Конкурс Александра вощинина. Силуэты далёкого прошлого
| Вид материала | Конкурс |
| Глава 8. Хвалынск. Зима 1942–1943 годов Глава 9. Зима 1942 – 1943 годов. Хвалынск Глава 10. Хвалынск. Зима 1942–1943 годов (продолжение) |
- Программа кружка «Моя родословная» (144 ч.) Учебно-тематический план, 222.68kb.
- Д. Ф. Сафонов из далёкого прошлого, 2145.16kb.
- Данная курсовая работа представляет собой взгляд на рекламу, а точнее применение такой, 381.53kb.
- «силуэты» (1969) 1, 45.96kb.
- Из доклада секретаря ЦК вкп(б) А. Жданова, 69.74kb.
- Аскар кишкембаев, 76.41kb.
- Кристофер Найт, Алан Батлер Мистерия Луны, 7995.39kb.
- Кутузов и его время, 447.76kb.
- Исследовательская работа по дисциплине «Литература», 185.3kb.
- Методическая разработка урока Тема: «Многофигурная композиция «Бал 19 века. Силуэты», 268.81kb.
Второй год войны.
Саратов – Хвалынск
В первые осенние дни мама задала мне провокационный вопрос: «Как пережить зиму?» Я, откровенно говоря, не задумывалась о зимних трудностях, но мама решила пустить в комнату квартирантов – мужчин, лучше военных или железнодорожников, а самим жить в тёмной. Я не согласилась с мамой, попросила объяснить, как мы там разместимся. Из-за крошечных размеров этой полутёмной проходной комнаты там нельзя поставить даже одну кровать. Неизвестно, согласятся ли квартиранты шагать через спящих на полу хозяев, так как большинство квартирантов требуют за хорошие деньги хороших условий. Где я буду мыться, одеваться, готовиться к занятиям? Из-за того, что в кузню нам поселили эвакуированного старика, мы все вещи перенесли в тёмную, которую зимой использовали как туалет. Ведь мама первая «сорвётся» в таких условиях и отравит жизнь себе и окружающим.
Как-то раз мама встретилась со своей портнихой подругой Зинаидой Андреевной Галлах. Зинаида Андреевна пообещала маме забрать дочку из Саратова в Хвалынск.
Через несколько дней Зинаида Андреевна достала пропуск на двоих для поездки в Хвалынск за продуктами для её больного сына. Я ехала в качестве сопровождающей. Подразумевалось, что я останусь в Хвалынске. Меня ничто не насторожило, так как у Зинаиды Андреевны был больной туберкулёзом сын, и она заботилась о нём как одержимая.
* * *
Итак, поздним осенним вечером пароход «Баранов» отошёл от пристани, без огней из-за светомаскировки, и медленно двинулся почти вплотную к непривычно тёмному берегу. Пассажиров 1-го и 2-го классов было мало. В салоне имелся коммерческий буфет, цены были приемлемыми, только хлеб отпускали по талонам.
В Хвалынск прибыли через сутки, причалили без гудков к тёмной пристани. Пассажиры, по одному, поднимались по узкому, без перил трапу на дебаркадер и подвергались тщательному досмотру. Кругом стояли вооружённые солдаты.
Когда подошла наша очередь, то моя спутница быстро шмыгнула вперёд, сунула мне в руки документы и исчезла, как змейка, в тёмном боковом проходе. Меня задержали.
Оказалось, что в пропуске я фигурировала как бабушка мальчика. Этому не поверили ни я, ни контролёр. У последнего, видимо, возникла мысль: «А где же мальчик?», и он с опозданием попытался найти его или Галлах Зинаиду Андреевну, на которую был оформлен пропуск. Их нигде не было видно. Меня с задержанными мешочниками отвели в зал ожидания и оставили там под охраной солдата с ружьём. Дверь плотно не притворили, и в щель я вдруг увидела дедушку, гуляющего взад и вперёд по пустому, слабо освещённому проходу. Я глазам своим не поверила: дедушка в такое время совершает «променад» по пристани! Но дедушка снова промелькнул в дверной щели. Я крикнула:
– Дедушка!
Он удивлённо остановился, оглянулся и решил, что ослышался. Тогда я снова крикнула:
– Дедушка, я здесь, в зале ожидания!
Дедушка подошёл к двери, узнал, в чём дело, и пошёл в кабинет заведующего пристанью Максимова. В кабинете заседала комиссия по борьбе со спекулянтами и дезертирами. Недоразумение быстро разъяснилось, обвинений никаких не предъявили, без задержки вручили мне документы, а «саму бабушку» – её дедушке.
Появление дедушки в неурочный час на пристани объяснилось очень просто: дедушка провожал «саратовских и московских» на их законное место жительства в Саратов. Они уезжали на том же пароходе, на котором я приехала в Хвалынск.
Лиля, баба Лиза и дети сидели на чемоданах среди толпы других пассажиров в узком проходе, вход и выход из которого охраняли вооружённые солдаты. У них уже проверили документы, и поэтому никого не подпускали даже к перегородке. Я не могла проститься с родными, с которыми не виделась почти год, только помахала им издали рукой и в подавленном состоянии пошла за дедушкой домой. Бабушка, ещё не пришедшая в себя от «нашествия саратовских и московских», встретила новую «эвакуированную из Саратова» с радостью.
Глава 8.
Хвалынск.
Зима 1942–1943 годов
На другой день я пошла к заведующей районо Макловской Римме Николаевне и встретила очень радушный приём. Макловская после краткой беседы направила меня в НСШ №3 преподавателем физики в 6–7 классах.
Школа помещалась в здании дореволюционной постройки и была мне хорошо известна ещё с раннего детства. В ней учились мои подруги Сорокины, в ней я впервые «вышла на сцену» и имела потрясающий успех.
Директор школы Москалева Лидия Панфиловна и почти все учителя знали меня с детства. Кто же в то время не знал внучку доктора Каришнева? Все они в неофициальной обстановке звали меня Алечкой, но для учеников я стала Александрой Сергеевной.
Перешагнув порог 7 «А» класса, я сразу почувствовала искренний интерес учеников, постаралась закрепить хорошее отношение к себе, заговорила с ребятами и сама незаметно втянулась в учебный процесс, полюбила это дело, ребят, а они полюбили меня и сохранили добрую память обо мне на долгие годы.
* * *
В начале октября произошла «маленькая» неприятность. К нам прислали завучем демобилизованного по ранению молодого учителя биологии и химии. Ему отдали уроки химии в седьмых классах (4 часа в неделю). Химию вела по совместительству Анна Петровна Радищева – ещё один «птенец» знаменитого гнезда Радищевых.
Анна Петровна – тихонькая, простенькая, неразговорчивая, быстро нашла дорогу в кабинет заведующей районо Макловской и убедила ту отдать ей в школе №3 вместо химии все уроки физики (12 часов в неделю). Макловская согласилась, тем самым приведя в ужас директора школы Москалеву. Возражения директора школы Москалевой не повлияли на Макловскую.
На другой день, ничего не ведая о произошедших в моей судьбе изменениях, я пришла на занятия. Лидия Панфиловна немедленно отправила меня в районо к Макловской и посоветовала спокойно, но решительно защищать свои права, доказывая необоснованность и несправедливость принятого решения, но даже намёком не упоминать о допущенной при этом ошибке. Римма Николаевна не могла ошибаться!
Я последовала мудрому совету директорши, изложила Римме Николаевне подлинную суть изменений в школе, напомнила, что совместитель Радищева теряет всего 4 часа в неделю, а я остаюсь без работы. Я предложила вариант, удовлетворяющий всех: Радищева возьмёт
4 часа физики в шестых классах, а я останусь в седьмых.
Римма Николаевна похвалила меня за сообразительность, вспомнила о моих успехах в школе, особенно по математике, и неожиданно передала мне уроки математики в седьмых классах нашей школы, так как немолодой преподаватель математики, имевший отсрочку от призыва в армию из-за болезни жены, после её смерти поступает в распоряжение военкомата, который будет решать его судьбу и судьбу малолетней дочери, а школа остаётся без математика.
С этими новостями и приказом о моём новом назначении я прибежала в школу и привела в неописуемую радость директоршу. Причину такого взрыва положительных эмоций я вскоре узнала, по ошибке войдя в класс, где вела урок Радищева. Ребята, скачущие по партам, «сидящие на шее» Анны Петровны, самоотверженно прикрывающей своим телом стеклянные наглядные пособия на учительском столе, увидев меня, вмиг оказались на своих местах, а я, извинившись, вышла из класса и никогда больше не интересовалась «успехами» этой горе-учительницы.
Я, конечно, знала, что Анна Петровна доработала до пенсии и, выйдя на заслуженный отдых, отдалась присущей многим Радищевым страсти – живописи. Она рисовала в классической манере миниатюры, на которых изображала цветы и хвалынские пейзажи, которые ничем не напоминали декадентские «изыски» её двоюродного брата «Лёвушки». Абстрактные рисунки этого новатора в живописи когда-то покрывали все стены особняка, принадлежавшего до революции Радищевым и предназначавшегося в приданое Ольге Алексеевне.
После революции в течение многих лет там размещалась городская библиотека, а потом картинная галерея им. Петрова-Водкина.
Одно панно работы «Лёвушки» чудом сохранилось в тёмном углу коридора при входе в помещение с улицы. Постоянно заглядывая в библиотеку, я заметила за высоким пустым книжным шкафом верхнюю часть пёстрого настенного рисунка. Бабушка рассказывала мне историю рисунка за шкафом, с улыбкой вспоминала о том «фуроре», который сопутствовал появлению этих «шедевров», и о том, как весь город ходил любоваться очередной выдумкой «Лёвушки», которого, в отличие от всех других членов семьи Радищевых, никто не воспринимал всерьёз. Юношеские поиски не помешали ему серьёзно заняться живописью, литературой. В родной Хвалынск Лев Алексеевич, кажется, приезжал, но не жил в нём постоянно.
* * *
Лет через двадцать пять обида у меня улеглась, и я вместе с мамой иногда навещала Анну Петровну. Она с подругой Боевой, художницей из Саратова, жила в почерневшем от времени флигеле на Первомайской улице. Этот флигель Радищевы выстроили для своих одиноких и безродных состарившихся слуг, выразив таким образом благодарность людям, верно прослужившим своим хозяевам многие годы.
В этом домике под развесистой одичавшей грушей, усыпающей несъедобными плодами двор, крышу дома и головы гостей, незаметно ушла из жизни праправнучка знаменитого Радищева, Анна Петровна, скромный учитель и неплохой художник.
* * *
После волнений из-за моего увольнения из школы и немедленного восстановления в правах начались рабочие будни.
Я прежде всего стала знакомиться с каждым учеником индивидуально. Разговаривала с ним о нашей совместной работе, спрашивала, что делать. Предупреждала о дополнительных занятиях, советовала их не срывать и т.д.
В душу ученикам я не пыталась проникнуть, никогда ничего личного не выпытывала, только отвечала на вопросы, внимательно слушала их откровения, иногда очень курьёзные. Дешёвым, притворным «сюсюканьем» авторитет не завоёвывала.
Я никогда не забывала рассуждения Макаренко в «Педагогической поэме» о том, что влечёт учеников к учителю, даже нелюдимому, странному, не обращающему внимания на обожающих его ребят: это, прежде всего, высокое мастерство специалиста, знание всех тайн своей профессии, любовь к работе, непроходящая, на всю жизнь.
Я понимала, что учитель должен быть специалистом высокого класса, владеть педагогическим мастерством, понимать психологию ребёнка и неназойливо руководить им. Теоретически я владела всем, что необходимо начинающему педагогу. Ещё в детстве я читала статьи в мамином «Женском журнале» о воспитании ребёнка в семье, в школе училась у прекрасных педагогов (Серов М.Н., Карпенко В.В., Ярондай И.П.), позднее перечитывала несколько раз «Педагогическую поэму», с интересом слушала лекции Каменоградского, и мне было бы стыдно, если бы я не справилась с порученным делом. Я стала приобретать практические навыки ежедневно, совершенствовать их. По примеру Карпенко я начала заниматься дополнительно с отстающими после уроков не менее одного часа ежедневно. В двух классах отстающих набралось человек тридцать. Я их разделила на две группы и занималась с каждой группой отдельно два раза в неделю. Занятия я начала с повторения материала за 6-й класс. Ребята почти всё позабыли за лето и за первую четверть седьмого класса. Больной, подавленный несчастьем в семье, учитель почти не занимался с учениками, часто пропускал занятия.
Остальные ученики, достаточно сильные в математике, тоже захотели заниматься у меня дополнительно, и я пошла им навстречу. Один раз в неделю стала прививать любовь к математике не только решением программных задач, но и оригинальными шуточными вопросами на сообразительность, знакомством с занимательными книгами Перельмана. По сути дела, я организовала математический кружок. Слабые ученики быстро подтягивались, и некоторые даже стали оставаться на занятия кружка.
Успехи моих ребят были поразительны. Проверочную работу по алгебре, присланную в конце второй четверти из районо, они выполнили правильно, быстро, получив высокие оценки. Исключением были два-три ученика, которые просто не могли учиться из-за своей умственной отсталости. Их держали в школе по разным причинам. Выделялась среди них Савенкова, маленькая, тщедушная девочка с громадной головой, – настоящая сова. Сидит часами безмолвная «сова-совушка» за партой и блаженно улыбается. Её не исключали из школы по просьбе дедушки. Девочке нужна была справка, что она «прослушала курс неполной средней школы». Без этого документа её не могли взять ученицей в швейную мастерскую. Всем было жаль больную сиротку, и она тихо сидела в классе.
* * *
Если бы я тогда знала, что эта «сова-совушка» приходится дальней родственницей Нади Елатонцевой, что она переживёт всю Надину родню и окажется в руках ловких людей, завладевших её домом после смерти деда! «Новые хозяева», желая поскорее избавиться от такой обузы, спаивали её. Узнала я о судьбе Савенковой через сорок лет, случайно.
* * *
Осенью и зимой темнеет рано. Вечерами в столовой разжигали буржуйку. Бабушка что-то готовила на ней, а я подвигала к печке ломберный стол и при свете коптилки готовилась к урокам, а потом приступала к повторению университетского курса по неорганике и органике. Нужные мне учебники нашлись в городской библиотеке. А вот учебника по физхимии Раковского ни у кого в Хвалынске не было, о чём я очень жалела. Я боялась растерять знания из-за вынужденного перерыва в учёбе, надеялась вернуться в университет через год.
В субботу и воскресенье науками я не занималась, читала художественную литературу или встречалась с преподавателем арифметики в 5–6 классах нашей школы, Верой Петровной Харитоновой. Сдружились мы прежде всего потому, что вели один и тот же предмет в школе. Кроме того, в нашем пожилом учительском коллективе мы оказались самыми молодыми, начинающими коллегами. Завуч и физкультурник внешне и по годам были старше нас. Ими по очереди интересовалась Вера, но безрезультатно, так как они выбрали себе в жёны других девушек и этим доставили Вере много горя.
Более разных подруг придумать невозможно. Целыми вечерами мы играли в карты и грызли семечки, недолго разговаривали о событиях в школе. Но чаще всего мы болтали не о политике, войне, литературе, а о всякой чертовщине, приметах, гаданиях. Не веря в Бога, Вера верила в нечистую силу, в предсказания и т.д. Вера, неудачно влюбляясь, всегда раскладывала карты на себя и, когда карты «уставали от повторов», из вежливости, на меня. К этому народному ритуалу познания тайн прошедшего и будущего я относилась с насмешливым любопытством, но помалкивала. Я проникла в неведомую мне область народных поверий, глубину тёмной человеческой души, только сверху чуть затронутую современной цивилизацией.
Поэтому мы не могли пропустить Крещения.
* * *
Когда я сказала бабушке, что собираюсь гадать на Крещение и Вера будет руководить этим мероприятием, бабушка неожиданно заинтересовалась, как мы будем испытывать судьбу. Наши действия показались ей примитивными, и она решила познакомить нас с мало кому известным гаданием на картах, являющихся копией знаменитых карт мадам Ленорм43. С помощью этих карт гадалка предсказала судьбу Наполеону.
Такие карты имелись у Клавдии Владимировны Исаевой, друга семьи Фитингоф и нашей общей знакомой. Она была эвакуирована из Москвы в Хвалынск. Клавдия Владимировна никому эти карты не показывала, но по первой просьбе бабушки, без колебаний дала их нам. К картам прилагался переведённый с французского текст, объясняющий значение выпавшего расклада для судьбы гадающего.
Внешний вид карт поражал своей необычностью и красочностью. Я гадала первой. Карты предсказали мне нелёгкую судьбу: бедность, тяжёлый труд и одиночество. Что выпало Вере – не помню, но что-то нерадостное, опечалившее Веру.
Чтобы как-то преодолеть неприятное ощущение, мы решили на сон грядущий сложить под подушкой «колодец». Вдруг русское гадание будет более оптимистичным, чем французское?
Во сне я уезжала на пароходе в Саратов. На мне было новое платье, а спутником моим оказался незнакомый молодой человек в сером костюме и больших очках в чёрной оправе.
Ни я, ни бабушка не придали большого значения всем этим предсказаниям, но Вера просто вцепилась в незнакомца, без конца твердила, что я узнала свою судьбу. В результате неоднократных повторений о встрече с суженым весной по дороге в Саратов я не забывала «пророческий» сон под Крещение, но не могла подумать, что это «сон в руку» и я действительно встречусь с человеком, судьба которого станет и моей судьбой.
Глава 9.
Зима 1942 – 1943 годов. Хвалынск
В нашем небольшом школьном коллективе вечно что-то происходило. Помимо уроков, дополнительных занятий и классных собраний девочки седьмых классов принимали активное участие в самодеятельности. Хоровое и сольное пение, декламация, танцы готовились не только для утренников в школе. С довольно обширной программой школьницы часто выступали в госпиталях для раненых, занимали не последние места на городской олимпиаде. Всё это они делали самостоятельно, без подсказок. Общее руководство брала на себя Галина Николаевна Микулина (Кочешкова), а сопровождала юных артисток Вера Петровна Харитонова.
* * *
Широко развернулось тимуровское движение. Командиром тимуровцев оказался самый маленький, худенький мальчик с изуродованной левой рукой – Володя Благман. Володя отличался большими организаторскими способностями, прекрасно учился, много читал. Из нашей домашней библиотеки Володя и семиклассница Тамара Абрамова постоянно брали книги. За зиму они перечитали Купера, Станюковича, Гарина-Михайловского и других писателей прошлых лет.
Я часто удивлялась, как удаётся Тамаре выкраивать время для чтения. Отец у неё погиб, мать от переживаний превратилась в полусумасшедшую, и Тамара оказалась главой семьи, отвечающей за мать, младших сестёр и братьев. Как они ухитрялись существовать на небольшое пособие, никто не понимал. Но ежедневно Тамара приходила в школу опрятная, спокойная, хорошо училась и после окончания уроков, не торопясь, уходила домой.
* * *
Дети в нашей школе почти все были исконными жителями хвалынской окраины – мещанами. Жили они трудно, плохо питались. У каждого в семье не всё обстояло благополучно всех затронула война. Дети военного лихолетья ничем не напоминали моих сверстников начала 30-х годов. Дети были одеты бедно, но опрятно, отличались подвижностью, вежливостью. Они хотели учиться. Без особого принуждения занимались общественной работой, стремились сделать что-то для фронта.
Помощь детей фронту чаще всего выражалась в посильной подсобной работе на хвалынской продуктпереработке и в активном, непрерывном похрустывании на их зубах морковок, кочерыжек и сушёного картофеля, которыми ребят щедро наделяли женщины-работницы.
За проработанный на производстве день (4 часа) детям и сопровождающим их учителям выдавали талон на хлеб, что было далеко не лишним.
На большой перемене ученики бесплатно получали по тарелке густого, ароматного супа, который варили в подсобном помещении. Учителя за порцию супа платили какие-то гроши.
* * *
Кроме прямых обязанностей в школе, учителей постоянно привлекали к выполнению общественных поручений, например, к учёту скота в частном секторе. Учителя вели просветительскую работу в городе, собирали или мастерили с ребятами вещи для посылок на фронт, посещали госпитали и т.д.
* * *
Как все граждане Советского Союза, учителя подписывались на военные займы в размере полутора-двухмесячного оклада, платили подоходный налог, отчисляли деньги в профсоюз, на комсомольские или партийные взносы. Мужчины призывного возраста, имеющие отсрочку, облагались очень высоким военным налогом. С бездетных женщин и незамужних девушек старше 25 лет брали налог за бездетность (стыдный налог по народному понятию). Если учитель выписывал в силу необходимости в аванс более крупную сумму, чем обычно, то, получая расчёт, частенько только ставил свою подпись в ведомости.
* * *
Приближался конец второй четверти – каникулы для учащихся, весёлый праздник – Новый год. В школе, кроме ёлки, старшеклассников ожидал бал с танцами под патефон до глубокой ночи.
Очень бедным ученикам, сиротам ещё до праздника выдали ордера на обувь, одежду, денежное пособие.
Мне и Вере поручили организовать установку ёлки в зале, украсить её игрушками, хранящимися в двух больших ящиках с довоенных времён. Девочки-семиклассницы помогали нам во всём, мастерили игрушки, флажки из цветных кусочков бумаги, материи, ёлочных веток. Учителя-мужчины занимались установкой дополнительного освещения зала, укрепляли ёлку, развешивали гирлянды. Многие мальчики-семиклассники помогали им. Мы работали «с огоньком», не считаясь со временем, усталостью.
Галина Николаевна отвечала за художественную часть. С обострившейся язвой желудка, изнемогая от боли, она с весёлым лицом, без жалоб делала свою работу.
Интересная, темпераментная, остроумная, Галина Николаевна мне всегда нравилась, а узнав её ближе, я была покорена её выдержкой, волей. Каждый день, придя с очередного урока в учительскую, она молча ложилась на сдвинутые стулья за шкафом (в «кабинете» директора) и ела мел, которым были набиты её карманы. Звонок поднимал её на ноги, и она снова шла на урок, как ни в чём не бывало.
* * *
Я с нетерпением ждала начала учительской конференции. На таком совещании я впервые должна была присутствовать как равноправный член. Я надеялась узнать что-то полезное от опытных учителей на секции математиков. Кроме того, я мечтала встретиться с Надей Елатонцевой и Зиной Дубровиной. С Надей я обменивалась редкими письмами, а о Зине я знала только то, что мне рассказала её мать, Мария Дмитриевна, ещё осенью.
Глава 10.
Хвалынск. Зима 1942–1943 годов
(продолжение)
В течение ноября –декабря почти ежедневно приходил в нашу школу Владимир Дмитриевич Микулин и около часа сидел в учительской, развлекая присутствующих коллег весёлыми анекдотами, смешными случаями из жизни школы №4, где он работал несколько лет. Объяснял он свои посещения беспокойством за больную жену. Ожидание конца занятий в кругу хохочущих женщин Владимира Дмитриевича не тяготило.
Весь учительский коллектив ждал его появления на вечере 31 декабря. Стоило Владимиру Дмитриевичу переступить порог празднично украшенного зала, как сразу же послышался смех, на уставших лицах учительниц появились улыбки.
На этот раз Микулин повествовал, как учительница французского языка из Кишинёва проводила перепись скота в Репьёвке дня два назад.
Русские немолодые сёстры, эвакуированные из Кишинёва, были до удивления далеки от всего, что связано с жизнью людей в любой другой республике СССР. Старшая сестра, более практичная и умная, держалась увереннее, но обе они олицетворяли собой нищету, одиночество и страх перед будущим. Обе они имели хорошее образование, знали несколько языков. Чтобы поддержать их, им предоставили уроки иностранного языка в школах, но от внешкольных нагрузок их никто не освобождал. Поэтому им поручили провести учёт скота в частном секторе. Проконсультировавшись у Микулина, наша «француженка» в домах репьёвских обывателей творила чудеса. Она переспрашивала хозяек, что такое тёлка, является ли боров «мужем» свиньи и где его «жена» находится в настоящее время, и почему на «стадо кур» держат одного петуха и т.д. Она боялась, что от неё утаят какую-нибудь «голову» и строго накажут за это. Вид несчастной женщины (прикрученные проволокой подошвы солдатских ботинок, рваные платок и пальто) не способствовал вежливому обращению с ней ошарашенных баб, и они выгоняли её из дома, поливая потоком отборной ругани. Вернувшись в школу, «француженка» с плачем выложила все свои обиды Микулину. Больше всего она боялась крутых мер со стороны работников ГПУ за невыполненную работу. Микулин её успокаивал.
* * *
Встреча с Надей удовольствия не доставила.
Надя находилась в упоении от дружбы с учительницей математики из сосново-мазинской школы. Надя окрестила её «принцессой Ирэн» и могла говорить только о ней, о её непонятных отношениях с мужем-лейтенантом, находящимся на фронте. Этот фиктивный муж, влюблённый в Ирэн, терпел все её капризы безропотно, ждал конца войны, когда «дама его сердца» увенчает героя «лаврами» и станет настоящей женой.
Когда я познакомилась с «принцессой Ирэн», то увидела довольно интересную городскую девушку, умную и с большим самомнением. Ко мне она отнеслась очень холодно. Оставшись с Надей наедине, я сказала, что Ирэн далеко не принцесса из сказки, а расчётливая девушка, которая боится получить изуродованного инвалида-мужа, от которого будет трудно избавиться. От фиктивного мужа отказаться проще, и совесть будет спокойнее. Надька промолчала. Вскоре в Сосновую Мазу приехал муж Ирины. Он был ранен, лежал в госпитале, а после выписки из госпиталя его отправили не на фронт, а на стройку в тылу, где были нужны специалисты его профиля. Фиктивная жена сразу собрала чемодан и укатила с мужем строить семейное гнездо, не дожидаясь конца войны.
Надька разочаровалась в «сказочной принцессе Ирэн» и впоследствии никогда не вспоминала о своём кумире, так как поняла, что её водили за нос.
* * *
С Зиной Дубровиной мне не удалось поговорить по душам. У директора школы в сельской глубинке накопилось много претензий к районным начальникам, и она занималась хозяйственными делами с утра до ночи.
* * *
В один из холодных январских вечеров в доме родителей неожиданно появился брат моей мамы, Роман – оборванный, замёрзший, потерявший себя человек.
От ужаса и горя бабушка потеряла самоконтроль, взорвалась, стала кричать, попрекать сына за желание сесть на шею старикам, за неумение самостоятельно устроиться. Она стала гнать Романа из дома, немедленно, куда угодно. Дедушка сопел носом, ждал конца бабушкиной истерики. В полной растерянности Роман спросил:
– Куда же мне идти?
Услышав его слова, я вскочила с места и набросилась на бабушку:
– Опомнись, что ты говоришь! Ты до конца жизни не простишь себе этих слов! Прекрати гнать сына из родного дома. Накорми его, чем сможешь, напои чаем. Пусть спит в дедушкином кабинете. Раз дедушка не замёрз там, то и Роману ничего не сделается. Завтра утром успокоишься, и всё обсудите. Роман – здоровый, не старый мужчина, может заниматься физическим трудом, не пропадёт.
Я никогда в жизни так не кричала на бабушку.
Бабушка безропотно принялась готовить Роману еду, достала чистое постельное белье, старое дедушкино пальто, чтобы накрыться им поверх одеяла.
Роман жил в Хвалынске всю зиму, перебивался случайной работой. Бабушка смирилась, никогда не попрекала Романа. Занимаясь своими делами, я почти не разговаривала с дядей, но чувствовала, что он не забывает моего заступничества и любит свою племянницу ещё больше.
В дальнейшем целым рядом больших и мелких поступков Роман выражал свою благодарность мне.
В августе 1963 года Роман, не преодолев отчаяния от крушения своих надежд, в полном одиночестве в Белоруссии (с. Липово) покончил с собой. В завещании, написанном от руки, он оставил все свои сбережения старшей сестре Тамаре, «у которой дочь – вдова с детьми». Юридически я не наследовала даже копейки из Романовых денег. Этой припиской Роман напомнил сёстрам о существовании любимой племянницы и о своём желании отблагодарить её за доброту и чуткость.