Geum.ru

А. В. Зберовский культура как фактор обусловленности и способ бытия демократической традиции в полисах древней греции VIII-V веков до н э. исследование

Вид материалаИсследование

Содержание


Вариант монополизации власти №2.
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   13
Варинт монополизации власти №1. По Л.Е. Бляхеру, в условиях решительных социально-политических преобразований, общественного кризиса, сложной войны, действующей власти следует убедить общество в том, что судьба этих событий самым прямым образом связана с пребыванием на руководящем посту именно данной личности или правящей группы [40]. Данный вариант резкого усиления, по М.Н. Афанасьеву, изначально «невыносимо слабого государства» [29, с. 5–42] за счет человеческой субъективности мы назовем «личностно-экстремальным».

Вариант монополизации власти №2. По К. Манхейму, руководитель за время своего управления (обычно – длительного) обрастает таким множеством дел, настолько «вписывается» в систему и обзаводится личными связями с руководителями всех уровней, что обществу вдруг начинает казаться, что никто другой с его работой не справится, не хватит сил, накопленного опыта и связей [226]. Этот вариант условно назовем «бюрократическим».

Разумеется, данное разделение скорее искусственное, теоретическое, некая необходимая научная абстракция. В реальной общественной жизни оба варианта нередко едины, так как во всех них существует хорошо выраженная модель взаимоотношений, суть которой в следующем. Есть некая политико-управленческая система, есть реализуемая в ее рамках сложная задача (или сумма задач), есть прекрасно вписанный, за счет опыта работы, возникших знаний и установившихся личных отношений, в эту систему управленец. Как уже было сказано, если эта система работает эффективно, со временем в обществе возникает уверенность, что ее стабильность напрямую зависит от конкретной личности, персоны. А вот если управленца демократически менять, то сбой в работе системы, во всяком случае, временный, вполне вероятен, если не обязателен. Более того, он одновременно и объективен и субъективен: новому человеку необходимо время для того, чтобы «войти в ситуацию», «попасть в обойму», «встроиться», уловить логику мероприятий и решений предшественника, наработать личные взаимоотношения с другими участниками управленческого процесса, понять свои возможности, заручиться общественным доверием по отношению к проводимым им мероприятиям.

С этой логикой трудно спорить. По мнению таких специалистов, как Л.Я. Гозман и Е.Б. Шестопал, давняя дискуссия по вопросу о сменяемости лидеров как условии соблюдения принципов демократии в итоге выявила: ротация чиновников почти всегда приносит заметное снижение уровня компетенции в управлении государственным организмом [78, с. 95]. Поэтому, если нет никаких экстремальных обстоятельств, людей в системе управления в тех обществах, где демократизм не является центром политической культуры и доминирующей общественной ценностью, меняют крайне редко. Так, тихо, явочным путем, власть приобретает длительный характер. По мнению Р. Михельса, долговременность начинает накапливать критическую массу, перестраивая культуру общества, вырабатывая в ней привыкание к личности правителя [См.: 467]. Закономерность процесса такова: если конкретного управленца (особенно эффективного) сразу после определенного срока не сменили, с каждым годом и десятилетием сделать это будет все труднее и труднее: ведь у возможных конкурентов просто нет нужных навыков и информации, всякие идущие во власть теряют свои реформаторские устремления и вынуждены только «встраиваться», тем самым объективно укрепляя власть действующую.

В рамках данной политической культуры самым логичным преемником действующего правителя является либо он сам, либо тот, кто работал рядом с предшественником, член его «команды», например, его заместитель. И все это только по причине наличия общественного убеждения, что он знает, как работал предшественник, его окружение и его планы. Так, критерием оценки новых управленцев в постепенно теряющем демократизм обществе становятся не их личные деловые качества, а степень обеспечения «преемственности» власти, знание преемниками неких «тайн власти», некой важной информации, без которых с властью трудно совладать. Именно такая ситуация как раз и нужна для осуществления тем или иным лидером персонификации своей власти, для возникновения такого общественного настроя, когда общество благожелательно относится к созданию долговременной власти, «вручая себя удачливому управленцу», который решил окончательно прекратить управленческий агон и навсегда зафиксировать свой успех изменением существующего строя и законов, политической культуры.

Таким образом, одним из самых основных субъективных факторов для краха демократической власти является создание такой ситуации, когда общество в целом и его отдельные члены постепенно перестают понимать происходящее во власти, и тогда власть, умение пользоваться ею, становится почти мистическим даром. По сути дела, стержень персонифицированной долговременной власти – ее причина и одновременно следствие – усиление фактора личного влияния некоего конкретного управленца. А главным недугом демократии может считаться «незаменимость» тех или иных политических деятелей, однажды возникающая в культуре общества.

Следует отметить, что сама проблема «незаменимости» тех или иных лидеров возникла еще в первобытности. Н.Н. Крадин отмечает: «Во многих позднепервобытных обществах постепенно вырабатывается представление о опасной и магической силе власти и о том, что только вожди и их родственники могут правильно ею распорядиться. Кроме того, что эти качества простому народу недоступны, они для него даже опасны, если власть попадет в его руки. Вследствие этого формируется тенденция к сохранению власти и должностей в рамках одной группы… Сокращается круг возможных претендентов на власть» [186, с. 3–21]. Данная общественная психологическая установка и соответствующие представления о власти настолько живучи, что дошли до нас практически не изменившись, и только при их учете можно объяснить тот сильнейший эмоциональный шок, возникавший в обществе, скажем, в XX в. после смерти Ленина, Ататюрка, Сталина, Мао Цзэдуна.

Итак, специфической чертой культуры, условно называемой нами «недемократической» (любого исторического периода), следует считать убежденность широких слоев населения в том, что чем длительнее будет находиться власть в руках одного человека или династии, тем стабильней и спокойней будет политическая, экономическая и социальная жизнь общества. Однако не учитываемой при этом, обратной стороной медали, является то, что наиболее серьезные и радикальные сдвиги в обществе происходят как раз после завершения периода длительной персонифицированной власти. Отсюда можно выявить парадокс: длительная власть потенциально несет в себе самый большой элемент неизвестности и нестабильности, хотя оправдывает свое существование как раз стремлением к стабильности и предсказуемости [129, с. 200–215]. Правда, следует отметить: временное достижение «стабильности» при данном подходе, конечно, все же имеет место.

Однако, говоря в данной работе именно о политической культуре греческих демократических полисов, мы должны помнить, что она была там именно антитиранически-демократической и потому в полисах подход к смене власти был прямо противоположный тому, что мы видим в традиционных обществах, как было отмечено выше – подход агональный. Античные коллективы столь упорно боролись за ежегодное переизбрание всех высших магистратов буквально любой ценой, что иногда это было даже связано со смертельным риском для общества в целом. Множество военных поражений демократических полисов, например, было связано с тем, что совершенно неопытные стратеги и консулы еще и командовали по очереди или по жребию, ведя тем самым свои армии прямиком к гибели. Так, по словам античного историка Элиана, демократические афиняне неустанно заботились о своем морском могуществе, но в разное время, то побеждая, то терпя поражения, они потеряли в Египте 200 триер с командой, у берегов Кипра – 150, 240 – в Сицилии и двести триер – в Геллеспонте, причем 40 000 гоплитов пали у них в Сицилии [Более подробно об этом: 60, с. 314–390] и 10 000 гоплитов под Херонеей (Пестрые рассказы. V. 10). В последние годы Пелопоннесской войны (406–405 гг. до н.э.) ввиду постоянных поражений из-за некомпетентности таких главнокомандующих, которые имели минимальный боевой опыт, по свидетельству Юстина и Диодора, афинским кораблям хронически не хватало экипажей, и власти призывали к оружию стариков и подростков. Не имея больше мужчин призывного возраста, они стали давать иностранцам права гражданства, рабам – свободу, осужденным – помилование (Эпитомы. V. 6, 1–9; Диодор. XIII. 97). Дело доходило до того, что в 406 году до н.э. для морского сражения у Аргинусс, по словам Ксенофонта, на корабли садили всех без разбора, а командовали флотом стратеги-новички (Греческая история. I. 6, 24).

Осмысливая данные политические явления, Аристотель констатировал: «В те времена (в Элладе) армии составлялись по списку и в полководцы назначали людей неопытных в военном деле, поэтому постоянно происходило, что из участников похода до двух или трех тысяч бывало убито. Таким образом, выбывали лучшие люди и из простого народа и из числа состоятельных» (Афинская полития. I. 26, 1). Отсюда, А.И. Доватур писал: «Одной из причин дестабилизации афинской демократии, которая по сути дела была так называемой «тимократией» – «демократией состоятельных» явилось то, что в войнах второй половины V в. до н.э. погибло огромное число состоятельных граждан и так называемых граждан-середняков – то есть была физически уничтожена социальная основа основ афинской демократии» [104, с. 72]. С ним соглашается Ф.Х. Кессиди: «Целая серия ошибок, допущенных афинской демократией в ходе Пелопоннесской войны – это нечто большее, чем просто ошибки. Если афинская демократия явилась внешним выражением внутреннего (психологического) склада мышления афинян, то получается, что главная причина поражения в Сицилийской экспедиции и Пелопоннесской войне заключается в природе их демократии, позволившей настроению многих (точнее, массовому психозу) взять верх над разумными доводами» [160, с. 131].

О военных поражениях в раннереспубликанском Риме, связанных с тем, что ежегодно сменяемые консулы не имели большой военной сноровки, говорила А.В. Игнатенко [137, с. 43–74], а наличие все той же проблемы даже через столетия – в эпоху Пунических войн, отмечала Т.А. Бобровникова [42]. Применительно к Афинам блестящее просопографическое исследование в 1970-1990-х годах провели Ч. Форнана и Дж. Фосс. Они выявили, что уровень компетентности среди афинских военноначальников и политиков в целом был настолько низок, что появление способных деятелей вроде Фемистокла, Кимона или Аристида, с одной стороны, сразу воспринималось как целая эпоха, а с другой – это тут же вызывало откровенную зависть со стороны всех тех, кто уже имел властные полномочия, но воспользоваться ими для достижения значимых для полиса успехов так и не сумел [См.: 445, 446, 448].

Можно воспринимать это как ошибку, но факт остается фактом: осмысливая причины своих военных поражений, отдавая себе в них отчет, афинское демократическое общество все равно принципиально отказывалось менять ту свою культуру, которая будучи агональной, тем самым одновременно была антитиранической. Плутарх писал, что, наблюдая эту удивительную для традиционных обществ со стабильной профессиональной властью афинскую систему ежегодной смены опытных управленцев на неопытных, македонский царь Филипп не уставал удивляться, что афиняне каждый год находят себе десять полководцев-стратегов, а он сам за десять лет военных походов нашел только одного – Пармениона (Изречения царей и полководцев. Филипп Македонский. 2). И если такой подход столетиями применялся на военном поприще, где особенно важен опыт, то, по словам А.И. Немировского, в гражданской сфере, можно сказать, он просто процветал и потому магистраты в античных демократиях и республиках менялись ежегодно [254, с. 240–317].

Пытаясь осмыслить причины этого явления, первое, что приходит на ум – сравнительная простота античного демократического общества, а значит, и стоящих перед ним управленческих задач, когда ошибки даже неопытных магистратов, в принципе, были поправимы. Однако при ближайшем рассмотрении вопроса становится понятно, что вряд ли это было столь принципиально. Конечно, у задач, стоящих перед полисной властью, имелись значительные отличия от задач, решаемых, скажем, современными государствами, и они на самом деле могли быть проще. Однако, например, создание крупного военно-политического блока, ведение войны сразу по всему Средиземноморью, основание колоний, проведение гигантских водопроводов, строительство портов и крепостей, организация работ на рудниках – на самом деле во все времена является занятием одинаково трудоемким. Тем более, если принять во внимание античные именно мировые войны – Персидские, Пелопоннесские или Пунические, охватывающие несколько континентов и сотни полисов, то становится ясно, что кажущаяся античная «простота», с нашей точки зрения, не более чем относительна.

Учитывая же созданную А. Тойнби историко-культурную схему «Вызов – Ответ» [349, c. 106–142], представляется следующее: Для властной системы каждой исторической эпохи стоят задачи, являющиеся максимально выполнимыми для данного уровня организации общества, его политической системы и культуры. То есть они всегда и везде вызывают именно полное напряжение всех общественных и властных сил и потому утверждать, что античная власть по характеру стоящих перед ней задач проще современной – на самом деле, значит, ничего не сказать. Она может быть примитивнее по внешнему уровню организации самой власти – к примеру, не иметь полицейского или бюрократического аппарата, огромных офисов или воинских подразделений, однако задачи любой власти во все времена все-таки одни, и они всегда максимальны: сохранять внутреннюю стабильность, отражать удары врагов и стремиться оставаться конкурентоспособной по сравнению с иными государствами. Можно согласиться с А. Тойнби, который называл эти управленческие задачи в любое время и при любой системе управления общественными «стрессами», «вызовом» обществу, проверяющим его на прочность – способно оно адекватно ответить или нет [349, с. 131].

Кроме того, уже давно известно, что одним из свойств политической надстройки является ее относительная независимость от остального общества (базиса) и способность к саморазвитию. Поэтому невероятно разветвленный военно-полицейский и бюрократический аппарат, на самом деле, вовсе не является прямым подтверждением «высокой развитости» общества и его властной системы; он мог быть совершенно паразитическим и автономным от социума, присутствуя в виде тысяч чиновников-функционеров уже в совершенно примитивных первых цивилизациях типа Шумера, Аккада, Древнего Китая или империи инков [109, с. 27–65]. Поэтому, говоря о том, каким образом при агональном устройстве власти античные коллективы сумели не только осмысленно отказаться от длительного характера власти (превратив ее в крайне эпизодическую и мимолетную), но при этом «снять», устранить различные негативные последствия частой смены не всегда профессиональных управленцев, мы склонны видеть следующее:

- судя по всему, античные гражданства хорошо отдавали себе отчет в том, что длительное обладание властью – самая страшная угроза для демократического строя и именно поэтому в полисах постарались так технически отрегулировать саму процедуру передачи власти от магистрата к магистрату, чтобы она ввиду агональной кратковременности власти магистрата и отсутствия возможности за это время овладеть какими-то значимыми управленческими навыками, она не наносила особый урон обществу даже в случае прихода к власти полного дилетанта (что обычно и случалось). А сама безболезненность ежегодной смены правителей устраняла из нее все основания для возникновения эффекта «незаменимости» политиков;

- стремясь защитить систему краткой агональной власти от критики со стороны оппозиции, полисные демократические коллективы создали такую политическую культуру, при которой граждане не видели в самом принципе долговременной власти вообще никакой целесообразности, не считали нужным общественное «привыкание» к конкретным персоналиям во власти.

На практике все это прежде всего означало то, что из властных отношений в античных демократических полисах были максимально выхолощены личные связи управленцев, устранена ссылка на «незаменимость» индивидов во власти, было пресечено политическое сращивание отдельных магистратов в единую самовоспроизводящуюся управленческую систему – власть классовую, действительно государственную. В этой связи следует вспомнить, что еще социолог С.Н. Паркинсон отмечал: «Любая организация, объединение или учреждение уже вскоре после своего создания начинают жить собственной жизнью, обретают свой характер и традиции, волю к жизни и волю к росту» [274, с. 259]. Принципиально важным открытием С.Н. Паркинсона, с которым мы полностью согласны, является понимание управленческо-бюрократического механизма как живой и, главное, саморазвивающейся системы, отдельной культуры в культуре.

Конечно, в полисах, ввиду слабости материальной базы, так и не возник особый слой бюрократии, когда роль в управлении личных связей становится очень заметной. Однако можно отметить, что в античных источниках ежегодно упоминаются все-таки сотни управленцев разного уровня, работающих по своим направлениям в одно и то же время. В Афинах, по сообщению Аристотеля, кроме десяти стратегов имелись рыночные смотрители, люди, следящие за порядком городской застройки, землемеры, члены Совета Пятисот, члены Народного суда, архивариусы, навархи, смотрители порта, лица, входящие в различные комиссии и Советы, жрецы, распорядители мероприятиями, театральными зрелищами, общественные воспитатели (Политика. VI. 5, 1321В – 1323А). В общей сложности каждый год избиралось и работало в ранге чиновников не менее тысячи человек.

В Риме, кроме шестисот членов сената, также имелись консулы, цензоры, преторы, эдилы, квесторы, народные трибуны, сотни телохранителей-порученцев (ликторов), также несколько десятков коллегий жрецов различных государственных культов, множество проконсулов, пропреторов и т.д. В сумме, так же как и в полисах Эллады, набиралось тоже около тысячи действовавших одновременно управленцев. (А ведь еще имелись сотни государственных рабов.) Так что следует согласиться с А.В. Коптевым, А.Л. Смышляевым и И.Е. Суриковым, что слишком упрощать полисные управленческие структуры вовсе не следует [См.: 171, с. 3–28, 320, с. 46–60, 341]. Констатация того факта, что в античности не сложилась социальная группа чиновников-бюрократов, вовсе не означает, что в управленческой сфере полисов личные отношения, неправовым образом усиливающие власть того или иного предприимчивого магистрата, стремящегося получить власть свыше положенного, не имели значения. Судя по всему, какое-то значение они должны были бы иметь уже априори. И в этой связи, удивительно, почему несколько сотен управленцев, скажем, в Шумере или номах Египта, довольно быстро все-таки становились кастой, правящим сословием, элитой, а вот в античных полисах – нет. О слабости материальной базы и невозможности содержать большую прослойку неработающих уже говорилось выше, и в этом смысле агональность родилась не на пустом месте; ведь при агональном подходе награду получал только некто очень выдающийся, на других коллектив попросту экономил. Но главное, на наш взгляд, все-таки в другом: демократический полис последовательно выдерживал курс не только на ежегодное переизбрание всех магистратов, но само это переизбрание технически осуществлялось практически одновременно, что, собственно говоря, и являлось техническим обеспечением агональности – равного старта полисных должностных лиц, действующих в примерно равных условиях.

Поясним, что имеется в виду. В настоящее время, даже в самых демократических странах, при декларированности выборности всех органов власти жестко не оговариваются сроки проведения выборов или назначений на различные государственные или муниципальные посты. В итоге, в каждой стране или административной единице складывается такой выборный цикл, когда практически ежегодно происходит избрание различных государственных и муниципальных органов. Например, один год – выборы президента, следующий год – парламента страны, через год – глав регионов, далее – глав крупных муниципальных центров и региональных законодательных органов, муниципальных Советов и т.д. А параллельно с этим происходит текущее назначение – ротация тысяч руководителей-чиновников различных рангов.

Результатом функционирования именно такой институционализированной политической культуры становится такой своеобразный перманентный предвыборный марафон, который по своей сути антиагонален. Антиагональность же данной системы заключается в том, что человек, избранный в неком году в Законодательное собрание своего региона, вынужден, с одной стороны, уже «встраиваться» в систему, созданную выбранными в предшествующие годы депутатами федеральных и местных органов власти, и прошлым губернатором, с другой, быть прямо заинтересованным в том, чтобы среди тех, кого выберут в эти же органы власти через год-два, было как можно больше знакомых, «своих», тех, с кем отношения уже выстроены, отрегулированы. Иначе, без взаимодействия со «своими», ему не удастся добиться поставленных целей и сохранить свой пост на следующих выборах.

Следует согласиться с Д.Ш. Ткачевым, что при такой системе приобретает принципиальное значение уже не компетенция управленцев и вовсе не их служебные цели, а сам характер межличностных отношений между ними [348, с. 78–91]. Быть другом старых управленцев и участвовать в проведении во власть новых, чтобы они провели во власть именно тебя – вот что является делом первостепенной важности, делом, отодвигающим собственно улучшение жизни граждан на самое последнее место. Так, участие в коррупции, являющейся следствием наличия именно длительных и доверительных межличностных отношений между управленцами, становится чуть ли не итоговой целью властвования.

Если же охарактеризовать эту систему в целом, причем на ментальном уровне, то она вызывает у граждан представление о том, что власть – это некая непрерывающаяся линия, развертывающаяся во времени и в пространстве практически самостоятельно, автономно от самого общества. Власть воспринимается гражданами как вещь-в-себе, вещь-для-себя, она – нечто обособленное от социума, некая вечная самодостаточная субстанция. И в этом случае выборы и назначение управленцев – это некоего рода принесение людей в жертву этой системе. Назначая, вводя во власть новых людей, общество словно обслуживает власть как некое огромное существо, контролирующее данное государство. (Обслуживает как мифического Минотавра, которому приносились человеческие жертвы в эпоху бытия той предшествующей полисам культуры Микенской Греции, которая по типу была культурой именно восточной, деспотичной.)

В полисах Элладе ситуация была радикально другой. Социумы так сильно боялись, что власть станет автономной, самодостаточной, паразитирующей на обществе, что власть политическая ежегодно агонально уничтожалась и возрождалась вновь, каждый раз с новыми персоналиями, как раз для того, чтобы общество не думало, что власть существует где-то параллельно с обществом, в виде отличной от него «управляющей субстанции». Здесь было мало превращения власти в кратковременную, мало введения системы ежегодного избрания. Принципиально важным становилось то, чтобы все полисные магистраты избирались единовременно, все разом, не имея возможности и необходимости дружить и выстраивать личные отношения с магистратами предшествующими и последующими. Именно поэтому, в отличие от современных государств, в полисах смена персоналий во всех ветвях власти производилась как разовое явление. Благодаря такой агональной политической культуре власть действительно обновлялась и давалась на годичный срок той коллегии, той правящей группе, которая в соответствии с законами уже никогда не могла бы оказаться у власти точно таким же персональным составом.

При таких обстоятельствах, с учетом конкурентной борьбы, практически исключалось точное знание своего напарника, не имело смысла дружить с предшественниками – ведь они свои посты уже потеряли. Возникал некий эффект, определяемый нами как «сворачивание власти», отсутствие связи нынешней, текущей власти с прошлым и будущим. Власть не имела опоры ни в прошлом, так как прошлых магистратов уже не было, а будущих еще не было. Причем, отношения к их выборам действующие магистраты никакого не имели, тем более, что им самим переизбрание обычно воспрещалось.

Власть, должность в этом случае превращалась в нечто диалектическое, исчезающее, мимолетное. Власть на персональном уровне, на уровне носителей власти была как бы без прошлого и без будущего, она рождалась и умирала в ежегодных выборах каждый раз как новое разовое качество и явление, она не жила своей отдельной жизнью, не могла саморазвиваться, не приобретала собственных целей выживания. Все вместе это позволяло социуму лучше осуществлять контроль за ее использованием в интересах именно самого социума, а не группы управленцев, производить это именно на уровне культуры. Так, в демократических полисах исключалось возникновение такой ситуации, когда граждане оказывались бы неравными из-за того, что один гражданин, будучи избранным, ситуацией во власти владеет, а вот другие – нет, то есть один продолжает выполнение своих функций и потому прекрасно во всем разбирается, а вот другие, «новички», слабо разбираясь в ситуации, вынуждены ощущать свою приниженную роль и пытаться «притереться» к более опытному управленцу, стать элементом конструируемой им системы личной власти. Так, специальная властная информация, как один из основных источников укрепления традиции длительной власти, находилась под постоянным общественным контролем. В итоге, полисной политической культуре не было каких-то особых «тайн власти», специфической информации, недоступной обычным гражданам. Отмечая удивительную открытость всех афинских постановлений, Ф. Якоби отмечал, что у такой власти не было тех специальных хитростей и тайн, которые бы требовали «преемства» во власти [459].

Пример действия данной специфической черты агональной политической культуры видится, например, в поведении спартанского стратега Гермократа, к которому долго не ехал его новоизбранный преемник. По данным Ксенофонта, Гермократ, не желая быть обвиненным в стремлении к самопродлению полномочий, в самый разгар боев вдруг сам отказался от полномочий, заявив, что «... нехорошо не подчиняться законам государства и править дальше положенного». Только под давлением солдат он вернулся к власти, причем отныне он два раза в день собирал своих офицеров и сообщал им о своих планах и итогах текущей деятельности, чтобы любой из них мог сменить его без потери времени для вхождения в курс дела (Греческая история. I. 6, 5). Так, информация не становилась тайной, преемник стратега сразу «оказывался на высоте», входил в административный агон, а демократическое общество твердо знало, что незаменимых управленцев у него нет. Поэтому мы отмечаем следующее: в античной культуре в принципе отсутствует такая тема общественного обсуждения, как незаменимость управленцев, отсутствует убежденность в зависимости общества от тех или иных решений, которые принимают высшие руководители полисов. Анализируя произведения Геродота, Фукидида, Ксенофонта, можно четко увидеть: какими бы успешными ни признавались Мильтиад, Фемистокл, Аристид или Кимон, демократическое общество, во-первых, никогда не хотело найти себе таких же правителей, а во-вторых, не стремилось к продлению их полномочий и не мешало выдвигаться другим. Случившееся в конце V века до н.э. длительное вхождение во власть Перикла, за пятнадцать лет его фактического правления, так заметно изменило политическую культуру общества, что это изменение культуры вполне можно считать одной из предпосылок последующего падения в Афинах демократического строя.

На наш взгляд, устойчивое существование данного агонального подхода в течение жизни нескольких поколений неизбежно должно было иметь несколько важных следствий. Во-первых, античная политика теряла столь излюбленную для традиционных обществ сопоставимость с игрой в шахматы, когда управленец мог вести долговременное планирование и разыгрывать многоходовые, многолетние комбинации. Агональная власть являлась по сути партией-одноходовкой, разовым успешным деянием практически «без раскачки», и это самым серьезным образом ее упрощало, делало «прозрачной», понятной для граждан. Смысл «преемственности» просто терялся, исчезал, так как продолжать было, собственно говоря, нечего.

Во-вторых, политика, власть, управление, должны были в культуре восприниматься как дело не командное, не социальное, а сугубо индивидуальное, дело одиночек. Античным коллективам политическая власть представлялась в виде некой делегированной обществом суммы полномочий для решения некоего конкретного вопроса в интересах самого общества и без учета интереса самого управленца. Соответственно, в принципе, любой человек, вне всякой зависимости от его опыта и связей, став магистратом, легко может достигнуть успеха. Вместо власти-угрозы, мощной, малопонятной и потому страшной, она разбивалась на десятки мелких конкретных дел, понятных и доступных любому гражданину. Причем за каждое из них и только за конкретный временной интервал лично отвечал тот или иной член коллектива, которого такая власть не отрывала от всего остального гражданства, не ставила выше всех, не посвящала в какие-то там особые тайны.

В политической культуре власть оставалась временной и индивидуальной, но не персонифицированной, так как ее краткость и простота, то есть сами социальные условия, искусственно создаваемые в полисах, препятствовали этому. Она ежегодно переходила от личности к личности, но не становилась персональной, отождествляемой, сливающейся с конкретным человеком, она ежегодно истреблялась и создавалась заново усилиями всего полисного коллектива, а не стремящимися сохранить свой высокий статус чиновниками.

Закреплению этой тенденции в политической культуре способствовало и то, что магистратам запрещалось повторно переизбираться. Ибо, по мнению античного историка Корнелия Непота, «привычка к должностям вызывает жажду верховной власти» (Мильтиад. 8). К сожалению, этот момент в историографии до сих пор специально не исследовался. Одно из немногих исключений – наблюдение М. Вебера, который отмечал: «После установления в большинстве античных полисов демократических устройств, представителей родов сменили функционеры демоса. При этом краткосрочность должности и часто встречающееся запрещение повторного избрания исключали возможность для возникновения профессионального чиновничества. Возможность для карьеры на этой основе отсутствовала» [54, с. 349].

По полисной традиции, для переизбрания человека на одну и ту же должность должно было пройти не менее 10 лет, при прохождении которых его предшествующий управленческий опыт в значительной мере обессмысливался, терял свое значение. С учетом того, что большая часть высоких постов приобреталась примерно в возрасте за сорок лет, следующие посты ждали человека лет в 50, а затем в 60 лет. При тяжелых военных нагрузках, небольшой продолжительности жизни, шансы несколько раз достичь значительной власти в демократических полисах были очень невелики. В том же Риме три консульства подряд Гая Мария (105–103 гг. до н.э.) случились только через 400 лет после основания Республики и, по оценке Н.А. Машкина и А.Б. Егорова, как раз оказались признаком и началом системного кризиса в Риме [См.: 233, 114]. Длительное правление в Афинах Перикла оказалось преддверием кризиса полиса. Поэтому неудивительно, что, по словам Плутарха, граждане считали: «В государствах с демократическим устройством даже управляющие должны править недолго, находясь все остальное время в числе управляемых» (Наставления об управлении государством. 816 В–D).

Итак, при обычном течении политической жизни на повторное переизбрание мало кто рассчитывал, это было исключение. Отсюда, представляется, что уже рассмотренное выше античное убеждение, что власть должна даваться в жизни не более чем один раз, как шанс совершить нечто выдающееся, а затем уйти и дать возможность попробовать реализовать себя на благо коллективу какому-то другому гражданину, являлось прямым следствием данной полисной управленческой практики и может считаться характерной чертой полисной демократической культуры. Фиксация этого подхода видна хотя бы из двух примеров: Как писал Аврелий Виктор, римлянин Фабий Рутилий сам отказался стать второй раз цензором, заявив: «Не в обычае Республики, чтобы одно лицо дважды занимало эту должность» (О знаменитых людях. 32). В той же ситуации Катон сказал: «Если из года в год на высшие должности выбирают одних и тех же, это означает: либо власть немногого достойна, либо власти немногие достойны» (Фрагменты. 199).

Представляется, что в культуре античных демократий власть положительно воспринималась обществом только тогда, когда она была легко понимаема и легко предсказуема. В этом смысле кратковременная и простая власть стояла на голову выше пусть и результативной, но секретной и малопонятной, длительной, тяготеющей к единоличной власти. Искусственное же создание полисом таких условий, когда значительная власть давалась всего раз и только на год, кроме всего прочего, так сильно стимулировало, как бы «пришпоривало», по А. Маслоу, «дополнительно мотивировало» должностных лиц [См.: 231], что результативность этого нередко вполне покрывала те неудобства, что возникали от невозможности долгосрочного планирования. Это, с нашей точки зрения, – как раз и оказывалось тем способом компенсации неопытности античных управленцев, о которой мы говорили в самом начале главы, констатируя большие военные потери в демократических полисах.

Так, у нас есть все основания говорить о том, что в античных гражданских коллективах в самой полной мере присутствовало понимание причин и следствий монополизации власти. Осознавалась опасность длительной власти как формы власти, при которой происходит отчуждение населения от сферы управления, теряется правильное понимание ее действий и контроль над ней. Возникающая монополия на власть и, главное, на информацию о ее деятельности и ресурсах эффективно останавливалась введением общей агональности власти, техническим обеспечением которой являлась годичность и коллегиальность власти, ее разовость. Именно комплекс из одновременного переизбрания всех магистратов, годичности и коллегиальности их власти в итоге препятствовал возникновению властных тайн, возникновению служебной дружбы с неслужебными целями, оправданию длительной власти «грандиозными замыслами», существенно затруднял эволюцию власти в сторону увеличения ее длительности и концентрации в одних руках.

Агональная власть в политической культуре демократических полисов представлялась суммой полномочий, вручаемых обществом всем своим членам по очереди, чтобы они могли, одновременно реализуя себя, исполнить необходимые для общества мероприятия. Политическая власть виделась античными коллективами не в виде абстрактной потенции, а исключительно в осуществленном виде, на стадии успешной реализации конкретных мероприятий. Так, власть сохраняла примитивную, очень конкретную форму, близкую к позднепервобытным, родовым, по сути, образцам. В этом смысле полисный строй действительно очень трудно сопоставим с современными государственными системами, где главное – многолетнее перспективное планирование, которого в полисах так старательно старались избежать как основы для возникновения тирании и специальной прослойки аристократов-управленцев. Все это вместе взятое являлось, с нашей точки зрения, прямым следствием распространения на общественно-политическую сферу жизни принципов агона, стремления общества максимально возможным образом предохранить с таким трудом достигнутую систему демократии от внутреннего разложения, увы, нередко являющегося следствием саморазвития такой власти, где управленцы слишком долго пользуются своим высоким статусом и уже не хотят расставаться с ним.

Однако, говоря о том, что кратковременность власти в политической культуре общества была единственно возможным способом не допустить того, чтобы агональный характер власти был ликвидирован в угоду какого-то чересчур успешного управленца и «по просьбе трудящихся», следует учесть еще и следующее: состязательный дух, как массовое политическое соревнование, в котором принимали участие все члены гражданского коллектива, для окончательного уравнения участников требовал еще и простоты и типичности управленческих решений. В противном случае, явление «незаменимости» в античной политике было до конца не искоренить. Поэтому в античных демократических полисах пошли сразу по двум направлениям: с одной стороны, упрощались управленческие задачи, а с другой – критерий требований к управленцам не повышался, как, например, мы имеем это в наши дни, а, напротив, понижался, что и будет рассмотрено нами ниже.

Отсюда, теми особыми чертами античной культуры, обусловившими демократическую традицию, можно считать:

- агональность, как ту фундаментальную общетеоретическую основу устройства политической власти, которая напрямую вырастала из антитиранических настроений полисного демоса из его культуры;

- последовательное общественное неприятие в культуре существующего в традиционных обществах комплекса представлений о «незаменимости» того или иного магистрата или политического лидера;

- отсутствие представлений о власти, как о неком глубоко специализированном виде деятельности, для осуществления которого требуется знание особой, специфической и недоступной членам остального коллектива информации, приобщение к неким «тайнам власти»;

- стремление общества за счет кратковременности исполнения магистратами своих функций максимальным образом поддержать дух агона в политике, приблизить политическую власть к коллективу, не дать ей приобрести самодостаточные и опасные для коллектива формы.

Следует подчеркнуть, что все эти черты полисных представлений о власти имели не естественную, а, скорее, искусственную природу, производную от стремления широких слоев демоса любыми методами сохранить свое политическое и социальное господство. Само же это стремление находило свое выражение и в том, что коллективы всеми силами препятствовали отчуждению власти от народа не только в реальной жизни, но даже в жизни отчасти виртуальной, на уровне культуры общества, особенно на уровне культуры политической. Именно этот опережающий характер защиты демократического общественного сознания еще, если можно так выразиться, «на дальних идеологических подступах», с нашей точки зрения, как раз и обеспечивал ту удивительную живучесть демократической власти в полисах, которую мы можем наблюдать.

Соглашаясь с Е.Н. Марасиновой в том, что диапазон свободы, представляемой государством той или иной социальной группе, иначе говоря, конфигурации взаимоотношений власти и личности, неповторим для каждой эпохи и определяется объективными закономерностями развития каждого конкретного общества и в то же время может рассматриваться как одна из его важнейших типических характристик [227, с. 3]. В завершение следует подчеркнуть: именно эллинская агональность, производная от общей антитиранической направленности культуры общества, как раз и обусловила ту своеобычность античной демократической политической культуры, исследование которой будет продолжено в следующих главах данной работы.