Жизнь в розовом свете

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   32

- Не слишком оптимистический рассказ... - Ди недовольно пожала плечами. - Обычная житейская история. Собственно это сразу заметно по их глазам. Я обратила сегодня внимание - идут, сцепив пальцы, а смотрят в разные стороны. Женщина, наверняка, возвращается в те брюссельские дни. А он... Он размышляет, сумеет ли урвать еще хоть один кусочек свободы, прежде чем отдаться во власть хладнокровной старости... Печально, Энн. Что же говорят твои розовые очки?

- "Портится все, что может испортиться. Портится даже то, что не может испортиться". - Это закон, Ди. Самый суровый и неоспоримый. Хаос - единственное устойчивое состояние материи. Гармония - искусственное сооружение, ее гибель неизбежна. Эннтропия, обоснованная физиками - и есть Дьявол, разрушение, хаос. А Бог - то, что противостоит ей, созидает. Созидание, творчество - вот на чем держится этот мир. Неважно расписываешь ли ты потолок Сикстинской капеллы и делаешь жаркое для голодных ребятишек. Каждый приносит свою песчинку - и здание растет...

- Ты действительно перегрелась. Словно лекцию читаешь в Венском университете.

- Это неплохо получалось у Хантера. Дома он тоже любил порассуждать. Не удивительно, что я заразилась.

- И портишь этим нормальную бабскую болтовню. Мне не понравился конец истории Франсуаз. - Ди прошлась по краю законченного кружева двойной ниткой и теперь оценивала эффект.

- Кто сказал, что это конец? Уже поздний вечер - это факт. Но заседание продолжается.

- Без меня. Випью что-нибудь от давления и полежу с закрытыми глазами. Даже в темноте - крючок так и мелькает. Скоро совсем ослепну от твоих разговоров.

- ?!

- А как же? Не могу же я слушать сложа руки?


36

- Пора бы вставать, дорогая! - Ди распахнула вишневые плотные шторы в спальне сестры.

Окно за ними было открыто. За окном - задний двоник, залитый солнцем. Клен с бордовой глянцевой листвой, акации и сливы так разрослись, что почти не видно соседних домов. А они совсем рядом. И тоже глядят окнами, балкончиками, террасками в эти же дворики, на тот же клен и старые акации. А за каждым окном - своя жизнь.

Семейству на крыше самого высокого здесь пятиэтажного дома совсем неинтересно наблюдать за старушками в мягко освешенных по вечерам спальнях - голубой и вишневой. Другое дело - верхний этаж особняка, где живут молодые супруги. Подросток на терраске, оборудованной прямо под небом в соседстве высоких труб, блеснул биноклем.

- Вон пацан Эмеров уже тебя высматривает, никак не дождется.

- Значит, Эллен уже загорает на своем балкончике. Понимаю пристрастие парня, это очаровательная юная леди.

- А мне страшно нравиться эмеровская крыша! Там появились лавры в кадках, полотняный зонтик и белая мебель. Кажется, папаше Эмеру удалось выбраться из долгов. - Ди собирала и аккуратно раскладывала по местам разбросанные вещи.

- Опять читала до утра? "Волшебная гора" Томаса Манна. - Она закрыла книгу. - Очень печально.

- Это как посмотреть. Смерть сама по себе - дама крайне заурядная и сильно зависит от оформления.- Всем косметическим фирмам на свете (я имею в виду церкви, конечно, да всяческие иные философии) сделать ее красавицей не удается. Крошечный комочек живой плоти появляется в мир с физиологическим страхом конца. Он еще не наделен разумом, но уже кричит и барахтается изо всех сил, прорываясь к жизни. А уж потом... - Ди сокрушенно вздохнула. - я души не чаяла в отце Бертрано, доверяла ему, как высшей инстанции - и вот, осталась бебожницей... Я боюсь смерти, Энн. Никакие розовые очки на глазах или на мозгах не избавляет моей старенькой ничтожной плоти от ужаса разложения.

- Боже мой, Ди! Это я читала про обреченных. А ты, верно, опять переела на ночь. Я же говорила - не трогай осетрину, - Энн стянула через голову ночную сорочку. - Достань, пожалуйста, из шкафа ту веселенькую блузочку, что похожа на весенний луг. Буду боростья с унынием доступными мне способами.

Завтракать Энн предпочла в столовой у распахнутого окна с полным набором розовых, белым кружевом обвязанных, салфеток. На стол вне очереди явился воскресный сервиз - пузато-кругленький, зебристо-полосатый. Большую часть, оттесняя белое и черное, занимали золотые линии. Они круглились на боках, весело играя солнечными бликами.

- Ты не находишь, что клубника просто великолепна в этом блюде. И аромат детской воровской радости . Где мы воровали с тобой ягоды? Прямо с разогретых солнцем грядок, я отлично помню...

- Естественно, в пансионе. А в испанской усадьбе у нас была целая плантация. Кухарка приносила к столу корзинки - Рудди не любил мытую - ему нравилось есть прямо с хвостиков и, предпочтительно, лежа в гамаке... Несмотря на всю стихийность его натуры, Рудди имел определенные привычки и со всей суеверной тщательностью собладал их до самого конца. Его стол, кабинет, лампа, корзиночки для бумаг, его скамейки, дорожки в парке, гамак... Ты ведь знаешь, приступы болей в позвоночнике стали учащаться после того, как он вздумал продемонстрировать гостям высший класс выездки. Лошадьми из конюшки Кордесов стоило хвастаться. Рудди потихоньку тренировался, чтобы потрясти всех... Сдается мне, он ждал восторженных взглядов Марты Болонье. Ох, как я ревновала... Визгливая, самоуверенная, смазливая - поэтесса! Ты воображаешь - в двадцать лет "мистический символизм"? Жутко оригинально! Мрачное, напыщенное заигрывание со смертью, с чертом с пшлостью. Но мужчины клевали - видели невероятную глубину мысли и накал страстей. Ах, что я о ней вспомнила... Факт состоял в том, что после скачек, Рудди слег, а я сидела рядом. Он капризничал, не стеснялся при мне казаться немощным и трусливым, то есть просто больным человеком. Но только при мне. Для остальных, даже собственного сына и слуг, это был супергерой, титаническими усилиями сохраняющий бодрость духа и выдержку.

А смерти он боялся. Особенно связанных с ней нелепостей и унижений. Не хотел оказаться в морге голым на холодном столе. Опасался, что может умереть после ночи в жару в несвежем белье. Не говоря уж о всяких дугих спутниках физической немощи... Он ненавидел себя и тех, кто был свидетелем этой немощи. Бедный смертный, возомнивший себя богом... - Ди закрыла лицо ладонями. - Не понимаю, как можно стремиться к величию, стремиться в стихах к вершинам духа и страдать несварением желудка? Зачем это так устроено, почему?

- Поехали лучше гулять, дорогая. Можем покататься по "блошиному рынку".

- Чтобы с безразличным любопытством разглядывать вещи тех, кто уже ушел. Эти вазочки, фотографии, рамки, подствечники... Словно старые собачонки, оставшиеся без дома. Кажется, они ждут, с мольбой глядя на нас, они ждут хозяина.

- Значит, поедем на пляж в Хансвиль. Тебя же веселят наблюдения за продавцом пончиков.

- У араба, наверное, отпуск. А местный мальчишка движется совсем не так... - Ди насупилась. - Только не уговаривай меня пойти в цирк. От этих бедолаг, выламывающихся перед публикой, мне всегда хотелось плакать.

- Ну тогда терять нечего. Мы остаемся дома. Ты обещала восстановить тот чудесный гобеленчик с блуждающей среди ночных лилий нимфами.Спвсем не простая работа. А я расскажу что-нибудь грустное, не рискуя испортить тебе и без того кислое настроение.

- Уж лучше помолчи. Мне надо сосредоточиться. Твою нимфу напрочь проела моль.

- Нет, милая, в такой блузке перед лицом июльского дня я не в силах превратиться в собственное надгробие. А ведь были такие печальные времена... - Энн хотела устроиться у распахнутого балкона, но задержалась, заметив свое отражение в зеркале. Несколько секунд смотрела молча, без всякого выражения и отвернулась.

- Ты заметила, Ди, в сорок два я выглядела еще совсем неплохо.

- Сомневаюсь. Это было скверное время. Правда, для меня. Я металась в поисках способов вернуть себе молодость или хотя бы затуманить взгляд Рудди, сделать вид, что годы не властны надо мной. Уехала на две недели в Париж. Прямо к мадам Коко Шанель - меня заедала слава о невероятной элегантности Галлы Дали, одевавшейся всегда только у Коко. Откровенно говоря, богиня моды показалась мне вздорной. Она вдруг разразилась тирадой против коротких юбок и брюк! Было заметно, что оседлала своего любимого конька. А мне-то как раз хотелось что-нибудь экстравагантно-брючное.

- Ох, я с Эннтузиазмом влетела в брючную моду. Приобрела несколько костюмов - пиджачок в облипку, штанишки-клеш. Чувствовала себя весьма элегантной, когда ездила с Максимом к морю.

- Ты же говорила, что поездка не удалась, тебе мерещился Грег и мучила тоска по неотвратимо минувшей юности.

- Все так. Я страдала, но живописно. Украшая возвышенной грустью свою новую влюбленность. И, конечно, элегантно! Но разве так я провела бы эти дни у моря, среди сосен и густого малинника, если бы знала - они последние!

- Сосны?

- Мои дни. Поверь, я еще была оч-чень недурна собой. На меня обращали внимание в любом обществе, мною любовался Макс, да и мне самой нравились мои мимолетные отражения в витринных стеклах, в зеркальце автомобиля, в серебряном блюде, которое принес мне с телеграммой гостиничный боб... Когда Хантер привез меня в больницу, медсестра, уносившая мою одежду, восхищенно заметила: "Вы прямо с кураорта, мадам. Чудесный загар"! Мы все вместе посмотрели на мои неподвижные ноги и тупо промолчали.

- Погоди, что же произошло?

- Ну я же говорила: получила телеграмму от мужа. Прямо за ужином в гостинице, где остановились мы с Максом. Макс как раз сказал о том, что мы непременно должны быть вместе. И тут - серебряный поднос и заклеенный листок бумаги... "Я жду тебя, Анна", - писал мой немногословный муж с подобающей пунктуацией, не свойственной телеграфным текстам... Я не стала тянуть. Вернулась и объявила мужу, что намерена расстаться. Он попросил не оставлять его, сказал, что слишком слаб для одиночества. Мы оба плакали. И здесь... Здесь зазвонил телефон страшно громко, тревожно... Мне не надо было брать трубку...

- "Я у твоего дома, - сказал Макс. - позволь мне самому поговорить с Хантером. И собери самое необходимое".

- "Не надо, - сказала я. - Уходи. Мы все уже решели. Тебе надо уйти". - Я изо всех сил старалась быть сильной и категоричной.

- "Ты молодец - стреляешь наповал. Не оставила мне шанса выживать в мучениях. Спасибо". - В трубке остались короткие гудки, а он - ушел! Ушел! Ты понимаешь? Макс не раз говорил, что не станет жить без меня...

У меня что-то сильно заболело в самом центре груди - вот здесь. Ночью я начала задыхаться. Пока добирался врач, мы тогда жили в пригороде Вены и были уже весьма состоятельными людьми, я почувствовала себя лучше. Даже попыталась встать. Но ноги меня не слушались. Это было забавно! Хантер вначале думал, что я шучу.

В больнице заметались в поисках причины заболевания и решили - чрезвычайно редкая нервная аномалия. Последствия стресса. Пройдет также просто, как и появилась. Разумеется, ванны, массаж, витамины.

Я вернулась домой в инвалидном кресле Четырнадцатилетняя Тони бегом катала меня по дорожка парка. Мы веселились, зная, что избавление близко..

. Когда наступила осень, я уже не вставала с кровати. Мой мир неотвратимо сужался и ничего нельзя было ни объяснить, ни поправить. Я видела, как значительно смотрели на мужа приглашенные ко мне профессора и уходили для беседы с ним в другую комнату. А Хантер слишком ласково улыбался, гладил меня по голове: "Все будет нормально, дорогая".

- Но у меня такое чувство, словно мое "я" заперто в черны ящик. Стены надвигаются, оставляя все меньше и меньше пространства. Это похоже на гроб. Я задыхаюсь, я схожу с ума... - бунтовала больная.

- Ты же понимаешь, Анна, все дело в психике. Что-то сдвинулось в твоем мозге. Но жизнь, молодость возьмут свое... Ты - сильная женщина.

Хантер очень редко произносил "речи", но если пытался выразить какие-нибудь теплые, тонкие чувства, у него получалось плоско и высопопарно. Мне оставалось только усмехнуться - ведь ни живой, ни молодой я себя уже не чувствовала. А тем более - сильной.

- Я знаю, Энн, от чего это произошло - ты боялась умереть. Да, да. Сама эта мысль убийственна. Она не может надолго поселиться у живого человека без того, чтобы не отнимать у него силы. Поэтому все нормальные люди ведут себя так, словно имеют в запасе вечность.

Когда Рудди болел, мы часто говорили об этом. То есть начинали за здравие, а кончали непременно за упокой, скатываясь к печальным выводам. Рудди, конечно, цирировал Дали, который при всей его отчаянной смелости, боялся конца.

"Если бы я мог выбирать между долгой жизнью и шедевром, я выбрал бы долгую жизнь", - говорил он. И думаю, не лукавил.

- Все дело в том, что мы думаем только о теле. Мы безбожники, Ди.

- Это то, что мы знаем, что нам дано ощутить. Я знаю, в каких муках рождаются дети, как болит зуб и как мутится сознание человека с перебитым позвонком. Однажды, придя в себя после обезболивающего укола, Родриго спросил у меня, строго, словно это зависело от меня: - "Ты видела, видела ЕЕ? Что происходило с моей душой, когда меня поглотила черная бездна беспамятства?" Я виновато покачала головой: "Душа была вместе с тобой". - "Со мной была пустота". - Он отвернулся к стене и молчал целый день.

- Я тоже пролежала молча в темной комнате долго-долго, не позволяя зажигать свет, не желая никого видеть. Сиделка-арабка, не поднимая глаз и не открывая рта, ухаживала за мной. Я бунтовала, Ди. Против несправедливости, сразившей меня, против собственного ничтожества. Против жестокости того, кого я считала Всевышним. Искала ответ в каких-то сложных, недоступных мне сферах. Почему? За что? Зачем устроен мир, где существует смерть, болезни, старость?

- Ты нашла его. Ты выжила, Энн. Уверена, это было не просто.

- Это оказалось слишком легко.Однажды, засунув руку под подушку, я наткнулась на что-то холодное и твердое. Мои пальцы с недоумением ощупали странный предмет. Щелкнув выключателем, я зажгла лампу и поднесла к глазам находку. Это был талисман Тони - оранжевое стеклянное яйцо, ограненное со всех сторон. Не поверишь, оно само легло в мою горячую ладонь - прохладное, тяжелое, и я поднесла его к своим прозревшим глазам. У меня захватило дух от странного открытия - мир, такой же бренный, как и я, отвергнутый мной мир - ласкался, словно нашедший хозяина щенок!

37

В мандариновом праздничном свете плыли мириады комнат с овальным зеркалом над камином, в котором отражался край постели, моя голова не подушке, букет коралловых роз...Картины, книги, чашка и флаконы на тумбочке, знакомая шкатулка, брошанные бусы - все эти чудесные мелочи вдруг выступили из небытия тьмы, чтобы привествовать меня! Они кружили, переливались, сверкали, радуясь жизни, и я сказала: "Привет! Попробуем сражаться вместе".

- Так приходят к выздоровлению. Ты велела открыть окно и принести завтрак... Когда Родриго возвращался к жизни, он просил жареного цыпленка со специями и овощами.

- Мне почему-то захотелось шампиньонов в сметане. Такая блажь после двухмесячного аскетизма! Мои ноги и не думали шевелиться. Но это уже не имело значения. В черном ящике, стремившемся поглотить меня, распахнулась дверца. А за ней благоухал цветущий сад.

Все просто, Ди, если нельзя усовершенствовать и невозможно изменить себя - надо построить свою собственную Вселенную. У меня не было сомнений - моя Вселенная - это жизнь в розовом свете. Такая, в которой благородство, сострадание, умиление и красота являются нормой. Между реальностью и нашей мечтой о ней всегда остается непреодолимое расстояние, как между ослом и болтающейся перед ним охапкой сена. А мы до самого последнего вздоха тянемся на цыпочках, чтобы достать свою звезду.

- Ты хоть понимаешь, что во всем виноват Макс? Это он поверг тебя в шок своим зконком. Было бы намного порядочней уйти с твоей дороги без всяких мелодраматических выпадов.

- Он же не думал, что я окажусь такой хрупкой. Использовал как мог последний шанс вернуть меня...

- Сыграв на страхе и жалости! Очень по-мужски... Ведь насколько я знаю, он живо и по сей день .

- Разве кто-то виноват в том, что не находит сил уйти из жизни? Ведь ты тоже глотала снотворное, а потом умоляла соседку позвать врача. С Максимом случилась забавная история. Он был прекрасным пловцом. Уехал на глухое лесное озеро, запасясь таблеткой смертельного яда. Ему продал отраву один венский врач-авантюрист... Макс проглотил ее и плыл вглубь озера, сколько было сил, ожидая смертельных конвусий. Спазмы почему-то начались в животе и никак не влияли на сердце... Хм... В общем, вернувшись на берег, неудавшийся самоубийца понял, что ему вместо яда подсунули слабительное.

- Тебе повезло. Могла бы затанцевать от радости, когда услышала это.

- Макс приходил ко мне и даже катал на инвалидном кресле по Венскому лесу. А потом он заключил контракт с какой-то фирмой и уехал в Латинскую Америку...

- Потрясающе! Бросить инвалидку!

- Разумеется, он предлагал мне любой курорт мира и любую форму отношений, если уж я не согласна на брак. Разумеется, я отказалась. Это хоть тебе понятно?

- Слушай, дорогая, а ведь если копнуть, то, вероятно, у каждого найдется хоть одна более или менее реализованная попытка самоубийства.

- И убийства тоже. - Энн перешла на приглушенный тон, Ди с удивлением посмотрела на нее. - Вот этого от тебя я еще не слышала!

Энн с сомнением наморщила переносицу: - Что за вирус сразил нас сегодня? Солнышко, петуньи, блузка в луговых цветочках и даже радикулит притих. А старых ворон потянул на ужастики.

- Совершенно естественно. Если так много толковать о бренности существования в сырых осенних сумерках, то может хватить инсульт. А сегодня - сколько угодно!

- А как у тебя, кстати, с давлением?

- Вроде нормально... - Ди потрогала затылок. - И аппетит пока теплится.

- Тогда давай наскоро перекусим что-нибудь мясное с острым соусом и я расскажу тебе нечто совершенно убийственное.

38

- Давай сделаем так: ты будешь спокойно переваривать бифштекс и рассказывать, а я займусь безделушками. Пылищи на палец, - предложила после обеда Ди.

- Тогда и я переберу свое барахло. - Энн достала из комода две шляпные коробки. - Давненько не заглядывала в "записные книжки". Иди-ка лучше сюда, взгляни на эти сокровища.

- Погоди, милая, сама знаешь, Ирма убирает все, кроме "выставки", как она называет антиквариат.

- Что поделаешь, эта милая дама не в ладах с материальным миром прикасается к фарфору так же, как к утюгу или кирпичу, а пылесосом орудует, словно граблями. Здоровая крестьянская натура, сформировавшаяся в мире примитивной основательности и утилитарной грубости, - расположившись у стола, Энн перебирала вещи в большой коробке.

- Так - то оно проще,без лишней игры в бисер.

- Нет, Ди. Проще - не значит лучше. Посмотри, - она протянула пластинку из резной кости. - Когда-то был веер. Шелк расползся. Но сколько он повидал всего! Театральные ложи, вечера на террасе ресторана в Сорренто, сумрак казино в Монте-Карло, флирт у поручней теплохода , пересекающего звездную ночь... Боже, сколько могли бы рассказать нам эти лоскутки, заколки, бусины. Ди, как тебе мои гипюровые перчатки? Они сияли белизной и уж, конечно, не пятнами, как теперь... Бедняги, им пришлось провести свою жизнь в коробке. Лишь один выход в мир - один звездный час. Моя свадьба, Ди...

- Это ведь не было грандиозное событие?

- Церковь в Йоханбурге очень симпатичная, темно-коричневая изнутри, в резном вишневом дереве и белых кружевцах. У Хантера жали новые туфли, а наши свидетели, университетские друзья, тоже вскоре поженились... Узнаешь эту замечательную вещицу? - Аккуратно держа двумя пальцами, Энн подняла к глазам яйцо граненого мандариноваого стекла. - Хантер подарил его к Рождеству нашей девочке и показал, как пляшут свечи на елке, как кружится карусель комнаты, если смотреть сквозь яйцо. С тех пор Тони не расставалась со своим талисманом и обязательно устраивала его в особой коробочке под елкой. Тони было года четыре, когда она объявила: "Стеклышко волшебное, потому что в нем живет солнышко". Когда она болела, то подолгу вертела свой талисман, уносясь мысленно в какие-то яркие, летние миры. А потом начинала выздоравливать. Поэтому-то оно и оказалось у меня под подушкой. Хотя Тони уже давно не верила в сказки.

- Так это то самое? - Ди осторожно взяла яйцо.

- Раз уж подошла, взгляни сюда.

- Кажется, не твой размер. - Ди покрутила длинные красные перчатки. - Качество отменное, тончайшая лайка.

За окном прошуршали крылья, зацокали по жести лапки, громко курлыкая и топорща перья, прошлась по карнизу крупная, сизогрудая птица. Вспорхнула на выступ мнсарды и уже там продолжила курлыканье и цоканье с удвоенным Эннтузиазмом.

- Господи, как же они сегодня раскричались! - Энн прислушалась с довольной улыбкой. - Идет перекличка. И почему всякий раз меня удивляют эти голоса?

- Потому что ты - русская. На русский лучше всего "переводятся" крики горлицы. Смешной толстый голубь,вроде существо крылатое, нежное, а издает такие истошные, надрывные вопли!

- Забавно, что здесь и в Париже и в Амстердаме и во всех иных иноязычных городах они пользуются только русским. Да так отчаянно, надсадно, требовательно... "Любите птицу!!" "Любите птицу..." "Любите..." Интересно, что слышится в этих птичьих воплях людям, не знающим русский?

- Я спрашивала у Зайды. Говорит, противно каркают, не дают отсыпаться по утрам. И вдобавок переносят каких-то паразитов.

- Ужасно! Ужасно, когда просто каркают и не дают спать. Скучно, Ди... И думать о том, что найдя под подушкой оранжевую стекляшку, больная захотела жить только потому, что была слабонервной истеричкой. - скучно. Какие кислые лица у тех, кто высмеивал Мюнхаузена и не хотел верить ни в падающих в очаг уток, ни в полет на Луну... Знаешь, Ди, перенасыщение кислятиной - противный симптом. Такая "изжога" способна отравить вполне здоровых людей.