Geum.ru

Программа : Е. В. Русина, к и. н., Институт истории, Киев, нану. Проблемы политической лояльности православного населения Великого княжества Литовского в XIV-XVI ст. М. В. Дмитриев, д и. н., профессор мгу

Вид материалаПрограмма

Содержание


Обеденный перерыв
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

Обеденный перерыв


Доклад отца Василия Секачева:

Святитель Дмитрий Ростовский, Украина и Россия.

XVII век был веком кризиса Русской Церкви. В период после Смуты в церковную жизнь России вошли такие изъяны, как отсутствие проповедей в церквах, недопустимые искажения в богослужении, невежество и обрядоверие духовенства и прихожан, враждебное недоверие к образованию. В середине XVII в. это положение дел попытался изменить патриарх Никон. Однако задуманные им реформы не были по-настоящему осуществлены. Войдя в русло чисто обрядовых перемен, они фактически привели Церковь к расколу.

В конце XVII в. Русская Церковь, во многом, пребывала в том же состоянии, что и перед реформой Никона.

Уже Никон и окружавшие его члены кружка ревнителей церковного благочестия (боярин Федор Ртищев, прот. Стефан Вонифатьев), в определенном смысле чувствуя свое одиночество в России, находили родственные им души в Малороссии. Необходимо заметить, что термин «Малороссия» совсем не имеет обидного или уничижительного для украинцев значения. Он введен в употребление византийцами для различения изначальной, Малой, Руси и Руси Великой, возникшей впоследствии в результате колонизации Северо-Востока – подобно тому, как в самой Греции различались первоначальная, Малая, Греция и Греция Великая, и подобно тому, как в Польше различались Великая и Малая Польша. С XV в., после падения Византийской империи, термин «Малороссия» употреблялся больше в церковной среде, поскольку Церковь Малой Руси – Киевская митрополия – пребывала тогда в подчинении Константинопольскому патриарху, в то время как Московская митрополия добилась в 1448 г. статуса автокефалии.

В XVII в. московских ревнителей церковного благочестия привлекала в малороссах их образованность, которая сочеталась с живой искренней религиозностью, сформировавшейся в результате противостояния с Западом.

Во второй половине XVI в. Киевская митрополия, включавшая в себя всю Юго-Западную Русь, пережила встречу с агрессивно настроенным, но превосходящим ее в христианской науке и образованности католическим Западом. Замкнуться в себе (как это сделала Москва) оказалось тогда для Киева невозможно, поэтому было решено бить врага его же оружием: развитием науки, подъемом книжности и образования. В ряде братств, созданных для защиты православной веры от наступления католиков, вводится латинский язык и преподавание по образцу иезуитских училищ. Окончательно данный подход торжествует в связи с деятельностью митрополита Петра Могилы (возглавлял Киевскую митрополию в 1633-1647 гг.), основателя знаменитого Киево-Могилянского коллегиума (1632).

Несмотря на схоластическую систему преподавания, живая христианская вера воспитанников не выхолащивалась, не делалась формальной, но приобретала дополнительное книжное обоснование. Сохранению и приумножению живости веры содействовали применявшиеся в учебном процессе диспуты, сценические постановки, соревновательность образования. Ученики приобретали навыки составления стихов. На научную основу ставилось произнесение проповедей51. Вскоре повсюду в Киевской митрополии: при соборах, братствах, монастырях - была установлена должность штатного проповедника, получившего соответствующее образование52.

Все это и стало главной причиной вызова малороссийского духовенства в Московскую Русь при боярине Ртищеве, а затем Никоне, новгородском митрополите и впоследствии, с 1652 года, патриархе53. Мы знаем также, что именно Никон настоял на необходимости принять под царскую руку Малороссию в 1653 году, чему до того активно противился сам царь Алексей Михайлович и окружавшие его бояре54.

Именно в это время, когда полыхала Освободительная война под предводительством Богдана Хмельницкого и готовилась начаться война Русско-польская, в 1651 году и появился на свет в семье простого казака Макарьевской сотни Киевского полка Саввы Туптало сын Данило – будущий митрополит Димитрий. Через 20 лет, в 1675, окончив три класса Киево-Могилянского коллегиума (больше из-за тревожных военных обстоятельств времени гетманства Дорошенко он учиться не смог)55 и приняв в 1668 г. монашеский постриг в Кириллове монастыре, Димитрий уже занимал должность штатного проповедника при черниговском архиепископе Лазаре Барановиче (отец же его был тогда уже сотником в Киеве и ктитором того же Кириллова монастыря).

А в 1701 году Димитрия, уже архимандрита Новгород-Северского Спасского монастыря, по указу Петра I вызывают в Москву для занятия Тобольской кафедры. И хотя Димитрий, в итоге, на эту, предназначенную ему Петром кафедру, так и не попадает, он становится одним из главных, по слову дореволюционного церковного историка К. В. Харламповича, «начинателей нового периода», вторым после Стефана Яворского проповедником и учителем Московской Руси56.

Подобно Никону, Петр ценил малороссов духовного звания - «прежде всего как людей образованных, способных поставить и в Великороссии школьное просвещение на надлежащую высоту, поднять религиозно-нравственный уровень народа, приобщить к христианской Церкви массу язычествующего инородчества»57.

В 1705 в Великороссии было уже шесть архиереев-малороссов: Стефан Яворский в Рязани, Димитрий Туптало в Ростове, Филофей Лещинский в Тобольске, Юстин Базилевич в Белгороде - все митрополиты, - а также архиепископы: Сильвестр Крайский в Архангельске, Антоний Одинович в Коломне. Всего же с 1700 по 1721 в Великороссии трудилось 15 архиереев южнорусского происхождения, а до 1762, времени воцарения Екатерины, 70 из 122 58.

С 1700 же года, вскоре после смерти патриарха Адриана под руководство малороссов попадает по царской воле и Московская академия, находившаяся безраздельно в их ведении до середины XVIII в.

Малороссы, в самом деле, смогли активно содействовать духовному просвещению России. По слову Харламповича, они «с помощью армии своих земляков» «подняли образование в великорусском народе, завели образованное духовенство, организовали школу, проповедь и миссию внутри России <в Сибири> и в Китае, улучшили богослужение, устранили многие беспорядки в церковной жизни, снабдили образованным духовенством армию, флот и заграничные наши посольства». Важно то, что именно епископы-малороссы, «в большинстве своем высокообразованные, выдающиеся по нравственным качествам», и стали той внушительной силой, которая решительно посодействовала подъему и устроению церковной жизни Великой России59.

"Украина ... отдавая ... своих лучших сынов России, тем создавала Россию", - писал впоследствии по этому поводу прот. Василий Зеньковский60.

"Не академия ли Киевская была для целой России главным рассадником просвещения в первой половине прошедшего века?" – не без гордости восклицал еще раньше, в XIX веке, первый ректор Киевского университета М. А. Максимович61. Следует заметить, что в 1701 г. Петр придал Киево-Могилянскому коллегиуму статус академии.

По слову Н. И. Костомарова, в ряду малороссийских епископов в России святитель Димитрий был самым выдающимся62.

Справедливости ради стоит сказать, что и на Руси были в то время просвещенные и весьма деятельные архиереи-подвижнки: Афанасий Холмогорский, Иов Новгородский, свт. Митрофан Воронежский, - но они, к сожалению, представляли собой лишь исключение из правила.

Между тем, Димитрий не поехал в Сибирь по слабости здоровья, а также боясь не докончить начатые в Малороссии и наполовину уже выполненные Жития святых по месяцам года.

Жития были детищем, которое уже давно вынашивалось Киевской митрополией. Еще митрополит Петр Могила задумал составить полные жития всех святых и, не успев взяться за дело сам, завещал совершить его потомкам. В силу отмеченных выше неблагоприятных обстоятельств (из-за которых не смог завершить свое образование в коллегиуме сам свт. Димитрий) киевские книжники смогли взяться за дело лишь в 1660-е гг., но вновь безуспешно. Приступал к написанию житий в 1680 архимандрит Киево-Печерской Лавры Иннокентий Гизель, кое-что смог совершить в стихотворной форме Лазарь Баранович, пока наконец в 1683 году киево-печерский архимандрит Варлаам Ясинский не благословил писать жития добровольно сложившего с себя обязанности настоятеля Батуринского монастыря и поселившегося в Лавре игумена Димитрия Туптало (который тяготился жизнью в тогдашней столице Батурине и искал молитвенной тишины и книжных занятий)63. К 1700 были готовы уже три части (первая в 1689, вторая в 1695, третья - в 1700). Когда же в 1701 Петр призвал Димитрия в Москву, он уже писал последнюю, четвертую часть (окончена в 1705).

Петр пошел навстречу ученому киевлянину и в 1702 Димитрий был определен в Ростов с заменой его в Тобольске Филофеем Лещинским, также воспитанником Киево-Могилянской академии, тогда – игуменом Новопечерского Свенского монастыря64.

Когда святитель Димитрий прибыл в Ростов, ему открылась поистине удручающая картина церковной жизни.

Он обнаружил, что священники смотрят на свои обязанности как на ремесло, заключавшееся в отправлении обрядов, не говорят проповедей. Пьянствуют, в алтаре пьяные матерятся, нередко дерутся.

После службы, дико хохоча, обсуждают грехи своих прихожан. А жены их и дети никогда не исповедуются и не причащаются65.

"Нерадивые иереи, - написал святитель Димитрий в увещании к священникам, - ленятся ходить к убогим больным для исповеди и причастия, а ходят только к богатым, и многие бедняки умирают без Святых Тайн...»66.

Димитрию было дико и весьма странно все это видеть. Вера для него была самым драгоценным, живым, тем, за что люди умирали в кровопролитной борьбе с поляками, а здесь он с ужасом открывал для себя непредставимые в Малороссии бездушное обрядоверие и почти полное, как ему казалось, отсутствие благочестия. С одной стороны, святитель Димитрий понимал какое губительное воздействие могут оказывать на своих прихожан подобные пастыри, с другой – отдавал себе отчет в том, что темная, утратившая истинные представления о церковности российская народная среда сама генерирует таких священников. "С обеих сторон худо, - говорил он в одной из своих проповедей, - иереи глупы, а люди неразумны"67.

Однако, как это ни удивительно, Димитрий Ростовский не стал применять к виноватым никаких жестких мер, предпочитая увещевание к пастырской совести, в случае же неуспеха этой меры - обличение.

«Что тебя привело в чин священнический? – восклицал Димитрий. - Да спасешь себя и других? Нет, чтобы накормить жену и детей... Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса»68.

Более того, святитель Димитрий смягчил налоговый гнет, который налагали на священников его предшественники. Он не заставлял овдовевших священников постригаться в монастыри, что считалось неписанным правилом в Московской Руси69, и во многих других случаях более предпочитал мягкие меры жестким70.

Главную свою задачу он увидел в воспитании просвещенного и благочестивого духовенства, что одно только и могло изменить в нравственном отношении епархию.

Для исполнения этой цели святитель Димитрий открыл в Ростове школу, основанную на тех же началах, что и училища Киевской митрополии и, прежде всего, Киево-Могилянский коллегиум. Это была первая школа киевского образца в России, если не принимать во внимание уже упоминавшуюся нами Андреевскую школу, открытую боярином Ф. М. Ртищевым в сер. XVII в. в Андреевском монастыре. Кроме того, Ростовская школа представляла собой и первое учебное заведение эпохи петровских реформ.

В марте 1702 г. Димитрий прибыл в Ростов, а в мае того же года был уже укомплектован штат школьных преподавателей, и 1 сентября 1702 Ростовская школа открылась в резиденции митрополита в Ростовском кремле, приняв в свои стены около 200 детей.

Образование было весьма живым, увлекательным: практиковалась соревновательность в обучении, всевозможные диспуты, школьные постановки71, произнесение храмовых проповедей и торжественных слов в школе самими учащимися, обучение красивому пению и искусству сочинения стихов – все, как в Малороссии. Особое своеобразие обучению в Ростовской школе придавала фигура самого Димитрия, который был для своих воспитанников поистине как отец родной, беседовал с каждым по душам, лично исповедовал, заботился о том, чтобы в свободное время ученики гуляли в поле, катались в лодках по озеру Неро. Из архиерейского сада снабжал детей яблоками, грушей, вишней.

Самых прилежных и "остро-умных" (замечательный термин, который в Киевской митрополии применялся к особенно успевающим, «на лету» схватывающим детям) Димитрий брал зимой к себе - толковал им книги Ветхого Завета, а летом, в селе Демьяны, объяснял Новый Завет. Из своего кармана Димитрий платил учащимся небольшие стипендии: по грошу или по алтыну. Учителя, по настоянию Димитрия, смогли получать жалованье из казны. В Монастырском приказе (где после смерти патриарха Адриана решались теперь все церковные дела) Димитрию разрешили продать из архиерейской казны меха, а деньги употребить на школу. На свои деньги он сам тогда купил учебники, два глобуса, карты. Сам написал катехизис - краткое, конспективное изложение основ вероучения.

Примечательно, что Ростовская школа была открыта для всех: для детей не только священников, но и представителей всех сословий72.

К сожалению, ростовская школа просуществовала только пять лет. Из-за возникшего в связи с Северной войной недостатка средств в Монастырском приказе она была закрыта73.

Представляется весьма вероятным, что в немалой степени этому содействовало и острое не-сочувствие Димитрия Ростовского тому образу преобразований, который предложил для Руси Петр. Димитрий несомненно видел необходимость реформ, но полагал возможным их осуществление лишь на путях евангельской любви и борьбы с грехом. Святитель Димитрий проницательно распознал в связанных с петровскими реформами распущенности и вседозволенности не подражание Западу, а поклонение древним языческим божкам: блуду, ярости, пьянству. И Купидон, "божок похоти плотские", и Венус, "блудодейцев богиня" - это, по святителю Димитрию, не злокозненные иностранные чужебесия, а прежние грубые московские бесы. В своих проповедях он порицал псевдо-обновление, где под видом нововведений часто прячется прежнее языческое беснование74.

Вызванный в 1705 в Москву проповедовать по установленной чреде святитель Димитрий не боялся говорить смелые обличения, которые мог слышать и о которых мог сразу же получать обстоятельный доклад сам государь. В проповеди же 1708 года о двух пирах: Христове и Иродове - Димитрий бесстрашно говорил против отмены постов в войсках, произведенной по указу царя. "Речет Бахус чрево­угодный бог <…>: надобно в полках не смотрети поста, и в пост ясти мясо <…>, - читаем мы в этой проповеди. - Лжеши ты чревообъястный и пиянс­твенный Бахусе, и чужд еси пира Христова"75. Нетрудно обнаружить здесь прямое обличение «всешутейшего» и «всепьянейшего» «собора», который в ряде моментов представлял собой непосредственное поклонение Бахусу.

"Пий после красных питий чашу смолы и серы горящия, чашу гнева Божия!" - как бы говорил в этой проповеди самому Царю ростовский святитель76.

Митрополит Димитрий говорил вообще удивительные проповеди, хотя сначала в Ростове столкнулся и с непониманием. Казалось бы, произносится его проповедь в строгом соответствии с правилами риторики, несет на себе печать остро-умия и проникновения в различные области знания, – но не пользуется успехом: язык оказывается слишком книжным и непонятным народу.

И Димитрий смог заставить себя говорить по-другому. Даже несмотря на то, что он не отказался от возвышенного и достаточно далекого от разговорной речи церковно-славянского языка, добавив лишь незначительную примесь русских слов, проповеди его стали понятны - благодаря живости образов и особой глубине чувства. «В последнем, - отмечал Костомаров, - едва ли кто из русских проповедников и после Димитрия превосходил его <…> Проповеди его имеют ту замечательную особенность, что при книжном языке, при несвойственных русской речи оборотах они отличаются ясностью и как-то легко читаются»77.

Его проповеди были настолько хороши, что даже в условиях книгопечатания, когда все они несколько раз были изданы, их переписывали от руки, передавая друг другу.

Острие проповедей Димитрия Ростовского часто было направлено против старообрядцев. Полемизируя с приверженцами дониконовских обрядов, святитель Димитрий указывает на то, что вера их мертвая, обрядовая, за мнимыми богословскими спорами о том, какое крестное знамение правильное, а какое нет, они забывают о милосердии, взаимопомощи, христианской любви, - которыми, прибавим уже мы от себя, была так полна Малороссия того времени. Димитрий смеется над тем, что старообрядцы признают только русский осьмиконечный крест, а латинский четверохконечный отвергают. Конечно, говорит он, четвероконечный крест, который ругают старообрядцы, - латинский: "ибо Христа распяли римляне, которые на Русь по осьмиконечный крест (в него раскольницы аки в Бога веруют) не послаша"78.

Святитель Димитрий справедливо отмечает, что теперь «чуть не в каждом городе выдумывается новая, особая вера», поскольку старообрядцы утратили дух Божий, Который всех согласует и примиряет. Поэтому мы имеем дело уже не старообрядчеством, а именно с расколом. Во времена Димитрия насчитывали до 22 толков раскола.

В общении со старообрядцами и примыкавшими к ним поборниками мнимой старины, Димитрий говорил, что напрасно они боятся брить бороду, воображая себе, будто этим исказят образ и подобие Божие - ведь образ и подобие Божие совсем не в теле, не в зримом образе человека, а в его душе79.

Кем себя считал Димитрий Ростовский, к какому народу он себя причислял?

Во времена своей юности в Малороссии он был близок к оппозиционным Москве кругам ученого киевского духовенства. Его монашеский постриг в 1668 году совершил известный противник присоединения Киевской митрополии к Москве игумен Кириллова монастыря Мелетий Дзик, которого Димитрий считал своим духовным отцом. Рукоположение в иеродиаконы 25 марта 1669 г. Димитрий принял от киевского митрополита Иосифа Тукальского, также не желавшего подчиняться Московскому патриарху. Хотя в Киеве в это время был назначенный Москвой патриарший наместник епископ Мефодий, Димитрий предпочел принять посвящение именно от Иосифа, для чего поехал из Киева, куда Иосифа не пускали, в Канев80.

Вместе с тем священническое рукоположение Димитрий принял от лояльного Москве архиепископа Лазаря Барановича, при котором и стал штатным проповедником. Кандидатура Барановича не была особенно неприятна киевскому ученому духовенству – все-таки он сам был книжник, малоросс, - но в то же время постоянное нахождение при нем Димитрия его духовнику Мелетию Дзику не нравилось. Поэтому уже в 1677 году Димитрий, по благословению своего духовного отца, отправляется в Литву. Он едет к ставленнику митрополита Иосифа Тукальского и противнику Москвы Феодосию, епископу Белорусскому, по горячей просьбе последнего содействовать борьбе против унии81.

От Феодосия Димитрий воспринял следующую примечательную формулу противостояния унии:

«1. Без унии Русь приняла крест от патриарха Константинопольского.

2. Без унии до Флорентийского собора Русь присоединилась к королю Казимиру.

3. Без унии Русь и после Флорентийского собора оставалась, сохраняя свои права.

4. Без унии Русь и после Флорентийского собора и до новой унии сохраняла свое достоинство и права»82.

Нетрудно заметить, что под Русью Димитрий вслед за Феодосием понимает лишь Малороссию, Киевскую митрополию. Очевидно, что он разделяет укоренившееся в Киевской митрополии мнение о русинах и московитах как о двух разных народах83. Характерно, что приведенные тезисы написаны Димитрием на польском языке, несколько слов - вовсе на латыни.

В то же время обособление от Москвы никак не было связано с предательством Православия. Митрополит Иосиф Тукальский почитался в Киеве как "православия преславный ревнитель, веры святыя, восточныя столб непоколебимый" (как его называет Иннокентий Гизель). В 1646 г. он, будучи игуменом Купятицкого монастыря собственноручно избил иеромонаха Боцевича за то, что тот принял унию. В 1663-1667 гг. Иосиф, избранный митрополитом, тут же был помещен поляками под арест в Мариенбургский замок, что было скорее всего связано с его жесткой антиуниатской позицией. Освобожденный оттуда он смело запретил звонить в колокола в Вильне при перенесении в город тела униатского лжемученика Иосафата Кунцевича84.

Просто киевляне считали Московский Патриархат поместной Церковью другого народа, незаконно вторгающейся на каноническую территорию Киевской митрополии, которая относилась к Константинопольскому патриархату и объединяла собственно русский, по их мнению, народ.

Поэтому Иосиф Тукальский, разрешая в 1666 г. от клятв жителей Могилева, среди прочего особо отмечал: "От всех клятв архиереев неналежитых, наипаче московских, в епархию мою досить несущне вдыраючихся, разрешаю". А в 1668 году, отнимая мантию у пленного архиепископа Мефодия Филимонова, бывшего патриаршего наместника, велел сказать: «Недостоин ты быть в епископах, потому что принял рукоположение от московского митрополита»85.

Все подогревалось страхом киевлян перед московской необразованностью, грозившей поглотить киевскую книжность. Москва же только подливала масла в огонь. В период после Смуты всех представителей Киевской митрополии – как духовных, так и мирян – неизменно перекрещивали будто католиков, а священников подчас перерукополагали. Книги киевского происхождения нередко сжигались86.

Но несмотря на все эти отмеченные обстоятельства, святитель Димитрий приехал из Литвы бóльшим сторонником Москвы, чем прежде. Посетив Литву, где в Слуцке он был братским проповедником (останавливаясь также в Новодворском монастыре под Пинском и в Вильне), Димитрий своими глазами увидел бедственное положение православия, вседозволенность иезуитов, планировавших при поддержке королевской власти полностью уничтожить «схизму». Он мог теперь сравнивать Киев с его относительным благоденствием и покоем, где не было унии, но была власть московского царя, – и Литву, где была уния и все грозило гибелью православию.

Во многом Димитрий расположился к Москве и под влиянием братчиков, а также других православных Литвы, всегда с надеждой взиравших на Россию и московского царя. Известно, с каким воодушевлением в 1655 году православные Вильны встречали русские войска87.

И пусть московская Церковь не искушена в богословии, но она твердо православная, ее верховным попечителем является православный царь, который один только может быть гарантом сохранения православия в Малой Руси и ее защиты от унии. Эти мысли утверждались в сознании Димитрия.

Поэтому в 1681 году, среди событий в жизни Киевской митрополии, Димитрий считает своим долгом отметить в дневнике («Диариуше», который он пишет по-польски) рождение сына царя Федора Алексеевича: «В июле месяце перед св. пророком Илией, родился благочестивый цесаревич Илия Феодорович»88.

В дальнейшем эти мысли принимают более определенные очертания. Так, уже находясь в Москве, 8 марта 1701 года Димитрий обращается с приветственным словом к Петру и говорит, что «исполняется радости по подобию сынов Сиона» - ведь Москва, «сей Богоспасаемый Царствующий град», есть второй Сион. «Христианско-российские чада» - новые сыновья Сиона. К последним без сомнения проповедник причисляет теперь и себя и своих соотечественников-малороссов89.

Что это не раболепство, видно из того, что впоследствии святитель Димитрий не боялся в своих проповедях и обличать Царя – как мы помним, за отмену постов и служение Бахусу.

С другой стороны, отчизну свою Димитрий продолжал любить, даже на латыни ласково ее называл Ucrainensia, склоняя как Ucrainensibus: «Ucrainensibus condoleo, пособить не могу; послать им милостыни нечего, и сам не богат», - в свойственной ему манере совмещая русские, польские и такие необычные латинские слова90. Вместе с тем интересно, что малороссийских слов в его переписке начала XVIII в. уже встречается очень мало. Письма рязанскому митрополиту Стефану Яворскому, также малороссу, написаны в приведенной манере. Письма чудовскому монаху Феологу, великороссу, ставшему ближайшим другом и сподвижником Димитрия, представляют собой великолепный образец смешения церковно-славянского и русского языка, смешения, характерного и для проповедей святителя Димитрия91.

Обращает на себя удивительная задушевность писем Димитрия к Феологу. «Христос родился, крестился и пошел в мир скитаться и странствовать с добрыми людьми, ища себе покоя. Не бывал ли у вас? Чаю, забился в чуланчик сердца Феологова и почивает на одре боголюбезных мыслей его. А отец Феолог Ему рад, потчует Его вином умиления», - пишет Димитрий в январе 1706 г., поздравляя своего друга с Рождеством92.

Святитель Димитрий окончательно понимает, что Москва – это Русь, потому что здесь, как и в Малороссии, живут настоящие православные люди. Московиты и русины вместе русские, православные христиане, «Новый Сион», защищенный единственным подлинно христианским царем, который один только среди всех правителей являет образ Самого Христа на земле93.

Прежде, в Малороссии сознание еще молодого Димитрия расширило себя до всего мира латинской книжности и науки, польский стал его основным языком, за польским следовала латынь (и все это при жестком противостоянии католичеству и унии). Затем, после возвращения из Литвы Димитрий постепенно включает в свой универсум и все московское. Находясь в Ростове, он показывает себя «латинским эрудитом»94 и в то же время борется за торжество Православия, выдвигая на первый план свою не национальную, а конфессиональную принадлежность.