную голову. Казаки восприняли сей акт так, как и следовало ожидать: они страшно возмутились, что с ними обращаются как с царскими «холопьями». И, согласно давнему обычаю, «посадили в воду» за измену Дону согласившегося служить Москве атамана. Так могло поступить только уважающее себя, независимое от царя сообщество.


ХVII век

Большинству наших современников известен такой мягкий термин, как «расказачивание». Появился он в более широком обиходе ближе к концу прошлого века и раскрывал, прежде всего, политику отношения к казакам только Совет­ской власти. Не касаясь до поры его содержания, отметим, что политику наступления на права казаков начали проводить за три века до этого. Однако, как можно будет убедиться ниже, в подавляющем большинстве случаев — куда более гуманными методами, чем при Советской власти.

Годунов, однако, не захотел (или не смог) простить казаков. С 1600 г. относительно Дона была установлена настоящая блокада. Казакам запретили появляться в пределах москов­ских владений, торговать. Казаков, нарушивших этот запрет, хватали на границах и жестоко расправлялись с ними. Не в последнюю очередь сказалось, что сам Годунов, татарин из рода Мурзы Чета, по-видимому, не мог вынести, что бывшие подданные Золотой Орды, изгнанные когда-то с Поля казаки, теперь бесконтрольно хозяйничают там и с ним не хотят считаться.

Стоит ли после этого удивляться, что 20 июня 1605 г. Лжедмитрий I торжественно въезжал в Москву с эскортом из дон­ских казаков? И впоследствии донские казаки не раз колебались при выборе «правой» стороны. Хотя, справедливости ради, стоит сказать, что вождем их был вовсе не донской казак, а Ивашка Заруцкий, мещанин из Тернополя (по другим данным — из Могилева). Впрочем, казаки довольно быстро разобрались в политической ситуации. Когда в мае 1612 г. к Москве подошло второе народное ополчение, Заруцкий приказал казакам сниматься и уходить. Но ушло с ним около 2—3 тыс. всякого сброда. К последним примкнули и волжские казаки. В отличие от донских, они не представляли этниче­ской или организационной общности, а были почти сплошь из вольницы, которая была не прочь пограбить «под шумок» (Шамбаров 2007). Цвет казачества, составлявший около 4 тыс. донцов, остался с Трубецким.

Несмотря на отдельные трения и сложности взаимопонимания, они приняли самое активное участие в освобождении России от польских и шведских захватчиков. В октябре 1612 г. донские казаки отбили у поляков Китай-город и вынудили сдаться засевших в Кремле панов. В. О. Ключевский справедливо отмечал, что именно «казацкие атаманы, а не москов­ские воеводы отбили короля Сигизмунда». Хорошо известна та решающая роль казачества в выборе первого царя династии Романовых (Михаила) в 1613 г. На Соборе решающее значение имело слово «славнаго Дону атамана». Лев Сапега говорил Филарету, что «посадили сына его на Московское Царство Государем одни казаки донцы» (Синеоков 2001). Не лишним будет все-таки заметить, что их мнение подкреплялось шестью тысячами казачьих шашек. Потому-то в одном из первых указов нового царя Михаила Романова было прямо указано на доброе имя казаков — «впредь тех воров казаками не называть, дабы прямым казакам, которые служат, бесчестья не было».

При отсутствии договорных отношений между Москвой и казаками их деятельное участие в низложении Годунова, поддержке двух самозванцев и, наконец, существенное давление на Земский собор при выборах Михаила Романова по сущест­ву было участием в интервенции, вооруженным вмешательством в дела соседнего государства, служением собственным казачьим интересам.

Казачество не только служило России как застава или часть войск в походах против врагов, но и принимало весьма сущест­венное участие в жизни государства как часть целого и в трудные времена гарантировало установление порядка и законности.

Казакам и в дальнейшем приходилось участвовать в установлении и смене власти в России. В 1762 г. они помогли захватить престол будущей Екатерине II. В перевороте активно участвовала донская станица, находящаяся в Петербурге во главе с войсковым атаманом Степаном Ефремовым, за что он получил именную саблю, а ряд казаков был пожалован медалями.

Об этом вспомнил и последний Романов — Николай II в грамоте казакам в 1906 г.: «...В наступившие тяжкие дни Смуты донские казаки, свято исполняя завет своих предков — верою и правдой служить Царю и России, явили пример всем верным сынам Отечества».

Впрочем, как мы увидим далее, подобные хвалы в адрес казаков были, по большому счету, дежурной отпиской, не более. Реальная политика государей по отношению к Дону проявлялась в совершенно других поступках. Но об этом позже.

После таких «эксцессов» Москва стала относиться к Дону если уж не с уважением, то с известной степенью осторожности. Так, князю Белосельскому, отправленному к казакам в 1623 г., предписывалось «государскую грамоту... вычитывать им с радостью... А многих речей с казаками не заводить, чтобы их не ожесточить».

Москва продолжала считаться с войсковым правом даже в последней трети XVII в., когда добилась уже значительных успехов в утверждении своей власти на Дону.

После «Азовского сидения», завершившегося, как извест­но отказом Москвы принять Азов от донцов, они были вынуждены оставить его. Возникла реальная опасность подверг­нуться ответному нападению. Казаки доносили в Москву, что не в состоянии «противиться совокупной силе турской и татар­ской». По решению Земского собора донцы были взяты под покровительство Москвы. В 1643 г. на Дон прибыл отряд стрельцов.

«С этого момента прежде самостоятельное донское казачество и обширные территории бассейна Дона и его притоков, вплоть до Азова, вошли в состав России. Царь теперь стал обращаться в грамотах к “нашему Донскому Войску”» (Шамбаров 2007).

Однако уже к концу XVII в. усиление экономической, военной и политической зависимости казаков позволяло представителям Москвы нарушать автономию Войска. Казаки в XVII в. не могли обходиться без привозного хлеба, правительство в нужный момент широко пользовалось своим выгодным положением, прибегая к экономической изоляции Дона.

С появлением на Дону старшъны число сторонников правительства начало расти. Примером может служить выдача Москве Степана Разина в нарушение донских традиций, чего раньше на Дону никогда не бывало. Причин тому несколько. Поддержать Разина — означало пойти на конфликт с Москвой, что сулило ограничение не только свободы, но и поставок припасов. А Дон был еще экономически слаб и не мог перейти на «самообеспечение». И казаки выбрали свободу, пусть и с некоторыми ограничениями — запрет вольных набегов и самостоятельных сношений с другими государствами.

Не последнюю роль сыграло и поведение разинцев по отношению к своим братьям по вере — христианам (убийства, насилия и грабежи). Этого казаки простить не могли. Простить Разина значило изменить православным устоям, превышавшим для казаков войсковое братство.

После разгрома восстания произошло еще одно знаменательное событие. В 1671 г. на войсковом кругу, после четырехдневных раздумий, казаки присягнули на верность московскому государю. На четвертый день было решено целовать крест, «а есть ли кто из них к тому обещанию не пойдет, и того по войсковому праву казнить смертью и животы их грабить». Сначала привели к присяге казаков в Черкасске, а затем были направлены выборные казаки во все городки, в которых «все казаки последовали примеру черкасских казаков и старшин своих» (Сухоруков 1990).

С этого времени казаки стали присягать каждому новому царю. Вместе с тем донские обычаи и традиции еще некоторое время сохранялись. Так, например, когда в 1675 г. правительство потребовало выдать укрывшегося на Хопре Сеньку Буянку, то Войско этого не выполнило, отписав царю, что никогда «с реки Дона беглых и приточных всяких чинов людей не выдавали» (Пронштейн 1961).

Во второй половине XVII в. Войско Донское уже не могло самостоятельно решать вопросы мира и войны. Казаки отклонили в 1684 г. просьбу польского короля помочь ему в войне с турками и «крымцами», боясь лишиться экономической помощи Москвы (хлеб, свинец, порох, деньги). Но, соблюдая официальный нейтралитет, они продолжали набеги на татарские деревни по берегам Азовского и Черного морей. Отважные же из казаков явно говорили, что не пожелают мира с азовцами, будут нападать на них и на крымские улусы за их нестерпимые обиды, а без того им нечем будет прокормиться. Нехитрая дипломатия казачьего атамана Фрола Минаева сводилась к уверениям московского чиновника, посланного на Дон, что он «со слезами упрашивал казаков не нарушать перемирия с турецким султаном и крымским ханом, но его не послушали, что здесь есть множество разного звания людей, которым совершенно не достается царского жалованья, в таком случае они ищут добычи, и их от того удержать невозможно».

В «отписке», посланной в Посольский приказ, казаки извинялись перед Москвой.

Атаман явно лукавил. Понять его можно — должность обязывала поддерживать порядок в войске и послушание Москве, но запретить казакам заниматься своим извечным делом он не мог, да и, говоря по-честному, не хотел.

29 июля 1686 г. Войско Донское получило из Москвы до­зволение сухим путем и морем нападать на владения турецкого султана и крымского хана. Казаки приняли эту весть «с радостию». Правда, радость их была сильно омрачена пожаром, случившимся в ноябре 1687 г., уничтожившим их столицу Черкасск и надолго задержавшим активные боевые дейст­вия против азовцев. В своей челобитной они писали: «...погорели мы всем Войском без остатку и всем до конца разорилися, ... все погорело, а пороховая казна поднялась». В последующие годы казакам было послано шесть полковых пушек, 50 пудов пороха и 200 рублей на строительство собора.

«Царское жалованье Войско Донское начало получать со времен царя Федора Иоанновича; оно состояло в деньгах, продовольственных и воинских припасах, а иногда посылались оному пушки, железо, лодочные трубы, писчая бумага, для церквей колокола, ладан, церковное вино, книги и проч.»

С точки зрения властей, казаком считался тот житель Дона, который был записан в реестр для получения денежного и хлебного жалованья и был полноправным членом войскового круга. В реальной жизни превращение беглого в казака случалось уже в момент пересечения им границы Вой­ска Донского: отныне он становился свободным человеком, не несшим повинностей ни помещику, ни государству.

Конечно, до получения пришельцем прав полноценного казака было еще очень далеко: он не имел ни лошади, ни оружия, не участвовал в собраниях войскового круга и т. д.

Несмотря на зависимость от центральной власти Войско Донское по существу оставалось самостоятельной единицей. И это подразумевалось практически всеми историками. В 1689 г. было заключено перемирие между казаками и азовцами. Но вот что примечательно. «Перемирие это азовцы действительно соблюдали свято в отношении только к казакам, но границы российские (курсив мой. — Н. Н.) беспрерывно были обеспокоиваемы от них» (Сухоруков 1990). Такой пассаж лишний раз свидетельствует о том, что в глазах сопредельных государств Войско Донское и Московское государство были суть различные государственные образования.

Москва смогла терпеть эту вольницу, противоречившую самой сути самодержавия и крепостничества (на Дону не было представителей правительственной администрации — воевод и воеводских канцелярий, там утвердились демократические порядки — высшим органом власти являлся Войсковой Круг, избиравший атамана и судей) и к тому же самостоятельно осуществлявшую внешние сношения с ближайшими соседями — калмыками и ногайцами до тех пор, пока услуги казаков были ей необходимы.

Но как только казачьи земли превратились во внутреннюю область страны, правительство развернуло активное наступление на автономию Дона. Это случилось после взятия Азова в 1696 г. (Павленко 1997).