Трансперсональная традиция в русской культуре

Вид материала

Документы

Содержание 6.2.Диалогизм М.М. Бахтина.

Подобный материал:

• Реферат по теме Символы суда и правосудия в культуре Древнего Мира и их интерпретация, 278.57kb.
• Темы контрольных работ по "Русской культуре XIX века" Дуэль в русской культуре XIX, 29.06kb.
• Проект по Русской традиционной культуре «Путешествие к истокам или Русские забавы», 78.14kb.
• Державинская традиция в русской литературе XIX начала XX века, 683.99kb.
• Некоторые рассуждения о русской трансперсональной традиции, 1886.77kb.
• Традиция и утопия в художественой культуре постмодернизма, 443.21kb.
• «Евангельские образы в художественной культуре», 19.61kb.
• Тема проекта группы, 61.32kb.
• -, 2090.38kb.
• В нашей школе есть добрая традиция проведение литературных вечеров, посвященных великим, 4.91kb.

6.2.Диалогизм М.М. Бахтина.

К тем же проблемам, кото­рые решал Ухтомский, с позиций гуманитарного знания под­ходил и М. М. Бахтин (1895-1975). Созданная Бахтиным философия диалогизма цели­ком строилась на интерпретации творчества Достоевского.

Суть учения Бахтина вытекала из представления о незавер­шенности, свободной открытости, "вненаходимости" чело­века. "Человек, - писал он, - никогда не совпадает с самим собой"[Error: Reference source not found]. В нем есть то, что не поддается "овнешняющему оп­ределению" и раскрывается только "в акте свободного само­сознания и слова". Он всегда находится "в точке выхода", не­тождественности с самим собой; к нему неприложимы ника­кие конечные атрибуты и навязанные закономерности. Че­ловек свободен, и ничто не может быть предсказано или оп­ределено помимо его воли. Бахтин отвергал материалисти­ческое понимание истории. Индивидуализация личности, на его взгляд, совершается не в сфере социальности, а в сфере сознания. Критерий социальности исходит из принципа единства бытия. Но единство бытия неизбежно превращает­ся в единство сознания, которое в конечном счете трансфор­мируется в единство одного сознания. И при этом совершен­но безразлично, какую метафизическую форму оно прини­мает: "сознания вообще" ("Bewusstsein uberhaupt"), "абсолют­ного Я", "абсолютного духа", "нормативного сознания" и проч. По мнению Бахтина, важно лишь то, что рядом с этим единым и неизбежно одним сознанием уже не может сосущество­вать "множество эмпирических человеческих сознаний"; пос­ледние оказываются как бы случайными и даже вовсе ненуж­ными. Очевидно, что на почве философского монизма лич­ность полностью закрывается для познания. Поэтому "под­линная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свобод­но раскрывает себя". В диалогизме Бахтин находил ключ к раскрытию сущности человека, его индивидуальности.

Диалогизм означал плюрализацию философской антропо­логии. Для Бахтина первостепенное значение имело не само я, а наличие вне себя другого равноправного сознания, дру­гого равноправного я (ты). Человек реально существует в формах я и другого, причем форма другости в образе челове­ка преобладает. Это создает особое поле напряжения, в кото­ром происходит борьба я и другого, борьба "во всем, чем че­ловек выражает (раскрывает) себя вовне (для других), - от тела до слова, в том числе до последнего, исповедального сло­ва". Где нет борьбы, нет живых я и другого, нет ценностного различия между ними, без чего невозможен никакой ценно­стно весомый поступок. "Я и другой, - констатировал мысли­тель, - суть основные ценностные категории, впервые дела­ющие возможной какую бы то ни было действительную оцен­ку, а момент оценки или, точнее, ценностная установка со­знания имеет место не только в поступке в собственном смыс­ле, но и в каждом переживании и даже ощущении простей­шем: жить - значит занимать ценностную позицию в каждом моменте жизни, ценностно устанавливаться". Но это дости­гается только через живое и длящееся взаимодействие с дру­гим: само по себе сознание отдельной личности еще лишено ценностного критерия. Для него не существует нравственно и эстетически значимой ценности моего тела и моей души. В своей особенности я остается в рамках успокоенной и себе равной положительной данности. В его ценностном мире нет именно меня как самоопределившегося сознания, как созна­ния, способного на ценностное мироотношение. Такое я не может успокоенно замкнуться на самом себе; оно станет ис­кать выход за границы себя, где тотчас обнаружит другого. И это не просто еще один, по существу такой же человек, а именно другой в смысле ценностной категории - иной окрашенности жизни, иного переживания. Приютившись в дру­гом, я не растворяется в нем, не становится нумерическим по­вторением его жизни. Напротив, оно возвышается до пости­жения своей "вненаходимости и неслиянности", своей при­вилегии на единственность и оригинальность.

Бахтин представлял человека в новом измерении - в его незавершенности и открытости миру. Его человек выступал гарантом неизмеримости будущего. "..Ничего окончательно­го в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди", - таков оптимистический итог фило­софии диалогизма.

Нельзя не добавить, что бахтинское учение о диалоге всеобъемлюще, и потому бытие не только личности, но и народа, раскрывается как диалог с другими народами, в котором народ только и может обрести свое "я".

По Бахтину, только в точке соприкосновения двух сознаний, двух голосов в диалоге, и рождается смысл в бытии. Когда в общении мысль одного обменивается на мысль другого, то результатом этого всегда становится наращение мысли, то есть смысл. Новация Бахтина в том, что он показывает, как внешние сферы смысла могут выражаться и выражаются ( в частности в романах Достоевского) не в “прямом слове”, посредством различных форм “непрямого слова”. Оговорка, недосказанное слово, случайная реплика в разговоре содержательны в равной мере как и “прямое слово”, развернутая речь. Диалог осуществляется в речи, но происходит он также и между культурами. Если любая культура – набор ценностей, “упаковка смысла” (Налимов), а главная функция смысла – быть выраженным и разделяемым, то диалог с культурой неизбежен в силу этого определения. Поэтому Бахтин и вводил понятие “большого времени”, в котором только и возможно общаться, например, с Шекспиром. В итоге для Бахтина речь выливается в непрестанное ожидание, ожидание слова со стороны Другого. Диалогичность является также характеристикой слова (“двухголосое слово”). “Двухголосое слово” принципиально двунаправлено, оно движется к своему адресату и от него обратно, кроме того, оно не замкнуто на субъекте высказывания, поскольку всегда отягощено дополнительными смысловыми обертонами, значениями. Оно всегда тяготеет к контексту. И здесь очень важно замечание самого Бахтина: “Риторические жанры знают разнообразнейшие формы передачи чужой речи, притом в большинстве случаев остро персонифицированные. Риторика широко пользуется резкими переакцентуациями переданных слов путем соответствующего обрамления контекстом. Для изучения различных форм передачи чужой речи, различных способов ее оформления, риторические жанры – благодарнейший материал.

Язык перенасыщен чужими мыслями, интенциями и экспрессивными каннотациями. Он буквально источает их, выполняя роль социально-исторического контекста, который обступает нас и не дает нам молчать, заставляет говорить. Бахтин бесспорно надперсоналистичен и его диалогизм имеет мало общего с диалогизмом, например, Бубера. Диалогизм Бахтина можно и нужно сближать с диалогизмом Бубера, но выводить – нельзя. У Бахтина акценты другие: я не выбираю диалог, меня к нему принуждают. Вся жизнь есть непрестанное давание ответов и задавание вопросов. Даже молчание здесь невозможно по желанию, по выбору, это не молчание исихаста, свободно его избравшего, это молчание вынужденное, он всего лишь – пауза между вопросом и ответом, пауза, которую надлежит скорее заполнить. Исихаст и в молчании говорит, в форме внутренней речи. В этой традиции молчание не противостоит языку, если хотите оно всего лишь его инобытие. А в русле развиваемых Бахтиным взглядов молчание абсолютно противоположно языку, поскольку оно его упраздняет, где есть молчание, там нет места для языка, следовательно, для человека. Человек – это то, что и как он говорит. Выведя на авансцену язык (Другого) Бахтин однозначно устанавливает детерминацию, выраженную им в лапидарной формуле: “Чем я должен быть для другого, тем Бог является для меня”. Другой дан для меня через язык и посредством языка. Чужая реплика, чужое высказывание, чужая речь – это единственная форма существования другого. Роль другого в философии Бахтина играет язык.

В отличие от Ухтомского, Бахтин не стремился этизировать антропологию. Да это и было невозможно. Все морали­заторство Ухтомского основывалось на идее приведения к слиянию, тождеству сущности я и другого. У Бахтина же от­ношение я к другому как раз знаменовало ценностное отгра­ничение и самоутверждение личности. Поэтому проблему души он вообще считал проблемой эстетики, а не этики, что, несомненно, диссонировало с общим строем русской мыс­ли.