Geum.ru

Книга третья: Философия XIX xx в

Вид материалаКнига

Содержание


Этика творчества и
Подобный материал:
1   ...   45   46   47   48   49   50   51   52   ...   63

окончательного социального устроения человечества и в верховное

могущество науки - все это было ложным: давящим живое челове-

ческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным

универсализмом. Человеческий род механически подчинил себе чело-

века, поработил его своим целям, заставил служить его своему благу,

навязал ему свое общее и как бы объективное сознание'"". Таким обра-

зом, кризис человечества как кризис истории Бердяев видит в том, что

ложный объективизм подавил человека. Реакцией на это стала эпоха

" психологическая, субъективная" ' '.


Разразился бунт субъективизма, который отрицает все объектив-

ное, а всякую иллюзорность и всякую мистику возводит в закон, -

такой оказалась плата за ложный объективизм, за философию натура-

лизма и материализма". Как выйти из философского тупика? Отве-

том на этот вопрос и стала заключительная часть бердяевской " Фило-

софии свободы", надо сказать, гораздо менее интересной, чем первые

две, где легко, свободно и даже изящно осуществляется критический

анализ современной философии. В последней же части "Философии

свободы" Бердяев пытается наметить контуры теософского, религиоз-

но-философского выхода из сложившейся ситуации духа. Выход -


не философия свободы, а новая теология свободы. У Бердяева она

связана с утверждением идеи некоей Вселенской церкви, о которой он

говорит так: "Церковь для нас не есть церковь поместная, национальная;

не есть даже церковь православная в истинном понимании этого сло-

ва, но есть церковь Вселенская, кафалическая, церковь космическая,

хотя и непрерывно связанная со священным преданием, священством

и таинством. Мировое и национальное церковное возрождение воз-

можно лишь на почве укрепления вселенского церковного сознания и

предполагает обострение вопросов о соединении церквей. Но пробле-

ма соединения церквей есть вековечная, всемирно-историческая про-

блема Востока и Запада. Россия стоит в центре Востока и Запада -

она соединяет два мира, в ней - узел Всемирной истории, и растет

сознание религиозного признания России. Но соединение Востока и

Запада, соединение церквей есть взаимопроникновение, взаимодей-

ствие двух религиозных опытов, двух типов культур"'.


Важнейшей книгой Бердяева, одной из самых интересных и в то

же время спорных в его творчестве является "Смысл творчества. Опыт

оправдания человека". Она писалась, вероятно, несколько лет и была

опубликована в 1916 г., вызвав множество критических откликов и

дискуссий. Ибо Бердяев, отчаянный спорщик, критик по самой своей

натуре и призванию, нападал в этой книге на многих философов и на

многие направления традиционной и современной ему философии. Из

материалов, связанных с работой над этой книгой, видно, насколько

широко Бердяев ознакомился с соответствующей его замыслу литера-

турой. К каждой главе имеются приложения, содержащие критичес-

кий обзор литературы. "Смысл творчества..." - программное произ-

ведение Бердяева, хотя впоследствии он написал много других книг и

статей. <Дух человеческий, - так начинается Введение в книгу, - в

плену. Плен этот я называю "миром", мировой данностью, необходи-

мостью. "Мир сей" не есть космос, он есть космическое состояние

разобщенности и вражды, атомизация и распад живых монад косми-

ческой иерархии. И истинный путь есть путь духовного освобождения

от "мира", освобождения духа человеческого из плена у необходимо-

сти. Истинный мир не есть движение направо или влево по плоскости

"мира", но движение вверх и вглубь по линии внемирной, движение в

духе, а не в мире> . Космос есть истинно сущее подлинное бытие. Но

мир призрачен, призрачны мировая данность и необходимость. Из

этого призрачного мира, с которым человек все-таки связан как с ми-

ром необходимости, нужно прорваться в какой-то иной мир, в другую

реальность, в истинно сущее как подлинное бытие.


Вовсе неверно, согласно Бердяеву, считать, что как раз этот иско-

мый космос, это обретаемое духом бытие - нечто призрачное, а сию-

минутный окружающий нас мир, напротив, - нечто подлинное. Как

раз наоборот: мы живем в призрачном мире, а нам следует про-

биться в мир подлинный. Это "путь освобождения, - говорит Бер-

дяев, - от греха, преодоление зла, собирание сил духа для жизни

божественной"". Иными словами, требуется решение подлинно со-

кровенной религиозной задачи, что одновременно означает прорыв к

любви, к свободе, ибо "свобода есть любовь, а рабство есть вражда".

При этом человек должен изменить свое отношение к миру.

Ведь сейчас ему свойственны некоторая упадочность, расслабленность,


раздвоенность духа. Ужас, боль, расслабленность, гибель должны быть

побеждены творчеством. Творчество, по Бердяеву, и есть выход, побе-

да. Итак, замысел Бердяева - это прорыв к творчеству, сооб-

щение новой силы человеческому духу. Нужно, чтобы из мира

иллюзий человек вновь вырвался к единству с Богом, но единству, во

многих отношениях необычному. "Доныне религия, - писал русский

мыслитель, - мистика и философия были так нечеловечны и бесчело-

вечны и с имманентной неизбежностью вели к безбожному позитивиз-

му. В германской мистике были таинственные зачинания исключи-

тельного сознания человека, нужды Божией в человеке, антропого-

нии, как продолжающейся теогонии. Эти глубины приоткрываются у

Парацельса, у Якоба Беме, у Ангелиуса Силезиуса. И я чувствую с

ними живую связь и опору в их зачинающих откровениях. Много

писали оправданий Бога - теодицей, но пора писать оправдание че-

ловека - антроподицею. Быть может, антроподицея есть единствен-

ный путь к теодицее, единственный неизжитый и неисчерпанный. Книга

моя и есть опыт антроподицеи через творчество. В книге разлагается и

кончается религия рода, религия материальная. Все материально-ро-

довое, ветхо-органическое имеет футуристически-технический, меха-

нический конец. Зарождается религия человека, человеческий род

перерождается в человечество". Такова, по определению самого Бер-

дяева, общая задача книги "Смысл творчества...".


Началом намеченного духовного преобразования является, соглас-

но Бердяеву, превращение философии в творческий акт. На этом пути

превращения философии в творческий акт препятствием служит уста-

ревшее понимание мировой философии как науки, стремление фило-

софии стать наукой. "Философия, - повествует Бердяев, - вечно

завидовала и завидует науке". Она испытывала и испытывает комп-

лекс неполноценности по поводу того, что не так построена, как на-

ука; она постоянно заискивает перед наукой, стремится применить

какие-то методы ее и формы, как бы выманить у науки одобрение.

"Аристотель, Фома Аквинский, Декарт, Спиноза, Кант, Гегель, Спен-

сер, Авенариус, Коген, Гуссерль - все эти столь разнообразные фи-

лософы превратили философию в наукообразную схоластику'"*. По-

пробуйте, предлагает читателям Бердяев, поразмыслить иным обра-

зом. Ведь наука выполняет свою функцию в обществе. Функция эта

важна; никто не сомневается в ценности науки. Но почему предпола-

гается, что другие формы культуры должные непременно уподобить

себя науке? Почему искусство должно быть похожим на науку? Поче-

му религия должна подражать науке? Впрочем, это не столь уж рас-

пространенные претензии. А вот идея, будто философия должна упо-

добиться науке, просто-таки господствует. На самом деле, пишет Бер-

дяев, "философия первороднее, исконнее науки, она ближе к Софии,

она была уже, когда науки еще не было, она из себя выделила на-

уку". Почему же философия со своим культурным, софийным пер-

вородством непременно подделывается под науку, почему она, соб-

ственно, не живет своей функцией, своей гордостью?


Бердяев различает науку и научность. Под научностью он понима-

ет перенесение критериев науки на другие области духовной жизни,

чуждые науке. А ведь никакая наука, даже полезная и важная, не

дает "директив научности для чуждых ей сфер". Наука, рассуждает


далее Бердяев, потому не должна быть идеалом для философии, что

наука есть не творчество, а послушание. Ее стихия - не свобода, а

необходимость. "Наука никогда не была и не может быть освобожде-

нием человеческого духа. Наука всегда была выражением неволи че-

ловека у необходимости".


Высказывая все эти оценки и суждения, Бердяев вместе с тем хо-

рошо видит, сколь противоречиво складывается и будет складываться

судьба философии XX в. как раз в отношении науки и научности.

"Для нашей эпохи, - пишет философ, - характерно обострение со-

знания и кризис сознания во всех сферах. Нельзя не видеть серьезно-

го кризиса научной, общеобязательной, объективированной филосо-

фии. Никогда еще не было такого желания сделать философию до

конца научной. Ныне и идеализм, который был прежде метафизичес-

ким, стал наукообразным и мнит себя таким. И никогда еще не было

такого разочарования в научности, такой жажды иррационального".

Это очень точно подмеченное противоречие. Оно, действительно, ха-

рактеризует философию, и не только двух первых десятилетий, а все-

го XX столетия.


Анализируя классическую европейскую философию, Бердяев пы-

тается ответить на вопрос, в какой степени она годится для пробужде-

ния именно творческо-активного человеческого познания. Казалось бы,

о философии творчества следует прежде всего говорить в связи с не-

мецким классическим идеализмом, скажем философией Канта. Но мы

уже знаем, что философия Канта для Бердяева - "самая, быть мо-

жет, современная и утонченная философия послушания, философия

греха". "Критическая философия есть послушное сознание необходи-

мости, не природы, а самого сознания, не материи, а разума, есть

послушание необходимости через послушание категориям. Творчес-

кая, активная природа человеческого познания чувствовалась в поле-

те гения, но придавлена была общим послушанием необходимости,

связанным глубочайшими религиозными причинами. Философское

познание не может быть лишь пассивным, послушным отражением

бытия, мира, действительности", - констатирует Бердяев.


Философия кажется ему пораженной страшной болезнью, болез-

нью рефлексии и раздвоения. Эту рефлексию, этот гамлетизм евро-

пейские философы пытались возвести в методический принцип, в чем

Бердяев видит ущербность рационализма Декарта, эмпиризма Юма,

критицизма Канта: рефлексия и сомнение возведены "в ранг доброде-

телей философского познания". А рефлексия и сомнение лишают

философию ее творческого активного характера, делают ее пассив-

ной. Согласно Бердяеву, творческая философия не может быть фило-

софией критической, философией скепсиса. Она должна стать фило-

софией догматической. Но при этом, подчеркивает философ, нет воз-

врата к "старому, детскому догматизму". Должно создать новый, зре-

лый догматизм. Истинно творческие философы подобны Платону. Это

философы, которые в центр философствования помещают не позна-

ние, не категории, а именно любовь. О таких мыслителях Бердяев

говорит, что они философы "эротические" (разумеется, не в бытовом

смысле этого слова). Таким образом, если философия концентрирует-

ся на человеке, то она концентрируется на любви. А это означает, что

философия является антропологистической.


Не забудем того, что в истории мысли - при определении самой

природы, смысла, сущности философии - многие философы, отводя

центральное место в системе философских знаний проблеме человека,

все-таки пытались преодолеть антропоморфизм, т. е. распространение

свойств, способностей и возможностей человека на весь мир, проеци-

рование человеческого в мир. Эту проблему Бердяев анализирует ин-

тересно и глубоко. "В определении природы философии, ее задач,

центральное место принадлежит вопросу об антропологизме в фило-

софии. Философия не в силах уйти от того первоначального созна-

ния, что философствует человек и что философствуют для человека.

Нет сил отрешиться от того, что философское познание протекает в

антропологической среде; сколько бы ни пытались Коген и Гуссерль

придать познанию характер, трансцендентный человеку, и освободить

познание от всякого антропологизма, эти попытки всегда будут произ-

водить впечатление поднять себя за волосы вверх. Человек предше-

ствует философии, человек - предпосылка всякого философского

познания". Это главный момент: Бердяев задумал свою книгу

как антроподицею, т. е. как оправдание человека. На протя-

жении всей своей жизни он видел свою задачу именно в том,

чтобы повернуть философию к проблеме человека, чтобы

сделать ее в полном смысле открытой, глубокой философ-

ской антропологией, философией человека.


"Смысл творчества" - одна из первых книг XX в., где четко и

сильно заявлено об отходе от абстрактного гносеологизма, абстракт-

ного онтологизма к персоналистской философии человека, центриро-

ванной вокруг жизни, смерти, любви человеческого существа. Это со-

чинение, к сожалению, было мало известно на Западе. Но соответ-

ствующим западным "экзистенциальным" образцам книга Бердяева,

несомненно, предшествует, а в некоторых отношениях их превосходит.


О философии начала XX в. Бердяев говорит, что она бессозна-

тельно уже исповедует антропологизм. Но антропологизм этот - стыд-

ливый, прячущийся: ведь одновременно предпринимается попытка

лишить философию всяческих следов антропологизма, антропоцент-

ризма. И Бердяев не стесняется довольно резких терминов, называя

такую философию "человекоубийственной". "Человекоубийственное"

стремление он находит у Гуссерля, Когена. Выражается это стремле-

ние в том, что "хотят создать философию, в которой будет философ-

ствовать сама философия, а не человек". И все-таки несмотря на

весь антропологический активизм Бердяев вынужден, вместе с други-

ми философами, признать, что человек - точка пересечения двух

миров: он принадлежит миру природы, миру пассивного, конечного,

умирающего, с одной стороны, а с другой, - миру вечности. "Двой-

ственность человеческой природы, - пишет Бердяев, - так разитель-

на, что с силой учат о человеке натуралисты и позитивисты, и с не-

меньшей силой учат о нем супранатуралисты и мистики... Человек по

существу своему есть уже разрыв в природном мире, он не вмещается

в нем".


Двойственность природы человека - достаточно старая истина

философии. Но очень важны и оригинальны те выводы, которые де-

лает из прежних и новейших споров Бердяев. Прежде всего, он под-

вергает резкой критике такой антропоцентризм, который наивно "при-


крепляет' знание человека к природному миру, делая из человеческо-

го существа простое орудие мира. Естественно, что заканчивает

Бердяев критикой в адрес Маркса и марксизма: именно марк-

систскую традицию он изображает результатом натурали-

стического антропоцентризма. "Маркс окончательно отрицает

самоценность человеческой жизни, - пишет он, - видит в человеке

лишь функцию материального социального процесса и подчиняет,

приносит в жертву каждого человека и каждое человеческое поколе-

ние идолу грядущего, будущего государства и благоденствующего в

нем пролетариата. Тут гуманистическая антропология приходит к кри-

зису - обожествленный человек истребляется во имя чего-то при-

зрачно-сверхчеловеческого, во имя идеи социализма и пролетариата.

Пролетариат выше человека и он не просто сумма людей - он новый

Бог. Так сверхчеловеческое неизбежно восстает на развалинах гума-

низма. Марксизм - одно из предельных порождений антропологи-

ческого сознания гуманизма, истребляющее гуманизм, окончательно

убивающее человека...". Бердяевская оценка марксизма существен-

но расходится с пониманием марксизма как гуманизма и даже как

гуманизма высшего порядка, которые были распространены в самой

марксистской философии.


Переходным явлением от кризиса гуманистической антропологии

к новому пониманию Бердяев считает философию Фридриха Ницше.

Ее он вообще оценивает как величайшее явление новой истории. "Ниц-

ше, - пишет он, - искупительная жертва за грехи новых времен,

жертва гуманистического сознания". "Ницше - предтеча новой ре-

лигиозной антропологии", - говорит он совсем уж парадоксально.

"В Ницше гуманизм побеждает не сверху благодатно, а снизу - соб-

ственными силами человека. В этом - великий подвиг Ницше"". Столь

же высокую роль в утверждении нового типа гуманизма Бердяев отво-

дит Достоевскому. В своем сближении Ницше и Достоевского Бердя-

ев не оригинален. Он черпает эту идею из российской культуры конца

XIX-начала XX в.


Для Бердяева подлинный и конечный смысл всех этих философс-

ких рассуждений состоит в том, чтобы подвести к проблеме проблем

книги "Смысл творчества", а именно к вопросу о том, как проблемы

творчества человека, проблема антропоцентризма философии согла-

суется с евангельской истиной, с тем вообще-то явным обстоятель-

ством, что в Евангелии, как он сам признает, нет ни одного слова о

творчестве. Никакими софизмами из Евангелия не могут быть выведе-

ны творческие призывы и императивы. Трудность, над которой Бер-

дяев здесь бьется, вполне понятна: в строгом соответствии с истиной

евангельского вероучения, с теологией христианства человек не может

быть поставлен в центр мироздания. И придать центральный и твор-

ческий характер человеческому началу значило нарушить ту неоспо-

римую прерогативу творчества, которую Евангелие и все классичес-

кие книги христианства отводили Богу. Как же поступает Бердяев

перед лицом этого несомненного факта, который он не только не ду-

мает отрицать, но снова и снова подчеркивает? Он заявляет, что

умолчание о творческом характере человека в Евангелии вов-

се не случайно, оно - провиденциально. Именно в этом умолча-

нии и заключена та загадка, над разгадкой которой и должен заду-


маться современный человек. Антропологическое откровение Бог

не случайно не сообщает человеку. Бог делает это во имя

богоподобной свободы, творческого пути человека, во имя

оправдания творчества самим человеком. Далее Бердяев заявля-

ет: "Идея творца о человеке головокружительно высока и прекрасна".


Вся эта изощренная эквилибристика в толковании проблемы твор-

чества на христианской основе, но вовсе не на основе догматического,

евангелического представления, отличает антроподицею Бердяева преж-

де всего от традиционных теодицей, где антроподицея всегда занима-

ла подчиненное место. Но Бердяев делает такую перестановку наме-

ренно.


И если в ранних работах Бердяев как бы намеренно обострил про-

тиворечия и противостояния между своим философским учением и

многими доктринами традиционной и современной ему философии,

если он дерзко посягнул на пересмотр ряда принципиальных основа-

ний дорогой его сердцу религиозной философии, - то в более по-

здних произведениях этому оригинальному мыслителю пришлось мно-

гое в своих взглядах уточнять, разъяснять и переосмысливать.


ЭТИКА ТВОРЧЕСТВА И

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ДИАЛЕКТИКА


(О поздних произведениях Бердяева)


Необходимо подчеркнуть, что между работами, написанными в

России, и произведениями философа, которые были созданы в эмиг-

рации в 20-40-х годах, существует связь и преемственность. Пробле-