Различные статьи последних лет
| Вид материала | Документы |
- Различные статьи последних лет, 2166.86kb.
- Информационно-библиографический отдел Новосибирск: в поисках имиджа Библиографический, 546.41kb.
- Различные подходы к кризису развития, 155.87kb.
- Особенности изучения России 90 х гг. ХХ в в западной историографии, 70.25kb.
- Землетрясений с определенностью можно утверждать, что исследованиями последних десятилетий, 155.53kb.
- Консерватизма на протяжении последних десяти лет разрабатывается достаточно активно, 650kb.
- Статьи Натальи Сухининой, публиковашиеся газете «Семья» в течение последних пяти лет,, 893.02kb.
- А. самсонова: Сегодня ведем программу "Лукавая цифра", как, впрочем, и всегда. Исегодня, 317.59kb.
- Вэфире канала Кинопоказ hd 1 все лучшее из мира зарубежного остросюжетного кино последних, 37.17kb.
- Людмила Владимировна Матвеева в течение последних лет работает над темой педагогического, 8.47kb.
АССОРТИ-2
Различные статьи последних лет1:
Содержание:
1) Роднов М.И. Близкие – далёкие. Экономические связи Уфы и Оренбурга на рубеже XIX–XX веков // Аграрное и продовольственное развитие России в XVIII–XX веках: пороги безопасности: сб. статей / ред. кол. С.А. Есиков [и др.]; гл. ред. Г.Е. Корнилов. Оренбург, 2008. С. 138–141.
2) Роднов М.И. Осторожно, статистика! // Самарский земский сборник. 2006. № 1–2 (13–14). С. 155–160.
3) Роднов М.И. Социальная структура русского крестьянства Зауралья (деревня Скилягино в 1917 году) // Аграрная сфера в контексте российских модернизаций XVIII–XX веков: макро- и микропроцессы: сб. статей / науч. ред. Г.Е. Корнилов, В.А. Лабузов. Оренбург, 2010. С. 454–465.
4) Роднов М.И. Из истории хлебной торговли в Среднем Прикамье (Николо-Берёзовка во второй половине XIX в.) // Крестьянство в российских трансформациях: исторический опыт и современность: Материалы III Всероссийской (XI Межрегиональной) конференции историков-аграрников Среднего Поволжья (Ижевск, 17–19 октября 2010 г.) / Отв. ред. Г. А. Никитина. Ижевск, 2010. С. 358–363.
5) Роднов М.И. Пространство региональной прессы Южного Урала (конец XIX – начало XX вв.) // Пятые Большаковские Чтения. Культура Оренбургского края: история и современность: научно-образовательный и культурно-просветительный альманах / Науч. ред. С.В. Любичанковский. Оренбург, 2011. С. 387–391.
6) Роднов Михаил, Буравцов Владимир. Божедомское кладбище в Уфе (неопубликованная статья).
7) Роднов М.И. Среднее Хозятово: краткая история (до 1917 года) (неопубликованная статья).
8) Роднов М.И. Латентная информация сельскохозяйственных переписей конца XIX – начала XX в. // Актуальные проблемы аграрной истории Восточной Европы X–XXI вв. Источники и методы исследования. XXXII сессия симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Тезисы докладов и сообщений. Рязань, 21–24 сентября 2010 г. М., 2010. С. 65–67.
9) Роднов М.И. Уроки Любавского // Научное, педагогическое и просветительское наследие М.К. Любавского и актуальные проблемы социально-экономического и политической истории России и её регионов XVI–XX вв. Уфа, 2010. С. 31–33.
10) Роднов Михаил. Два путешествия. Из странствий по Башкирии // Бельские просторы. 2009. № 11. С. 142–150.
11) Рахимов Р.Н., Роднов М.И. Хитрость коменданта Ступишина. Военная история пугачёвщины // Вестник военно-исторических исследований: Международный сборник научных трудов / Под ред. С.В. Белоусова. Вып. 2. Пенза, 2010. С. 26–30.
12) Роднов М.И. Сельское предпринимательство во второй половине XIX – начале XX веков; Судоходство, судостроение и хлебная торговля на рубеже XIX–XX веков // Энциклопедия предпринимательства Башкортостана (история и личности). Книга первая / Гл. ред. А.Н. Дегтярёв. Уфа, 2006. С. 84–100, 101–125.
13) Роднов М.И. Роль Мензелинска в хлебной торговле и транспортных коммуникациях на рубеже XIX–XX веков (неопубликованная статья).
I.
Опубликовано: Роднов М.И. Близкие – далёкие. Экономические связи Уфы и Оренбурга на рубеже XIX–XX веков // Аграрное и продовольственное развитие России в XVIII–XX веках: пороги безопасности: сб. статей / ред. кол. С. А. Есиков [и др.]; гл. ред. Г. Е. Корнилов / Мин-во образования и науки Рос. Федерации, Федер. агентство по образованию, Оренбургский гос. пед. ун-т; Ин-т истории и археологии Урал. отд. РАН; Законодательное собр. Оренбург. обл.; Правительство Оренбург. обл. Оренбург, ОРЛИТ-А, 2008. С. 138–141.
стр. 138: М.И. Роднов
Близкие – далёкие. Экономические связи Уфы и Оренбурга
на рубеже XIX–XX вв.
Не секрет, что административно-политические границы стран и регионов далеко не всегда совпадают с «естественным» экономическим районированием. В конце XX – начале XXI века среди историков (гуманитариев) южноуральских областей и республик при выборе объекта исследования нормой стал охват практически всего Южного Урала в пределах «большой» (до 1865 г.) Оренбургской губернии, а после – Уфимской и Оренбургской вместе. Если для изучающих политическую, военную, социокультурную историю эти территориальные рамки ещё можно (с оговорками) признать приемлемыми, то при исследовании экономики края возникают «законные» вопросы.
Основой развития хозяйства являются транспортные коммуникации, по которым перемещаются товарные массы. С момента постройки Оренбург тяготел к Волжскому бассейну, куда (по направлению к Самаре, Чистополю и другим пристаням) тянулись гужевые шляхи. Оборонительная линия и казаки в целом надёжно защищали эти маршруты. Уфа же изначально, с конца XVI века, возникла как крепость на большой судоходной реке и все экономические, социокультурные и иные контакты были прочно привязаны к Казани, своеобразной «столице» многонационального Среднего Поволжья.
С 1730-х гг. Уфу и Оренбург соединил очень важный почтовый тракт. Транспортировка сколько-нибудь массовых грузов гужом на такие расстояния (228¾ версты только по Уфимской губернии1) являлась нерентабельна. Везти рекой (вверх по течению бурлаками!) товары до Уфы, потом на лошадях в Оренбург? Проще было сплавом доставить груз, например, в Самару, откуда прямым шляхом в Оренбург по практически равнинной местности, тогда как «оренбургская трасса» на юге Башкирии пересекает довольно значительные высоты.
Но с конца XVIII века дорога из Оренбурга на Уфу отнюдь не пустовала. Именно по ней тянулись огромные обозы в сотни саней (телег), на которых везли с юга на север … медную руду. Со знаменитого Каргалинского месторождения на медеплавильные заводы, располагавшиеся на небольших притоках Белой, перевозили просто гигантское количество руды. Даже в конце XIX века два последних в Уфимской губернии медеплавильных завода (Верхоторский и Воскресенский) потребляли (в 1893–1895 гг.) по 700–800 тыс. пудов сырья. В 1893 г. предприятия обслуживали 3700 возчиков руды1. Но эта стр. 139: транспортная «река» текла не по воле экономического расчёта, а по желанию дворян-горнозаводчиков, которые использовали почти бесплатный труд крепостных или низкооплачиваемые услуги башкир. Как только в 1860-е гг. данная система хозяйствования рухнула, тут же «в разы» сократилась поистине «безумная» перевозка необогащённой руды за сотни вёрст на лошадках.
Все иные попытки использовать сухопутную трассу Оренбург – Уфа в хозяйственных целях (типа перевозки соли до Стерлитамака, далее рекой) фактически окончились ничем из-за слишком больших расходов. Вплоть до 1917 г. Уфимско-Оренбургский почтовый тракт играл важнейшую роль в административном управлении краем, поддержании информационных связей и т.д., но только не в экономике. Когда в 1889 г. Глеб Успенский и Василий Скалон проехали от Оренбурга до Уфы, в последовавших известных очерках рассказывалось о самых разнообразных сюжетах из увиденного, кроме… обозов с товарами2. Видимо, если они и попадались на глаза журналистам, то в таком незначительном количестве, что следы их не проникли в русскую литературу. Ничего не говорится об экономических связях Уфы с Оренбургом и в полемической брошюре П.Г. Резанцева3.
Почти на половине пути между Уфой и Оренбургом с 1760-х гг. вырастает город Стерлитамак, первоначально пристань для отгрузки илецкой соли. В достаточно обширной местной литературе также почти нет упоминаний о каких-либо существенных экономических связях стерлитамакского бизнес-сообщества с Оренбургом4. Известный географ В.П. Семёнов-Тян-Шанский с коллегами, собрав в 1909–1911 г. информацию по самому южному в Уфимской губернии Стерлитамакскому экономическому району, не привёл никаких цифровых показателей, ограничившись сухим комментарием. «В грузообороте района важное значение имеют неподдающиеся учёту гужевые перевозки, в особенности по снабжению местных рынков необходимыми предметами потребления и хозяйственного обихода. Главными рынками, где происходят закупки товаров, являются Уфа и Оренбург»5. Из южных волостей Стерлитамакского уезда зерно, возможно, вывозилось в Оренбургскую губернию, или наоборот1. Даже для пограничного с Оренбуржьем, ближайшего Стерлитамакского экономического района нет внятной информации о хозяйственных связях с соседним на юге губернским центром. Что уж говорить о далёкой Уфе.
Принципиально изменилась ситуация в 1888 г., когда железная дорога соединила Уфу со станцией Кинель, откуда уже был проложен рельсовый путь до Оренбурга. Появилось, хотя и «в обход», прямое быстрое (до двух суток) сообщение между соседними городами. Одно время станции Оренбуржья даже входили в состав новой Самаро-Златоустовской железной дороги. Фундаментальное исследование В.П. Семёнова-Тян-Шанского позволяет в деталях рассмотреть экономические связи между Оренбургским и Сорочинско-Тоцким районами с Уфимской губернией (на 1909–1911 гг.).
Из Златоустовского района (заводы Златоуста, Сатки и Кусы) в западную часть Оренбургской губернии вывозились в небольших объёмах железо и сталь (6 тыс. пудов, для сравнения в Уфу – 145 тыс. пудов), чугунное литьё и посуда (1 тыс. пуд.), немного мрамора и каменных изделий, а также резины. Из соседнего Симско-Катавского экономического района везли в Оренбургский район металл и металлические изделия (1 тыс. пудов), скобяной товар (1), деревянные изделия и щепной товар (ложки и пр.) (1 тыс. пудов), картофель (3 тыс. пуд.) и в незначительном количестве бочки. В Сорочинско-Тоцкий район оттуда прибывали деревянные изделия (1) и картошка (2 тыс. пудов). Как видим, масштабы перевозок из промышленной горнозаводской части Уфимской губернии в Оренбуржье были незначительны, около 20 вагонов в год (по тысяче пудов груза в одном железнодорожном вагоне).
Обратим внимание на крайне малую долю поставок древесины. В Оренбург по Сакмаре поступала масса леса, который отсюда даже «экспортировался». Так, в Златоустовский район прибывало до 5 тыс. пуд. дров из Оренбургского района. А единственным товаром, ввозившимся с юга на горные заводы Уфимской губернии в массовом количестве, оставалась соль. «Значительные транспорты соли (153 тыс. пудов) доставляются стр. 140: из Оренбургского (116) и Уфимского районов». Из 130 тыс. пудов каменной и поваренной соли, в среднем подвозившейся в Симско-Катавский район, на долю Оренбурга приходилось 59 тыс. пудов. Оренбургская (илецкая) соль конкурировала с соликамской, поступавшей через Уфу речным путём. Зато хлеба отправлялось на северо-восток очень мало: 6 тыс. пудов в Златоустовский и 35 тыс. пудов в Симско-Катавский. Существенное значение имел лишь подвоз пшена (38 из 41 тыс. пудов)1. Основная часть зерна поступала на горные заводы с востока, из Троицкого и Челябинского уездов той же Оренбургской губернии.
Гораздо более разнообразными являлись торговые контакты с Уфой. Расположенная на стратегической коммуникации в Сибирь, она выступала своеобразным распределительным центром. С экономическими районами западной части современной Оренбургской области существовали прочные налаженные связи (Бузулук, Абдулино, Бугуруслан и пр.). Слабее велась торговля с «центральным» Оренбуржьем. В Сорочинско-Тоцкий район из Уфы везли картофель (13 тыс. пудов), строительный лес (2), деревянные изделия (9), мочало и рогожи (2), в Оренбургский район из Уфы прибывали картофель (7), бутылки (9), земледельческие орудия и машины (1), пиво (1), а также в небольших объёмах сюда отгружали из Уфы метлы, веники, стеклянную посуду, одежду и обувь, пряжу, нитки и т.д. Опять же никаких сколько-нибудь масштабных грузопотоков не наблюдалось.
Со своей стороны Оренбург поставлял в Уфу много соли (76 тыс. пудов, хотя доминировала соликамская), бутылки (1 тыс. пуд.), растительное масло (1), кожевенный товар (1), также «отчасти из Оренбурга» подвозили мешки, одежду, обувь, войлочные изделия. Поступало в Уфу немного пшеничной муки (в среднем 4 тыс. пуд. из двух районов) и лишь знаменитое оренбургское пшено (17 из 20 тыс. всего привезённого) играло заметную роль на уфимском рынке2. Весь среднегодовой уфимско-оренбургский товарообмен «укладывался» в несколько составов.
Данные В.П. Семёнова-Тян-Шанского в общем подтверждаются сведениями статистики Министерства путей сообщения в отношении перевозок хлебных грузов. Информация разных источников позволяет увидеть динамику процессов. Если в 1890-е гг. Оренбург являлся важным центром поставок зерна в Уфимскую губернию, то к 1910-м гг. подвоз хлеба сюда сократился из-за конкуренции с местными производителями, а также массовым поступлением зауральского и сибирского зерна.
Уже в 1889 г. (первый полный год функционирования «уфимской» трассы) с Оренбургской железной дороги в Уфимскую губернию прибыло 1047 пудов разных круп, 1220 пудов гречневой крупы, 21 500 пудов пшена и т.д. Основной грузопоток направлялся в Уфу, куда подвезли 131 410 пудов пшеничной муки, 1806 пудов ржи, 7451 пуд овса, 200 пудов ячменя и пр. С отдельных станций (но не из Уфы) наблюдались встречные (незначительных объёмов) отправки хлеба в Оренбуржье3.
В 1891 г. из Оренбурга (через Кинель) в Уфу было отправлено 43 800 пудов пшеницы, 110 пудов различных круп, 10 980 пудов пшеничной муки, в Златоуст – 3987 пудов, на станцию Вязовая – 6080 пудов. Из Сорочинской в Уфу отгрузили 81 740 пудов пшеничной муки. В то же время из Уфы в Оренбург в 1891 г. поступило 8541 пуд ржи1. В 1894 г. в Уфу из Сорочинской прибыло 162 255 пудов пшеничной муки и 615 пудов иных хлебных грузов, из Оренбурга – 40 260 пудов пшеничной муки, 19 520 пудов пшена, 3150 пудов семени2. Тогда как из Уфы в 1894 г. подвезли в Оренбург всего три пуда гречневой крупы3.
В начале XX в. ситуация меняется. Поставки хлеба в Уфу и губернию из Оренбуржья уменьшились. Например, в 1908 г. в Уфу прибыло с Ташкентской магистрали: со станции Сорочинская – 25 пудов пшеничной муки, из Оренбурга – 17 251 пуд пшеницы и 8 пудов пшеничной муки, из Илецка – 6000 пудов пшеничной муки. Уфимские предприниматели отправили в Оренбург в 1908 г. 11 пудов ржаной муки4. В 1914 г. в Уфу по железной дороге прибыло из Оренбурга 1000 пудов пшеничной муки и 9009 пудов пшена, из Илецка – 4000 пудов пшена5. Никаких поступлений не было в 1916 г.
стр. 141: Видимо, открытие в 1888 г. железнодорожного пути через Самару и Кинель до Уфы совпало с чередой неурожайных лет, потребовавших подвоза продовольствия в Уфимскую губернию. Кроме того, стальная магистраль соединила оренбургский хлебный рынок с потребительским рынком южноуральских горных заводов, можно допустить, что часть зерна и муки в Уфе перегружалась на более дешёвый речной транспорт. Но в 1892 г. железная дорога была достроена до Челябинска, затем началось сооружение великого пути в Сибирь, и дешёвое зерно зауральских и западносибирских регионов быстро захватывает горнозаводской рынок, массами поступает в Уфу, вытесняя оренбургскую продукцию. Так, в 1908 г. из Миасса в Уфу прибыло 137 606 пудов различных хлебных грузов, в том числе 109 155 пудов пшеничной муки6. Добавим, что Миасс лежит западнее Челябинска и «таможенный перелом» там не действовал. После открытия в 1911 г. Троицкой железной дороги (от станции Полетаево СЗЖД до уездного города Троицка Оренбургской губернии), с 1914 г. велось продолжение этой линии от Троицка до Орска1, в направлении Уфы хлынул поток хлебных грузов с южной части современной Челябинской области.
Таким образом, статистический материал рубежа XIX–XX веков, с одной стороны, подтверждает важнейшую роль транспортных коммуникаций в межрегиональных экономических связях. Но, с другой стороны, соединение Уфы и Оренбурга железнодорожным сообщением в 1888 г. привело лишь к временному установлению массовых перевозок хлебных грузов. В дальнейшем только соль из Оренбуржья поступала на уфимский рынок в существенных масштабах, остальной грузопоток из Оренбурга в Уфу и обратно имел небольшое значение для экономического развития двух соседних регионов. Ситуация своеобразно вернулась к «дожелезнодорожной» эпохе.
II.
Опубликовано: Роднов М.И. Осторожно, статистика! // Самарский земский сборник. 2006. № 1–2 (13–14). С. 155–160.
Эта статья была повторно и без изменений переиздана: Роднов М. И. Осторожно, статистика! // Вопросы истории. 2008. № 8. С. 172 – 175.
ответ на мою статью: Давыдов М.А. Осторожнее со статистикой // Вопросы истории. 2011. № 3.
М.И. Роднов
Осторожно, статистика!
Стр. 155: Одним из заметных событий в отечественной аграрно-исторической науке последних лет стало появление фундаментальной монографии М.А. Давыдова1, завершившей цикл статей автора2 по различным аспектам истории аграрного строя России рубежа XIX–XX вв. Работа включает ряд самостоятельных очерков, объединённых общим авторским видением проблемы – в сельском хозяйстве страны успешно развивались капиталистические отношения, Столыпинская реформа демонстрировала впечатляющие успехи, менялась патриархальная психология российского крестьянства.
Особое внимание автор уделил, по крайней мере, продекларировал, анализу источников. М.А. Давыдов метко характеризует урожайную статистику ЦСК (Центральный статистический комитет МВД) как «своего рода» Пизанскую башню «отечественной исторической науки», которая «во многом препятствует адекватному анализу аграрного развития России». Совершенно справедливо отмечается, что «комфортность данного источника всегда перевешивала сомнения» в его достоверности (стр. 62). Правда затем (§ 2.2) автор, забыв об архитектурных излишествах, спокойно изучает динамику посевов в Европейской России по … всё тому же «милому» и ненадёжному источнику ЦСК («Урожай … года» и обзор Р.И. Прегера3). В многочисленных таблицах приводятся расчёты по посевным площадям, валовым сборам, урожайности, высчитываются избытки и недостатки хлебов в губерниях. А как же с критикой источника? Да никак.
Автор ограничивается общими (не подкреплёнными фактами) рассуждениями, «что вектор искажения, кажется, понятен – размеры урожаев не завышаются». И вообще «другой урожайной статистики у нас нет» (стр. 65).
Но всё дело именно в том, что другая урожайная статистика у нас есть! Это региональная земская статистика1. В монографии М.А. Давыдова полностью игнорируются многочисленные земские статистические исследования (кроме агрономической помощи). Автор не обратил внимание на прекрасный образец – работы Д.Н. Иванцова, который сравнивал на достоверность три источника – сведения ЦСК, ГУЗиЗ и земства2.
Сопоставление данных ЦСК по валовым сборам озимой ржи с информацией уфимского земства свидетельствует, что размеры урожаев именно завышаются. Из 17 лет (1898–1914) в десяти случаях разница в данных ЦСК и уфимского земства превышала величину в 20%. И всего трижды (в 1904, 1912 и 1914 гг.) показания источников находились в пределах «допустимого» 10-процентного расхождения. Чаще всего (15 из 17 лет) сборы ржи по информации ЦСК ПРЕВЫШАЛИ уфимские земские данные. Так, в 1898 г. общий сбор ржи в Уфимской губернии у ЦСК был на 59% больше, в 1903 и 1906 гг. – на 32%, в 1907 и 1911 гг. – на 33%. При этом наличие или отсутствие у уфимских земских статистиков информации о частновладельческих (помещичьих) сборах не оказывало принципиального воздействия на сопоставимость материалов. В 1901–1903 гг. сведения о помещичьих хлебах были получены, но итоговые данные ЦСК всё равно на 24–32% оказались выше3.
Механизм завышения данных ЦСК в общем очевиден. Сотрудники ЦСК, видимо, опираясь на поземельные переписи 1887 и 1905 гг., производили абсурдное разделе Стр. 156: ние посевов на крестьянский надельный и владельческий. Ещё Д.Н. Иванцов отмечал что региональные данные «подчёркивают полную несостоятельность приурочиванья посевов к рубрике "надельных" и "владельческих"». Площадь посевов последних, например, под ячменём в Полтавской губернии составляла по сведениям земства 60 тыс. дес., по информации ЦСК – 204 тыс. В Уфимской губернии, несмотря на неполноту данных, «посевы пшеницы ещё более любопытны, а именно», 6 и 118 тыс. дес. в 1905 г. «Надо ли эти цифры комментировать?» – восклицает Д.Н. Иванцов4. В Златоустовском уезде Уфимской губернии, где (в земледельческой зоне) никогда не было помещиков, сборник ЦСК за 1910 г. сообщает, что под тремя главными хлебами на крестьянской надельной земле находилось 84 880 дес., а владельческий посев составил 64 117 дес.!1
К этой, невероятно увеличенной, площади так называемых владельческих посевов применялась высокая урожайность реальных помещиков. В итоге сотрудники ЦСК получали цифры часто весьма далёкие от действительности. На них и основывает свои выводы М.А. Давыдов. Например, в таблице 1.18в высчитывается доля вывезённого овса из Уфимской губернии (стр. 69). Исходными являются сведения ЦСК, согласно которым в 1908 г. в Уфимской губернии урожай (валовый сбор) овса якобы составил 23 647 тыс. пуд. По расчётам уфимских земцев, которые не выдумывали частновладельческие посевы (в 1908–1910 гг. информации о них вообще не получалось), овса крестьяне собрали 17 721 тыс. пуд.2 В 1909 г. сбор овса по данным ЦСК и уфимского земства – 33 717 и 27 128, в 1910 г. – 30 993 и 23 797, в 1911 г. – 3905 и 2990,4 тыс. пуд. (в том числе 2794,3 крестьянских и 196,1 частновладельческих)3. Сведения ЦСК по валовому сбору овса, которые приводит М.А. Давыдов, превышают более близкие к реальности показатели уфимских статистиков на 33, 24, 30 и 31%.
Как видим, величина расхождений такова, что все выводы М.А. Давыдова по Уфимской губернии нужно пересчитывать. Кстати, в соседних, по авторским таблицам, Пермской и Самарской губерниях существовала тоже очень добротная статистика.
В конце концов работники ЦСК осознали всю абсурдность собственных вычислений. В 1915 г. происходит громадная перемена в статистических данных. Если в 1914 г. в Уфимской губернии озимой ржи по данным ЦСК было засеяно 945,2 тыс. дес. (в том числе 636,1 на крестьянской надельной земле и 309,1 тыс. на владельческой), то в 1915 г. из 955,9 тыс. общего посева крестьянам принадлежало уже 907,1 тыс. дес., а владельцам всего-навсего 48,8 тыс.4 Как видим, в 1915 г. бывшие посевы на владельческих землях статистики из ЦСК просто перечислили в разряд крестьянских. Данные за 1915 г. являются самым убедительным доказательством всей надуманности предыдущего цифрового материала ЦСК.
Объём рецензии позволяет лишь вкратце сказать, что сведения ЦСК по посевным площадям также весьма малодостоверны. Ещё Д.Н. Иванцов отмечал, что, в Херсонской губернии в 1909 г. разница в посевной площади между сведениями ЦСК и земства составила 632 тыс. дес.1 В Тамбовской губернии в 1912 г. под посевами на надельных землях по материалам правительственной статистики, – добавляет липецкий историк-аграрник А.А. Иванов, – «находилось 1 518 975 дес., а по данным подворной переписи крестьянские посевы занимали площадь в 1 961 836 дес., разница в 442,8 тыс. дес. (на 29%) является слишком существенной, чтобы её игнорировать»2. По нашим подсчётам в Стр. 157: Уфимской губернии в начале XX в. ЦСК не учитывал около 0,5 млн дес. посевов. Данные местной переписи 1912–1913 гг. – 2 703 299,99 дес. крестьянского посева, помещики сеяли ещё 104 773,3 тыс.3 По информации же ЦСК площадь посева в Уфимской губернии под всеми хлебами, включая овёс (но без озимого ячменя и картофеля), в 1913 г. составляла 2 021 507 дес.4 Как говорится, почувствуйте разницу.
Только по трём вышеназванным регионам набралось свыше 1,5 млн дес. неучтённых в ЦСК посевов. Целая губерния, между прочим.
Основным корпусом источников в монографии М.А. Давыдова является транспортная статистика, один из самых достоверных статистических материалов того времени. И, во-первых, сопоставление реальных объёмов перевозок (полученных по железнодорожным накладным) с умозрительными кабинетными вычислениями, производившимися в ЦСК, без серьёзной критики источника вряд ли обосновано.
А во-вторых, с нашей точки зрения, автор не проанализировал особенности самой транспортной статистики. При определении соотношения внутреннего и вывозного отправления хлебов, а это один из главных аргументов М.А. Давыдова в пользу доминирования в начале XX в. внутреннего рынка и, следовательно, успешной капиталистической модернизации Российской империи, не достаточно исключить перевозки внутри Одесского железнодорожного узла, с речных пристаней Самарской губернии и отправления из портов (стр. 40, 84, 89). Уязвимость расчётов М.А. Давыдова заключается в том, что он не использовал публикации по конкретным железным дорогам, ограничившись «Сводной статистикой», которая полностью НЕ «позволяет выяснить откуда и куда везли грузы и в каком количестве» (см. стр. 34).
Можно прямо сказать, что цифровой материал М.А. Давыдова завышает внутреннее отправление и занижает внешнее. Не учитываются значительные по объёму переотправки хлебных грузов по железным дорогам1. Хлеб часто не сразу шёл за границу. Предприниматели могли собирать крупные партии зерна, подвозя их с соседних мелких станций, дожидаясь выгодных цен, выполняя обязательства по контракту и пр. Например, в 1913 г. в Самару было отправлено со станции Приютово Самаро-Златоустовской железной дороги 18 076 пудов овса и 8047 пуд. ржаной муки, из Белебей-Аксаково – 3 тыс. пуд. пшеницы, из Аксёново – два вагона ржи и вагон пшеницы и т. д.2 Куда затем поступил хлеб, неизвестно, возможно на экспорт.
Кроме того, в больших объёмах приёмку зерна производили элеваторы. На расположенный на границе с Уфимской губернией Абдулинский элеватор в 1913 г. прибыло 110 052 пуда гречихи, 6831 пуд ржи, 1900 гороха с Приютово, 43 492 пуда гречихи из Белебея3. Потом этот хлеб опять куда-то отправится. Наконец, огромным перевалочным центром выступала Уфа, где хлебные грузы перегружались с железной дороги на речные баржи и направлялись в Рыбинск, распределялись по заводам и т. д. Только из Раевки (все Самаро-Златоустовской дороги) в 1913 г. в Уфу доставили пшеницы 409 423 пуда, из Давлеканово – 1 004 148 пуд., из Шингак-Куля – 454 130, из Миасса – 94 389 пуд.4
В горнозаводской части Уфимской губернии, где население сельским хозяйством практически не занималось, также наблюдались крупные переотправки хлебных грузов. Отдельные железнодорожные станции концентрировали зерно и муку, выступая в роли локальных распределительных пунктов, откуда потом хлеб переправлялся на заводы. Например, небольшая станция Бердяуш СЗжд снабжала привозным хлебом Бакальский рудник (в 1913 г. прибыло туда 11 347 пуд. пшеничной муки) и Саткинский завод (10 638 пуд. зерновой пшеницы)5. Логично предположить, что аналогичные переотправки хлебных грузов имели место в других индустриальных регионах России (на Среднем Урале, в Донбассе, Центрально-Промышленном районе). Во всех этих случаях одна и та же партия хлеба неоднократно перемещалась и, следовательно, фиксировалась в железнодорожных накладных, а затем регистрировалась Стр. 158: «Сводной статистикой». Количество реально поступившего в торговый оборот хлеба было меньше учтённых объёмов перевозок.
Об этом же говорят, например, данные В.П. Семёнова-Тян-Шанского. Немалое количество овса из Уфимской губернии прибывало рекой в Рыбинск, откуда он водой и железной дорогой перераспределялся по различным направлениям, в том числе «заметные партии отсылаются в Ригу» (352 тыс. пуд.) и Нарву (13). Тоже по ржи и пшенице1. Маршруты движения товарных масс хлеба были нередко весьма сложными.
С другой стороны, говоря о вывозном отправлении, нельзя ограничиваться только портами, пограничными и заграничными станциями. Изучение перевозок по Самаро-Златоустовской железной дороге показывает важный момент. В первую очередь в урожайные годы, когда наблюдался огромный наплыв хлебов и всё было забито грузами, предприниматели отправляли вагоны на ближние к приграничным пунктам небольшие железнодорожные станции, где, по всей видимости, товар просто дожидался своей очереди для экспорта. Например, из Белебей-Аксаково в 1913 г. основной поток хлеба на Северо-Западную железную дорогу шёл в Ревель (262 041 пуд ржи, 756 пшеницы, 9000 гороха) и Нарву (24 997 ржи, 2000 гороха, 998 гречневой крупы). Однако небольшие партии распределялись по окрестным станциям – Кегель (1000 пуд. ржи), Валк (1000 ржи), Юрьев (12 996 ржи, 999 ржаной муки), Везенберг (2000 ржи), Веймарн (995 ржи), а также Августов, Сувалки, Гродно и др.2 Экспортный характер грузов подтверждает преобладание зерна, вряд ли его стоило так далеко везти ради перемола. Потом эти вагоны подвезут к Ревельскому порту. «Сводная статистика» просто не фиксировала подобные партии, которых в сумме набиралось достаточно.
С нашей точки зрения, общий вывод М.А. Давыдова о преобладании в начале XX в. внутренних перевозок над экспортом, возможно, и верен3, но цифровые показатели, приведённые в монографии, нужно воспринимать со значительной долей условности. Определить величину переотправок хлеба перед вывозом за границу, особенно из «глубинных» регионов России, едва ли возможно. В идеале необходимы отдельные исследования по конкретным железным дорогам, обобщение которых и может дать искомый результат. Так, Н.Ф. Тагирова верно отмечает, что «точно разделить количество хлеба, вывезенного за границу или на внутренний рынок на 1913 г., пока не представляется возможным»4.
В целом к достоинствам работы М.А. Давыдова нужно добавить удачно показанную роль механизации сельского хозяйства и агрономической помощи, чрезвычайно актуальным является подробный анализ автором регионального аспекта, о котором постоянно забывают (по непроверенным данным ЦСК шесть юго-восточных губерний и областей обеспечивали почти 70% всего «избытка» пшеницы, стр. 113). Впечатляют приводимые М.А. Давыдовым сведения об огромном разрыве между районами страны в уровне обеспеченности машинами, что ещё раз напоминает о глубокой правоте историков, отстаивавших концепцию многоукладности. Нельзя не согласиться с М.А. Давыдовым в общей оценке Столыпинской реформы. Давно уже пора перестать повторяться о её якобы «крахе». Это была кратковременная реформа, уничтоженная в самом начале реализации (стр. 564). Несмотря на некоторые полемические «перехлёсты», вроде критики «голодного экспорта», монография М.А. Давыдова по праву займёт достойное место в отечественной историографии, привлечёт внимание заинтересованного исследователя аграрного строя предреволюционной России.