В сучасному суспільстві

Вид материала

Документы

Содержание Розділ іі соціологічний дискурс сучасності

Подобный материал:

• Вступ, 873.29kb.
• Ьше вдосконалення навчально-виховного процесу, доступність та ефективність освіти,, 37.46kb.
• 1. Предмет, задачі та значення психології в сучасному суспільстві, 61.14kb.
• Програма вибіркового курсу Дисципліни, 133.18kb.
• Робоча навчальна програма вибіркового курсу Дисципліни, 127.58kb.
• Соби масової інформації відіграють в сучасному суспільстві, а також завдяки особливостям, 204.57kb.
• Перелік запропонованих тем рефератів, 17.55kb.
• Курсова робота роль І місце, 340.76kb.
• Розділ: Політологія Політологія як наука, 211.88kb.
• Ю. Й. Тулашвілі к. т. н., доцент, 83.67kb.

РОЗДІЛ ІІ

СОЦІОЛОГІЧНИЙ ДИСКУРС СУЧАСНОСТІ

2.1. Эвристический потенциал классической социологии применительно к анализу капитализма и бюрократии в реалиях XIX века

Мысль Гераклита об изменчивости "всего" стала с давних времен почти банальной аксиомой. Изменения конца ХХ века, произошедшие на всех уровнях организации социальной реальности, весьма ярко проявились в развитии социологических теорий, "произраставших" на ниве теоретической полемики с классическими идеями нашей науки, возникшими в контексте осмысления ставших капиталистических обществ конца XIX – первой половины ХХ века. Общепринятым является представление, что "нынешний период глобальных общественных и культурных трансформаций, безусловно, является чрезвычайно креативным для развития социологического воображения и теоретической концептуализации" [1]. Однако каковы ресурсы, используемые современными социологами для развития социологического воображения и концептуализации с тем, чтобы сохранялась адекватность социологического познания? Принимая во внимание, что развитие социологического знания всегда происходило путем обращения (в их развитии или отрицании) к классическим идеям социологии, можно ли утверждать, что эти идеи (восходящие к общественным условиям периода становления обществ классического либерализма) могут соответствовать миру первой четверти XXI века?

В интеллектуальном дискурсе 80-90-х годов прошлого века принято было уделять внимание историческим разрывам и критиковать всеобщность как принцип организации социального знания. Абстрактный разум как некоторый имперский нарратив ("скотный двор" по Лиотару) и континуум историчности, частности, уникальности образовывали полюса интеллектуального поля, в котором происходило достаточно много теоретических дискуссий. Идеолого-политическая ангажированность, в которой (зачастую небезосновательно) упрекают социологов, зачастую ослабляла их внимание к удержанию теоретической и социально-философской "чистоты" знания, что приводило иногда к путанию в трех соснах. Так, любое исследование частного (исторически-единичного) невозможно без использования абстрактных (лишенных конкретно-исторического содержания) категорий и понятий. И наоборот – любое суждение об абстракциях и их свойствах всегда наполнено если не обьясняющими историческими примерами, то редукциями к конкретной проблематике, представляющей ту или иную сторону исторических комплексных образований.

Могли ли условия европейского общества второй половины
19 века, обусловившие возникновение социологии, привести к возникновению такого знания, что оно остается адекватным в нашу эпоху, в совершенно других условиях? Исходя из того, что современность представляет собой в той или иной степени реализовавшиеся (реализующиеся) проекты модернизации различных сообществ, имеющих место быть на всех континентах, можно утверждать, что в определенной степени именно классическая традиция социологии, (заложеная европейскими мыслителями), содержит идеи, делающие возможным эвристичный способ анализа грядущего общества.

Известный американский социолог Рэндалл Коллинз, рассматривая эту проблематику, прибегает к следующему аргументу: "В буквальном смысле слова мир, который некогда существовал лишь в непосредственной близости некоторых европейских ученых, теперь охватил своими щупальцами весь земной шар. Присутствие этих научно-технологических творений Запада в Полинезии или Бразилии – не абстрактный эпистемологический вопрос; они представляют собой эмпирическую, чувственно-материальную, практическую модель того, насколько широко распространились определенные сети" [2]. Британский социолог Энтони Гидденс определяет современные общества, используя термин "радикализированный модерн", т.е. доразвитый до нового качественного и количественного уровня все тот же капитализм.

Социология Маркса, Вебера, Дюркгейма и других представителей классической социологической мысли по-прежнему важна и содержательна, поскольку их мир теперь во многом стал миром всех нас, обретя иногда гиперболизированные формы, он не утратил собственной качественной определенности, несмотря на все изменения, произошедшие за последнее столетие – не столь и большой в исторических масштабах срок. Ретроспектива одной жизни вмещает нечто иное, чем ретроспектива исторической эпохи – с этим нельзя не считаться, "примеряясь" к масштабности перемен ближайшего исторического времени. Поэтому методологически корректной была бы попытка увидеть ближайшее будущее социологической теории исходя из того, что мы находимся в исторически длящемся континууме социальной событийности. С этой точки зрения "разрывы", о которых еще недавно было столь популярно рассуждать, характеризуют изменения внутренних состояний этого континуума, могут быть рассмотрены как своеобразные исторические точки роста и угасания внутренне присущих обществам модерна процессов.

Фундаментальными направлениями осмысления социальной реальности макроуровня в социологии традиционно выступали изучение капитализма (индустриализма, модерна), развития управления (бюрократизации), формирования и принципов мобилизации протестных движений, а также проблем государственности. Остановимся на первых двух с тем, чтобы рассмотреть потенциал классической социологии относительно их теоретической концептуализации.

Социологическая традиция (в лице Маркса, Вебера, Поланьи или Шумпетера), рассматривая экономику в ее связи и взаимообусловленности с политическими и культурными структурами, всегда предлагала целостные модели экономических изменений и экономической стратификации.

В современной экономической социологии доминирующим представлением является то, что мы являемся современниками сетевой революции в объяснении общественных процессов [3]. Сторонники такого подхода предлагают изучать в экономике не идеализированные рынки (где абстрактные величины предложения стремятся к равновесию в удовлетворении спроса), а конкретные характер и конфигурации соединительных звеньев между участниками экономических обменов. Гаррисон Уайт [4] предельно четко выразил этот подход: прибыль достигается путем успешного уклонения от конкуренции, путем инноваций, состоящих в нахождении производителями защищенных ниш и уникальных товаров, которые пока еще не научились воспроизводить конкуренты (или уникальных сочетаний цены, количества и объема прибыли).

Найденные выгодные ниши со временем становятся известны, привлекают конкурентов и потому современный рынок вызывает стремление к постоянным инновациям, сами защищенные (неконкурентные) ниши на капиталистическом рынке существуют непродолжительное время, и прибыль получают те, кто занимают их первыми и, быстро пожиная свою выгоду, успевают уйти в следующую нишу – тем самым регулярно избегая конкуренции. Подчеркнем, что именно не конкурентный бизнес рассматривается как наиболее успешный – при том, что сфера конкурентного бизнеса выделяется и сохраняется в виде внешнего условия. В известном смысле конкурентность выходит на уровень идейно-организационный, предполагает видение конкретного соотношения всех факторов производства в здесь-и-сейчас условиях протранства и времени. Поэтому критическим ресурсом такого постоянного "перетекания" выступает включенность в сети обмена информацией, услугами. На этой основе возникает представление о том, что информация становится основой производства и мы входим в эпоху информационного общества. Но информация – лишь средство коммуникативности, включающей в себя еще и человеческие отношения. В частности, знакомства и взаимное признание служат ключевым преимуществом в этом динамическом процессе обнаружения "временных ниш", поскольку главной заботой производителей в таких условиях становится отслеживание возникающих инноваций, спроса и возможностей избегания конкуренции. С точки зрения сетевой теории капитализм внутренне стратифицирован, потому что наибольшую прибыль получает именно ядро сети, затем следуют "подражатели", а периферия всегда подтягивается "слишком поздно" и в полной мере ощущает на себе давление открытой конкуренции, не приносящей никакой сопоставимой с "ядром" прибыли. Экономическая конкуренция, таким образом, выступает периферийным процессом, при том, что такую периферию могут образовывать целые государственные образования. В то же время ядро предполагает включенность практически во все процессы, где могут возникать инновации – технологическую сторону этой включенности образовывают киберкоммуникативные сети, наиболее известной из которых является Интернет. Таким образом сама Сеть является внутренним компонентом, сетевым образом организованного капитализма, хотя и порождающим необычные эффекты. Технологические инновации вызываются процессом поиска ниш, где временно отсутствует конкуренция, иначе говоря, погоня за монопольно высокой прибылью в ядрах сети генерирует "высокие технологии", а не наоборот, как часто кажется "технологическим романтикам". То или иное изобретение (в сфере производства или потребления) становится эффективной действующей технологией, основанием неконкурентной ниши лишь после соответствующих финансовых инвестиций, то есть после его "социализации" в систему сложившихся экономических процессов.

Сетевая теория капитализма, возникшая в 80-х годах ХХ в., обозначила разрыв с прошлыми линейно-функционалистскими представлениями о данном типе общества – в меру изменения конфигурации данного типа общества изменились и представления о нем. В то же время эта теория зиждется на парадигмальных основаниях марксовой теории, предполагающих рассмотрение форм организации и цикличной динамики производства, прибыли и занятости населения, а также связанных с этим процессов стратификации. Возникшая в период новой (третьей) волны глобализации, школа мир-системного анализа И.Валлерстайна расширила представления о предметной области анализа, сформировавшиеся в рамках и на основе марксовой парадигмы, до уровня глобальных процессов. Подчеркивая необходимость рассмотрения социально-экономических изменений в контексте не столько национальных, сколько мир-системных трансформаций, эта школа обладает сегодня значительным эвристическим потенциалом анализа разворачивающихся в наше время процессов глобальной трансформации. Экономисты все больше приходят к пониманию мировых экономических систем как сложных сетей, состоящих из связующих звеньев и узлов. Сетевой подход и миро-системные исследования глобальных структур и капиталистических процессов в области экономической мысли открывают основы новой парадигмы, но пойдет ли в этом направлении социологическая мысль, предполагающая рассмотрение социальной реальности на более глубоком, комплексном уровне? Тема соотношения социального и экономического в конце ХХ века вызывала досточно много дискуссий. Постмодернистский проект, образы постэкономического общества создали широкий дискурс, в рамках которого многие исследователи пытаются увидеть общество как реальность, формируемую не-экономическими процессами, некоторые вообще говорят о "смерти социального". Вероятнее всего, мы будем свидетелями нового синтеза экономической, социально-философской и социологической мысли, как это было в период пика второй волны глобализации, т.е. в конце века девятнадцатого – синтеза, который будет происходить с использованием теории капитализма, развитой в то, по масштабам мировой истории, не столь и далекое от нас время. Не удивляемся же мы тому, что отдельные исторические события начала ХХ века выступают в наше время основанием легитимации целых государственных образований, а идеологические формы того времени "оживают" на наших глазах, становясь присущими массовым движениям современности!

Переходя ко второму направлению макросоциологического анализа, следует вспомнить, что наиболее фундаментальные теоретики, работавшие в этом направлении (Вебер, Мертон, Бендикс, Селзник, Гоулднер, Крозье, Липсет) рассматривали бюрократию как проявление такой присущей капитализму фундаментальной черты как рациональность. Со времен Макса Вебера возник целый ряд теорий бюрократии (концепций научного управления), которому стали постепенно уделять все меньше внимания. Вместе с тем именно бюрократия выступает фундаментальным фактором формирования нашей "постсовременности".

Альтернативы бюрократии отмечались многими исследователями в период с 1930-х по 1980-е годы. Было выявлено существование неформальных групп внутри формальных организаций; изучалось внутреннее самоуправление профессиональных сообществ вместо иерархического управления; выяснилось, что эффективные организации, сталкивающиеся с весьма неясной обстановкой, как правило, передают инициативу децентрализованным рабочим группам; а также, что подвижные социальные сети постоянно перетекают через жесткие организационные границы, смягчая недостатки ведомственности.

Однако можно утверждать, что эти открытия вовсе не отменяют полезности теории бюрократии перед релиями наступившего века – прежде всего потому, что веберовская концепция бюрократии представляет собой идеальный тип, противопоставляемый идеальному типу патримониального (феодального, вотчинного) правления. Между этими теоретически постулированными противоположностями существует континуум, в котором с одной стороны находится идеальная иерархическая организация, а с другой – идеальная передача ответственности посредством личных связей. Поэтому в том, что личные связи так или иначе все же присутствуют в формальной бюрократии, нет ничего удивительного. Организационные типы могут сочетаться друг с другом в различных формах и соотношениях.

Кроме того, историческая значимость этого веберовского противопоставления идеальных типов заключается в том, что оно позволяет лучше понять борьбу, которая привела к разрушению "традиционного" института, патримониального домохозяйства, и замене его безличным бюрократическим государством. В условиях формирования сетевых обществ этот процесс представляет особый интерес, поскольку формально-бюрократические процедуры в нем меняют свой характер, возникает пространство для формирования сообществ, основанных на межличностных связях ("Глобальной деревни"), что актуализирует ресурсы формирования социальных связей и институтов, возникшие в эпоху доминирования патримониальности. Патримониальная организация представляла собой сплав семьи, укрепленного жилища и личной зависимости, который составлял политическую и экономическую основу досовременной социальной структуры. Сегодня в мировой экономике патримониальная организация сохраняется в определенной степени в семейных предприятиях и – особенно – в иммигрантских общинах. Развитие современных технологий, не требующих столь высокого уровня централизации трудовых ресурсов, переход к сетевым формам организации общественного производства "возрождают" тему патримониальности, поскольку предполагают рост индивидуализации, ставя индивида перед необходимостью самостоятельно организовывать собственное социальное пространство. Однако на макроуровне подавляющее большинство организационных альтернатив сегодня почти (за исключением относящихся к периферии фундаменталистских сообществ) не содержит личностных/патримониальных черт, вследствие чего бюрократия по-прежнему сохраняет свое положение в этом континууме.

Распад патримониального хозяйства имел важное историческое значение. Вследствие распада патримониального хозяйства возникло современное государство, на основе бюрократической налоговой системы монополизировавшее организованное насилие, разрушившее организационную основу наследственного семейного правления и аристократической статусной группы, создавшее организационную основу для идеологии эгалитарного и всеобщего гражданства. Замена семейного служения безличным рынком труда сделала возможным классовое противоборство, да и вообще все гражданские движения, стремящиеся совершить социальные изменения посредством политического давления.

Феминистские движения XIX и XX веков можно объяснить рядом частичных сдвигов, ослабивших влияние того, что осталось от патримониальной организации. Одним из последних оплотов патримониальности, подвергшимся эрозии, была слитная экономика домохозяйства, состоявшая из жены-домохозяйки и работавшего вне дома мужа, который служил единственной связью домохозяйства с внешним миром. 60-е и особенно 70-е годы прошлого столетия ознаменовались выходом домохозяек из семейной замкнутости, но далеко не во всех социальных слоях. Тема "кризиса семьи" в современном массовом сознании не в последнюю очередь воспроизводится этими процессами.

Бюрократия – это противоречивый феномен, поскольку относится к сфере борьбы за контроль и управление. Смена флагов на административных зданиях республик бывшего СССР при сохранении бюрократического аппарата, его успешная идеологическая "перекраска" проявили универсальную черту бюрократии – нейтральность. Она нейтральна в социальном отношении, являясь орудием, которое может быть использовано различными силами в своих различных целях. Ранее переход к принципу превосходства безличных прав и формально установленных обязательств понимался как освобождение, поскольку означал "правление закона, а не влиятельных людей", что предполагало возможным реализацию равенства, справедливости и свободы как новой основы единства обществ.

Бюрократию определяют как систему организационного контроля, достигаемого путем использования формализованных, письменно фиксированных правил и процедур взаимодействия между людьми. Организация здесь заменяет личность (как совокупность социальных черт индивида) абстрактной позицией, предполагающей соответствующее место в социальной организации. Программирование, регламентация должностных обязанностей членов организации становится сегодня все глубже – на фоне дискуссий о важности развития индивидуальной инициативы, предпринимательского духа, о ценности самобытной индивидуальности всех и каждого, мы можем видеть все более детальную регламентацию поведения персонала. Так, планируются формы проведения разговоров с клиентами, организуется (а фактически регламентируется – "попробуй не прийти!") проведение корпоративного досуга и многое другое, считавшееся еще пару десятилетий тому назад сферой сугубо личностной, посягание на которую рассматривалось как нарушение фундаментальных прав работника. Во многих работах середины прошлого столетия по изучению организаций отмечались тенденции к дебюрократизации, однако сегодня фактически восторжествовала противоположная тенденция.

Система образования, расширяющаяся и все более дифференцирующаяся, выступает еще одним аспектом углубляющейся бюрократизации. Суть бюрократии – это управление при помощи формальных правил и письменное документирование всех официально предписываемых действий. Современная система образования предполагает, что индивид социализируется в среде, состоящей из всевозможных регламентирующих правил и документальных форм. Работа с документами – рефератами, сочинениями, тестами и письменными экзаменами, компьютерными программами, заменяет собой живое общение, делает его вторичным, прилагаемым к бюрократической процедуре, возводя последнюю в ранг самостоятельной ценности для всех участников педагогического процесса.

Существует ли в современной социологии теория, способная объяснить условия и процессы, необходимые для возникновения и развития бюрократии, увидеть и обьяснить противоположные тенденции?

Карл Маннгейм в свое время с присущей немецкой традиции точностью мышления указал основной недостаток попыток объяснения бюрократии как более эффективной формы организации, раскрыв противоречие между формальной рациональностью установленных официально процедур и сущностной рациональностью, в основе которой лежит необходимость удовлетворения потребностей реального человека. Солдат Швейк всегда находил возможность превратить формальную рациональность в средство удовлетворения своих реальных потребностей – этот литературный образ является своеобразным художественным архетипом, раскрывающим сущность указаного противоречия бюрократической системы.

Бюрократия представляет собой форму контроля в борьбе за власть, которую могут использовать как "верхи" для контроля над "низами", так и последние для сдерживания первых. Успешные движения за расширение прав ранее исключенных групп институционализируют свои победы, создавая новые бюрократические структуры. Примером тому могут служить западные профсоюзные организации или борократическая система победившего пролетариата в бывшем СССР. Вместе с тем бюрократия – это также форма господства, а борьба за определяемую правилами организацию приводит к смещению внимания с исходной проблемы на проблемы, возникающие вследствие самого процесса контроля. Формирование системы процедур социального общения превращается в самостоятельную доминирующую составляющую жизни общества, бюрократия становится угнетающей, а успехи движений за институционализацию своих прав в виде формальных правил время от времени приводят к возникновению движений за дебюрократизацию. В известном смысле можно утверждать, что произошедшая в Украине 2004-2005 годов "оранжевая революция" имеет одним из своих внутренних источников подобное движение.

В отечественной социологической мысли утвердился подход, согласно которого важным "является также и то, какой "образ общества" мы представляем, что выделяем как наиболее существенное, определяющее, значимое, каким "подаем" определенное общество, теорию которого создаем и подбираем соответствующие способы его изучения" [5], что предполагает осознанное отношение к процессу создания образа будущего, котрое мы создаем в наше время. Основополагающие идеи социологии в этом отношении были и остаются ресурсом, который сложно переоценить, исходя из сегодняшней неопределенности.


Литература


1. Коллинз Р. Европейская социологическая традиция и социология XXI века // "Прогнозис" №1 ноябрь 2007 г., с 8.

2. Суспільна трансформація: концептуалізація, тенденції, український досвід / За ред. В.В.Танчера, В.П.Степаненка. – К.: Інститут соціології НАН України, 2004. – с. 5

3. Smelser, Neil J. and Richard Swedberg, 1994. The Handbook of Economic Sociology. Princeton: Princeton University Press.

4. White, Harrison C. 1981. "Where Do Markets Come From?" American Journal of Sociology 87: 517-547.

5. Пилипенко В.Є., Попова І.М., Танчер В.В. та ін. Спеціальні та галузеві соціології / навч.посіб. – 2-е вид., – К.: ПЦ "Фоліант", 2007., с. 11.