Geum.ru

Программа : Е. В. Русина, к и. н., Институт истории, Киев, нану. Проблемы политической лояльности православного населения Великого княжества Литовского в XIV-XVI ст. М. В. Дмитриев, д и. н., профессор мгу

Вид материалаПрограмма

Содержание


Чаят би слово Божиє і пророчество ісполнилося, чтоб іновірци западниє под нозі твоєго царского величества і всего православія по
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
В.И. Мироненко:

Пожалуйста, вопросы.


С. В. Савченко:

Михаил Владимирович, Вы говорили об общерусских идеях в сознании украинских книжников. Эти идеи действительно зарождаются именно в полемической литературе, но они существовали в головах нескольких церковных интеллектуалов. Об этом красноречиво свидетельствует хотя бы тот факт, что в переговорах Богдана Хмельницкого с московским царем идея этнического единства даже не озвучивается, ни царем, ни украинским гетманом. Акцентируется внимание на церковном единстве двух народов. Так, Алексей Михайлович пишет Б. Хмельницкому: «и мы от вас единоверных христиан никакой неприязни не чаем и сумнительству не держим». А воевода Болховский: «и от вас никакого дурна не чаем и опасения не имеем потому, что мы с вами одной православной веры». Хотя концепция этнического единства могла бы стать выигрышной темой для Москвы в этих переговорах.


М. В. Дмитриев:

Тут два замечания, на которые нужно ответить. Сергей Владимирович сказал: это высказывает только маленькая группа интеллигенции. Я отвечу таким общим положением: сегодня мы знаем более или менее наверняка, что все национализмы, или протонационализмы и нации сами по себе рождаются из того, что появляется группа людей, группа «идеологов», которых М. Вебер называл «виртуозами» и которые создают определенную программу, и она затем - через разнообразные масс-медиа, школу, пропаганду…- входит в общественное сознание.

Что касается отсутствия этнического “момента”, то, как мне кажется, Сергей Владимирович, поднимает одну чрезвычайно интересную вещь, которую мы неоднократно обсуждали в частности с нашими украинскими коллегами, а именно то, что, когда мы берем сознание Московской Руси вплоть до где-то середины 17 в., - то это сознание не «этнично», оно даже, в каком-то смысле, «антиэтнично». И только со второй половины 17 в. это сознание становится этничным… И, таким образом, отсутствие «этнической» темы с московской стороны - не удивительно. А с украинско-белорусской стороны, как мы прекрасно видим, с эпохи Герасима Смотрицкого и даже раньше, «этническая» тема присутствует. Тут я позволю себе сослаться на собственную недавно опубликованную статью, опубликованную в «Киевской Академии»50, где я попытался продемонстрировать, как именно во второй половине 17-го века, под влиянием украинско-белорусской интеллигенции, особенно – Иннокентия Гизеля, формировались именно «этнические» представления об «общерусской» нации. Мой тезис, в нарочито и грубо упрощенном виде, состоит в том, что ро середины 17 в. «этнического» компонента в русском сознании внутри Московской Руси практически нет….


Т. Г. Таирова-Яковлева:

У меня к Михаилу Владимировичу не столько вопрос, сколько возражение. Вы сами сказали, что в некоторых текстах идет речь об обоих народах, общей концепции об «едином народе» так четко не просматривается. Но дело не в этом. На мой взгляд, Елена Владимировна права в большей степени относительно того, что эти апелляции церковных деятелей и книжников возникают в большинстве своем после Брестской унии именно как поиск защиты, которую они видели в лице русского царя. С другой стороны, Вы говорите, что такие идеи складывались в узком кругу, и это, безусловно, правильно.. Но, тем не менее, если это такой узкий круг, то нельзя, например, от этого близкого круга отделить ближайшего соратника Иова Борецкого Петра Сагайдачного, который спокойно и с чистой совестью ходит на Москву и вырезал там в 1618 г. женщин и детей. В этом случае идея «единого народа», мягко говоря, не просматривается и даже ощущение единой веры отходит на второй план. Как реалии того времени вписываются в то, что люди того времени верили в единую нацию, в единый народ?


М.В. Дмитриев:

В сказанном Татьяной Геннадиевной - снова два момента. Я спрячусь за то, что я осторожно сказал вначале, прекрасно зная эрудированность Елены Владимировны и Татьяны Геннадьевны. Я говорил о том, что источники позволяют увидеть в украинско-белорусской культуре дискурсы, которые появляются в конце XVI-го века, которые сначала не доминируют, а потом распространяются и начинают доминировать, и которые иногда прямо говорят об едином народе, иногда о двух родственных народах. Рядом с ними есть другие дискурсы, которые по-прежнему говорят о двух разных народах. Нас в данном случае интересует складывание дискурсов первой группы, и затем - то, как они «спускаются» в общественное сознание… Есть и такие дискурсы и ситуации, которые отразились в походе Сагайдачного на Москву. Мой тезис о рождении представлений об общерусском единстве со сказанным Татьяной Геннадиевной в противоречие не вступает.

С другой стороны, есть тема, где я никак не соглашусь ни с Еленой Владимировной, ни с Татьяной Геннадьевной, ни Сергеем Николаевичем Плохием. Всякий раз, когда надо объяснить что-то, что не укладывается в привычную схему, говорят: у духовенства, полемистов, у казацких лидеров, мол, преобладали прагматические соображения, они откликались на политическую конъюнктуру, и поэтому использовали тему «общерусского» единства. Вот, например, Сергей Николаевич Плохий объясняет появление «Синопсиса» тем, что он был ответом на тяжелую обстановка времени Чигиринских походы, когда духовенство могло пострадать. Тут монахи Киево-Печерской лавры зашевелились для того, чтобы их земельные владения не пострадали, и чтобы московское правительство взяло их под свое крыло и т.д. Но невозможно не признать, что это - построение ad hoc, которое при внимательном взгляде на источники, с точки зрения исторического анализа никак не выдерживает критики! У нас нет оснований во многих случаях апелляции к России, к единому православию и идее родства двух народов допускать, что есть какая-то конъюнктура, вызывающая прагматические маневры и соображения, которые прикрываются риторикой единства с Россией. С другой стороны, есть много источников, которые свидетельствуют, что развитие мысли, которое все-таки имеет некоторые имманентные и характерные для данной культуры закономерности, толкало авторов украинских текстов к тому, чтобы вдруг вспомнить или «придумать», что украинцы и белорусы единый с русскими народ. Я не буду говорить сейчас о том, какие же это механизмы, которые к этому приводят; это особенно интересный сюжет, но поскольку наша конференция не исследовательская, а как я уже сказал «полунаучная» или «околонаучная» ( но не «антинаучная»!) я эту тему не развиваю...


К. А. Фролов (Институт стран СНГ):

У меня как раз вопрос скорее в том плане, что  доказательств не-конъюнктурности, аутентичности и автохтонности русского дискурса значительно больше.  Достаточно привести историю появления общерусского языка и первую "Грамматику" Арсения Элассонского ("Аделфотис, или наука о восьми частях слова, изданная в назидание многименитому Российскому Роду"), изданную Львовским братством в конце 16 в...


В.И. Мироненко:

Кирилл, уважаемый, я прошу прощения, я вынужден Вас прервать. Мы договорились – сначала лишь вопросы… Мы либо соблюдаем общий порядок, либо ломаем его с первой секции?!


К. А. Фролов:

Вопрос собственно о роли Западной России, находившейся под Речью Посполитой, в формировании общерусского литературного языка.


М.В. Дмитриев:

У меня очень мало времени для ответа и ответ будет короток, так как компетентно судить об этом вопросе я не могу. Этот вопрос, с одной стороны, на перекрестке истории общества и истории языка. Но, с другой стороны, языковая ситуация в Литовско-польской Руси и в Московской Руси прекрасно описана нашими специалистами, и картина и обобщена, и уточняется… Это очень тонкая специфическая материя - как интерпретировать те данные, которые касаются создания грамматики славянского языка и как в связи с этим интерпретировать слова «Русь», «руський»….

В.И. Мироненко:

Кирилл, мы с удовольствием выслушаем Вашу реплику в дискуссии. Продолжим обсуждение выступлением доцента Национальной металлургической академии в Днепропетровске С.Н. Савченко «Московское царство глазами Украины в 16-17 вв.».


Доклад С.В. Савченко:

Московское царство глазами Украины XVI - XVII вв.

Михаил Владимирович поднял те вопросы, которые я собирался рассмотреть в своем докладе, и со многими его наблюдениями я согласен. Светскому исследователю нашего времени трудно понять, что люди в 16-17 веке мыслили религиозными категориями и думали не только о прагматической политике. Но к этому вопросу я еще вернусь.

Я согласен с тем, что до 16 в. идея православного единства всех русских земель является маргинальной. Если посмотреть на летописи – Волынскую краткую летопись, Острожский летописец, Краткую киевскую летопись, - то там нет идеи, что Москва является последней твердыней православной веры и в сознании летописцев Москва не отожествляется с православием. Нет идеи православного единства и более того симпатии летописцев, когда они рассматривают конфликт между литовским князем с московским князем, всегда на стороне первого. В Волынской краткой летописи летописец симпатизирует Сигизмунду, а Василий Иванович предстает в образе злодея, захватившего наследие литовского князя (Смоленск). Тенденцию игнорирования Московского царства можно проследить в раннеполемической литературе. В произведениях этого жанра в начале 17 в. образ Московии был вообще маловыразительным; Москва подается под названиями «Северного государства», а в 1594 г. Михаил Рогоза, еще не униат, указывает на Москву как землю неприятельскую.

В католической полемической литературе образ Московии предстает в гротескно-униженном образе. Так, Петр Скарга даже не относит московитян к славянским народам. По его словам, «народ той у відступності утратив правду Божу, набрався помилок фальшивої науки, впав у забобони». Иными словами, жители Москвы не имеют даже шансов на спасение. Униатский писатель 17 в. Федор Тышкевич-Скуминович тоже считал, что если Литовская Русь имеет под верховенством Папы Римского шанс на спасение, то Московия безнадежна, там нельзя вести проповедь. Католический автор Ян Кулеша того же времени издевался над московским обрядоверием, московской формой религиозности, осмеивал антикатолические рассказы о том, что Папа побрил себе бороду и это стало причиной того, что православная церковь отделилась от римского престола. Таким образом, для католической полемической литературы Москва представала всегда в негативном свете.

Интересно, что взгляд на Москву, как на землю с сохраненным неповрежденным православием, действительно возрождается в начале 17 в. и поначалу является не доминирующей тенденцией. Фактом усиления конфессионального фактора в политической жизни того времени является покаяние Петра Сагайдачного в своих походах на Москву. Мелетий Смотрицкий пишет о его возможном покаянии, он якобы исповедовался, а Феофан простил ему его грех войны с единоверцами.

По словам М. Грушевского, Москва в глазах православных Украины и Белоруссии привыкла рисоваться в туманных контурах прекрасного далека, как непреклонная твердыня православного мира. Если привести цитату из Ивана Вышенского, известного полемиста 16 в., то, по его мнению, Великая Россия излучает чрезвычайную святость и благодать. В дискуссии с Петром Скаргой он писал: «Пойди, Скарго, в великую Россію и прочитай исторії житій оних святих мужей чудотворцов великих..; а навет єслі не хочеш плодоносія спасительного язика словенского от великой Россії довідоватися, доступи в Києв в монастирь печерській.., а ту же у тебе дома в державі корони польской, не лінися и виспрашивай о святих оних чудотворством мало неравно великороссійским от Бога почтенних». Иными словами, Иван Вышенский ставил святость великороссийских святых выше святости печерских преподобных. При этом у Вышенского нет идеализации московского православного монарха.

Можно сказать и о том, что украинские казаки, которые вели переговоры с московским правительством, усваивали московский церемониал, в частности сакральную титулатуру как элемент этики отношения с царем. Также усваивается символика соотношения между царем земным и небесным; византийская концепция царя как Божьей иконы. Так, Б. Хмельницкий пишет к Алексею Михайловичу: «дабы мы, весь мир православный, российский, точию Богу небесному веровали и поклонялися и цареви единому под солнцем благочестивому повиновалися, покорялися в роды и роды до века».

Есть основания даже говорить, что украинское духовенство 17 в. занимается популяризацией московского типа святости. Мы знаем, что во Львове был основан монастырь, под странным для того времени названием преподобных Зосимы и Саватия Соловецких. Игумен монастыря, Гедеон Заплатинский, просил московского царя прислать иконы этих святых.

Более того, в Украине 17 в. начинает популяризироваться московское иконописание, которое не утратило своей связи с византийским иконографическим каноном, в то время как украинская барочная иконопись эту связь разорвала.

Об Иове Борецком уже говорилось; он называет украинцев «юнейшими братьями» великороссов. Исаия Копинский называет патриарха Филарета патриархом не только Великой, но и Малой Руси; хотя канонических оснований для этого не было.

К середине 17 в., под влиянием печальных событий гражданской войны, межконфессиональных конфликтов, актуализируются некие библейские и святоотеческие представления о том, что наступают последние времена, апостасия и приближается на три с половиной года воцарение Антихриста. Люди того времени, мыслившие в религиозных категориях, старались прочитать в событиях того времени эти апокалипсические пророчества. Они ссылались на Ефрема Сирина; очень популярными были пророчества Мефодия Патарского и Кирилла Александрийского и других Святых Отцов, писавших о последних временах. Несколько раннее Мелетий Смотрицкий писал о том, что «остается только, чтобы появился человек греха, сын погибели, бес, сын не только дневной, но и полуденный, который возвеличил себя над всеми и назвался бы Богом».

Ожидание прихода Антихриста и возвышение московского царя как последнего царя перед концом мира нельзя воспринимать как только риторику, как попытку и желание украинских деятелей понравиться царю, поскольку, на мой взгляд, эти идеи в России не были популярны, филофеевские идеи уже не звучат. Однако в современной украинской историографии В. Брехуненко и С. Плохий склонны интерпретировать все промосковские эсхатологические высказывания украинских книжников как комплиментарность, как попытка понравиться московской стороне. Таким образом, они недооценивают религиозную специфику того времени.

Я приведу еще несколько цитат. Книжники высказывали пожелание и надежду на то, что воцарение Антихриста не коснется Руси, которую Господь помилует за верность истине православия. Так, нежинский протоирей Максим перед посольством В. Бутурлина описывает положение православного народа в Речи Посполитой как египетскую неволю, Алексей Михайлович провозглашается Моисеем, который их освобождает от неволи, Киев – вторым Иерусалимом, русские – сынами Сиона, Русь – Новым Израилем. Очевидно, что в этом случае мы имеем дело не с историческим или политическим, но глубоко космологическим мышлением. Таким образом в исторических событиях воссоздаются определенные тексты - архетипы, а историческая ситуация рассматривается сквозь эту призму. Появление промосковских высказываний порождено космологическим способом мышления украинских православных книжников.

С другой стороны, мы имеем дело с другой тенденцией, на которую следует обратить внимание. Так в возвышении геополитической субъектности Киева можно найти отражение осознания украинскими книжниками себя как сакрального центра православной империи. Можно предположить, что в таком контексте московский царь и правящая династия могли рассматриваться украинцами как способ реализации собственных имперских желаний. В пользу этого предположения говорит тот факт, что мы не наблюдаем, в отличие от Киева, тенденции к идеализации Москвы. Есть идеализация Киева как священного града и идеализация московской династии как наследников Киева.

Возрождение столичного статуса Киева и возвышение его сакральной роли связано с возвращением наследников князя Владимира. Перед московскими послами С. Косов говорил: «Внидите в дом Бога нашего и на седалище благочестия русского, яко да вашим пришествієм, яко орлу юность, обновитца наслідіє благочестивих великих князей руских…». С. Плохий интерпретирует этот сюжет следующим образом: почему киевские книжники провозглашают Романовых наследниками Рюриковичей? Возможно, украинцы не знали обстоятельств вступления Романовых на престол. На мой взгляд, объяснение Плохия выглядит неубедительным. В идеологии украинских книжников 17 в. не высказывается никаких сомнений в том, что Романовы являются наследниками Рюриковичей. В контексте эсхатологических настроений царь являлся избранником Божьим, на которого указывала Церковь. Бог указывает Своим перстом на Своего Помазанника. Родовая концепция передачи власти в данном случае не играла существенной роли.

Можно провести еще нескольких пророчеств о последних временах. Например, как писал Б. Хмельницкий в Москву: « Чаят би слово Божиє і пророчество ісполнилося, чтоб іновірци западниє под нозі твоєго царского величества і всего православія покорились…». Настоятель соборной церкви в Переяславе Григорий высказывал пожелание Алексею Михайловичу: «даби бил не токмо самодержцем, но і всего світа властелен, яко вторий Август, в его же государство спасеніє наше родися Христос…». В интерпретации Григория объединение Великой и Малой Руси – это первый шаг на пути к вселенскому царству : «а не точію сію Господь Бог наш соєдинит Малую Росію, но і всего мира царства да покорит под его царского величества непреоборимую руку…». Смерть Алексея Михайловича не изменила эсхатологических пророчеств и миссия православного царя возлагается на его наследников.

Интерес к Гробу Господнему в России также усиливался не без влияния украинских книжников и политиков. Известны слова С. Мужиловского Алексею Михайловичу о том, что тот должен освободить христианскую реликвию от власти турок. О том, что русский царь должен завоевать Иерусалим, освободить Святую землю и установить православное царство упоминал также И. Галятовский.

Можно сделать вывод, что в сознании многих православных украинских политиков и церковных деятелей, особенно во 2 половины 17 в., конечное будущее или эсхатологическое завершение истории Руси виделось в составе единой православной империи, которая, пребывая под скипетром российских самодержцев-наследников киевских князей, имела бы Киев своим мистическим центром. Подчеркнем, что идея эволюции священного христианского царства в эсхатологическое царство Христа – это константа православного историзма, укорененная в византийском способе понимания царской власти. Эти идеи о пророчествах, по которым русскому царю отводится роль последнего православного царя перед пришествием Христа, и в соответствии с которыми православное царство вольется в царство Христа, минуя Антихриста – это очень популярная идея. В 18 в., в Оптиной пустыни, и до настоящего времени мы можем наблюдать модификации этой идеи. Откуда взялась эта, в сущности апокрифическая, идея? Жак Лё Гофф пишет, что в эпоху позднего Средневековья, идея противостояния Антихриста и благочестивого монарха была настолько популярной, что для этой роли примирялись и Оттон І, и Фридрих Барбаросса, французские короли. Впрочем, вопрос о то, откуда взялись эти пророчества, является открытым. Возможно, они были результатом коллективного апокрифического творчества.

Образ Московского царства на протяжении 17 в. в Украине прошел сложную эволюцию. От враждебного, дикого и нецивилизационного края в сознании католических писателей до страны-форпоста истинной веры, излучающей благодать и являющейся воплощением чистого православия. Идеализация московских монархов, но не Москвы как города при сохранении некоторых форм местного патриотизма, была характерной чертой политической ментальности многих представителей украинской элиты, прежде всего, духовенства. Появление промосковских эсхатологических настроений было вызвано реальной дискриминацией православного населения Речи Посполитой, распространением панических слухов об уничтожении польскими панами русской веры, незаметного для глаза заменой одной религии на другую. Согласно апокрифическим сказаниям, Антихрист попытается объединить все веры под своим началом. В навязывании католиками своей веры усматривали реализацию этих пророчеств.

Я согласен с выводами историков, что украинские книжники в большей степени, чем московские причастны к популяризации идеи принадлежности киевского наследия московским монархам. Однако отожествление киевского наследия с династическими правами царей в середине 17 в. не было вещью самоочевидной. Российская историография 19 – начала 20 в., которая осмысливала исторический процесс на восточнославянских землях в терминах «воссоединения», «единокровности» и «единоверности» не могла объяснить тот факт, который был обнаружен К.В. Харламповичем. Он пишет, что после воссоединения Малоросии и фактической победы идеи единства русского племени и земли, и принадлежности Киева и его святынь к русскому народу, вполне естественным было ожидать усиление паломничеств великороссов на Украину. В действительности, этого не произошло. Исследователь объяснил это политической нестабильностью в регионе, однако, на мой взгляд, москвитянам надо было еще привыкнуть к роли обладателей киевского наследия, с которой их познакомили украинские книжники. С 17 в. российский фактор всегда присутствует в формировании различных версий украинской идентичности. И без оглядки на Россию украинская идентичность уже не формируется. Я имею в виду украинскую идентичность в Галиции, русинскую идентичность. Украинец, который должен высказать на рациональном уровне отношение к своей национальной идентичности, всегда вспоминает Россию и формулирует свое отношение к ней.