От автора Моему замечательному земляку и настоящему мужчине Зие Бажаеву посвящается

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 16

Демократия и муниципалитеты
Интересны мысли ученого о местном (муниципальном) самоуправлении как гарантии освобождения личности от излишней чиновничьей опеки, невозможности отчуждения власти от народа в пользу бюрократии. Он полностью разделял мнение А. Чаянова о том, что старая власть меньше боялась голода и народного восстания, чем народной самодеятельности¹².

Основной идеей Туган-Барановского о муниципальных основах демократизации является необходимость наделения местных ячеек самоуправления широкими хозяйственными и социальными правами. «При распределении хоззадач между государством и различными муниципалитетами должно быть правило, чтобы все, могущее быть выполнено муниципалитетами, возлагалось на последние»¹³. В этом, собственно, и состоял ключ к его представлениям о гражданском обществе с сильной экономикой.

Ученый мечтал, что со временем местное самоуправление в нашей стране не только получит качественно новый уровень развития (а определенные его традиции складывались еще до первой мировой войны, когда в Киеве, например, даже прошел съезд по вопросам местного самоуправления и самофинансирования), но и превзойдет другие страны. Чтобы иметь точки отсчета, он постоянно и тщательно изучал мировой опыт местного самоуправления.

Попытаемся хотя бы бегло перечислить права, возможности и сферы деятельности органов самоуправления, какими они виделись Туган-Барановскому и его последователям. Они заключаются примерно в следующем:

регулирование поступлений в городскую казну налогов, необходимых для ведения общегородских дел;

подбор и наем городским выборным советом высококвалифицированных специалистов для ведения городского хозяйства (в сравнительно небольшом городе их может быть до тысячи человек, что лишний раз подтверждает истину о схожести управленческого аппарата с летательным,– качество того и другого не характеризуется словами «большой» или «маленький»: аппарат может быть либо работающим, либо неработающим);

надзор за качеством школьного и высшего образования, финансовая помощь новым образовательным программам (этот пункт традиционно считался одним из важнейших в деятельности российских земств);

координация деятельности и помощь многочисленным самодеятельным городским объединениям, определение их «фронта работ» – дежурство в больницах, домах престарелых, ликвидация экологических бедствий и т. д.;

опросы общественного мнения по важнейшим вопросам жизни города;

создание и публикация истории города с упоминанием всех лиц, когда-либо помогавших городскому хозяйству (городской патриотизм считался сильным стимулом деятельности граждан);

контроль за деятельностью городских органов охраны порядка, их руководителей;

проведение городских праздников и многое другое.

Даже такое краткое перечисление прав и возможностей местных органов самоуправления, которые не только обосновывались, но и внедрялись в России и в Украине, показывает, что у нас есть и традиции, и возможности. Есть и стремление не идти, вечно кого-то догоняя, а создать такие формы местной самодеятельности, чтобы они могли быть примером для других. Не об этом ли мечтал Михаил Иванович Туган-Барановский?

Природа и свойства власти
Оригинальны и несомненно актуальны рассуждения ученого о природе и свойствах власти. Выступая против господствовавших тогда взглядов, согласно которым власть – это средство, а конечная цель – экономическая выгода, материальный интерес, богатство и т. д., Туган-Барановский пытался показать, что существуют общественные структуры, социальные типы, для которых, напротив, экономическая выгода, богатство выступают лишь средством к власти, что характерны ситуации, когда люди борются не только за богатство, но и за власть как определенную самоценность.

Исходя из последнего борьба за власть, по мнению Туган-Барановского, имеет собственную историю, не сводимую, в частности, к истории борьбы социальных слоев или личностей за экономические блага. «Политическая история, – писал он, – сохраняет наряду с экономической свое самостоятельное значение»¹⁴.

С подобным положением можно спорить, но оно глубже воззрений тех, кто лишал политику самостоятельного значения, полностью сводя ее к экономическому или иному основанию, что, например, делал Бухарин, критикуя Туган-Барановского.

Оценка последним природы власти, сущности политики выглядит значительно реалистичнее и по сравнению с другим крупным ученым – Михаилом Грушевским, который отстаивал идею существования жестких детерминационных связей между политикой и иными сферами общественной жизни: «Политические события подчиняются законности еще более абсолютной, чем математические ряды. Поэтому здесь даже больше, чем в науках естественных, возможно предвидение, выводы на будущее из фактов прошлого»¹⁵.

Короче говоря, при всей полемичности идей ученого, касающихся природы власти, одно ясно бесспорно: его подход к политике требовал создания специальной науки – профессиональной политологии со своим собственным предметом исследования и методами анализа. Одним из важных разделов этой науки, следуя логике Туган-Барановского, должна была стать теория, которую можно было бы назвать на современном языке теорией формирования элитных властных групп.

В отечественной науке эта тема долгие десятилетия практически не существовала. Даже на сегодня созданы лишь единичные исследования, посвященные закономерностям возникновения и эволюции элитных общественных групп. С помощью современного арсенала математического моделирования уже доказано, что элита (т. е. совокупность элементов, субъектов, по ряду показателей лучших всей остальной массы), предоставленная естественному ходу вещей, может в зависимости от правил, по которым заменяются выбывающие из нее элементы, оставаться группой лучших, а может и деградировать, растворяясь в общей массе, а то и превращаться в антиэлиту, вбирая в себя элементы, качественно противоположные исходному эталону.

К весьма похожим выводам пришел Туган-Барановский более 80 лет назад, рассматривая то, каким образом формировались в различных политических системах правила отбора представителей власти, исследуя философские обоснования этих правил.

Здесь он приходит к заключению о конечной неэффективности правила, согласно которому предпочтение в обществе отдавалось лидерам аскетического типа, т. е. имеющим минимальные житейские личные интересы и потребности, что вроде бы должно было гарантировать общественность от использования ее лидерами власти в собственных корыстных целях, а поэтому и от искушения для последних захвата чрезмерной, не требуемой обстоятельствами власти. Соответственно он выступал и против уравнительного принципа оплаты подобных лидеров – «не выше среднего заработка рабочих».

Во-первых, по мнению ученого, поскольку власть имеет самоценность, то минимальность материальных потребностей не гарантирует лидеров от стремления ко все большим объемам личной власти. Во-вторых же, подчинение политического руководства общим результатным принципам оплаты по труду более эффективно и реалистично, чем создание искусственно низкого потолка их заработка, ибо в последнем случае общественные деяния вождей будут опираться не только на их мораль, но и на материальный интерес.

Эти проблемы, относящиеся уже не столько к принципам общей политологии, сколько к «технологии» или даже «механике» власти, имели отнюдь не частное значение. Здесь еще раз подтвердилась истина, что в политике любая мелочь может приобрести решающую роль. Неразработанность механизма формирования материального стимулирования политического руководства, позднейшее фарисейское «пренебрежение» его значением, подчеркивание его вторичности по отношению к стимулам моральным – все это привело к пагубным последствиям.

Одним из них явилось то, что общественно признанные, научно и юридически обоснованные формы оценки результатов политической деятельности для различных категорий работников так и не были созданы. Стимулирование же представителей власти осуществлялось не столько через открытые каналы, сколько через скрытые (пайки, «конверты», льготы и пр.), которые находились под прямым или косвенным контролем не закона, а отдельных высших лиц, что создавало возможность их беспрецедентного воздействия на подчиненных, обретения ими громадной власти.

Не имея возможности более подробно остановиться на данном вопросе, отметим только, что сам факт обращения Туган-Барановского к проблемам, однозначно не решенным до сих пор, многое говорит о масштабах прогностических возможностей ученого.

В обширном теоретическом наследии Туган-Барановского обращают на себя внимание также положения о природе власти при социализме, прямо конфронтирующие с мыслями ряда его маститых современников. Если, например, А. Я. Вышинский в своей «Истории коммунизма» доказывал, что коммунизм и социализм – совершенно противоположные системы, ибо суть метода и тактики социалистических органов власти есть террор и насилие, то у Михаила Ивановича на этот счет было иное мнение. Он, в частности, писал, что в подлинно социалистическом обществе «социальная борьба прекратится за полным отсутствием каких-либо поводов к ней»¹⁶. Ученый утверждал, что социалистическая власть будет преследовать лишь культурные цели – и прежде всего цели организации общественного хозяйства. При этом следовало существенное дополнение, имеющее большой методологический смысл: «Это глубинное изменение целей власти должно глубоко изменить и сам ее характер»¹⁷. Говоря же о принуждении как способе отправления государственной власти, он полагал, что оно останется и при социализме, но здесь будет основываться на убеждении, а не на «голом факте силы»¹⁸.

Дар научного предвидения
Размышляя о личности Туган-Барановского, можно вспомнить, что многие современники упрекали его в чрезмерном честолюбии. Но если уж говорить об этой черте, то она, на наш взгляд, была вполне обоснованной: Михаил Иванович был одним из тех ученых, которые подняли многие направления нашей науки до мирового уровня. Кроме того, его честолюбие распространялось в основном на научную сферу. В других же областях он явно демонстрирует пренебрежение к успеху, славе, похвале первых лиц.

Приведем такой характерный случай. Михаил Иванович был прекрасным прогностиком и с большой точностью предсказывал падения и взлеты хозяйственной жизни России (несмотря на это позднее его обвинят в использовании лжеметодик и идеалистических подходов в экономике). После одного из таких сбывшихся прогнозов, указывавших на предстоящий экономический бум, ученого публично поблагодарил «за оптимизм» председатель Совета министров Коковцев. Позднее Михаил Иванович печатно отверг эту похвалу, сказав, что он не оптимист и не пессимист, а ученый, следующий логике развития реальности, вне зависимости от ожиданий политиков. После этого он предсказал ожидавший страну кризис. И этот его прогноз сбылся.

...Михаил Иванович умер в самом начале 1919 года, едва отметив свое 54-летие. К сожалению, он не дожил до того времени, когда В. И. Ленин напишет знаменитые слова о строе цивилизованных кооператоров, строе, где через кооперацию накрепко соединяется личный и общественный интерес, где и общественная собственность насквозь пронизана чувством хозяина. Не узнал он, что Ленин, судя по свидетельству его секретарей, в самом конце своей жизни вновь обратился к трудам крупного ученого и практика М. И. Туган-Барановского.

К счастью, Михаил Иванович не дожил до того времени, когда члены процветающих товариществ, коммун и кооперативов уже не по своей доброй воле эшелонами отправлялись за Семипалатинск и значительно дальше...

Незадолго до своей смерти он высказал наблюдение о зависимости человека, ученого, гражданина от общественного мнения. У человека в любом его социальном качестве только тогда находятся силы для борьбы с современными ему оппонентами, когда он рассчитывает на то, что общественное мнение будущего, общественное мнение потомков постарается его понять.

На кого рассчитывал он? Может быть, именно на нас? Наверное, так, ибо последовавшее сразу за ним поколение не утруждало себя сохранением какой-либо памяти о своем неординарном соотечественнике. Достаточно сказать, что в Национальном музее истории Украины не сохранилось ни одной реликвии, связанной с жизнью этого крупного ученого, который родился и умер в Украине, который внес, при всех своих ошибках и заблуждениях, несомненный вклад в развитие науки своей Родины, который, наконец, участвовал совместно с В. И. Вернадским в создании Академии наук республики. Нет о нем сведений и в Харьковском историческом музее, хотя ученый родился близ этого города и закончил физико-математический и юридический факультеты Харьковского университета.

О том, где и когда родился М. И, Туган-Барановский, можно подробно прочитать в старых энциклопедиях. Умер же он, как свидетельствуют некоторые современные справочники, «где-то под Одессой»...

Если у Михаила Ивановича когда-нибудь будет достойное его личности последнее прибежище, то на могильном камне можно написать посвященные ему слова некогда знаменитого академика Д. Н. Овсянико-Куликовского: «В его сложной и своеобразной натуре была глубоко заложена потребность свободы мысли и независимости мнений... Он всегда оставался самим собой – не представителем группы, не выразителем определенного течения, а своеобразной личностью, творчески перерабатывающей общее достояние идеи в нечто «совсем свое», «единственное в своем роде».

Впрочем, сам Михаил Иванович был бы, наверное, против того, чтобы после смерти удостоиться почестей как крупный ученый, мыслитель. Он-то ведь был всегда за то, чтобы человеку воздавали сполна и при жизни, и после смерти, ибо он есть человек – существо, равновеликое всему миру. Поэтому, может быть, в память о нем уместнее вспомнить другие слова академика: «Он принадлежал к счастливому клану людей, у которых на всю жизнь сохраняются лучшие черты детской психики: радость бытия, непосредственность переживаний, свежесть впечатлений, искренность и наивность душевного выражения. Свежестью и цельностью души веяло от его обаятельной личности».

¹ Ленин В. И. А. И. Ульяновой-Елизаровой, 16 янв. 1896 г. // Полн. собр. соч. Т. 55. С. 21.
² Туган-Барановский М. И. Теоретические основы марксизма. Москва, 1918. С. 90.
³ Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное явление. Москва, 1918. С. 16.
⁴ Цит. по: Кудряшев Ю. Пути советского строительства (1917-1919 гг.). Москва, 1919. С. 14.
⁵ Гольцман А. Реорганизация человека. Москва, 1924. С. 6.
⁶ Там же. С. 11.
⁷ Бухарин Н. Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз. Москва; Ленинград, 1925. С. 92.
⁸ Богданов А. О социализме. Москва, 1917. С. 17.
⁹ Кий. Что такое социализм? Москва, 1917. С. 39.
¹⁰ Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное явление. С. 87.
¹¹ Туган-Барановский М. И. Теоретические основы марксизма. С. 188-189.
¹² Чаянов А. В. Продовольственный вопрос. Москва, 1917. С. 14.
¹³ Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное явление. С. 83.
¹⁴ Туган-Барановский М. И. Теоретические основы марксизма. С. 93.
¹⁵ Грушевський М. Початки громадянства (генетична соціологія). Прага, 1921. С. 12 (перевод наш – Д. В.).
¹⁶ Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное явление. С. 83.
¹⁷ Там же.
¹⁸ Там же. С. 69-70.

Сергей Булгаков: политологические парадоксы
Сергей Николаевич Булгаков (1881-1944) в течение своей долгой и подвижнической жизни был трижды проклят. Оппоненты-ученые из леворадикальных кругов обрушивались на него за отступничество от материалистического мировоззрения, обвиняли в поповщине и мракобесии. Бывшие политические единомышленники проклинали его за предательство марксистской идеи. Консервативные церковные деятели объявляли ему анафему за отход от православной ортодоксии, за неканоническую трактовку церковных постулатов. Знаменательно то, что гневные слова, обличительные эпитеты и проклятья в адрес этого замечательного ученого и педагога, крупнейшего знатока российской духовной культуры, проницательного политика, самобытного религиозного мыслителя зачастую раздавались едва ли не одновременно из диаметрально противоположных научных, общественных и политических лагерей.

Было, было в учении философа, экономиста, политолога С. Н. Булгакова, а затем теолога и духовного наставника отца Сергия (в 1918 г. он стал священником) нечто такое, что вызывало единодушную ярость радикалов и консерваторов, атеистов и верующих, социалистов и монархистов. Может быть, именно то, что он не верил в чудо? Точнее, он категорически был против того вульгарного представления о чуде как тотальном благе, которое возникает из ничего и даруется за что-то, – представления, которое было столь распространено в его (да и не только в его) время.

Булгаков честно и открыто выступал против тех политических течений, философских и даже религиозных доктрин, которые обещали скорый и безболезненный приход всеобщего и безмятежного счастья.

А обещали все. Причем громче всех обещали именно политики, поскольку обещания – это универсальное горючее, которым заправляются политические машины всех марок вот уже несколько тысяч лет.

Кроме того, многих друзей и недругов Сергея Николаевича крайне раздражало то, что ему совершенно не было присуще чувство мести. Если прав наш современник, утверждающий, что свободным человеком движет стремление к свободе, а рабом движет жажда мести, то можно утверждать, что политик и политолог Булгаков был одним из весьма немногих в данной сфере, кто полностью «выдавил из себя раба». Он даже не боролся со своими политическими противниками, поскольку считал, что можно проиграть, борясь с самым слабым недругом, приняв его правила борьбы и тем самым превратившись в его alter ego, зеркально переняв все его пороки и недостатки.

Такие особенности мировоззрения Булгакова, очевидно, обусловили и то, что его имя пока еще менее известно по сравнению с возвращаемыми теперь именами высланных, выехавших в 20-е годы из нашей страны или репрессированных мыслителей. Многие идеи, популярные сегодня, почувствовали бы себя весьма зябко под холодным и беспристрастным взглядом угрюмого старца. Мы все истосковались по благим вестям, по крупицам счастья, мы еще хотим верить в то, что сбудутся обещания политиков, что возможны пусть не чудесные, но хоть какие-нибудь перемены к лучшему. Эта вера, может быть, и является последней опорой нашей жизнестойкости, если не считать, конечно, неприязни и зависти к недругам.

В такой атмосфере нелегко внимать мыслителю, который не обнадеживает, но остерегает, не утешает, но предупреждает, не обвиняет, но прощает, не обещает, но требует усилий. Требует от личности и общества полной честности, духовной смелости и интеллектуального мужества, напряженной душевной работы, новых взглядов на то, что и так кажется слишком новым.

Тем не менее делать вид, что неожиданных, порой парадоксальных выводов отца Сергия не существовало, вряд ли полезно. В период нашей небывалой политизации представляется важным выделить из колоссального и многообразного творческого наследия Булгакова именно его политологические взгляды, причем именно те из них, которые максимально отличаются от нынешних общепринятых. Ведь чем дальше отстоят друг от друга точки зрения на один и тот же предмет, тем шире поле поиска оптимальных решений.

Гуманно ли гуманизировать политику?
Самым, пожалуй, неожиданным покажется современному читателю вывод Булгакова о неплодотворности идеи гуманизма, его скепсис по отношению к политическим попыткам воплощения этой идеи. Но не стоит, очевидно, спешить с обвинениями. Необходимо по порядку рассмотреть все аргументы отца Сергия, предваряя их следующим уточнением.

Дело в том, что столь популярные недавно идеи, которые многим казались новыми, а именно – гуманного социализма, социализма «с человеческим лицом», были достаточно распространены уже в начале века, вплоть до 20-х годов. И у нас, и за рубежом. Тогда существовали и разрабатывались как раз те теоретические модели социализма, где человек выступает самоцелью, где торжествуют общечеловеческие ценности, где права личности имеют приоритет над правами коллектива и государства.

Обществовед И. А. Давыдов, например, писал в предисловии к своему переводу книги французского ученого Лебушера «Гильдейский социализм» следующее: «Человек как самоцель... во всем богатстве и многообразии сокрытых в нем возможностей становится целью, средством, проводником и прежде всего творцом истинно свободных форм гражданской жизни»¹. Сам же Лебушер и его единомышленники рисовали идиллическую картину социалистического общества, где в центре внимания стоит не государство и коллектив, а личность производителя, где главными задачами считаются не проблемы распределения, а производственные и общественные права человека.

Булгаков неожиданно подверг критике не только наш доморощенный вариант тоталитарного казарменного социализма, но, как ни странно, и модели социализма «гуманизированного», казалось бы, совпадавшие с его антропоцентристскими мечтаниями. Более того, он недвусмысленно предостерегал конкретных политиков от выбора гуманизма как единственного критерия верности, реальности выбранного политического курса и принимаемых решений.

Да, понятие «гуманизм» едва ли не самое популярное ныне. Вместе с тем редко кто расшифровывает суть и свое понимание данного понятия. Булгаков, однако, верный научной корректности, давал исчерпывающие характеристики всех категорий, которыми он оперировал.

Гуманизм Булгаков определял прежде всего как полное доверие природе человека, совершенству его потребностей и желаний. И именно эту особенность, чреватую, по его мнению, многими опасными последствиями, демонстрировало социалистическое учение. В одной из основных своих работ – «Христианство и социализм» – он писал: «Социалистическое учение о человеке, без различия оттенков, имеет в своей основе веру в беспредельную способность человеческой природы к совершенствованию, если только она поставлена в соответствующие условия»².

При этом подчеркивалось, что социализм по сути – это и есть частное следствие, порождение и разновидность гуманизма, а не исходный путь движения к последнему, как зачастую трактуют.

Вот эта-то гуманистическая сущность, подоплека социалистического учения, по мнению Булгакова, приводила на практике к целому спектру доктринальных ошибок или упущений и – вот в чем главный парадокс – порождала многие антигуманные политические стратегии.

Социализм, будучи массовым политическим движением, ориентированным на немедленные политические и социальные результаты, в силу своей гуманистической установки должен был исходить из презумпции совершенства потребностей и желаний самых широких масс. То есть, если гуманизм Возрождения обожествлял природу творческой личности, воспевал совершенство лучших представителей рода человеческого, то политический характер социалистического гуманизма требовал делать то же самое по отношению к целым общественным классам.

Подобный тотальный, статистический гуманизм, нивелировавший потенции и качества «высших» и «низших» личностей, заставлял чудовищно упрощать природу человека. Сама мысль, отмечал Булгаков, о губительной стихии страстей, «о трагических противоречиях человеческой природы далека социалистическим верованиям. Их представление о человеке вообще бедно и поверхностно. Для большинства этих учений человеческая природа есть просто tabula rasa, чистая доска, на которой пишет то или другое содержание социальная среда»³.
Соответственно социализм либо отделывался скороговоркой, либо оказывался «безответен перед основным вопросом, что же такое человек, какова природа человеческой личности, человеческого общества»⁴. (Булгаков считал, что лишь Фурье был единственным социалистом, кто вообще поднимал вопрос о «социалистической антропологии» и не растворял человека в социологии.)

Из таких, казалось бы, весьма абстрактных предпосылок социализма вытекали следующие вполне ощутимые политические последствия.

Во-первых, соединение гуманизма с классовым учением приводило в области политического прогнозирования и целеполагания, говоря словами самого отца Сергия, «к новейшего покроя апокалиптике, т. е. вере в чудо», против чего он категорически был против. Можно не соглашаться с Булгаковым, когда он называет всех социалистов – от Маркса и Лассаля до большевиков – апокалиптиками, но проследить за его мыслью стоит.

Незнание природы человека не освобождает политических лидеров от ответственности. Тем более ответственны те, кто знает, но игнорирует особенности этой природы. Для отца Сергия, думского политика и священника, безусловно любившего свой народ и поэтому знавшего его (познать «душу народа», считал он, можно лишь любовью), были очевидны не только прекрасные, но и греховные качества натуры простого человека.

Жестокость и зависть, лень и жадность – далеко не исключительные качества в народной среде. «Ведь надо правду сказать, – горько иронизировал Булгаков,– что работать мы не любим и не умеем, сверху и донизу». На это указывали и многие его выдающиеся коллеги, в частности Н. И. Бердяев, В. Г. Короленко и др. (Может быть, стоит обратить внимание на такую закономерность: многие российские «поповичи», выходцы из среды провинциальных священников или же сами священники и писатели зачастую оказывались бульшими знатоками и реалистами в оценке качеств «субъективного фактора» политических явлений, чем профессиональные политики.)

Поэтому-то Булгаков и называл апокалиптиками тех, кто обещал, что после революции все негативные качества людской природы будут за несколько лет исправлены новой социально-политической средой и наступит чудо явления нового прекрасного человека, нового гармоничного общества, новой семьи, коллектива и т. д.

В концепции же самого ученого все это может произойти, но не через чудо, а через колоссальный долговременный духовный труд человека над самим собой, через веру в Христа как эталон современной личности, через подвижничество отдельных людей.

Во-вторых, вульгарно-гуманистическая подоплека социализма, считал Булгаков, неизбежно приводит к мещанству, популизму в политике. Обожествляя элементарные, в основном экономические желания, потребности, интересы простого человека и целых классов, социалисты, помимо даже своей воли, становятся проводниками бесперспективной, бескрылой, сиюминутной политики.

Обвинения отца Сергия суровы: «Своей проповедью мещанства социализм обедняет, опустошает душу народную. Он сам с ног до головы пропитан ядом того самого капитализма, с которым борется духовно, он есть капитализм навыворот... Он может организовать массы для достижения элементарных целей на почве экономической борьбы, но при этом незаметно принижает их духовно... Поэтому социализм так легко вульгаризируется, т. е. разменивается на самую мелкую ходячую монету, сливается и отождествляется с самыми простыми и житейскими требованиями»⁵.

Эта нацеленность всех политических действий и решений на первейшие «житейские требования» масс (что, казалось бы, весьма похвально) обусловливает низкий творческий потенциал нового социально-политического строя. В талантливом художественно-публицистическом произведении «На пиру богов (Pro et contra)» отец Сергий устами своего героя, сельского богослова, с горечью восклицает: «Как бездарна и уродлива русская революция: ни песни, ни гимна, ни памятника, ни жеста даже красивого. Все ворованное, банальное, вульгарное»⁶. Иначе говоря, ученый по сути предупреждает о ловушке, которую готовит подобный гуманизм: борясь лишь за самое необходимое, в итоге не получаешь ничего.

Кроме того, такой гуманизм по существу рождает антигуманизм. Антигуманность по большому счету проявляется в «духовном каннибализме» – «пожирании предков», т. е. в поразительном равнодушии к своим предшественникам. Культ сиюминутных житейских требований, объявление их самыми важными приводит к забвению таких исконных человеческих ценностей, как историческая преемственность, благодарность предкам.

Тот же булгаковский alter ego – сельский богослов – утверждает, что распространенность мата в большевистской среде – это не следствие низкого культурного уровня, а скорее принципиальная позиция – поругание всяческого материнства, всего того, что тебя породило,– истории, религии, родства – во имя сиюминутных целей. А это одна из самых страшных и разрушительных форм антигуманизма.

Тоталитарный гуманизм, по Булгакову, антигуманен не только по отношению к предкам, но и к потомкам. Потакая меркантильным потребностям и инстинктам масс, такой своего рода «социал-гуманизм» обречен обкрадывать потомков, закладывая основы губительной для них экологической политики. Отношение к природе, предупреждал он, будет «столь же корыстным и нелюбовным, предпринимательским, как и теперь, отчуждение от матери-земли, которую так умели чувствовать народы и научали чтить многие религии,– здесь как бы увековечивается. Отношение к природе в социализме только хозяйственно, а потому и корыстно, ограничено данными потребностями»⁷.

При всем при том отец Сергий не был, как его пытались представить, принципиальным противником социализма. Когда Высшее Церковное Управление поручило ему составить проект о вероучительном определении природы социализма, он выступил против церковного осуждения (анафематствования) этого строя, как того желали некоторые члены ВЦУ. «Церковное «анафематствование» социализма и превращение его в «жупел», – остерегал он своих оппонентов,– не только не имеет для себя никаких оснований, но и явилось бы подлинным религиозным соблазном»⁸.

Булгаков приветствовал те цели, которые ставит социализм, – осуществление социальной справедливости, борьбу с бедностью, безработицей. Но он же был и против, когда социализм декларировал себя единственной и высшей правдой, когда от имени гуманизма сытость объявлял счастьем, а безоблачное счастье ставил выше пусть мучительного, но истинно духовного роста личности. Строй должен измерять свои действия не велениями и хотениями толпы, объявляя это гуманизмом, а достоинством личности, совершенством души человека и души народной. Утилитарный же гуманизм забывает напрочь душу. Стремясь, как он воображает, удовлетворить первичные потребности людей, в итоге он не удовлетворяет ни первичных, ни высших потребностей.

Поэтому столь страстно адресует современным и будущим политикам отец Сергий свое предостережение:

«Страна наша переживает теперь всесторонний и глубокий кризис, государственный, хозяйственный, культурный, и к изврачеванию этой болезни направлены все усилия и заботы живых элементов нашего общества. Но пусть важность и величие этих преобразовательных задач, заботы о хлебе насущном не заставляют забывать и о душе народной, об ее здоровье и росте, о сохранении ее от деморализации, от разложения. Ибо с растлением души народной мы утрачиваем фундамент, на котором зиждется все настоящее и будущее России, – и ее государственность, и народное хозяйство, и национальная культура»⁹.

Чуждый, по его собственной терминологии, «демократического гамлетизма», Булгаков произносил подобные слова не для заигрывания с народом, не во имя лести массам, чего не могли избежать крупнейшие политики и прошлого, и настоящего. Как ученый и богослов, он просто констатировал очевидный для себя факт: оскудение души несет для народа не менее страшные последствия, чем утрата души для отдельной личности.

Blog

От автора Моему замечательному земляку и настоящему мужчине Зие Бажаеву посвящается